жды,  словно
пытаясь защитить девушку от пламени. - Отчаяние погнало меня  в  лес,  но  я
увидел вас, и вы укротили во мне свирепого зверя. Я дичал и опускался, но вы
приручили меня. Я забыл свое имя и род, но ваш образ  воскресил  их  в  моей
памяти. Я забыл нанесенные мне обиды - это вы научили меня милосердию.  Нет,
нет, дорогая, я умру с вами, покинуть вас я не в силах!
   Элизабет не двигалась и не отвечала. До этой минуты  мысли  ее  были  уже
далеко от земли - воспоминания об отце и страдания по поводу разлуки  с  ним
были смягчены высокими религиозными чувствами, и на пороге вечности  девушку
уже покидала слабость, присущая ее полу. Но,  внимая  словам  Эдвардса,  она
вновь становилась женщиной. Она боролась с этим  чувством  и  улыбалась  при
мысли, что сбрасывает с себя последнюю, медлящую  оставить  ее  человеческую
слабость - женское тщеславие,  и  вдруг  жизнь  со  всеми  ее  соблазнами  и
искушениями снова ворвалась в ее сердце  при  звуках  человеческого  голоса,
который громко кричал:
   - Где ты, девушка? Откликнись, успокой старика, если ты еще жива!..
   - Вы слышите? - проговорила  Элизабет.  -  Это  Кожаный  Чулок,  он  меня
ищет!..
   - Да, это Натти! - закричал Эдвардс. - Мы еще можем спастись!
   Широкий крут пламени вспыхнул на мгновение перед  их  глазами  ярче,  чем
огонь пожара, и тут же раздался сильный взрыв.
   - Порох.., банка с порохом! - послышался тот же голос,  прозвучавший  уже
значительно ближе. - Это порох! Бедняжка погибла k В следующую секунду Натти
ринулся к ним и очутился на площадке; волосы на его непокрытой  голове  были
спалены, клетчатая рубашка вся почернела, и  в  ней  зияли  дыры,  а  всегда
красное, обветренное лицо старика от жара стало теперь темно-красным.

Глава 38

   Явился из страны теней
   Отца ужасный призрак...
   Томас Кэмпбелл,
   "Гертруда из Вайоминга"

   Луиза Грант с лихорадочным беспокойством поджидала подругу в течение часа
после того, как мисс  Темпл  ее  оставила.  Но  время  шло,  а  Элизабет  не
показывалась, и страх Луизы все возрастал; испуганное  воображение  рисовало
ей те многочисленные опасности, с какими можно встретиться в  лесу,  -  все,
кроме той, которая действительно подстерегала дочку  судьи.  Огромные  клубы
дыма стали заволакивать долину и закрывать  собою  небо,  а  Луиза  все  еще
ничего не подозревала. Она укрылась на опушке леса, среди невысоких  сосенок
и орешника, как раз над  тем  местом,  где  проезжая  дорога  сворачивала  с
прямого пути к поселку и поднималась в гору.  Таким  образом,  девушке  была
видна не только расстилавшаяся внизу долина, но  и  дорога  вверх,  и  Луиза
заметила, что те немногие путники, которые иной раз проходили  мимо,  что-то
озабоченно обсуждали, кидая частые взгляды на гору; наконец она увидела, как
внизу, в поселке, из помещения суда вышли люди и тоже стали смотреть  вверх.
Такое непонятное поведение испугало девушку. В душе ее  происходила  борьба:
ей было страшно оставаться здесь, но чувство долга удерживало ее на месте. И
вдруг  она  вздрогнула,  заслышав   негромкое   потрескивание   сучьев   под
осторожными шагами: кто-то приближался к ней  сквозь  кустарник.  Луиза  уже
готова была обратиться в бегство, но из-за кустов появился не кто иной,  как
Натти. Ласково пожав девушке руку, старик засмеялся, когда почувствовал, что
рука эта онемела от страха.
   - Хорошо, что я встретил тебя здесь, - сказал он. -  На  горе  пожар,  и,
пока не сгорит весь валежник, ходить туда опасно. На восточном  склоне  один
глупый человек, приятель того негодяя, который причинил мне  все  зло,  ищет
серебряную руду.  Я  этому  рудокопу  разъяснил,  откуда  взялся  пожар:  те
бестолковые парни, что  хотели  словить  опытного  охотника  в  лесу  ночью,
набросали повсюду зажженных веток, а они горят, как пакля. Я ему говорю, что
надо уходить с горы, но он знай себе копает. Если он  еще  не  сгорел  и  не
погребен в той яме, которую сам себе  вырыл,  то  он  не  иначе  как  сродни
саламандрам. А что с тобой? У тебя такой  испуганный  вид,  будто  ты  опять
увидела пуму. Хорошо бы мне их встретить, на пумах можно заработать быстрее,
чем на бобрах. А где же хорошая дочь такого плохого отца? Неужто она  забыла
про свое обещание старому Натти?
   - Она там, там, на горе! - воскликнула  Луиза.  -  Она  ищет  вас,  чтобы
передать вам порох...
   При этом неожиданном известии Натти  даже  отпрянул  на  несколько  шагов
назад.
   - Господи помилуй! Она на Горе Видения, а там  все  полыхает...  Если  ты
любишь эту милую девушку, если ты хочешь сохранить  верного  друга,  который
всегда выручит тебя в беде, беги в поселок и поднимай  тревогу.  Люди  умеют
бороться с огнем, еще есть надежда на спасение. Беги же, заклинаю  тебя!  Не
останавливайся ни на миг, беги!
   Едва произнеся эти  слова,  Кожаный  Чулок  скрылся  в  кустах,  и  Луиза
увидела, что он бросился бежать в гору с  быстротой,  какая  под  силу  лишь
человеку очень выносливому и привычному к подъему в горах.
   - Неужели я все-таки нашел тебя! - закричал старый охотник, выскакивая из
гущи дыма на площадку, где стояли Эдвардс  и  Элизабет.  -  Скорей,  скорей,
сейчас нельзя тратить времени на разговоры.
   -  Я  в  слишком  легком  платье,  -  ответила  Элизабет,  -  мне  опасно
приближаться к огню.
   - Я подумал об этом! - крикнул Натти и развернул нечто  вроде  одеяла  из
оленьей кожи, висевшее у него на руке; старик обернул им девушку с головы до
ног. - А теперь вперед, не то мы все поплатимся жизнью.
   - А как же могиканин, что станется с ним? - воскликнул Эдвардс. - Неужели
мы оставим старого воина погибать здесь?
   Натти взглянул туда, куда указывал ему юноша, и увидел индейца, сидевшего
неподвижно, хотя сама земля уже горела у него под ногами.
   Охотник быстро подошел к старику и заговорил на делаварском наречии:
   - Вставай, Чингачгук, и пойдем отсюда. Неужто ты хочешь  сгореть  подобно
мингу, приговоренному к сожжению? Я-то думал,  что  христианские  священники
кое-чему тебя все-таки научили. Боже мой, да ему все ноги обожгло порохом, и
кожа на спине начала поджариваться! Иди же за мной, слышишь? Пойдем!
   - А зачем могиканину уходить? - мрачно произнес индеец. - Он помнит  дни,
когда был молодым орлом, а теперь глаза его потускнели. Он смотрит в долину,
он смотрит на озеро, он смотрит в леса, но не видит ни  одного  делавара.  У
всех белая кожа. Праотцы из далекой страны зовут меня, говорят: иди  к  нам.
Женщины, молодые воины, все мое племя - все зовут: иди. И Великий  Дух  тоже
зовет: иди. Дай же могиканину умереть.
   - Но ты забываешь о своем друге!.. - воскликнул Эдвардс.
   - Нет, сынок, индейцу уж ничего не втолкуешь, коли он надумал помирать, -
прервал его Натти и, схватив веревку, которую смастерил  Оливер  из  полосок
одеяла, с удивительной ловкостью привязал безучастного ко всему  вождя  себе
на спину и направился туда, откуда  только  что  появился,  будто  ему  были
нипочем и собственный преклонный возраст и тяжелый груз.
   Едва все успели пересечь площадку, как одно из  сухих  деревьев,  которое
уже в течение нескольких минут готовилось упасть, рухнуло,  наполнив  воздух
пеплом, и как раз на то самое место, где они только что стояли.
   Событие это заставило беглецов ускорить шаг; подгоняемые  необходимостью,
молодые люди шли не отставая за Кожаным Чулком.
   - Старайтесь ступать по мягкой земле! - крикнул Натти,  когда  они  вдруг
очутились в полном мраке: дым уже заслонил все вокруг. - И держитесь в белом
дыму. Ты следи, сынок, чтобы она была плотнее закутана в одеяло,  -  девушка
эта клад, другую такую сыскать будет трудно.
   Все наставления старого охотника были выполнены,  и,  хотя  узкий  проход
вдоль извивающегося ручья шел среди горящих стволов и сверху падали пылающие
ветви, всем четверым удалось благополучно  выбраться  на  безопасное  место.
Только человек, превосходно знавший эти леса,  мог  находить  дорогу  сквозь
дым, когда дышать  было  невыносимо  трудно,  а  зрение  почти  отказывалось
служить; опыт Натти помог им пройти между  скалами,  и  оттуда  они  не  без
усилий спустились на расположенный ниже  уступ,  или  площадку,  где  дышать
сразу стало легче.
   Можно  себе  представить,  хотя  трудно  описать  состояние  Эдвардса   и
Элизабет, когда они наконец поняли, что опасность  миновала!  Из  них  троих
больше всех радовался сам проводник; продолжая держать на спине  могиканина,
он повернулся к молодым людям и сказал, смеясь своим особенным смехом:
   - Я тут же догадался,  что  порох  -  из  лавки  француза:  иначе  он  не
взорвался бы весь сразу. Будь зерно крупнее, он полыхал бы целую  минуту.  У
ирокезов не было такого хорошего пороха, когда мы ходили  под  началом  сэра
Уильяма на канадские племена. Я тебе рассказывал, сынок, как...
   - Ради бога, Натти, отложи свои рассказы до того времени,  когда  мы  все
выберемся отсюда! Куда нам теперь идти?
   - Как - куда? Конечно, на ту площадку, что над пещерой. Там уж  пожар  до
вас не доберется, а коли захотите, можете войти и в пещеру.
   Молодой человек вздрогнул и, казалось, сразу затревожился. Оглядевшись  с
беспокойством, он быстро проговорил:
   - А там, на той скале, вполне безопасно? Не доберется ли огонь и туда?
   - Где твои глаза, мальчик? - произнес  Натти  с  хладнокровием  человека,
привыкшего к опасностям, подобным той, какую им  всем  только  что  пришлось
пережить. - Задержись вы на прежнем месте еще с  десяток  минут,  и  от  вас
остался бы только пепел, а вот там можете пробыть сколько вам вздумается,  и
никакой огонь не доберется, разве только если камни вдруг начнут гореть, как
дерево.
   Успокоенные таким заявлением, они направились к  тому  месту,  о  котором
говорил старик. Там Натти снял свою ношу и  уложил  индейца,  прислонив  его
спиной к скале. Элизабет опустилась на землю и закрыла  лицо  руками:  самые
разнородные чувства переполняли ее сердце.
   - Мисс Темпл, вам необходимо выпить что-нибудь, подкрепить свои  силы,  -
сказал Эдвардс почтительно, - иначе вы не выдержите.
   - Нет, ничего, оставьте меня, - ответила Элизабет, на мгновение подняв на
юношу лучистые глаза. - Я не могу сейчас говорить, я слишком взволнована.  Я
преисполнена чувства благодарности за свое чудесное  спасение  -  благодарна
богу и вам.
   Эдвардс отошел к краю скалы и крикнул:
   - Бенджамен! Г-де ты, Бенджамен? В ответ послышался хриплый голос, идущий
словно из самых недр земли.
   - Я здесь, мистер Оливер, торчу тут в яме. А жарища такая, как у повара в
медном котле. Мне все это уж надоело. Если Кожаному Чулку надо еще много дел
переделать, прежде чем отчалить за этими самыми бобрами, так я лучше вернусь
в гавань и буду выдерживать карантин, пока закон не защитит меня и не вернет
мне остаток моих денежек.
   - Принеси из ручья воды, - сказал Эдвардс, - и влей в нее  немного  вина.
И, прошу тебя, поторопись!
   - Я мало смыслю в ваших слабых напитках, мистер Оливер, - ответил стюард,
выкрикивая все это из пещеры под уступом. - Остатки ямайского рома пошли  на
прощальный глоток Билли Керби, когда он тащил меня на буксире прошлой  ночью
- вот когда вы от меня  сбежали,  во  время  вчерашней  погони.  Но  немного
красного винишка у меня имеется, может, для слабого-то желудка оно как раз и
сгодится. В лодке мистер Керби моряк неважный,  зато  среди  пней  да  коряг
умеет поворачивать свою телегу на другой галс не хуже того,  как  лондонский
лоцман лавирует среди угольных барж на Темзе.
   Произнося эту тираду, стюард не переставая карабкался вверх  и  вместе  с
последними словами появился на площадке, держа в руках требуемое питье;  вид
у  дворецкого  был  помятый,  лицо   опухло,   как   у   человека,   недавно
пробудившегося после основательной попойки.
   Элизабет приняла стакан воды из рук Эдвардса и  знаком  попросила,  чтобы
юноша оставил ее.
   Повинуясь ее желанию,  Эдвардс  отошел  и  увидел,  как  Натти  заботливо
хлопочет  над  могиканином.  Когда  глаза  молодого  человека   и   охотника
встретились, Натти горестно проговорил:
   - Час Джона пробил, сынок, по его  глазам  вижу:  коли  у  индейца  такой
неподвижный взгляд, значит, он твердо решил помереть. Уж когда  эти  упрямцы
что задумают, обязательно настоят на своем.
   Эдвардс ничего не успел ответить, потому что послышались торопливые шаги,
и  все,  к  своему  изумлению,  увидели,  что  к  ним,  цепляясь  за  скалы,
пробирается мистер Грант. Оливер кинулся ему на помощь, и  вскоре  достойный
служитель церкви был благополучно водворен на площадку, где  находились  все
остальные.
   - Каким образом вы оказались здесь? - воскликнул Эдвардс.  -  Неужели  во
время такого пожара на горе есть люди?
   Священник прочел краткую, но прочувствованную благодарственную молитву  и
лишь после этого нашел в себе силы ответить:
   - Кто-то видел, как моя дочь шла по направлению к горе,  и  мне  об  этом
сказали. Когда на вершине вспыхнул огонь, тревога заставила  меня  подняться
вверх по дороге, и там я встретил Луизу. Она была  вне  себя  от  страха  за
судьбу мисс Темпл. В поисках дочери судьи я и зашел в это опасное место,  и,
если бы господь не спас меня, дав мне в помощь собак Натти, я бы и сам погиб
в пламени.
   - Да, в таких делах на собак положиться можно, -  сказал  Натти.  -  Коли
есть где хоть одна лазейка, уж они ее непременно разыщут.  Им  носы  служат,
как человеку разум.
   - Я так и поступил - пошел вслед за собаками, и они  привели  меня  сюда.
Благодарение богу, все мы целы и невредимы.
   - Не совсем так, - возразил охотник, - Целы-то  мы  целы,  а  вот  насчет
того, что невредимы, про Джона этого сказать нельзя: человек  при  последнем
издыхании, минуты его сочтены.
   - Ты  прав,  Натти  Бампо!  -  воскликнул  мистер  Грант,  приближаясь  к
умирающему. - Я слишком многих проводил в иной мир,  чтобы  не  понять,  что
рука смерти уже коснулась этого старого воина.  Как  утешительно  сознавать,
что он не отверг предложенную ему благостыню христианства  еще  в  ту  пору,
когда был  силен  и  когда  его  осаждали  земные  искушения!  Потомок  расы
язычников, он был поистине "выхвачен, как  головня  из  пламени"  <Из  книги
пророка Амоса, "Библия", глаза IV, 11.>.
   - Нет, он страдает не от ожогов, -  проговорил  Натти,  не  совсем  поняв
слова священника; старый охотник один стоял подле умирающего воина.  -  Хотя
Джон из-за своей индейской гордости мог и с места не сдвинуться, когда огонь
жег ему кожу, - индейцы боль презирают, - но, мне сдается, сожгли  его  злые
людские мысли, они его мучили без малого восемь десятков лет. Ну,  а  теперь
природа сдается, борьба тянулась уж очень долго. Эй, Гектор, ложись! Ложись,
тебе говорят! Плоть наша не из железа, вечно жить человек  не  может.  Джону
пришлось видеть, как вся его родня, один за другим, переселилась в иной мир,
а он вот остался горевать здесь один-одинешенек.
   - Джон, ты меня слышишь? - ласково спросил священник. - Хочешь,  чтобы  я
прочел молитвы, предназначенные церковью для этой скорбной минуты?
   Индеец повернул к нему свое землистое лицо.  Темные  глаза  его  смотрели
прямо, но безучастно: старик, по-видимому, никого не узнавал.  Затем,  снова
обернувшись к долине, он запел по-делаварски. Низкие, гортанные звуки  песни
становились все громче, и вот уже можно было различить слова:
   - Я иду, я иду в Страну Справедливых, я иду! Я убивал  врагов,  я  врагов
убивал! Великий Дух зовет своего сына. Я иду, я иду! В Страну Справедливых я
иду!
   - О чем он поет? - с искренним участием  спросил  Кожаного  Чулка  добрый
пастор. - Он воздает хвалу спасителю нашему?
   - Нет, это он себя похваливает, - ответил Натти, с грустью отводя  взгляд
от умирающего друга. - И все верно, я-то знаю, что каждое его слово правда.
   - Да изгонит господь из  его  сердца  такое  самодовольство!  Смирение  и
покаяние - вот заветы христианства, и, если не царят они  в  душе  человека,
тщетны его чаяния на спасение. Хвалить себя! И это в такую минуту, когда дух
и тело должны слиться воедино, вознося хвалу создателю! Джон, ведь ты принял
христианское  вероучение,  ты  был  избран  среди  множества   грешников   и
язычников, и я верю - все это для разумной и благой цели. Отвергаешь  ли  ты
суетное  довольство  своими  добрыми  делами,  проистекающее  от  гордыни  и
тщеславия?
   Индеец даже не взглянул на того, кто задал  ему  эти  вопросы,  и,  снова
подняв голову, заговорил тихо, но внятно:
   - Кто посмеет сказать, что враги видел" спину могиканина? Разве хоть один
враг, сдавшийся ему на милость, не был пощажен? Разве хоть  один,  минг,  за
которым гнался могиканин,  спел  победную  песню?  Разве  сказал  когда-либо
могиканин хоть одно слово лжи? Нет! Правда  жила  в  нем,  и  ничего,  кроме
правды, не исходило от него. В юности своей он был воином,  и  мокасины  его
оставляли кровавый след. В зрелые годы он был мудр, и  слова  его  у  Костра
Совета не разлетались по ветру.
   -  А,  он  оставил  свои  языческие  заблуждения,  он  перестал  петь!  -
воскликнул священник. - Что же говорит он теперь? Сознает ли, что для него в
жизни уже все потеряно?
   - Ах ты боже мой! Да он не хуже нас с вами знает, что конец его близок, -
сказал Натти, - только он считает  это  не  потерей,  а,  наоборот,  большим
выигрышем. Джон стал стар и неловок, дичи же по вашей вине нынче не очень-то
много, да и пугливая она стала. Охотники помоложе его с трудом добывают себе
на жизнь. Он верит, что отправится после смерти  туда,  где  всегда  хорошая
охота, куда не смогут попасть злые и несправедливые и где он снова  встретит
свое племя. Это совсем не кажется потерей человеку, у которого руки  даже  и
корзины плести уже не могут. Если есть тут потеря, так это для  меня.  Когда
Джон уйдет, мне останется разве что последовать за ним.
   - Его пример и кончина, которая, как я еще смиренно надеюсь, может  стать
славной, должна направить и тебя, Натти, на размышления  о  лучшем  мире,  -
заговорил мистер Грант. - Но мой долг - облегчить путь  для  покидающей  сей
мир души. Настала минута, Джон, когда сознание того, что ты не отверг помощи
спасителя  нашего,  прольет  бальзам  на  твою  душу.   Не   возвращайся   к
заблуждениям прежних дней, принеси грехи свои к стопам божьим, и бог тебя не
оставит.
   - Хоть слова ваши - сущая правда, да и в священном писании то же сказано,
но с Джоном теперь ничего не поделать, - проговорил Натти. - С  самой  войны
ему не доводилось видеть священника, а индейцы часто возвращаются  к  старым
верованиям. Я так полагаю, что старику надо дать умереть спокойно. Сейчас он
счастлив, я это по глазам его вижу, а такого нельзя было про него сказать  с
того самого  времени,  когда  делавары  покинули  земли  у  истоков  реки  и
двинулись к западу. Да, давненько это было,  и  немало  повидали  мы  с  ним
черных дней с тех пор.
   - Соколиный Глаз! - позвал могиканин. Казалось, в нем вспыхнула последняя
искра жизни. - Соколиный Глаз, слушай слова своего брата.
   - Слушаю, Джон, - по-английски ответил ему охотник,  взволнованный  таким
обращением, и подошел поближе к индейцу. - Да, мы  были  братьями,  и  этого
даже не выразить на твоем языке. Что ты хочешь сказать мне, Чингачгук?
   - Соколиный Глаз! Праотцы зовут меня в  Страну  Счастливой  Охоты.  Тропа
туда свободна, и глаза могиканина снова становятся молодыми. Я смотрю  и  не
вижу людей с белой кожей. Никого  не  вижу,  кроме  справедливых  и  храбрых
индейцев. Прощай, Соколиный Глаз, ты отправишься в рай для  белых  вместе  с
Пожирателем Огня и Молодым Орлом, а я пойду вслед за своими праотцами. Пусть
лук, томагавк, трубку и вампум могиканина положат с ним в его могилу. В путь
он отправится ночью, как воин на битву, и  ему  некогда  будет  искать  свои
вещи.
   - Что он говорит, Натаниэль?  -  с  явным  беспокойством  спросил  мистер
Грант. - Предается ли он благочестивым размышлениям  и  вверил  ли  спасение
ду