после необычно трудного дня крепко
сморила часового, и Матори сомневался недолго. Все же движения индейца, пока
он стал опять  на  колени,  были  так  осторожны,  так  бесшумны,  что  даже
внимательный  наблюдатель  не  понял  бы,  шевелится  он  или  нет.  Наконец
постепенный переход в нужную позу совершился, и снова дакота  склонился  над
врагом, произведя не больше шума, чем листик тополя, зашелестевший рядом  на
ветру.
   Матори  глядел  на  спящего  и  чувствовал  себя  хозяином  его   судьбы.
Исполинский рост и  могучее  тело  юноши  внушали  ему  то  почтение,  каким
неизменно исполняется дикарь при виде физического превосходства. И в  то  же
время дакота спокойно готовился угасить в этом теле жизнь, потому что только
живое оно было грозным. Чтобы верней поразить в самое сердце,  он  раздвинул
складки одежды - ненужную помеху, занес свой нож и уже был готов  вложить  в
удар всю силу свою и сноровку, когда юноша небрежно откинул обнаженную белую
руку, на которой круто налились при этом мощные мускулы.
   Тетон застыл.  Расчетливая  осторожность  подсказала,  что  сон  великана
сейчас верней устраняет опасность, чем могла  бы  это  сделать  его  смерть.
Глухая  возня,  судорога  предсмертной  борьбы..,  такое   тело   легко   не
расстанется с жизнью!  Много  повидавший  воин  мгновенно  все  сообразил  и
отчетливо представил  себе,  как  бы  это  было.  Он  оглянулся  на  лагерь,
всмотрелся в рощу и метнул горящий взор в безмолвную прерию. Потом  еще  раз
склонился над своей пощаженной до времени жертвой  и,  увидев,  что  сон  ее
крепок, воздержался от убийства, чтобы не повредить своему хитрому замыслу.
   Удалился Матори так же тихо, так же  осторожно,  как  явился.  Сперва  он
двинулся вдоль лагеря, крадучись опушкой  рощи,  чтобы  при  первой  тревоге
нырнуть в ее тень. Завеса уединенного шатра, когда он полз  мимо,  привлекла
его  внимание.  Осмотрев  все  снаружи   и   прислушавшись   с   томительной
настороженностью, дикарь отважился приподнять завесу  и  просунуть  под  нее
свое темное лицо. Так он пролежал не меньше минуты, потом попятился и замер,
скрючившись, перед шатром. Несколько секунд он сидел в недобром бездействии,
раздумывая над своим открытием. Затем опять лег ничком и  еще  раз  просунул
голову под холст.
   Второй визит тетонского вождя в шатер был длительней первого и, если  это
возможно, еще более зловещ. Но ничто не длится вечно, и дикарь отвел наконец
свой жгучий взор от тайны шатра.
   Теперь Матори начал медленно подкрадываться к группе предметов, черневших
в центре лагеря. Он уже отполз на много ярдов от шатра, когда снова,  сделав
остановку, оглянулся на оставленное им уединенное  маленькое  жилище  и  как
будто заколебался, не вернуться ли туда. Но рогатки были рядом - только руку
протянуть, - а такая ограда самым видом своим говорила, что за нею  спрятано
что-то ценное. Соблазн был слишком силен. Матори двинулся дальше.
   Так пробраться, извиваясь, сквозь ломкие тополевые ветви могла бы  только
змея, у которой тетон научился этому бесшумному скольжению. Успешно  миновав
препятствие   и   быстрым   глазом   осмотрев   все   внутри   ограды,    он
предусмотрительно открыл лаз, которым мог бы, если будет надобность,  быстро
отступить. Потом, выпрямившись, он зашагал по лагерю, точно  злобный  демон,
высматривая, с кого или с чего начать выполнение своего черного замысла.  Он
уже наведался в шалаш, где разместились женщина с младшими детьми, и  прошел
мимо нескольких великанов, растянувшихся кто здесь, кто там на куче ветвей -
к счастью для тетона, в полном бесчувствии,  -  когда  добрался  наконец  до
места, где расположился Ишмаэл. Матори сразу  понял,  что  перед  ним  самый
главный человек в стане бледнолицых. Он долго стоял, наклонившись над спящим
атлетом, раздумывая, осуществим  ли  его  замысел  и  как  извлечь  из  него
наибольшую выгоду.
   Он сунул в ножны нож, который выдернул сгоряча, и прошел было мимо, когда
Ишмаэл повернулся на своем ложе и, приоткрыв глаза,  хрипло  окликнул:  "Кто
там?" Только индеец с его выдержкой  и  находчивостью  мог  найти  выход  из
создавшегося положения.  Подражая  услышанной  интонации  и  звукам,  Матори
буркнул что-то нечленораздельное, плюхнулся  на  землю  и  сделал  вид,  что
засыпает. Хотя Ишмаэл и видел это сквозь сон, выдумка тетона так была дерзка
и так мастерски исполнена, что не могла она кончиться неудачей. Отец  закрыл
глаза и крепко уснул, так и не сообразив,  какой  коварный  гость  проник  в
лагерь.
   Теперь тетону пришлось, хочешь не хочешь, пролежать много  долгих  минут,
пока он не уверился, что за ним не наблюдают. Но, если тело было неподвижно,
мысль не оставалась праздной. Матори использовал задержку, чтобы до  мелочей
обдумать план, который должен был полностью отдать в его  власть  лагерь  со
всем, что в нем было: скотом, имуществом и  их  владельцами.  Едва  миновала
опасность, неутомимый индеец двинулся дальше. Теперь он подбирался ползком -
все так же тихо, так же осмотрительно - к маленькому загону,  где  находился
скот.
   Подле первого  животного,  на  которое  он  наткнулся,  произошла  долгая
небезопасная задержка. Пугливое создание, может быть сознавая в силу тайного
инстинкта, что среди бескрайних равнин самый верный защитник ему человек,  с
удивительной послушливостью дало себя осмотреть. Кочевник-тетон с ненасытным
любопытством ощупывал пушистую шерсть, мягкую морду и тонкие ноги  неведомой
твари; но наконец отбросил мысль о такой добыче -  в  грабительских  набегах
проку от нее не будет, а брать на пищу тоже соблазн невелик. Но,  очутившись
среди упряжных лошадей, он восхитился  и  несколько  раз  с  трудом  сдержал
возглас восторга, готовый сорваться с губ. Тут  он  забыл,  с  каким  риском
пробрался сюда; и осторожность хитрого, опытного воина  едва  не  утонула  в
буйной радости дикаря.

Глава 5

   Но почему, отец? Что нам терять?
   Хотел он погубить нас. Ведь закон
   Нам не защита - так ужель мы станем
   Сносить его угрозы малодушно
   Иль ждать, чтобы кусок спесивый мяса
   Судьею нашим стал и палачом?
   Шекспир, "Цимбслин"

   Пока тетон так тонко и умело выполнял  свою  задачу,  ничто  не  нарушало
безмолвия прерии. Сиу лежали каждый на своем посту и с неизменным  терпением
туземцев ждали сигнала, который должен был призвать их к действию. С вершины
холма,  где  ведено   было   держаться   пленникам,   перед   взволнованными
наблюдателями открывался угрюмый степной  простор  в  тусклом  свете  месяца
сквозь облака. Место лагеря обозначилось более густою чернотой, чем та,  что
заполняла узкие долины, а здесь и там более светлая полоса отмечала  вершины
волнистых подъемов. Кругом лежал глубокий, торжественный покой пустыни.
   Но для тех, кто знал, что затевалось под покровом тишины и ночи,  зрелище
было захватывающим. Их тревога все росла, по  мере  того  как  проходила  за
минутой минута, а ни единого звука не доносилось из тишины и тьмы,  обнявшей
ивовую рощу. Поль дышал глубоко и шумно, Эл-лен,  беспомощно  припав  к  его
плечу, ощущала, что он весь дрожит, и ее пронизывал безотчетный страх.
   Мы уже видели, как жаден  и  бесчестен  был  Уюча.  Поэтому  читателя  не
удивит, что начальник стражи сам же первый забыл  утвержденные  им  условия.
Как раз в ту минуту, когда мы расстались с  Матори,  еле  сдерживающим  свой
восторг перед лошадьми бледнолицых, человек, на которого он возложил  охрану
пленников,  вздумал  потешить  свою  злобу,  мучая  тех,  кого  должен   был
оберегать. Нагнувшись к трапперу, дикарь не прошептал,  а  скорее  проворчал
ему на ухо:
   - Если тетоны потеряют своего великого вождя от руки  одного  из  Длинных
Ножей, умрут и старые и молодые.
   - Жизнь есть дар Ваконды, - последовал равнодушный ответ.  -  Воин-тетон,
как и его другие дети, должен склоняться перед его законом. Человек умирает,
только  если  захочет  Ваконда;  и  ни  один  дакота  не  властен   изменить
назначенный час.
   - Гляди! - возразил дикарь и провел обнаженным ножом перед лицом пленника
на волосок от его глаз. - Для пса Уюча сам Ваконда.
   Старик остановил взгляд на злобном лице своего сторожа, и было мгновение,
когда в их глубине загорелся огонь честной ненависти; но  он  тут  же  угас,
уступив место выражению сочувствия, если не горести.
   -  Разве  тому,  кто  создан  по  истинному  подобию  божьему,   пристало
поддаваться гневу из-за жалких измышлений разума? - сказал  он  по-английски
куда громче, чем с ним говорил Уюча.
   Усмотрев в этом неумышленном проступке нарушение условий, сторож  схватил
пленника за редкие седые волосы, ниспадавшие из-под шапки,  и  уже  хотел  в
злобном торжестве полоснуть под  их  корнями  острием  ножа,  когда  резкий,
протяжный вопль разорвал воздух и, подхваченный эхом, прокатился по простору
прерии, как  будто  тысяча  демонов  разом  отозвалась  на  призыв.  Уюча  с
возгласом исступленного восторга разжал руку.
   - А ну! - закричал Поль, не в силах сдерживать дольше свое нетерпение.  -
А  ну,  старый  Ишмаэл,  пора!  Покажи,  что  в  твоих  жилах  течет   кровь
кентуккийца! Ниже огонь, ребята, - целься по кочкам,  краснокожие  жмутся  к
земле!
   Голос его, однако, утонул в вое, криках, воплях, рвавшихся  уже  со  всех
сторон  из  пятидесяти  глоток.  Сторожа  еще  оставались  на  посту   подле
пленников, но и им не терпелось ринуться  вперед,  точно  скаковым  коням  у
старта.  Они  махали  руками  и  прыгали  на  месте,   похожие   больше   на
расшалившихся детей, чем на взрослых  мужчин,  и  не  прекращали  неистового
крика.
   Среди этого буйного беспорядка вдруг раздался гул, какой можно  услышать,
когда надвигается стадо бизонов, а затем пронеслись перепуганные,  сбившиеся
в кучу овцы, коровы и лошади Ишмаэла.
   - Угнали у скваттера скот! - сказал  зорко  наблюдавший  траппер.  -  Что
наделали, мерзавцы! Он теперь без копыт, как бобер!
   Старик еще не успел договорить, когда весь табун в ужасе взбежал вверх по
склону и понесся по гребню холма,  где  стояли  пленники,  а  следом  бешено
мчались темные демоноподобные фигуры.
   Кони тетонов, приученные разделять горячность своих  владельцев,  рвались
вперед, и караульщики с большим трудом сдерживали их нетерпение. В этот миг,
когда все глаза были направлены  на  пролетающий  вихрь  людей  и  животных,
траппер с неожиданной для его возраста силой выхватил  нож  из  руки  своего
зазевавшегося сторожа и одним взмахом  перерезал  ремень,  который  связывал
вместе всех животных. Обезумевшие лошади  заржали  в  радости  и  страхе  и,
взрывая копытами землю, понеслись во все стороны по степному простору.
   Быстрый и лютый, как тигр, Уюча обернулся к  пленнику.  Он  схватился  за
пустые ножны, в бессильной  спешке  нащупывал  и  не  мог  нащупать  рукоять
томогавка, а глаза его в это время глядели вслед уносящимся лошадям -  глаза
жадного до коней западного индейца. Борьба между алчностью  и  жаждой  мести
была жестокой, но недолгой. Первая быстро одержала  верх.  Прошло  не  более
секунды, и стража пустилась в погоню за умчавшимися лошадьми. Траппер  в  то
напряженное мгновение, что последовало за  его  дерзкой  выходкой,  спокойно
смотрел в лицо врагу; и сейчас, когда  Уюча  побежал  вслед  за  остальными,
старик рассмеялся своим глухим, почти беззвучным смехом и сказал:
   - Краснокожий верен себе, что в прерии, что в лесу! В  награду  за  такую
вольность часовой-христианин самое малое хватил бы  прикладом  по  башке,  а
тетон погнался за своими конями, точно думает, что в такой скачке  две  ноги
не уступят четырем! А ведь черти еще до  света  переловят  лошадок  всех  до
одной, потому что у тех инстинкт, а у этих разум. Жалкий разум, согласен,  а
все же и индеец  человек...  Эх,  делавары  -  вот  были  индейцы!  Гордость
Америки! А где сейчас этот сильный народ?  Почти  весь  рассеян,  истреблен.
Так-то! Придется путешественнику осесть на этом месте: хотя природа  откажет
ему здесь в удовольствии беззаконно оголять землю  от  деревьев,  зато  воды
будет вволю. Но своих четвероногих ему уж не  видать  -  или  я  плохо  знаю
хитрую повадку сиу.
   - А не пойти ли нам к Ишмаэлу? - сказал бортник. - Он им не  уступит  без
доброй драки: едва ли старик вдруг обратился в труса.
   - Не надо, не надо! - закричала было Эллен.
   Но траппер мягко зажал ей рот ладонью.
   Шш!.. - остановил он ее. - Будем громко говорить - попадем в беду. А твой
друг, - обратился он к Полю, - достаточно ли храбр?
   Не зовите скваттера моим другом! - перебил юноша. - Я не  вожу  дружбу  с
человеком, если он не может показать купчую на землю, которая его кормит.
   - Ладно, ладно. Скажем - твой знакомый. Стойкий он человек? Пустит  он  в
ход свинец да порох, чтоб отстоять свое добро?
   - Свое добро? Го-го! Он отстоит и свое и не свое! Можешь ты сказать  мне,
старый  траппер,  чье  ружье  расправилось  с  помощником  шерифа,   который
собирался согнать поселенцев,  захвативших  землю  у  Буффало-Лик  в  старом
Кентукки? Я в тот день выследил отличный рой до дупла  сухого  бука,  а  под
буком лежал помощник шерифа с дыркой в тех "милостью господней" <То  есть  в
исполнительных листах (с этих слов обычно начинались  постановления  суда  и
прочие официальные документы).>,  которые  он  держал  при  себе  в  кармане
куртки, точно думал, что лист бумаги послужит ему щитом против  скваттерской
пули! Ничего, Эллен, тебе не о чем беспокоиться: дальше подозрений  дело  не
пошло - в округе, кроме Ишмаэла, еще с полсотни хозяев поселились на тех  же
птичьих правах, подозревай любого!
   Девушка вздрогнула, и тяжкий вздох, как ни  силилась  она  подавить  его,
вырвался словно из глубины ее сердца.
   Старик узнал довольно: после рассказа Поля, короткого, но выразительного,
не оставалось сомнений, захочет ли Ишмаэл мстить за свою обиду. То,  что  он
услышал, вызвало у него новый ход мыслей, и он продолжал:
   - Каждый знает сам, какие узы крепче всего связывают его  с  близкими,  -
сказал он. - Но очень печально, что цвет кожи, и собственность,  и  язык,  и
ученость так глубоко разделяют людей, когда люди все в конечном  счете  дети
одного отца! Но как бы то  ни  было,  -  продолжал  он  с  внезапным  резким
переходом, характерным для него и в чувствах и в действиях, - сейчас  не  до
проповеди: видно, будет драка, и  надо  к  ней  приготовиться.  Шш...  Внизу
какое-то движение, - верно, увидели нас.
   - В лагере зашевелились! -  воскликнула  Эллен  и  так  задрожала,  точно
приход друзей был ей сейчас не менее страшен, чем недавнее появление врагов.
- Ступай, Поль, оставь меня. Чтоб они хоть тебя-то не увидели!
   - Если, Эллен, я тебя оставлю раньше, чем ты будешь в безопасности,  хотя
бы и под кровом Ишмаэла, пусть я в жизни своей  не  услышу  больше  жужжания
пчелы. Или хуже того - пусть ослепнут мои глаза и не смогут выследить  пчелу
до улья!
   - Ты забываешь об этом добром старике. Он меня но покинет. Хотя,  сказать
по правде, Поль, в прошлый раз мы с тобой расстались в пустыне похуже этой.
   - Ну нет! Индейцы, того и гляди, прибегут назад, и что тогда  станется  с
вами? Уволокут, и, покуда разберешься, куда за ними гнаться, они уже будут с
тобою на полпути к Скалистым горам. Как по-твоему, траппер, сколько  времени
пройдет, пока твои тетоны вернутся забрать у старого Ишмаэла  остальной  его
скарб?
   - Их теперь бояться нечего, - ответил старик  с  особенным  своим  глухим
смешком. - Знаю я этих чертей, они будут носиться за своими  лошадьми  часов
шесть, не меньше! Слышите? Топот под холмом в ивняке! Это они! У сиу  каждый
конь такой, что не отстанет в беге от долгоногого лося. Тес... Ложись  опять
в траву - оба, живей! Я слышал щелк курка - это верно, как то, что я горстка
праха!
   Траппер не дал своим товарищам раздумывать: говоря это, он потянул их  за
собой в высокую - чуть ли не в рост человека - заросль.  К  счастью,  старый
охотник сохранил еще острое зрение и слух и не утратил своей былой  быстроты
и решимости. Едва они все трое пригнулись к земле,  как  раздались  три  так
хорошо им знакомых коротких раската - три выстрела из кентуккийских ружей, -
и тотчас же в опасной близости от их голов прожужжал свинец.
   - Неплохо, молодцы! Неплохо, старик! - прошептал Поль. Ни  опасность,  ни
трудное положение не могли, казалось, окончательно подавить в  нем  бодрость
духа. - Залп такой, что лучшего не пожелаешь  услышать,  когда  ты  сам  под
дулом. Что скажешь, траппер? Похоже, начинается трехсторонняя война! Послать
и мне в них свинец?
   - Нет! Отвечать, так не свинцом, а разумным словом, - поспешил остановить
его старик, - или вы оба погибли.
   - Не уверен я, что добьюсь большего, ее. in дам говорить своему языку,  а
по ружью, - сказал Поль скорее зло, чем шутливо.
   Ради бога, тише. Еще услышат! - вмешалась Эл-лен. - Уходи,  Поль,  уходи!
Теперь ты можешь спокойно оставить меня. -  Раздалось  несколько  выстрелов,
пули падали все  ближе,  и  она  умолкла  -  не  так  со  страху,  как  ради
осторожности.
   - Пора положить этому конец, - сказал траппер и поднялся во весь  рост  с
достоинством человека, думающего только о взятой на себя задаче. - Не  знаю,
дети, почему вам приходится опасаться тех, кого вы должны бы любить и чтить,
но, так или иначе, нужно спасать вашу жизнь. Протянуть  на  несколько  часов
больше или меньше - какая разница для того, чей век  насчитывает  так  много
дней? Поэтому я выйду им навстречу. Путь перед вами свободен на  все  четыре
стороны. Пользуйтесь, покуда можно и как  вам  будет  угодно.  Дай  вам  бог
побольше счастья, вы заслуживаете его!
   Траппер не стал ждать ответа и смело зашагал вниз  по  склону  в  сторону
лагеря ровным шагом,  не  позволяя  себе  ни  ускорить  его,  ни  со  страху
замедлить. Свет месяца в эту минуту упал на его высокую, худую  фигуру,  так
что  переселенцы  должны  были  его  увидеть.   Но,   не   смутившись   этим
неблагоприятным обстоятельством, старик твердо и  безмолвно  продолжал  свой
путь прямо на лесок, пока не услышал грозный оклик:
   - Кто идет - друг или враг?
   - Друг! - был ответ. - Человек, проживший слишком долго,  чтобы  омрачать
остаток жизни ссорами.
   - Но не так долго, чтобы забыть хитрые уловки своих юных  лет,  -  сказал
Ишмаэл и, чтобы встретиться с траппером лицом к лицу,  вышел  из-за  низкого
куста. - Старик, ты навел на нас свору краснокожих чертей и  завтра  пойдешь
получать свою долю добычи.
   - Что у тебя забрали? - спокойно спросил траппер.
   - Восемь лучших кобыл, какие только ходили в упряжке, да еще жеребенка  -
ему цена тридцать мексиканских золотых с головой испанского короля.  А  жене
не оставили ни одной хотя бы самой захудалой скотинки - ни коровы, ни  овцы.
Свиньи, даром что хромоногие, и те, поди,  роют  рылом  прерию.  Скажи  мне,
старик, - добавил он, стукнув прикладом по твердой земле с такой силой,  что
легко мог бы устрашить человека менее стойкого, чем траппер,  -  сколько  из
моих животных придется на твою долю?
   - До лошадей я не жаден и не ездил на них никогда, хоть и мало кто больше
моего странствовал по широким просторам Америки, как ни стар и ни слаб я  на
вид. Но мало пользы от коня среди гор и лесов Йорка - то  есть  того  Йорка,
каким он был: ныне он, боюсь, совсем не тот. А что  до  шерсти  и  коровьего
молока - это женское дело. Степные звери доставляют мне пищу  и  одежду.  По
мне, нет лучшей одежды, чем из оленьих шкур, ни мяса вкусней, чем оленина.
   Простодушные оправдания траппера,  их  искренний  тон  оказали  некоторое
действие.  Скваттер,  преодолевая  свою  природную  вялость,   все   сильней
распалялся. Но тут он заколебался и бормотал себе под нос обвинения, которые
минутой раньше  он  собирался  выкрикнуть  во  весь  голос,  перед  тем  как
приступить к задуманной расправе.
   - Хорошо говоришь, - пробурчал он наконец, -  но,  на  мой  вкус,  что-то
слишком по-адвокатски для честного охотника.