и  сильным.  Вожак  переселенцев
сразу остановился и глядел на таинственное существо  с  тупым  любопытством,
вскоре перешедшим в суеверный страх. Его сыновья, как  только  справились  с
волнением, медленно окружили отца;  а  когда  подошли  и  те,  кто  управлял
упряжками, весь отряд сгрудился в одну безмолвную и удивленную  группу.  Но,
хотя путешественники  все,  как  один,  вообразили,  что  перед  ними  нечто
сверхъестественное, тотчас послышалось щелкание  замков,  а  двое  или  трое
юношей, самые смелые, уже вскинули ружья.
   - Вели мальчикам зайти справа! -  решительно  закричала  резким,  хриплым
голосом мать. - Эйза или Эбнер уж наверное смогут разобраться,  что  это  за
тварь!
   - Не мешало бы сперва пощупать пулей, - проворчал угрюмый человек,  очень
похожий лицом на ту, что заговорила первой: те же черты, тот же взгляд; свои
слова он подкрепил действием: поднял ружье к плечу и прицелился. -  Говорят,
по равнине сотнями бродят охотники из племени Волков-пауни. Если подстрелить
одного из них, они не скоро хватятся.
   - Стойте! - раздался тихий возглас, сорвавшийся, как можно было без труда
понять, с дрожащих губ младшей из двух женщин. -  Мы  здесь  не  все  еще  в
сборе; это, может быть, друг!
   - Кто тут шпионит? - крикнул отец и покосился  сердито  на  ватагу  своих
молодцов. -  Отставить,  говорю,  отставить!  -  продолжал  он,  богатырским
пальцем сбив с прицела ружье своего сородича, и взгляд его сказал, что лучше
с ним не спорить. - Мое дело еще немного не доделано, дай нам мирно  довести
его до конца.
   Человек, проявивший такую воинственность, как видно, понял намек вожака и
молча подчинился. Сыновья смотрели растерянно, ожидая от девушки  пояснений;
но, как будто удовольствовавшись полученной для  незнакомца  отсрочкой,  она
опустилась на свое сиденье  и  предпочла,  как  полагается  девице,  скромно
промолчать.
   Между тем окраска неба  непрестанно  менялась.  Блеск,  слепивший  глаза,
уступил место более серому, обыденному свету, и,  по  мере  того  как  закат
утрачивал  пламенность,  размеры  фантастической  фигуры  становились  менее
преувеличенными и наконец определились.
   Устыдившись своего колебания - теперь, когда выявилась  истина,  -  вожак
переселенцев двинулся дальше; но все же, спускаясь по  отлогому  склону,  он
принял меры, чтобы себя  обезопасить:  снял  ружье  с  ремня  и  держал  его
наготове.
   Но, видимо, в такой предосторожности не было нужды. С того мгновения, как
между небом и землей возникла столь непостижимо  фигура  незнакомца,  он  ни
разу не пошевельнулся, не проявил ни малейшей враждебности. Да если бы он  и
таил злые намерения, у него не было бы сил их исполнить.
   Человек, перенесший тяготы восьмидесяти и более  зим,  не  мог  возбудить
опасения  в  таком  великане,  как  наш  переселенец.  Однако,  несмотря  на
преклонные лета, на его пусть не дряхлость, но крайнюю худобу, было что-то в
одиноком этом старике, говорившее, что не хворь, а время  наложило  на  него
свою тяжелую руку. Он казался иссохшим, но не расслабленным.  Еще  различимы
были мышцы, когда-то, видно, обладавшие большою  силой;  и  весь  его  облик
создавал впечатление такой стойкости, что, если  бы  забыть  о  человеческой
бренности,  казалось  бы,  тело  его  уже  не  может  поддаться  дальнейшему
одряхлению. Одежда на старике была большей  частью  из  шкур  мехом  наружу;
через плечо свешивались у него сумка для пуль и рог; и стоял он, опершись на
ружье, необычно длинное, но прожившее, видно, как и его владелец,  долгий  и
трудный век.
   Когда путешественники подошли к одинокому старику на  расстояние  оклика,
из травы у его ног донеслось тихое рычание, и лежавшая в ней высокая, тощая,
беззубая собака лениво поднялась,  встряхнулась  и  показала,  что  намерена
воспротивиться, если те вздумают подойти еще ближе.
   - Лежать, Гектор, лежать! -  сказал  ее  хозяин  старческим,  дребезжащим
голосом. - Что ты, песик, вяжешься к людям,  которые  мирно  едут  по  своим
делам?
   - Старик! Если ты знаком с этим краем, - заговорил вожак, - не укажешь ли
переселенцу, где тут найти что нужно для ночлега?
   - Разве тесно стало на земле по ту сторону Большой реки? - веско  спросил
старик, как будто не расслышав вопроса. - А нет, так почему передо мною  то,
чего я уже не думал увидеть еще раз?
   - Нет, сказать по правде, земли там еще хватает для тех, кто с деньгами и
непривередлив, - ответил переселенец. - Но, на мой вкус, там  стало  слишком
людно. Как ты прикинешь, сколько будет  отсюда  до  самой  близкой  излучины
Большой реки?
   - Гонимый олень, чтобы охладить свои бока в Миссисипи, пробежит не  менее
пятисот томительных миль.
   - А как зовешь ты здешнюю округу?
   - Каким именем, - ответил старик, подняв торжественно палец, - обозначишь
ты место, где ты видишь вон то облако?
   Переселенец поглядел недоуменно, словно не понял и  заподозрил,  что  над
ним смеются, но ограничился замечанием:
   - Ты здесь, видно, как и я, - недавний житель, а  не  то  с  чего  бы  ты
отказывался помочь человеку советом: слова недорого стоят, а могут иной  раз
доставить полезную дружбу.
   - Совет - не подарок, а долг, который старик выплачивает молодому. Что ты
хочешь узнать?
   - Где  я  могу  разбить  лагерь  на  ночь?  В  смысле  еды  и  постели  я
неприхотлив; но всякий бывалый путешественник вроде меня знает цену  пресной
воде и доброй траве для скота.
   - Тогда ступай за мной, и будет у тебя и то и другое; а сверх того я мало
что мог бы предложить в этой голодной степи.
   Сказав это, старик вскинул на плечо свое громоздкое  ружье  с  легкостью,
примечательной  для  человека  его  лет,  и,  не  добавив  ни  слова,  повел
пришельцев через пологий бугор в соседнюю ложбину.

Глава 2

   Сюда - шатер! Я нынче здесь ночую.
   А завтра - где? Ну, ладно, все равно.
   Шекспир, "Ричард III"

   Путешественники вскоре убедились по обычным и безошибочным признакам, что
необходимые условия для стоянки имелись совсем  неподалеку.  На  склоне  бил
чистый  и  звонкий  ключ  и,  сливаясь  поблизости  с  другим  подобным   же
источником, образовывал поток, который глаз на мили и мили легко прослеживал
в прерии по зарослям кустов и травы, возникшим здесь и там под действием его
влаги. К нему и шел незнакомец, а лошади следом дружно тянули кладь,  потому
что инстинкт подсказывал им, что здесь их ждут обильный корм и отдых.
   Дойдя до подходящего места, старик остановился н молча, глазами,  спросил
вожака переселенцев, все ли здесь есть, что нужно. Вожак понял его  и  обвел
ложбину придирчивым взглядом  знатока.  Его  обычная  тяжелая,  медлительная
повадка не оставила его и тут.
   - Да, пожалуй, подойдет, - сказал он наконец, удовлетворенный осмотром. -
Мальчики, солнце скрылось, пошевеливайтесь.
   Молодые люди подчинились по-своему. Приказ - отец сказал свои слова тоном
приказа - был принят почтительно; однако с делом никто не спешил. Правда,  с
плеч на землю упали два-три топора, но  их  владельцы  все  еще  поглядывали
вокруг. Между тем вожак, как видно привыкший к нраву своих сыновей, скинул с
плеч ружье и поклажу и вдвоем с уже знакомым нам человеком -  тем,  что  так
рвался пустить в ход ружье, - принялся спокойно распрягать лошадей.
   Наконец старший из сыновей тяжелым шагом выступил вперед и, казалось, без
всякого усилия до обуха вонзил топор в  тело  могучего  тополя.  Он  постоял
полминуты с презрением во взгляде, выжидая результатов своего удара. Так мог
бы смотреть великан на бессильное сопротивление карлика.  Потом,  красиво  и
ловко занося топор над головой, как мог  бы  действовать  испытанный  рубака
своим благородным, но не столь полезным оружием, он быстро перерубил ствол и
принудил  гордую  вершину  пасть  к  своим  ногам.  Остальные  с   беспечным
любопытством наблюдали, покуда не увидели дерево простертым на земле, и тут,
приняв это как сигнал  к  общей  атаке,  все  разом  приступили  к  делу.  С
четкостью в работе, поразительной на непривычный глаз, они очистили от  леса
нужный им небольшой участок так основательно и почти так же быстро, как если
бы здесь пронесся ураган.
   Незнакомец безмолвно, но внимательно следил за их действиями. Каждый раз,
как под свист топора одно за другим падали наземь  деревья,  он  поднимал  к
новому просвету в небе  печальный  взор  и  наконец  отвернулся,  с  горькой
улыбкой что-то пробормотав про себя как будто почитал недостойным  высказать
свое  недовольство  вслух  Затем,   пробившись   сквозь   толпу   хлопотливо
трудившихся девочек, уже разведших веселый костер, старик стал наблюдать  за
вожаком переселенцев и его угрюмым помощником.
   Они  вдвоем  уже  распрягли  лошадей,  принявшихся  тут  же  ощипывать  с
поваленных деревьев прекрасную и сочную их листву, и теперь приступили к той
повозке, содержимое которой, как мы описали, было тщательно скрыто от  глаз.
Хотя в этой повозке было тихо, как и во всех остальных, и как будто в ней не
ехал никто, мужчины, вручную подталкивая колеса, откатили ее  в  сторону  на
сухое, высокое место у  самого  края  леска.  Они  принесли  сюда  несколько
шестов, как видно давно  приспособленных  для  этой  цели,  и,  основательно
воткнув их более толстыми концами в  землю,  тонкими  концами  прикрепили  к
ободам, на которых держалась парусина.  Затем  высвободили  концы  парусины,
заложенные складками в  борта  повозки,  распялили  ее  на  шестах,  а  края
пришпилили колышками к земле, так  что  образовался  довольно  просторный  и
очень удобный шатер. Проверив свою работу зорким, придирчивым взглядом,  тут
расправив складку,  там  крепче  забив  колышек,  мужчины  принялись  тянуть
повозку за дышло из-под шатра, пока она не появилась  на  открытом  воздухе,
лишенная своего покрова и свободная от всякой клади, кроме кое-какой  легкой
мебели. Мебель вожак тотчас своими руками снял и отнес в  шатер,  как  будто
входить под него было особой привилегией, каковую с ним не разделял даже его
доверенный друг.
   Любопытство - такая страсть,  которую  жизнь  в  уединении  не  гасит,  а
усиливает, и старый обитатель прерий невольно поддался ей, наблюдая за этими
загадочными предосторожностями. Он подошел к шатру и  уже  хотел  раздвинуть
его  полы  с  откровенным  намерением  в  точности  установить,  что  в  нем
содержится, когда тот из мужчин, который уже раз  покушался  на  его  жизнь,
перехватил его руку и с силой отшвырнул от облюбованного им места.
   - Есть честное правило, друг, - сказал он сухо, но с угрозой в глазах,  -
а иногда и спасительное, и оно говорит: "В чужие дела не суйся".
   - В этот пустынный край люди редко привозят что-нибудь  такое,  что  надо
прятать, - возразил  старик,  точно  хотел  как-то  оправдаться  в  едва  не
совершенной вольности. - Я не думал, что нанесу вам обиду, если  погляжу  на
ваши вещи.
   - По-моему, сюда вообще мало кто заезжает. Край как будто бы старый,  но,
как я погляжу, заселен не сплошь.
   - Эта земля, я думаю, не моложе и не старше, чем все остальное в творении
господнем; а насчет ее обитателей ты заметил  правильно.  Я  много  месяцев,
покуда не встретился с вами, не видел лица того же цвета, что мое. Скажу еще
раз, друг: у меня не было дурного умысла, я  подумал  только,  что  за  этой
парусиной есть что-нибудь такое, что мне могло бы напомнить былые дни.
   Досказав свое простое объяснение, незнакомец смиренно побрел  прочь,  как
человек, постигший глубокий смысл закона, по которому каждый вправе спокойно
пользоваться своим добром без назойливого вмешательства со  стороны  соседа:
полезное и справедливое правило,  тоже,  возможно,  усвоенное  им  вместе  с
привычкой к уединенной жизни. Подходя к  небольшому  лагерю  переселенцев  -
прогалина и впрямь приняла вид лагеря, -  он  услышал,  как  вожак  громким,
хриплым голосом выкрикнул имя:
   - Эллен Уэйд!
   Уже представленная читателю девица,  вместе  со  старухой  и  ее  дочками
хлопотавшая  у  костра,  радостно  кинулась  на  зов  и,  с  легкостью  лани
проскользнув мимо старика, мгновенно скрылась за  неприкосновенным  пологом.
Ни внезапное ее исчезновение, ни вся возня с разбивкой шатра не  вызвали  ни
малейшего удивления ни в ком из  остальных.  Юноши,  управившись  с  рубкой,
отложили топоры и с той же своею  беспечной,  ленивой  повадкой  взялись  за
другие дела: кто задавал корм скоту, кто толок  в  тяжелой  ступе  кукурузу;
двое или трое занялись прочими повозками: откатывали их и расставляли  таким
образом, чтобы из них образовался хоть  какой-то  заслон  вокруг  ничем,  по
существу, не защищенного лагеря.
   Все эти работы были быстро закончены, и, так как прерия вокруг уже тонула
в темноте, сварливая хозяйка, чьи резкие  окрики  с  первой  минуты  привала
непрестанно подстегивали нерадивых сыновей, громогласно, не остерегшись, что
ее могут услышать издалека, стала созывать семью: ужин готов, объявила  она,
и ждет тех, кто должен с ним расправиться. Каковы бы ни были прочие качества
жителя пограничной полосы, он редко бывает недостаточно  гостеприимен.  Едва
услышав громкий крик жены, переселенец стал искать глазами незнакомца, чтобы
предложить ему почетное место за ужином,  к  которому  их  так  бесцеремонно
позвали.
   - Благодарю тебя,  друг,  -  ответил  старик  на  грубоватое  приглашение
подсесть поближе к полному котлу. - От души благодарю. Но я сегодня уже поел
достаточно, а я не из тех, кто роет себе могилу зубами. Раз ты этого хочешь,
я охотно посижу с вами у костра, потому что я давно не видел, как едят  свой
хлеб люди одного со мною цвета кожи.
   - Ты, значит, давно обосновался в этих  местах?  -  скорее  отметил,  чем
спросил переселенец, набив рот кукурузной кашей, превосходно  приготовленной
его женой, отличной поварихой, несмотря на отталкивающую  внешность.  -  Нам
говорили там у нас, на востоке, что поселенцев мы почти и не встретим,  и  я
должен сказать, молва была в  общем  верна,  потому  что,  если  не  считать
канадских торговцев по Большой реке,  ты  первый  белый  человек,  какого  я
встречаю, пройдя добрых пятьсот миль: так оно выходит по твоему же счету.
   - Хоть я и провел в этом краю несколько лет, меня едва ли  можно  назвать
поселенцем. У меня нет постоянного жилья, и я редко  провожу  больше  месяца
кряду на одном месте.
   - Охотник, что ли? - продолжал допрос переселенец и скосил глаза, как  бы
проверяя экипировку своего нового знакомца. - Для такого промысла ружьецо  у
тебя не больно хорошее.
   - Оно состарилось, как и его хозяин, и ему тоже давно пора  на  покой,  -
сказал старик и посмотрел на  свое  ружье  со  странной  смесью  нежности  и
сожаления во взгляде. - И должен сказать, оно мне и не  очень-то  нужно.  Ты
ошибся, друг, назвав  меня  охотником.  Я  всего  лишь  траппер  <Это  слово
означает в Америке человека, который  ловит  дичь  капканом.  У  пограничных
жителей этот промысел в большом ходу. Бобра, животное слишком  умное,  чтобы
его легко было убить, чаще добывают  этим  способом,  чем  каким-либо  иным.
(Примеч. автора.)>.
   - Пусть ты больше траппер, но, посмею  сказать,  ты,  значит,  немного  и
зверобой, потому что в здешних местах эти два промысла всегда связаны один с
другим.
   - К стыду, сказал бы я, для человека,  еще  способного  заниматься  более
благородным из двух! - возразил траппер,  которого  далее  мы  так  и  будем
именовать по его , промыслу. - Больше полувека я  проскитался  с  ружьем  по
лесным дебрям, ни разу не поставив ловушки даже на птицу, что летает в небе,
не то что на зверя, наделенного только ногами.
   - А по мне, разница невелика, ружьем ли добывать шкуры  или  капканом,  -
ввернул угрюмый  помощник  вожака  переселенцев.  -  Земля  создана  нам  на
потребу, а значит, и всякая тварь на земле.
   - Ты далеко забрался, старик, а разживы у  тебя  как  будто  маловато,  -
перебил товарища вожак, видно желая  по  какой-то  своей  причине  перевести
разговор на другое. - Хоть со шкурами-то дело у тебя идет неплохо?
   - Много ли мне надо? - спокойно возразил траппер. - Чего желать  человеку
в мои годы? Был бы сыт да одет, А деньги мне тут и вовсе почти  не  нужны  -
только чтоб от поры до поры набить порохом рог да запастись свинцом.
   - Стало быть, родом ты,  приятель,  не  здешний,  -  продолжал  пришелец,
отметив про себя, что собеседник не понял ходкого словца "разжива",  которое
в его краях употреблялось в значении "домашний скарб" или "имущество".
   - Я родился у моря, но большую часть своей жизни провел в лесах.
   Теперь все воззрились на него, как иной раз люди спешат обратить глаза на
предмет общего любопытства.
   Двое из  юношей  повторили:  "У  моря!"  А  хозяйка,  обычно  не  слишком
радушная, стала выказывать гостю некоторую, пусть неуклюжую, учтивость,  как
бы из уважения к его дальним странствиям. Переселенец долго молчал,  что-то,
видно,  обдумывая,  но  не  считая  нужным   приостановить   работу   своего
жевательного аппарата; наконец он снова завел разговор:
   - Слышал я, не близкий это путь - от западных рек до большого моря.
   - Да, в самом деле, друг, это трудная тропа, и немало повидал я в  дороге
и всякого натерпелся.
   - Тяжело потрудится человек, покуда пройдет такой конец.
   - Семьдесят пять лет шел я этой дорогой, а не насчитать  и  ста  миль  на
всем пути за Гудзоном, где бы я не отведал подстреленной своей рукою дичи...
Но я расхвастался впустую. Что проку в былых свершениях, когда твой  век  на
исходе?
   - Я как-то встречал человека, который плавал по этому самому  Гудзону,  -
негромко заметил старший из сыновей, как будто не очень доверяя  собственным
сведениям и полагая приличным принять неуверенный тон  перед  таким  бывалым
человеком. - По его словам выходило, что это значительная река и глубокая  -
по ней можно пройти на барже от верховья до устья.
   - Гудзон - широкая и глубокая река, и немало выросло красивых городов  по
его берегам, - возразил траппер, - а все же он жалкий ручей но  сравнению  с
водами бесконечной реки!
   - Если поток можно объехать вокруг, я не назову  его  рекой,  -  вмешался
недобрый спутник переселенца. - Если река настоящая, человек ее не  обходит,
а тут же переплывает: идет на нее в лоб, а не берет в облаву, как медведя на
большой охоте <В новых землях принято, чтобы люди с большой округи -  иногда
со всего края - сходились вместе на  охоту  для  истребления  хищников.  Они
выстраиваются по кругу протяжением в несколько миль и  постепенно  стягивают
кольцо, все перед собой убивая. На такую облаву и намекается здесь: травимый
зверь мечется в кольце от стрелка к стрелку. (Примеч. автора.)>.
   - А на закат ты заходил далеко? - перебил переселенец, точно  нарочно  не
давая своему грубому спутнику принять участие в разговоре. - Забрел я тут на
голую равнину, и ей конца-краю не видно!
   - Здесь можно ехать неделями, и будет перед глазами все то  же.  Я  часто
думаю, что господь простер перед  Штатами  голую  прерию  в  предостережение
людям: пусть видят, до чего они могут довести землю в своем безумии! Да,  вы
проедете много недель, много месяцев этими открытыми полями и  не  встретите
ни поселения, ни обиталища для человека или  для  скота.  Даже  дикий  зверь
прорыщет тут много миль, пока найдет себе логово; и  все  же,  мне  чудится,
ветер с востока редко когда не донесет до моих ушей стук топора и  падающего
дерева.
   Старик говорил с той проникновенностью и достоинством,  какие  преклонный
возраст придает словам, даже если они выражают и не столь глубокое  чувство.
Слушатели внимали ему, храня мертвое молчание. Они почтительно ждали,  когда
траппер сам возобновит беседу, что  тот  вскоре  и  сделал,  обиняком  задав
вопрос, как это в обычае у пограничных жителей:
   - Нелегко тебе это досталось, друг, пересечь столько рек и пробраться так
глубоко в прерию на конских упряжках да с целым стадом рогатого скота!
   - Покуда я не увидел, что Большая река забирает слишком да