оказать справедливость обиженным!.. Тетон, - сказал он, вновь
переходя на язык  своего  слушателя,  -  я  спрашиваю  тебя,  разве  это  не
удивительный колдун? Если дакоты мудры, они не станут  дышать  одним  с  ним
воздухом, не станут прикасаться к его одежде. Они знают, что Ваконшече, злой
дух, любит своих детей и обратит свое лицо против каждого,  кто  нанесет  им
вред.
   Старик произнес эти слова зловеще-наставительным тоном и тут же  отъехал,
как бы подчеркивая, что сказал достаточно. Его расчеты оправдались. Воин,  к
которому он обратился, не замедлил  передать  новость  всему  арьергарду,  и
через самое короткое время естествоиспытатель сделался  предметом  всеобщего
почтительного любопытства. Траппер знал, что туземцы часто поклоняются злому
духу,  стараясь  его  умилостивить,  и  с  видом  полного  безразличия  ждал
результатов своего хитроумного обмана. Вскоре он увидел, как индейцы один за
другим, подстегнув коня, поскакали вперед, к центру отряда, и наконец  подле
Овида остался только Уюча. Тупость этого низкого человека,  продолжавшего  с
каким-то глупым восхищением смотреть на мнимого колдуна, представляла теперь
единственное препятствие к успешному свершению замысла.
   Насквозь понимая этого индейца, старик легко избавился и от него. Скача с
ним рядом, он сказал выразительным шепотом:
   - Уюча пил сегодня молоко Больших Ножей?
   - Хуг! - отозвался дикарь,  и  все  его  мысли  при  этом  вопросе  сразу
вернулись с неба на землю.
   - Великий вождь моего народа, скачущий впереди, имеет корову,  у  которой
вымя никогда не бывает пустым. Я знаю, пройдет немного времени, и он скажет:
"Не пересохло ли в горле у кого-нибудь из моих красных братьев?".
   Только он вымолвил эти слова, Уюча  в  свою  очередь  подстегнул  коня  и
вскоре смешался с остальною группой  краснокожих,  ехавших  ярдах  в  сорока
впереди. Траппер, зная, как быстры и внезапны перемены в настроении дикарей,
поспешил использовать благоприятный случай.  Он  дал  волю  своему  горячему
жеребцу и в одно мгновение опять оказался рядом с Овидом.
   - Видите вы ту мигающую звездочку над прерией на высоте четырех  ружейных
стволов, к северу отсюда?
   - Да, это Альфа из созвездия...
   - Не толкуйте вы мне про ваших альфов, приятель! Я спрашиваю,  видите  ли
вы ту звезду? Скажите ясно: да или нет?
   - Да.
   - Как только я повернусь к вам  спиной,  вы  натянете  поводья  и  будете
придерживать осла, пока не потеряете индейцев из виду. Тогда  положитесь  на
бога и возьмите в проводники звезду. Не сворачивайте ни вправо, ни  влево  и
пользуйтесь временем со всем  усердием,  потому  что  ваш  осел  не  слишком
быстроног, а каждый лишний шаг, какой вы успеете сделать, удлинит срок вашей
жизни или свободы.
   Не дожидаясь вопросов, которыми готов был засыпать его натуралист, старик
опять ослабил поводья и вскоре тоже смешался с группой скакавших впереди.
   Овид остался один. Азинус охотно подчинился  воле  своего  хозяина  (хотя
тот, не очень поняв указания траппера, натянул поводья скорее с отчаяния)  и
соответственно замедлил бег. Но так как тетоны скакали полным галопом, то не
прошло и минуты после того, как осел сменил  бег  на  шаг,  как  его  хозяин
потерял их из виду. Не зная, какого держаться плана, чего  ожидать,  на  что
надеяться, помышляя только об одном - как бы верней  избавиться  от  опасных
соседей, - доктор проверил на ощупь,  что  сумка  с  жалкими  остатками  его
образцов и записей  спокойно  висит  у  седла,  повернул  осла  в  указанном
направлении и, молотя яростно пятками,  заставил  своего  терпеливого  друга
побежать довольно  резвой  рысью.  Едва  успел  он  спуститься  в  лощину  и
подняться на ближний холм, как услышал - или подумал,  что  слышит,  -  свое
имя, вырвавшееся на чистейшей латыни  из  двадцати  тетонских  глоток.  Этот
обман слуха еще больше распалил его рвение. Никогда ни один учитель верховой
езды не применял  свое  искусство  с  таким  усердием,  с  каким  натуралист
барабанил каблуками по ребрам Азинуса. Его борьба с терпеливым ослом длилась
несколько минут и, по всей вероятности, продлилась  бы  и  дольше,  если  бы
кроткое животное в конце концов не возмутилось. Переняв  у  хозяина  способ,
коим  тот  выражал  нетерпение,  Азинус  в  свою  очередь  решил   по-новому
использовать свои каблуки: вознегодовав, он вскинул их в воздух  все  четыре
сразу, чем и решил спор в свою  пользу.  Овид  оставил  седло  как  позицию,
которую стало невозможно удерживать, однако  несколько  мгновений  продолжал
нестись вперед, все в том же направлении,  тогда  как  осел,  одержав  верх,
начал мирно щипать сухую траву - плод своей победы.
   Когда доктор Батциус  вновь  поднялся  на  ноги  и  собрался  с  мыслями,
приведенными в расстройство слишком спешной сдачей позиции, он  вернулся  за
своими образцами и ослом.
   Азинус, проявив великодушие, встретил хозяина по-дружески, и с этого часа
натуралист продолжал путь с похвальным усердием, но все же обуздав  излишнюю
свою ретивость.
   Между тем старый траппер,  ни  на  секунду  не  упуская  из  виду  своего
замысла, внимательно следил за всем  происходящим.  Овид  не  ошибся,  когда
предположил, что его уже  хватились  и  разыскивают,  хотя  его  воображение
преобразило крик дикарей в латинизированную форму его имени. Истина же  была
проста: воины арьергарда не замедлили предупредить авангард  о  таинственной
силе,  которой  траппер  вздумал  наделить  ничего  о   том   не   ведавшего
натуралиста. То же безграничное изумление, которое при этом известии погнало
индейцев из арьергарда вперед, теперь побудило многих двинуться из авангарда
назад. Доктора, разумеется, не оказалось на месте, и  поднявшийся  крик  был
всего лишь возгласом разочарования.
   Но к радости траппера, властный окрик  Матори  быстро  прекратил  опасный
шум. Когда был восстановлен порядок и вождь узнал, почему его молодые  воины
так недостойно себя повели, старик,  державшийся  подле  вождя,  с  тревогой
подметил огонек недоверия, вспыхнувший на его темном лице.
   - Где ваш колдун? - спросил вождь, вдруг обратившись к трапперу и как  бы
возлагая на него вину за исчезновение Овида.
   - Могу ли я сказать моему брату, сколько  в  небе  звезд?  Пути  великого
колдуна несходны с путями других людей.
   - Слушай хорошо, седая голова, и считай мои слова,  -  продолжал  Матори,
склонившись к нехитрой луке своего седла, точно  какой-нибудь  средневековый
рыцарь, и говоря высокомерным тоном самодержца. - Дакоты  не  выбрали  своим
вождем женщину. Когда Матори почувствует силу чар, он затрепещет; а  до  тех
пор он будет смотреть вокруг своими глазами, а не глазами бледнолицего. Если
ваш колдун не вернется до утра к своим друзьям, мои молодые воины пойдут его
искать. Твои уши открыты. Довольно!
   Такая  большая  отсрочка  ничуть  не  огорчила  траппера.  Он  и   раньше
подозревал, что предводитель тетонов принадлежал к тем смелым  вольнодумцам,
которые умеют перешагнуть границы, в каких воспитание держит  умы  людей  во
всяком обществе, цивилизованном или нецивилизованном; и теперь  старик  ясно
видел, что, если он  хочет  обмануть  вождя,  надобно  придумать  что-нибудь
потоньше, чем тот прием, при помощи  которого  он  так  успешно  провел  его
людей. Но возникновение скалы - угрюмой зубчатой  громады,  вдруг  выплывшей
перед ними из мрака, - положило конец разговору, так как  Матори  забыл  обо
всем, кроме своего замысла завладеть оставшимся у скваттера имуществом.
   Радостный ропот пробежал по отряду, когда каждый темнолицый воин  завидел
пред собой желанную цель, а потом и самый тонкий слух  напрасно  пытался  бы
уловить какой-либо шум громче легкого шороха шагов в высокой траве.
   Но не так было просто обмануть  бдительность  Эстер.  Старуха  уже  давно
тревожно вслушивалась в подозрительный шум, приближавшийся по равнине; да  и
крик  индейцев  при  исчезновении  Овида  тоже  не  ускользнул  от  внимания
недремных часовых на утесе.
   Дикари, спешившись невдалеке, едва успели бесшумно окружить его подножие,
как раздался громкий оклик Эстер:
   - Кто там внизу? Отвечай, если жить не надоело! Сиу вы или черти,  я  вас
не боюсь!
   Ответа не последовало. Каждый воин замер на месте, уверенный, что  темная
его фигура сливается с тенями на равнине. Эту-то минуту траппер и выбрал для
побега. Его с товарищами оставили  под  надзором  тех,  кому  поручено  было
стеречь лошадей, и, так как никто из них не сошел  с  седла,  казалось,  все
благоприятствовало его замыслу. Внимание сторожей было приковано к скале,  а
туча, проплывшая над их головами, затемнила и слабый свет звезд. Пригнувшись
к шее своего коня, старик проговорил вполголоса:
   - Где мой дружок? Где он, Гектор?.. Где он, мой песик?
   Собака  уловила  хорошо  знакомые   ей   звуки   и   ответила   дружеским
повизгиванием,  грозившим  перейти  в  протяжный  вой.  Траппер  хотел   уже
выпрямиться после этого успешного начала, когда почувствовал на своем  горле
руку Уючи: сиу, как видно, решил  принудить  старика  к  молчанию,  попросту
удушив его. Пользуясь этим  обстоятельством,  траппер  вторично  тихо  подал
голос, как будто с хрипом ловя воздух, и верный пес взвизгнул вторично. Уюча
мгновенно отпустил хозяина, чтобы сорвать злобу  на  собаке.  Но  тут  опять
раздался голос Эстер, и все прочее было забыто -  индеец  весь  обратился  в
слух.
   - Ладно, войте и скулите, меняйте голоса на все лады, вы, исчадья тьмы! -
крикнула она с хриплым, но гордым смехом. - Я вас знаю! Погодите, вам сейчас
дадут свет для  ваших  разбойных  дел.  Подкинь-ка  угольку,  Фиби;  подкинь
угольку: твой отец и братья увидят костер и поспешат домой привечать гостей.
   Только она договорила, на самой вершине утеса  вспыхнул  звездой  сильный
свет; затем появилось пламя, показало двойной язык, завихрилось  в  огромной
куче хвороста и, взвившись вверх одним сплошным полотнищем, заколыхалось  на
ветру, бросая яркий отблеск на каждый предмет в освещенном кругу.  С  высоты
донесся раскат язвительного смеха, к которому присоединились все  дети,  как
будто они ликовали, что им удалось так успешно раскрыть  коварные  намерения
тетонов.
   Траппер поглядел на  друзей,  проверяя,  все  ли  они  готовы.  Повинуясь
сигналам, Мидлтон и Поль отъехали немного в сторону и теперь, видимо,  ждали
только третьего визга собаки. Гектор,  ускользнув  от  Уючи,  лег  опять  на
землю, поближе к хозяину. Но круг света постепенно ширился, становился ярче,
и старик, которому так редко изменяли рассудительность и зоркость, терпеливо
ждал более благоприятной минуты, чтобы исполнить свой замысел.
   - Ну, Ишмаэл, мой муж, если глаз и рука тебе  верны,  как  всегда,  самое
время сейчас ударить по краснокожим, задумавшим отнять у тебя  все,  чем  ты
владеешь, даже жену и детей. А ну, муженек,  покажи  им,  каков  ты  есть  и
каково твое племя!
   Издалека, с той стороны, откуда подходили скваттер с сыновья ми,  донесся
отклик, возвестивший женскому гарнизону, что помощь близка.  Эстер  ответила
новым хриплым криком и встала во весь рост на вершине скалы у всех на  виду.
Не думая об опасности, она ликующе замахала было руками, когда Матори темной
тенью взметнулся в кругу света и скрутил ей руки. Еще три воина мелькнули на
вершине скалы - три силуэта, похожие на  обнаженных  демонов,  скользящих  в
облаках. В воздух взметнулись головни сигнального костра; затем  надвинулась
густая темнота, напоминающая  то  жуткое  мгновение,  когда  последние  лучи
солнца угасают, затемненные надвинувшимся на него  диском  луны.  Индейцы  в
свою очередь издали вопль торжества, и за ним - не вторя, а  скорее  в  виде
аккомпанемента - раздалось громкое, протяжное подвывание Гектора.  Старик  в
одно мгновение очутился между лошадьми Мидлтона и Поля и схватил их обе  под
уздцы, чтобы удержать нетерпеливых всадников.
   - Тихо, тихо, - шепнул он. - Сейчас их глаза ничего не видят, как если бы
господь поразил их слепотой; но уши у них открыты. Тихо! Ярдов пятьдесят  по
меньшей мере мы должны двигаться только шагом.
   Последовавшие пять минут неизвестности всем, кроме  траппера,  показались
веком. Когда понемногу к ним вернулось зрение, каждому чудилось,  что  мрак,
водворившийся после того, как был погашен костер на вершине скалы,  сменился
ярким полуденным светом. Все же старик позволил лошадям  понемногу  ускорить
бег, пока отряд не оказался в глубине одной из лощин на прерии. Тогда,  тихо
рассмеявшись, он отпустил поводья и сказал:
   - А теперь пусть скачут во всю прыть;  но  держитесь  жухлой  травы,  она
приглушит топот копыт.
   Не нужно объяснять, с какой радостью молодые люди  подчинились  указанию.
За  несколько  минут  беглецы  поднялись  на  вершину  очередного  холма  и,
перевалив через него, поскакали со всей быстротой, на какую были способны их
кони. Чтоб не уклониться в сторону, они смотрели на путеводную свою  звезду,
как в море корабль идет на маяк, отмечающий путь к безопасной гавани.

Глава 22

   Безмолвный, безмятежный день;
   И луч, и облаков гряда,
   Дарившие и свет и тень
   Сокрылись без следа.
   Монтгомери

   Над местом, только что  оставленным  беглецами,  лежала  та  же  глубокая
тишина, что и в угрюмых степях впереди. Даже траппер, как ни  прислушивался,
не мог открыть ни единого признака, который подтвердил бы, что между  Матори
и Ишмаэлом завязалась драка. Кони унесли их так далеко, что шум сражения уже
не достиг бы их ушей, а еще ничто не указало, что  оно  и  впрямь  началось.
Временами старик что-то недовольно шептал про себя, однако свою возрастающую
тревогу он выражал только тем, что подгонял и подгонял коней. Проезжая мимо,
он указал на вырубку подле болотца, где семья скваттера разбила свой  лагерь
в тот вечер, когда мы впервые представили ее читателю, но после этого хранил
зловещее молчание - зловещее, потому что спутники достаточно узнали его нрав
и понимали, что лишь самые критические обстоятельства могли бы нарушить  его
невозмутимое спокойствие.
   - Может быть, довольно? - спросил через несколько часов  Мидлтон,  боясь,
не слишком ли устали Инес и Эл-лен. - Мы  ехали  быстро  и  покрыли  большое
расстояние. Пора поискать места для привала.
   - Ищите его в небесах, если вам не под силу продолжать путь, -  проворчал
старый траппер. - Когда бы скваттер схватился с тетонами,  как  должно  тому
быть по природе вещей, тогда у нас было бы время подумать не только  о  том,
чтоб уйти подальше, но и об удобствах в пути; но дело повернулось  иначе,  а
потому я считаю, что если мы заснем, не укрывшись в самом надежном  убежище,
то привал обернется для нас смертью или же пленом до конца наших дней.
   - Не знаю, - возразил молодой капитан, думая о своей измученной  спутнице
и полагая, что траппер излишне осторожен, - не знаю; мы проехали много миль,
и я не вижу никаких признаков опасности; если же ты страшишься за себя,  мой
добрый друг, то, поверь мне, напрасно, потому что...
   - Был бы жив твой дед и попади он сюда, - перебил старик, протянув руку и
выразительно положив ладонь на плечо Мидлтону, - не сказал бы он таких слов.
Он-то знал, что даже в весну моей жизни, когда глаз мой был  острей,  чем  у
сокола, а ноги легки, как у оленя, я никогда не цеплялся  за  жизнь  слишком
жадно; так с чего  бы  сейчас  я  вдруг  по-детски  полюбил  ее,  когда  она
представляется мне  такою  суетной,  полной  печали  и  боли?  Пусть  тетоны
причинят мне все зло, какое только могут: не увидят они, что жалкий,  старый
траппер жалуется и молит о пощаде громче всех других.
   -  Прости  меня,  мой  достойный,  мой  неоценимый  друг!  -  воскликнул,
устыдившись, Мидлтон, в горячем порыве пожимая руку  траппера,  которую  тот
пытался отнять. - Я сказал, сам не зная что.., или, верней, я думал только о
наших спутницах - они слабее нас, мы не должны об этом забывать.
   - Довольно, в тебе говорит природа, а она  всегда  права.  Тут  твой  дед
поступил бы точно так же.  Увы,  сколько  зим  и  лет,  листопадов  и  весен
пронеслось над бедной моей головой с той поры, как мы с ним вместе сражались
с приозерными гуронами в  горах  старого  Йорка!  И  немало  быстрых  оленей
сразила с того дня моя рука; да и  немало  разбойников  мингов!  Скажи  мне,
мальчик,  а  генерал  (я  слышал,  он  стал  потом  генералом)  когда-нибудь
рассказывал тебе, как мы подстрелили лань в ту  ночь,  когда  разведчики  из
этого окаянного племени загнали нас в  пещеры  на  острове,  и  как  мы  там
преспокойно ели и пили всласть, не помышляя об опасности?
   - Он часто со всеми подробностями рассказывал про ту ночь, только...
   - А про певца? Как он, бывало, разинет глотку и поет и голосит, сражаясь!
- добавил старик и весело засмеялся, точно радуясь силе своей памяти.
   - Обо всем, обо всем, - он не забыл ничего, даже самых пустячных случаев.
А ты не...
   - Как! И он рассказал про того черта за бревном?..  И  о  том,  как  минг
свалился в водопад?.. И об индейце на дереве?
   - Обо всех и обо всем, о каждой мелочи, связанной с этим. Я полагаю...
   - Да, - продолжал старик, и голос его выдал, с какою четкостью те картины
запечатлелись в его мозгу, - семь десятков лет я прожил в лесах и в  пустыне
и уж кто, как не я, знает мир и много страшного видел на веку,  но  никогда,
ни раньше, ни после, не видывал  я,  чтобы  человек  так  томился,  как  тот
дикарь. А все же гордость не позволила ему сказать хоть слово, или крикнуть,
или признать, что ему конец! Так у них положено, и  он  благородно  соблюдал
обычай!
   - Слушай, старый траппер! -  перебил  Поль,  который  все  время  ехал  в
необычном для него  молчании,  радуясь  про  себя,  что  Эллен  одной  рукой
держится за него. - Глаза у меня днем верны и остры, как у колибри, зато при
свете звезд ими не похвастаешь. Что там шевелится в лощине - больной буйвол?
Или какая-нибудь заблудившаяся лошадь дикарей?
   Все остановились посмотреть, на что указывает бортник. Почти  всю  дорогу
они ехали узкими долинами, прячась в их тени, но как раз сейчас им  пришлось
подняться на гребень холма,  чтобы  затем  пересечь  ту  самую  лощину,  где
заметили незнакомое животное.
   - Спустимся туда, - сказал Мидлтон. - Зверь это или человек,  мы  слишком
сильны, чтобы нам его бояться.
   - Да! Не будь это  в  моральном  смысле  невозможно,  -  молвил  траппер,
который, как, вероятно,  отметил  читатель,  не  всегда  правильно  применял
слова, - да, невозможно в  моральном  смысле,  я  сказал  бы,  что  это  тот
человек, который странствует по  свету,  собирая  гадов  и  букашек,  -  наш
спутник, ученый доктор.
   - Что тут невозможного? Ты же сам указал ему держаться этого направления,
чтобы соединиться с нами.
   - Да, но я не говорил ему, чтобы он обогнал лошадь на осле...  Однако  ты
прав.., ты прав, - перебил сам  себя  траппер,  когда  расстояние  понемногу
сократилось и он убедился, что в самом деле видит  Овида  и  Азинуса.  -  Ты
совершенно прав, хоть это и настоящее чудо! Чего только не сделает  страх!..
Ну, приятель, изрядно же  вы  постарались,  если  за  такое  короткое  время
покрыли такой длинный путь. Дивлюсь я на вашего осла, как он быстроног!
   - Азинус выбился из сил, - печально отвечал натуралист. -  Ослик,  что  и
говорить, не ленился с того часа, как мы расстались с вами, но теперь он  не
желает слушать никаких приглашений и  уговоров  следовать  дальше.  Надеюсь,
сейчас нам не грозит непосредственная опасность со стороны дикарей?
   - Не сказал бы, ох, не сказал бы! Между скваттером и тетонами дело  пошло
не так, как нужно бы, и я сейчас не поручусь, что хоть один из нас  сохранит
скальп на голове! Бедный осел надорвался; вы заставили его  бежать  быстрее,
чем ему положено по природе, и теперь  он  как  выдохшаяся  гончая.  Человек
никогда,  даже  спасая  свою  шкуру,  не  должен  забывать   о   жалости   и
осторожности.
   - Вы указали на звезду,  -  возразил  доктор,  -  и  объяснили,  что