требованием: пусть выполняет  условия,
на которых мы заключили наш нерушимый договор там, под скалой.
   Когда траппер передал  смысл  его  слов  на  дакотском  языке,  Матори  в
притворном изумлении спросил:
   - Брату моему холодно? Здесь вдоволь бизоньих шкур. Или он  голоден?  Мои
молодые охотники тотчас принесут в его жилище дичь.
   Скваттер грозно поднял кулак и с силой стукнул им  по  раскрытой  ладони,
точно хотел показать, что не отступится от своего.
   - Скажи этому плуту и лгуну, что я пришел не как нищий, которому  швыряют
кость, а как свободный человек за своим добром. И я свое получу. А еще скажи
ему, что я требую, чтобы и ты тоже, старый грешник, был отдан  мне  на  суд.
Счет правильный. Мою пленницу, мою племянницу и тебя - трех человек, - пусть
выдаст мне их с рук на руки по клятвенному договору.
   Старик выслушал невозмутимо и, загадочно улыбнувшись, ответил:
   - Друг скваттер, ты требуешь  того,  что  не  всякий  мужчина  согласится
отдать. Вырви сперва язык изо рта тетона и сердце из его груди.
   - Ишмаэл Буш, когда требует своего, не смотрит, какой и кому  он  наносит
ущерб. Передай ему все слово в слово на индейском языке. А когда речь дойдет
до тебя, покажи знаком, чтобы и белому было понятно. Я должен видеть, что ты
не соврал.
   Траппер засмеялся своим беззвучным смехом, что-то пробормотал про себя  и
повернулся к вождю.
   - Пусть дакота откроет уши очень широко, - сказал он, - чтобы в них вошли
большие слова. Его друг Длинный Нож пришел с пустой  рукой  и  говорит,  что
тетон должен ее наполнить.
   - Уэг! Матори богатый вождь. Он хозяин прерий.
   - Он должен отдать темноволосую.
   Брови вождя сдвинулись так гневно,  что,  казалось,  скваттер  немедленно
поплатится за свою дерзость. Но, тут же вспомнив вдруг,  какую  повел  игру,
Матори сдержался и лукаво ответил:
   - Для руки такого храброго воина девушка слишком  легка.  Я  наполню  его
руку бизонами.
   - Он говорит, что ему нужна также и светловолосая: в ее жилах  течет  его
кровь.
   - Она будет женой Матори. Длинный Нож станет тогда отцом вождя.
   - И меня, - продолжал траппер, сделав при этом один из тех  красноречивых
жестов, посредством которых туземцы объясняются почти так же легко, как  при
помощи языка, и в то же время повернувшись к скваттеру, чтобы тот видел, что
он честно передал все. - Он требует и меня, жалкого, дряхлого траппера.
   Дакота с сочувственным видом обнял старика за плечи, прежде  чем  ответил
на это третье и последнее требование.
   Мой друг очень стар, - сказал он, - ему не  под  силу  далекий  путь.  Он
останется с тетонами, чтобы его слова учили их мудрости. Кто из сиу обладает
таким языком, как мой отец? Никто. Пусть будут его слова очень мягки,  но  и
очень ясны: Матори даст шкуры и даст бизонов; он даст жен молодым  охотникам
бледнолицего; но он не может отдать никого из тех, кто живет под его кровом.
   Полагая вполне достаточным свой  короткий  и  внушительный  ответ,  вождь
направился к ожидавшим его советникам, но на полдороге вдруг  повернулся  и,
прерывая начатый траппером перевод, добавил:
   - Скажи Большому Бизону (так тетоны успели окрестить Ишмаэла),  что  рука
Матори всегда открыта. Посмотри, - и он указал рукой на жесткое, морщинистое
лицо внимательно слушавшей Эстер,  -  его  жена  слишком  стара  для  такого
великого вождя. Пусть он удалит ее из своего дома.  Матори  его  любит,  как
брата. Он и есть брат Матори.  Он  получит  младшую  жену  великого  тетона.
Тачичена, гордость юных дакоток, будет жарить ему  дичь,  и  многие  храбрые
воины будут смотреть на него завистливыми глазами.  Скажи  ему,  что  дакота
щедр.
   Полное хладнокровие, с каким  тетон  заключил  свое  смелое  предложение,
поразило даже видавшего виды траппера.  Не  умея  скрыть  изумление,  старик
молча смотрел вслед удаляющемуся  индейцу;  и  он  не  пытался  вернуться  к
прерванному переводу, покуда  вождь  не  скрылся  в  толпе  обступивших  его
воинов, которые так долго и, как всегда, терпеливо ждали его возвращения.
   - Вождь тетонов  сказал  очень  ясно,  -  начал  старик,  повернувшись  к
скваттеру, - он не отдаст тебе знатную  даму,  на  которую,  видит  бог,  ты
имеешь такое же право, как волк на  ягненка.  Он  не  отдаст  тебе  девушку,
которую ты называешь своей  племянницей,  и  тут,  признаться,  я  не  очень
уверен, что правда на его стороне. И, кроме того, друг скваттер, он  наотрез
отказывается выдать и меня, хотя я жалок и ничтожен. И, по правде сказать, я
склонен думать, что он поступает не так уж неразумно, так как  я  по  многим
причинам не хотел бы отправиться с тобою вместе в дальний путь. Зато  он  со
своей стороны делает тебе предложение, которое по справедливости и  удобства
ради ты должен узнать. Тетон говорит через меня - и я тут не более  как  его
уста, а потому не в ответе за его грешные  слова,  -  он  говорит,  что  эту
добрую женщину уже не назовешь пригожей, потому что не в тех  она  годах,  и
что ты, должно быть,  наскучил  такой  женой.  Поэтому  он  предлагает  тебе
прогнать ее из твоего жилья, а когда там будет пусто, он пришлет тебе на  ее
место самую любимую свою жену, вернее, ту, которая  была  самой  любимой,  -
Быструю Лань, как ее  прозвали  сиу.  Ты  видишь,  сосед,  хотя  краснокожий
надумал удержать твою собственность, он  готов  дать  тебе  кое-что  взамен,
чтобы ты не остался внакладе.
   Ишмаэл мрачно слушал эти ответы на все свои требования,  и  на  его  лице
проступало постепенно накапливающееся  негодование,  которое  у  таких  тупо
равнодушных людей переходит иногда в самую  неистовую  ярость.  Поначалу  он
даже сделал вид, что его позабавила эта глупая выдумка:  сменить  испытанную
старую подругу на более гибкую опору - юную Тачичену. Он захохотал, но хохот
прозвучал неестественно и глухо. Зато Эстер не увидела в предложении  ничего
смешного. Она чуть не задохнулась от злости, но, как  только  перевела  дух,
завопила истошным, пронзительным голосом:
   - Да где ж это видано! Кто поставил индейца заключать и расторгать браки?
Посягать на права замужней женщины! Он что думает, женщина - это дикий зверь
его прерий и нужно ее гнать из деревни ружьями и собаками?  Л  ну-ка,  пусть
самая храбрая из его скво выйдет сюда, и посмотрим, что она может. Может она
показать вот таких детей, как у меня? Он подлый тиран, этот краснокожий вор,
скажу я вам, наглый мошенник! Суется командовать  в  чужих  домах!  Чего  он
смыслит? Что девчонка-попрыгунья, что порядочная  женщина  -  для  него  все
одно. А ты-то, Ишмаэл Буш, отец семи сыновей и стольких пригожих дочек! Туда
же, разинул рот, да вовсе  не  затем,  чтобы  отругать  негодяя!  Неужто  ты
опозоришь свою белую кожу, свою семью и страну - смешаешь свою белую кровь с
красной и наплодишь ублюдков? Дьявол не раз искушал тебя,  муж,  но  никогда
еще он так искусно не ставил тебе свои сети. Ступай  отсюда,  иди  к  детям.
Ступай и помни: ты не зверь, не медведь, а крещеный  человек,  и  ты,  слава
тебе господи, мой законный муж!
   Рассудительный траппер  так  и  думал,  что  Эстер  поднимет  бучу.  Было
нетрудно предугадать, как взбесится эта  кроткая  дама,  услыхав,  что  мужу
предлагают выгнать ее из дому; и  теперь,  когда  буря  разразилась,  старик
воспользовался случаем и отошел в сторонку, покуда не попался  под  руку  ее
менее  вспыльчивому,  но  не  в  пример  более  опасному   супругу.   Ишмаэл
предполагал во что бы то ни стало добиться своего, но  под  бурным  натиском
супруги он был вынужден изменить свое решение, как нередко поступают и более
упрямые мужья; и, чтобы укротить ее  бешеную  ревность,  похожую  на  ярость
медведицы, защищающей своих медвежат, Ишмаэл поспешил убраться  подальше  от
шатра, где находилась, как знали  все,  невольная  виновница  разыгравшегося
скандала.
   - Пусть-ка твоя  меднокожая  девка  выйдет  покрасоваться  своей  чумазой
красотой! - кричала  между  тем  Эстер,  воинственно  размахивая  руками.  -
Посмотрю я, как она посмеет показаться женщине, которая слышала, и  не  раз,
звон церковных колоколов и знает, что такое прочный брак! -  И  она  погнала
Ишмаэла с Эбирамом назад, к их  жилью,  точно  двух  мальчишек,  прогулявших
школу. - Я ей покажу, уж я ей покажу, она у меня пикнуть не  посмеет!  А  вы
даже и не думайте околачиваться здесь;  чтоб  у  вас  и  в  мыслях  не  было
заночевать в таком месте, где дьявол расхаживает, как у себя дома, и  знает,
что ему рады-радешеньки. Эй вы, Эбнер, Энок, Джесс, куда вы подевались? Живо
запрягайте! Если наш дурень отец,  жалкий  разиня,  станет  пить  и  есть  с
краснокожими, они, хитрецы, еще подсыплют ему  какого-нибудь  зелья!  Мне-то
все одно, кого бы он ни взял на мое место, когда оно опустеет  по  закону...
Но не думала я, Ишмаэл, что ты после белой женщины польстишься на  бронзовую
или, скажем, на медную! Да, на медную - ей медяк красная цена!
   Наученный горьким опытом, скваттер не пытался утихомирить разбушевавшуюся
супругу, жестоко уязвленную  в  своем  женском  тщеславии,  и  лишь  изредка
прерывал ее невнятными восклицаниями, убеждая, что он ни в чем  не  виноват.
Но она не унималась и не слушала ничего, кроме собственного голоса, а другие
ничего не слышали, кроме ее требований немедленно уезжать.
   Предвидя, что в случае крайности ему придется  прибегнуть  к  решительным
мерам, скваттер  заблаговременно  согнал  скот  и  нагрузил  фургоны.  Таким
образом, можно было, не задерживаясь,  сняться  с  места,  как  того  хотела
Эстер. Сыновья недоуменно переглядывались, пока  мать  бушевала,  однако  не
проявили особого любопытства, так как подобные сцены были для них не  внове.
По приказу отца шатры из шкур, предоставленные им дакотами, тоже побросали в
фургоны, чтобы проучить вероломных союзников, после чего караван двинулся  в
путь на обычный свой манер - медленно и лениво.
   Так как фургон был хорошо защищен  с  тыла  шестеркой  дюжих  молодцов  с
оружием в руках, дакоты проводили его взглядом, не выдав  ни  удивления,  ни
досады. Дикарь что тигр: он редко нападает на  противника,  когда  тот  ждет
нападения; и если воины сиу замышляли враждебные  действия,  у  них,  как  у
хищного зверя, хватало терпения выждать, затаясь до той поры,  когда  жертву
можно будет свалить с ног одним ударом и наверняка. Впрочем, без сигнала  от
Матори они ничего бы и не начали, Матори же глубоко затаил  свои  намерения.
Быть может, вождь втайне ликовал, что ему удалось так  легко  отделаться  от
союзников с их  неприятными  требованиями;  быть  может,  он  выжидал  более
подходящей минуты, чтобы показать свою силу; а может быть, поглощенный более
важными делами, он просто не мог думать ни о чем другом.
   Но Ишмаэл, хотя ему и пришлось пойти на уступку, чтобы утихомирить Эстер,
отнюдь не  оставил  своих  первоначальных  намерений.  Он  отошел  со  своим
караваном примерно на милю, держась все время берега реки, и, выбрав удобное
для стоянки место на склоне высокого холма, расположился  на  ночлег.  Опять
раскинули шатры, выпрягли лошадей, отправили их пастись вместе со  стадом  в
долине под холмом,  и  всеми  этими  привычными,  необходимыми  для  ночлега
приготовлениями Ишмаэл занимался спокойно, не спеша, как будто не было рядом
опасных соседей, которым он не побоялся бросить дерзкий вызов.
   А тем временем  тетоны  готовились  к  совету,  на  котором  должно  было
решиться другое безотлагательное дело. Как только  им  стало  известно,  что
Матори возвращается, захватив в плен грозного и ненавистного вождя пауни,  в
лагере поднялось ликование. Чтобы никто не помышлял о милосердии к врагу, из
шатра в шатер ходили старухи дакотки и всячески разжигали ярость  воинов.  С
одним они заводили речь о сыне, чей скальп, подвешенный над  дымным  очагом,
сушится в хижине пауни, с  другим  -  о  его  собственных  ранах,  о  позоре
проигранных битв; тому напоминали, сколько лошадей и сколько  шкур  отнял  у
него враг, а этому - как пауни посрамил его и как должно теперь отомстить.
   Наслушавшись таких речей, все явились на совет  распаленные  до  предела,
хотя еще было неясно, как далеко они собирались пойти в своей мести. Разумно
ли будет расправиться с пленниками? На этот счет мнения сильно  расходились,
и Матори не спешил приступать к обсуждению, так как не был заранее уверен, к
чему оно приведет: будет ли решение совета благоприятно для его  собственных
планов или же, напротив, помешает им.  Пока  велись  только  предварительные
совещания,  в  которых  каждый  вождь  старался  выяснить,  на  какое  число
сторонников  он  может  рассчитывать,  когда  волнующий  всех  вопрос  будет
обсуждаться на  совете  племени.  Теперь  пришло  время  начинать  совет,  и
приготовления проводились с торжественностью и достоинством, как и  подобало
в этом важном случае.
   С утонченной жестокостью тетоны местом своего собрания выбрали площадку у
столба, к которому был привязан их главный пленник. Мидлтона и Поля принесли
и связанных положили у ног пауни; потом мужчины стали рассаживаться,  каждый
занимая место в соответствии со своим правом  на  отличие.  Воины  подходили
один за другим и садились,  располагаясь  по  широкому  кругу,  спокойные  и
важные,  как  будто  каждый  приготовился  вершить  справедливый  суд.  Были
оставлены места  для  трех-четырех  главных  вождей;  да  несколько  древних
старух, иссохших, как только могли иссушить их годы, холод и зной, и  тяготы
жизни,  и  буйство  дикарских  страстей,  проникли  в  самый  передний  ряд;
ненасытная жажда мести толкнула их на эту вольность, а  испытанная  верность
своему народу послужила ей извинением.
   Кроме упомянутых вождей, все были  на  своих  местах.  Вожди  же  медлили
приходом  в  тщетной  надежде,  что  их  единодушие  позволит  устранить   и
расхождения между группами  их  приверженцев:  ибо,  как  ни  влиятелен  был
Матори, а власть свою мог поддерживать,  лишь  опираясь  на  мнение  стоящих
ниже. Когда эти важные особы наконец все вместе вступили в круг, их  угрюмые
взоры и насупленные лбы достаточно ясно говорили, что  и  после  длительного
совещания они не пришли к согласию. Глаза  Матори  непрестанно  меняли  свое
выражение, то вспыхивая огнем при  внезапных  движениях  чувства,  то  снова
леденея в неколебимой сдержанности, более подобавшей вождю на совете. Он сел
на место с нарочитой простотой демагога; но огненный взгляд, каким он тотчас
же обвел молчаливое собрание, выдал в нем тирана.
   Когда все наконец собрались, один из  престарелых  воинов  зажег  большую
трубку племени и покурил из нее на четыре стороны -  на  восток,  на  юг  на
запад и на север. Это было умиротворяющее жертвоприношение. Завершив ритуал,
старец протянул трубку Матори, а тот с напускным смирением передал ее своему
соседу, седоволосому вождю. После того  как  все  поочередно  затянулись  из
трубки, установилось торжественное  молчание,  точно  это  курение  было  не
только обрядом, но и в  самом  деле  расположило  каждого  глубоко  обдумать
предстоящее решение Затем встал один старый индеец и начал так:
   - Орел у порогов Бесконечной реки вышел на свет из яйца лишь через  много
снегов после того, как моя рука впервые убила пауни. Что говорит  мой  язык,
видали мои глаза. Боречина очень стар. Горы стояли, где стоя г, дольше,  чем
он живет в своем племени, и реки делались  полны  и  пусты  раньше,  чем  он
родился; но где тот сиу-, который это знает, помимо меня? Сиу  услышат,  что
он скажет. Если иные его слова упадут на землю, они их поднимут и поднесут к
своим ушам. Если иные улетят по  ветру  мои  молодые  воины,  которые  очень
быстры, перехватят их Теперь слушайте. С тех пор как  бежит  вода  и  растут
деревья, тетон на своей  военной  тропе  находил  пауни.  Как  любит  кугуар
антилопу, так дакота любит своего врага. Когда волк встречает косулю,  разве
он ложится и спит? Когда кугуар видит  лань  у  ключа,  разве  он  закрывает
глаза? Вы знаете, что нет. Он тоже пьет; но не воду, а  кровь!  Сиу  быстрый
кугуар, пауни - дрожащий олень. Пусть мои дети услышат меня Они признают что
мои слова хороши. Я кончил.
   Глухой, гортанный возглас одобрения вырвался у каждого сторонника Матори,
когда  они  выслушали  кровавый  совет  одного  из   старейших   в   народе.
Мстительность, глубоко внедрившись в их души, стала отличительной чертой  их
нравственного облика, тем отраднее было им  слушать  иносказательные  намеки
старого вождя. Матори заранее радовался успеху  своих  замыслов,  видя,  как
сочувственно большинство собравшихся принимает речь его  друга.  Все  же  до
единодушия было еще далеко. После речи первого оратора, как требовал обычай,
выдержали долгое молчание, чтобы все могли оценить ее мудрость,  прежде  чем
другой вождь возьмет на себя смелость ее опровергнуть. Второй  оратор,  хотя
весна его дней тоже  давно  миновала  был  все  же  не  так  стар,  как  его
предшественник. Он понимал невыгоду этого обстоятельства  и  постарался,  по
возможности, уравновесить его преувеличенным самоуничижением.
   - Я только  ребенок,  -  начал  он  и  украдкой  поглядел  вокруг,  чтобы
увериться, насколько его признанная  репутация  храброго  и  рассудительного
вождя опровергала это утверждение. - Я жил среди женщин в ту пору, когда мой
отец был уже мужчиной. Если моя голова седа, то это не потому, что  я  стар.
Тот снег, что падал на нее, пока я спал на  тропах  войны,  примерз  к  моим
волосам, и жаркому солнцу у  селений  оседжей  оказалось  не  под  силу  его
растопить.
   Тихий ропот пробежал по рядам, выразив восхищение теми делами оратора,  о
которых тот так искусно напомнил.  Оратор  скромно  выждал,  когда  волнение
слегка улеглось, и, ободренный похвалами слушателей, продолжал  с  возросшей
силой:
   - Но у молодого воина зоркие глаза. Он  может  видеть  очень  далеко.  Он
рысь. Поглядите на меня получше. Я сейчас повернусь спиной, чтобы вам видеть
меня с обеих сторон. Теперь вы знаете, что я ваш  друг,  потому  что  я  вам
показал ту часть моего тела, которую еще не видел ни  один  пауни.  Смотрите
теперь на мое лицо - не на этот рубец, потому что  сквозь  него  ваши  глаза
никогда не заглянут в мой дух. Это щель, прорезанная конзой. Но есть тут две
дыры, сделанные Вакондой, и сквозь них вы можете смотреть мне в душу. Кто я?
Дакота - и снаружи и внутри. Вы это знаете. Так слушайте меня. Кровь каждого
существа в прерии красная. Кто отличит место, где был убит пауни,  от  того,
где мои молодые охотники убили бизона? Оно  того  же  цвета.  Владыка  Жизни
создал их друг для друга. Он создал их похожими. Но будет ли зеленеть  трава
там, где был убит бледнолицый? Мои молодые охотники не  должны  думать,  что
этот народ слишком многочислен и не заметит потери одного своего  воина.  Он
часто их перекликает и говорит: "Где мои сыновья?" Когда  у  них  не  хватит
одного человека, они разошлют по прериям отряды  искать  его.  Если  они  не
смогут найти его, они прикажут своим гонцам искать  его  среди  сиу.  Братья
мои! Большие Ножи не глупцы. Среди нас сейчас находится  великий  колдун  их
народа; кто скажет, как громок его голос или как длинна его рука?..
   Видя, что оратор, разгоревшись, подошел к самой сути своей  речи,  Матори
нетерпеливо оборвал ее: он вдруг встал и провозгласил, вложив в свой голос и
властность, и презрение, и насмешку:
   - Пусть мои молодые воины приведут на совет великого колдуна бледнолицых.
Мой брат поглядит злому духу прямо в лицо!
   Мертвая тишина встретила неожиданную выходку Матори. Она не только  грубо
нарушила освященный обычаем порядок совета: своим приказом вождь,  казалось,
бросил вызов неведомой силе одного из тех непостижимых существ,  на  которых
индейцы в те дни смотрели с благоговением и  страхом.  Лишь  очень  немногие
были настолько просвещенны, чтобы не трепетать  перед  ними,  или  настолько
дерзновенны, чтоб, веря в их могущество, идти против них. Все  же  юноши  не
посмели ослушаться вождя. Ови