удетской красотой Инес. Так мог  бы  смотреть
человек на неземное, неизъяснимо прелестное  существо.  Было  очевидно,  что
сейчас он впервые в  жизни  видит  одну  из  тех  женщин,  о  которых  часто
рассказывали старейшины племени, описывая их как самое прекрасное, что может
вообразить человек. На Эллен он глядел не так восторженно, но все же суровый
взор молодого воина отдавал должное и ее красоте, более зрелой  и,  пожалуй,
более живой. Однако это восхищение так умеряла привычная  сдержанность,  так
приглушала воинская гордость, что оно  не  ускользнуло  только  от  опытного
взгляда траппера. Слишком хорошо знакомый с нравом индейцев и  слишком  ясно
понимая, как  важно  правильно  понять  характер  незнакомца,  старик  самым
пристальным образом следил за каждой черточкой его  лица,  за  малейшим  его
движением. Между тем сама Эллен,  ничего  не  подозревая,  с  обычным  своим
усердием и нежностью хлопотала вокруг слабенькой и нерешительной Инес, и  на
ее  открытом  лице  отражались  то  радость,  то  внезапное  смущение  -   в
зависимости от того, надежду или сомнения внушала  ей  мысль  о  совершенном
шаге. Как понятны эти колебания в юной девушке, попавшей в такое положение!
   Другое дело Поль. Осуществились  два  его  заветных  желания:  во-первых,
Эллен была с ним, во-вторых,  он  одержал  верх  над  сыновьями  Ишмаэла!  И
теперь, успокоенный, он исполнял порученное ему дело с таким легким сердцем,
как если бы уже вел свою любезную после  торжественного  брачного  обряда  в
свой дом, где никто бы не мог на  нее  посягнуть.  Те  долгие  месяцы,  пока
семейство Бушей находилось в дороге, бортник  следовал  за  ними,  скрываясь
днем, а ночью (как видел однажды  читатель)  пользуясь  каждой  возможностью
повидаться  со  своей  возлюбленной,  пока  наконец  судьба  и   собственное
бесстрашие не позволили ему достичь успеха в тот самый  час,  когда  он  уже
совсем потерял надежду. Теперь ему не страшны  были  ничьи  угрозы,  никакая
даль и никакие трудности. Его беззаботному воображению  и  смелой  решимости
все прочее представлялось легко достижимым. Так он чувствовал, и такими  его
чувства ясно отражались на его лице. Сдвинув шапку  набекрень,  тихо  что-то
насвистывая, он крушил кусты, расчищая место, чтобы женщины могли  отдохнуть
поудобней, и то и дело бросал влюбленный взгляд на быструю Эллен, когда  она
пробегала мимо, занятая своими хлопотами.
   - Итак, племя Волков из народа пауни и их соседи  конзы  зарыли  в  землю
томагавк? - сказал траппер,  возвращаясь  к  разговору,  которому  не  давал
угаснуть, хотя порой  и  прерывал  его,  чтобы  дать  необходимые  указания.
(Читатель, вероятно, не забыл, что если с пауни он вел беседу на его  родном
языке, то к своим белокожим спутникам он  должен  был,  конечно,  обращаться
по-английски.) - Волки и светлокожие индейцы снова стали друзьями... Доктор,
вы, я полагаю, часто читали про это племя, о котором невежественным людям  в
поселениях нашептывают немало пустой лжи. Рассказывают,  например,  будто  в
прерии  проживают  выходцы  из  Уэльса  и  будто  бы  они  явились  сюда   в
незапамятные времена,  когда  тому  беспокойному  человеку,  который  первым
привел христиан в эту землю, чтобы отнять у язычников их наследие, еще и  во
сне не снилось, что земля, где заходит солнце, столь же обширна, как  и  та,
где оно восходит. И будто люди эти знают белые обычаи  и  говорят  на  белых
языках - и тысячи других подобных глупостей и праздных выдумок...
   - Слышал ли я об этом племени! - воскликнул натуралист и выронил  из  рук
кусок вяленой бизонины, с которым довольно грубым образом расправлялся в эту
минуту. - Я был бы круглым невеждой, когда  бы  не  задумывался  часто  и  с
превеликим удовольствием над этой прекрасной теорией, к тому же блистательно
подтверждающей два положения, которые я  неоднократно  объявлял  бесспорными
даже независимо от этого живого свидетельства в их пользу: первое - что  наш
континент приобщился к цивилизации задолго до времен Колумба, и второе - что
цвет кожи является следствием  климатических  условий,  а  не  установлением
природы. Будьте так любезны, спросите  у  нашего  краснокожего  джентльмена,
почтенный охотник, каково его мнение на этот счет: у него самого  кожа  лишь
чуть красноватая, и его соображения позволят нам, так сказать, взглянуть  на
этот спорный предмет с противоположной точки зрения.
   - Вы думаете, пауни читал книги и, подобно городским бездельникам,  верит
в печатную ложь? - усмехнулся старик. - Но почему бы  не  исполнить  прихоть
доктора? В ней, очень возможно, сказались его природные  наклонности,  а  им
нужно следовать, хотя они и кажутся нам жалкими. Что думает мой  брат?  Все,
кого он видит здесь вокруг,  имеют  бледную  кожу,  а  у  воинов  пауни  она
красная; не полагает ли он, что человек изменяется вместе с временем года  и
что сын бывает несхож с отцом?
   Молодой индеец уставил на говорившего  задумчивый  взгляд;  потом  поднял
палец и с достоинством ответил:
   - Ваконда льет дождь из своих облаков; когда  он  говорит,  он  сотрясает
горы, и огонь, сжигающий деревья, есть гнев его глаза;  но  детей  своих  он
лепил обдуманно и бережно. То, что он сотворил, никогда не изменится!
   - Да, доктор, так оно и должно быть по разуму природы, - добавил траппер,
переведя ответ индейца разочарованному натуралисту. - Волки-пауни -  великий
и мудрый народ, и  у  них  есть  немало  благородных  преданий.  Охотники  и
трапперы, пауни, те, с какими я встречаюсь  иногда,  много  рассказывают  об
одном великом воине из вашего народа.
   - Мое племя не женщины. Смелый человек в моей деревне не в редкость.
   - Да. Но тот, о ком мне столько говорили, славится выше  обычных  воинов;
он таков, что им мог бы  гордиться  некогда  могущественный,  а  ныне  почти
исчезнувший народ - делавары с озер.
   - Такой воин должен носить имя.
   - Его называют Твердым Сердцем - за его стойкость и решительность;  и  он
заслужил это имя, если верно все, что я слышал о его делах.
   Незнакомец посмотрел старику в лицо, как будто читая в его  бесхитростной
душе, и спросил:
   - Видел бледнолицый великого вождя моего народа?
   - Ни разу. Я теперь не тот, каким был лет  сорок  назад,  когда  война  и
кровопролитие были моим занятием и дарованием.
   Его перебило громкое гиканье бесшабашного Поля, а секундой позже  бортник
показался и сам у другого края зарослей, ведя на поводу  индейского  боевого
коня.
   - Ну и скотинка! Только краснокожему и скакать на  ней,  -  закричал  он,
заставив коня пройтись различными аллюрами.  -  Во  всем  Кентукки  ни  один
бригадир  не  похвалится  таким  гладким  и  статным  жеребцом!  Седельце-то
испанское, как у какого-нибудь мексиканского вельможи! А на гриву  поглядите
да на хвост - сплошь перевиты и переплетены серебряными бусами; Эллен  и  та
не убрала бы лучше свои блестящие волосы, собираясь на танцы или  к  соседям
на вылущивание кукурузы! Ну скажи, старый  траппер,  разве  пристало  такому
красавцу коню есть из яслей дикаря?
   - Не дело говоришь! Волки славятся своими лошадьми, и в прериях ты  часто
встретишь воина на  таком  коне,  какого  не  увидишь  под  конгрессменом  в
поселениях. А впрочем, жеребец  и  впрямь  куда  как  хорош  и  принадлежит,
наверное, важному вождю! Ты прав, в этом седле сидел в  свое  время  большой
испанский офицер, и он потерял его вместе с жизнью в одном из боев с пауни -
они ведь постоянно воюют с южными провинциями. Конечно, конечно, этот  юноша
сын  какого-нибудь  великого  вождя;  может  быть,  того   славного   воина,
прозванного Твердым Сердцем!
   Пауни не выказал ни тени  нетерпения  или  досады,  когда  их  так  грубо
перебили, но когда он нашел,  что  о  его  коне  поговорили  достаточно,  он
преспокойно, как человек, привыкший, чтобы его желаниям подчинялись, взял  у
Поля поводья и, закинув их через шею  коня,  вскочил  в  седло  с  легкостью
опытного берейтора. Его  посадка  была  на  диво  тверда  и  красива.  Пышно
разукрашенное громоздкое седло, казалось, служило не так для  удобства,  как
для парада. В самом деле, оно  больше  мешало,  нежели  помогало  ногам,  не
искавшим опоры в стременах - приспособлении, годном лишь для  женщин!  Конь,
такой же, как наездник, дикий и необученный, сразу взвился на дыбы. Но  если
в их движениях и мало чувствовалось искусства, зато была  в  них  свобода  и
прирожденная грация.
   Своими превосходными качествами жеребец,  возможно,  был  обязан  примеси
арабской крови, пронесенной через всю его длинную родословную,  где  были  и
мексиканский иноходец, и берберийский скакун,  и  боевой  сарацинский  конь.
Добыв его в  провинциях  Центральной  Америки,  всадник  овладел  изяществом
посадки и уменьем смело управлять конем, - два  свойства,  которые  в  своем
сочетании создают  самого  бесстрашного  и,  может  быть,  самого  искусного
наездника на свете.
   Оказавшись так нежданно в седле, индеец, однако же, не поспешил ускакать.
Почувствовав себя в  безопасности,  он  спокойно  гарцевал  на  своем  коне,
вглядываясь в новых своих знакомцев куда более  непринужденно,  чем  до  сих
пор. Но всякий раз, как пауни подъезжал к краю заросли и старый траппер ждал
уже, что сейчас он умчится прочь,  он  тут  же  поворачивал  коня  и  скакал
обратно то с  быстротой  убегающего  оленя,  то  медлительно,  со  спокойным
достоинством в чертах лица и в осанке. Наконец, желая увериться в  некоторых
своих догадках, чтобы сообразно с ними  действовать  дальше,  траппер  решил
продолжить прерванный разговор. Поэтому он  сделал  рукою  жест,  выражавший
одновременно и миролюбие, и  приглашение  возобновить  беседу.  Зоркий  глаз
индейца уловил это движение; но далеко не сразу, лишь мысленно взвесив,  так
ли это будет безопасно, всадник отважился снова подъехать к отряду,  который
значительно превосходил его силой, а значит, в любую минуту мог посягнуть на
его жизнь или свободу. Когда он все же  подъехал  достаточно  близко,  чтобы
вновь повести беседу, весь его вид говорил о гордости и недоверии.
   - До деревни Волков далеко, - сказал он, указывая совсем не в ту сторону,
где, как известно было трапперу, жили пауни, - и дорога к ней извилиста. Что
хочет сказать Большой Нож?
   - Да, куда как извилиста, - по-английски проворчал старик, -  если  ехать
тем путем, как ты показываешь, но  далеко  не  так  извилиста,  как  замыслы
индейца... Скажи, брат мой, вожди племени пауни любят видеть  чужие  лица  в
своих жилищах?
   Молодой воин грациозно склонил голову над лукой седла.
   - Когда мой народ забывал дать пищу пришельцу?
   - Если я приведу моих дочерей  в  селение  Волков,  возьмут  ли  их  ваши
женщины за руки? И станут ли ваши  воины  курить  трубку  с  моими  молодыми
друзьями?
   - Страна бледнолицых у них за спиной.  Зачем  они  прошли  так  далеко  в
сторону заходящего солнца? Они потеряли свою  тропу?  Или  это  женщины  тех
белых воинов, которые,  я  слышал,  поднимаются  вверх  по  реке  с  бурными
водами?
   - Ни то и ни другое. Те, что поднялись вверх по Миссури,  -  воины  моего
великого  отца,  который  послал  их  по  своему  поручению;  мы  же  мирные
путешественники. Белые люди и красные люди - соседи и желают быть  друзьями.
Разве омахи не навещают Волков, когда томагавк зарыт на  тропе  между  двумя
народами?
   - Омахов мы встречаем приветом.
   - А янктоны и темнолицые тетоны, живущие в излучине реки с мутной  водой?
Разве не приходят они в дома к Волкам выкурить трубку?
   - Тетоны лжецы! - воскликнул индеец. - Они не смеют ночью закрыть  глаза.
Не смеют; они спят при солнце.  Видишь,  -  добавил  он,  указывая  с  лютым
торжеством на страшное украшение своих гетр, - с них столько снято скальпов,
что пауни их топчут! Пусть сиу уходят жить в горные снега; равнины и  бизоны
- для мужчин!
   - Ага, вот  тайна  и  раскрылась,  -  сказал  траппер  Мидлтону,  который
внимательно следил за их беседой - ведь как-никак дело  касалось  и  его.  -
Красивый молодой индеец выслеживает сиу -  это  видно  по  наконечникам  его
стрел и по тому, как он себя раскрасил;  и  еще  по  глазам:  потому  что  у
краснокожего все его существо согласуется с делом, которым он занят, будь то
мир или война... Тише, Гектор, спокойно! Разве ты впервые чуешь запах пауни,
дружок? Лежать, песик, лежать! Брат мой прав: сиу - воры. Так о них  говорят
люди разного цвета и племени, и говорят справедливо. Но люди из страны,  где
восходит солнце, не сиу, и они хотят быть гостями Волков.
   - У моего брата седая голова, - возразил пауни, смерив траппера взглядом,
полным и недоверия, и  гордости,  и  понимания;  потом,  указывая  вдаль  на
восток, добавил:
   - И глаза его видели многое. Может он назвать мне, что он видит  вдалеке?
Не бизон ли там?
   - Это больше похоже на облако: оно поднимается над  границей  равнины,  и
солнце освещает его края. Это дым неба.
   - Это гора на земле, и на ее вершине - жилища бледнолицых! Пусть  женщины
моего брата омоют ноги среди людей одного с ними цвета.
   - У пауни зоркие глаза, если он в такой дали различает бледнолицых.
   Индеец медленно повернулся к говорившему и, помолчав, строго спросил:
   - Мой брат умеет охотиться?
   - Увы, я не более, как жалкий зверолов, и зверя я беру в капканы.
   - Когда равнину покроют бизоны, он различит их?
   - Конечно, конечно!.. Увидеть быка легче, чем уложить его на бегу.
   - А когда птицы улетают от холодов и  облака  становятся  черными  от  их
пера, - это он тоже видит?
   - Еще бы! Не так уж трудно подстрелить утку или гуся, когда их миллионы и
небо от них черно.
   - Когда падает снег и покрывает хижины Больших Ножей, видит чужеземец его
хлопья в воздухе?
   - Сейчас мое зрение не очень хорошо, - чуть печально ответил старик, - но
было время, когда мне дали прозвание по зоркому глазу.
   - Краснокожие различают Больших Ножей так же легко,  как  вы,  чужеземцы,
видите бизонов, и перелетную птицу, и падающий снег. Ваши воины думают,  что
Владыка Жизни создал всю землю белой. Они ошибаются. Они сами бледны и видят
во всем свое собственное лицо. Оставь! Пауни не слеп  и  сразу  видит  людей
твоего племени!
   Воин вдруг замолк и склонил голову набок, как будто напряженно к  чему-то
прислушиваясь.  Потом,  круто  повернув  коня,  проскакал  в  ближний  конец
зарослей и стал внимательно всматриваться в сумрачную прерию, но  глядел  он
не туда, откуда явился отряд, а в  противоположную  сторону.  Его  поведение
показалось наблюдавшим и странным  и  непонятным.  Он  вернулся,  пристально
поглядел на Инес, опять ускакал, снова вернулся, и так несколько раз  -  как
будто мысленно вел какой-то трудный спор с самим собой. Он натянул  поводья,
сдерживая разгоряченного коня,  и,  казалось,  хотел  заговорить,  но  опять
склонил голову на грудь, напряженно  прислушиваясь.  С  быстротой  оленя  он
проскакал в тот конец, откуда вглядывался в  даль,  потом  описал  несколько
стремительных малых кругов, точно  все  еще  не  сделал  выбора,  и  наконец
понесся, точно птица, которая вот так же, кружила над гнездом, перед тем как
улететь. С минуту было видно, как всадник мчится по степи, затем бугор скрыл
его из глаз.
   Собаки, уже некоторое время проявлявшие беспокойство, побежали было вслед
за индейцем, но быстро прекратили погоню: сели, как обычно, на задние лапы и
жалобно завыли, как будто предостерегая о близкой опасности.

Глава 19

   Что, если он не устоит?
   Шекспир

   Рассказанное в конце последней  главы  было  проделано  так  быстро,  что
старик, хоть и приметил каждую подробность, не успел  ни  с  кем  поделиться
своими догадками о намерениях незнакомца. Но,  как  только  пауни  исчез  из
виду, траппер стал и сам потихоньку пробираться к тому краю зарослей, откуда
только что ускакал индеец.
   - В воздухе носятся запахи и звуки, - покачивая  головой,  ворчал  он  на
ходу, - да только мои старые уши и нос не способны уловить и распознать их.
   - Ничего не видно, - сказал Мидлтон, последовавший за ним.  -  У  меня  и
зрение и слух отличные, но смею вас уверить, что и я ничего  не  вижу  и  не
слышу.
   - Глаза у вас хорошие! И вы, конечно, не глухой! -  ответил  старик  чуть
презрительным тоном. - Нет, друг мой, нет! Они, может,  и  хороши,  чтобы  в
церкви увидеть из одного утла, что творится  в  другом,  или  чтоб  услышать
набат. Но, пока вы не проживете в прерии хотя бы год, вы то  и  дело  будете
принимать индюка за буйвола, а рев буйвола-самца - за  божий  гром!  В  этих
голых равнинах природа обманывает глаз: воздух как будто набрасывает на  них
изображение воды, и тогда бывает трудно распознать, прерия  ли  перед  тобой
или море. Но вот вам знак, который никогда не обманет охотника!
   Траппер указал на стаю  коршунов,  плывшую  невдалеке  над  равниной,  и,
видимо, в ту самую сторону, куда так пристально глядел пауни. Сперва Мидлтон
ничего не видел, кроме пятнышек на хмурых облаках; пятнышки, однако,  быстро
приближались, и вот уже стали отчетливо  различимы  сперва  общие  очертания
птиц, а затем и взмахи их тяжелых крыльев.
   - Слушайте, - сказал траппер, после того как  Мидлтон  разглядел  наконец
вереницу коршунов, - теперь и вы услышите буйволов, или бизонов: ваш  ученый
доктор считает, что надо их называть бизонами, хотя у охотников в этих краях
они зовутся буйволами. По-моему, - добавил он, подмигнув молодому солдату, -
охотнику и судить о животном и о том, как правильней его называть, а не тому
человеку, который только и делал, что рылся  в  книгах,  вместо  того  чтобы
странствовать по земле, знакомясь с повадками ее обитателей.
   - Если говорить о привычках животного, я  с  вами  готов  согласиться,  -
вмешался  натуралист,  редко  упускавший   случай   поднять   дискуссию   по
какому-либо спорному вопросу его любимой науки.  -  Но,  конечно,  лишь  при
неизменном соблюдении правильного применения определений и при условии,  что
наблюдение над животным будет производиться глазами ученого.
   - Скажите - глазами крота! Как будто просто человеческого глаза  мало  и,
чтобы давать имена, нужен какой-то особенный глаз! А кто дал название божьим
тварям? Могут мне это сказать ваши все книгочеи с их школьной  премудростью?
Не первый ли человек в райском саду? И не от него ли его  дети  унаследовали
дар давать всему названия?
   - Так, конечно, рисует это  событие  Библия,  -  сказал  доктор,  -  хотя
прочитанное в ней вы толкуете слишком буквально.
   - Прочитанное! Нет, если вы думаете, что я терял свое время на школу,  то
вы возвели на меня обидную напраслину. Мои знания не из книг.
   - Но неужели вы так-таки верите, - начал доктор,  несколько  раздраженный
догматизмом  своего  упрямого  противника,  а  может  быть,  втайне  слишком
уверенный  в  превосходстве  своих  знаний,  более  глубоких,  но  едва   ли
приносивших столь же  ощутимую  пользу,  -  так-таки  верите,  что  все  эти
животные были собраны в одном саду, чтобы первый человек  занес  их  в  свою
классификацию?
   - А почему мне не верить? Я понимаю вашу мысль  -  не  надо  прожить  всю
жизнь в городах, чтоб узнать все дьявольские ухищрения, посредством  которых
человек в  своей  самонадеянности  разрушает  собственное  счастье.  Но  что
следует из ваших доводов? Только одно: что тот сад был создан не по  образцу
жалких садов нашего времени.  И  разве  не  ясно  отсюда,  что  цивилизация,
которой кичится мир, есть пустая ложь? Нет, нет,  сад  господень  был  тогда
лесом; он и ныне лес, в котором растут плоды и распевают  птицы  по  мудрому
установлению господню. А сейчас вы поймете, почему слетелись коршуны! Вот  и
сами буйволы - превосходное стадо! Поручусь вам, что  где-нибудь  неподалеку
прячутся в лощине товарищи нашего пауни. Они скоро погонятся за стадом, и вы
тогда  увидите  славную  охоту.  Будет  очень  кстати:  скваттер  со   своим
семейством не посмеет сунуться сюда, нам же  бояться  нечего.  Пауни,  может