Следопыту, как бы говоря:  "Вот  видишь,  наше  дело  в
шляпе!" - потом, уступая просьбе дочери, переменил тему разговора.
   - Ни тебе, зять, ни Мэйбл я не вправе передать  командование  гарнизоном,
который останется на острове, - заметил он, - но вы можете давать  советы  и
влиять на здешние дела. Официальным командиром вместо меня останется  капрал
Мак-Нэб; я старался сколько мог втолковать ему, что  он  остается  здесь  за
главного и не подчиняется лейтенанту Мюру, который хоть и старше его  чином,
но сюда попал как волонтер и не должен вмешиваться в  нашу  службу.  Смотри,
брат  Кэп,  поддерживай  капрала:  если  квартирмейстер  приберет  к   рукам
Мак-Нэба, то потом сядет и мне на голову - он захочет командовать и мной,  и
всей экспедицией.
   - Особенно если Мэйбл и вправду посадит  его  на  мель  во  время  твоего
отсутствия. Но все суда, я надеюсь, ты оставляешь под моей  командой?  Самая
дьявольская   путаница   всегда    образуется    от    столкновений    между
главнокомандующими на море и на суше.
   - Вообще-то главнокомандующим здесь остается капрал. Мы знаем из истории,
что разделение власти как раз и приводит к наибольшим  недоразумениям,  и  я
хочу избежать  этой  опасности.  Капрал  будет  командовать,  но  ты  можешь
свободно давать ему советы, особенно во всем,  что  касается  лодок;  я  вам
оставляю одну лодку на случай, если вам придется отступать отсюда. Я  хорошо
знаю капрала, он превосходный человек и храбрый солдат; на него вполне можно
положиться, если только не давать ему слишком часто прикладываться к рюмочке
"Санта-Круц". Кроме того, он шотландец и легко может  подпасть  под  влияние
квартирмейстера Мюра. Тут уж вы оба, ты, зять, и  ты,  Мэйбл,  должны  зорко
следить за ними.
   - Но зачем вы оставляете нас здесь, батюшка? Я приехала  издалека,  чтобы
покоить вас, разве я не могу сопровождать вас и дальше?
   - Славная ты моя девочка! Настоящая  Дунхем!  И  все-таки  тебе  придется
остаться. Мы покинем  остров  завтра  утром,  еще  затемно,  чтобы  ни  один
любопытный не подсмотрел, как  мы  будем  выходить  из  нашего  укрытия.  Мы
возьмем с собой два бота побольше, а вам оставим третий  бот  и  пирогу.  Мы
должны выйти на протоку, по которой французы возят во Фронтенак всякое добро
для индейцев. Там нам придется засесть, может быть, даже  на  целую  неделю,
чтобы перехватить их суда.
   - А бумаги твои в порядке, братец? - с беспокойством спросил Кэп. - Тебе,
разумеется, известно, что захват судов в  открытом  море  считается  морским
разбоем, если с тобою  нет  необходимых  бумаг,  подтверждающих  твое  право
совершать рейсы на государственном или частном вооруженном судне.
   - Я имел честь получить от полковника звание старшего сержанта  Пятьдесят
пятого полка, - возразил Дунхем и  с  достоинством  выпрямился,  -  а  этого
должно быть достаточно даже для французского короля. Если же и этого мало, у
меня есть письменный приказ майора Дункана.
   - Но это не дает тебе права совершать рейсы на военном судне?..
   - Других бумаг  у  меня  нет,  зять,  но  и  этих  хватит.  Интересы  его
величества в этой части света требуют, чтобы мы захватили суда, о которых  я
говорил, и отвели их в  Осуиго.  Эти  суда  нагружены  шерстяными  одеялами,
побрякушками, ружьями и патронами, - одним словом, всем, что нужно французам
для  подкупа  проклятых  дикарей,  их  союзников,  которых  они   заставляют
совершать всякие зверства. Тем самым французы попирают христианскую  религию
и ее заповеди, законы человеколюбия и все, что нам дорого и свято.  Захватив
этот груз, мы расстроим их планы и выиграем время, потому  что  этой  осенью
они уже не смогут получить из-за океана другие товары.
   - Однако, батюшка, разве его  величество  не  прибегает  также  к  помощи
индейцев? - спросила Мэйбл, несколько удивленная.
   - Разумеется, дочка, и он имеет на это право, да благословит его господь!
Но только есть большая разница в том, кто использует краснокожих в  войне  -
французы или англичане, - это всякому понятно!
   - Это-то понятно, шурин!  Я  вот  только  никак  не  разберусь  с  твоими
судовыми документами.
   - Любой француз обязан удовлетвориться документом английского полковника,
подтверждающим мои права. Так оно и будет, зять.
   - Но какая разница, батюшка, кто втягивает индейцев в войну  -  англичане
или французы?
   - Плохо дело, дочка, если ты не видишь ее,  этой  разницы!  Прежде  всего
англичане по натуре человечны и смелы, а французы жестоки и трусливы.
   - Можешь еще добавить, брат, что они готовы плясать с утра до вечера, дай
им только волю!
   - Совершенно справедливо! - серьезно подтвердил сержант.
   - И все-таки, батюшка, это не меняет дела. Если французы поступают дурно,
подкупая туземцев, чтобы они воевали с их  врагами,  то,  казалось  бы,  это
одинаково неблагородно и  со  стороны  англичан.  Вы-то  согласны  со  мной,
Следопыт?
   - Вы, правы, конечно, правы. Я никогда не был с теми, кто поднимает крик,
обвиняя французов в тех же  грехах,  какие  совершаем  мы  сами.  И  все  же
связываться с мингами позорнее,  чем  с  делаварами  От  этого  благородного
племени мало что осталось, но я не считал бы грехом послать их против  наших
врагов.
   - Да ведь и они убивают и снимают скальпы со всех - от мала до велика, не
щадя ни женщин, ни детей.
   - Это у них в крови, Мэйбл, и нельзя  их  за  это  осуждать  Натура  есть
натура, и у разных племен она проявляется по-разному. Я, например,  белый  и
стараюсь вести себя как подобает белому.
   - Не понимаю - отвечала Мэйбл, - почему то, что  справедливо  для  короля
Георга, не должно считаться справедливым и для короля Людовика  -  Настоящее
имя французского короля - Капут  <Кэп  имеет  в  виду  династию  Капетингов,
получившую свое название от имени ее основателя - Гуго Капета. Упоминаемые в
разговоре французские  короли  -  из  династии  Бурбонов.  Капут  (capul)  -
"голова" по-латыни, а не по-французски, как утверждает Кэп>, - заметил  Кэп,
у которого рот был набит  олениной  -  У  меня  был  как-то  на  борту  один
пассажир, ученейший господин, и он разъяснил мне, что  все  эти  Людовики  -
тринадцатый, четырнадцатый и пятнадцатый -  были  великими  обманщиками,  на
самом деле их  всех  звали  Капутами,  по-французски  это  значит  "голова",
понимать это надо так, что их должно поставить у  подножия  лестницы,  чтобы
они были под рукой, когда придет время их повесить.
   - Разве это  не  все  равно,  что  снимать  скальпы?  Такое  же  свойство
человеческой натуры! - сказал Следопыт с удивленным видом, будто он  впервые
услышал нечто для него новое. - Теперь я уже без  всяких  угрызении  совести
буду бить этих негодяев, хотя я и прежде с ними не особенно церемонился.
   Собеседники, за исключением Мэйбл, решили, что на этом вопрос, занимавший
их, исчерпан, и никто, по-видимому, не находил нужным обсуждать его  дальше.
И в самом деле, три наших героя в этом отношении мало  отличались  от  своих
ближних, которые склонны судить обо всем пристрастно, без должного знания  и
понимания; возможно, и не стоило бы приводить здесь этот разговор,  если  бы
он не имел отношения к  некоторым  частностям  нашего  повествования,  а  их
суждения не объясняли мотивов, руководивших их поступками.
   Как только все отужинали и гости  ушли,  у  сержанта  с  дочерью  начался
большой и серьезный разговор. Нежные излияния были не в  характере  сержанта
Дунхема, но сейчас необычность положения пробудила в нем чувства,  каких  он
до  сих  пор  не  испытывал.  Пока   солдат   или   матрос   действует   под
непосредственным руководством своего начальника, он  мало  думает  о  риске,
связанном со всей операцией. Но с той  минуты,  как  на  его  плечи  ложится
ответственность командира, ему  мерещатся  сотни  случайностей,  от  которых
зависят успех или провал. Он, быть может, меньше  тревожится  о  собственной
безопасности, чем тогда, когда это составляло его главную  заботу:  зато  он
больше думает о судьбе своих подчиненных и  легче  поддается  тем  чувствам,
которые подрывают его решимость. В таком положении очутился теперь и сержант
Дунхем; вместо того, чтобы, как обычно, смотреть вперед со свойственной  ему
уверенностью в победе, он вдруг понял, что, может быть, расстается со  своей
дочерью навсегда.
   Никогда еще Мэйбл не казалась ему столь прекрасной, как в этот вечер Да и
она, пожалуй, никогда ранее не  открывала  отцу  так  много  привлекательных
своих черт. Сегодня ее глубоко волновала тревога за отца;  кроме  того,  она
чувствовала, что на сей раз ее дочерняя любовь находит отклик в суровой душе
старого ветерана, вызывая в нем ответную любовь. В  ее  отношениях  с  отцом
никогда не было непринужденности; превосходство ее воспитания  вырыло  между
ними пропасть, еще более углубившуюся из-за его чисто солдатской  суровости,
выработанной многолетним и тесным общением  с  людьми,  которых  можно  было
держать в подчинении только с  помощью  неослабной  дисциплины.  Но  сейчас,
когда они остались одни в последний раз  перед  разлукой,  между  дочерью  и
отцом возникла более  сердечная  близость,  чем  обычно.  Мэйбл  с  радостью
подмечала в словах отца все больше нежности, по  которой  с  самого  приезда
втайне тосковало ее любящее сердце.
   - Так вы находите, что я одного роста  с  покойной  матушкой?  -  сказала
девушка, взяв в свои ладони руку отца и  глядя  на  него  влажными  от  слез
глазами. - Д мне казалось, что она была выше меня.
   - Большинство детей так думает: они привыкли смотреть на родителей  снизу
вверх, вот им и кажется, что они выше ростом  и  вообще  более  внушительны.
Нет; Мэйбл, твоя мать была точь-в-точь такая, как ты.
   - А какие у нее были глаза?
   - Глаза у нее были голубые, как у тебя, кроткие и манящие, дитя  мое,  но
не такие живые и смеющиеся.
   - В моих глазах навсегда угаснет смех, дорогой батюшка, если вы не будете
беречь себя в этой экспедиции.
   - Спасибо, дитя мое... Гм.., спасибо.  Однако  я  обязан  выполнить  свой
долг. Но у меня есть одно желание - чтобы ты счастливо вышла замуж, пока  мы
здесь, в Осуиго. Тогда у меня будет легче на душе.
   - Замуж? Но за кого?
   - Ты знаешь того,  кого  я  желал  бы  видеть  твоим  мужем.  Тебе  могут
встретиться другие мужчины, более видные, богато одетые, но никогда тебе  не
попадется человек с таким благородным сердцем и ясным умом.
   - Вы так думаете, батюшка?
   - Я не знаю никого, кто бы мог сравниться в этом отношении со Следопытом.
   - Но я совсем не собираюсь замуж. Вы одиноки, и я хочу остаться с вами  и
скрасить вашу старость.
   - Да благословит тебя господь, дитя мое! Я знаю, что ты готова на это,  и
не отрицаю, что чувства твои заслуживают похвалы. Но все-таки я думаю,  есть
чувства еще более похвальные.
   - Что может быть похвальнее любви к родителям?
   - Любовь и уважение к мужу, дорогое дитя!
   - Но у меня нет мужа, батюшка!
   - Так выйди же поскорее замуж, чтобы было кого любить. Я не вечен. Мэйбл,
недалек день, когда я покину тебя. - то ли болезнь унесет меня, то  ли  пуля
прикончит. Ты же  молода,  тебе  еще  жить  да  жить.  Тебе  необходим  муж,
защитник, который опекал бы тебя всю жизнь и заботился о тебе так же, как ты
хочешь заботиться обо мне.
   - И вы думаете, батюшка, - спросила девушка, перебирая своими  маленькими
ручками узловатые пальцы отца и разглядывая  их  с  таким  вниманием,  будто
нашла в них что-то необыкновенное, между тем как на губах ее  играла  легкая
усмешка, - и вы думаете, что Следопыт наиболее подходящий для этого человек.
Ведь он всего на десять или двенадцать лет моложе вас!
   - Что ж из этого? Он вел умеренную и полную трудов жизнь, тут надо не  на
годы смотреть, а на здоровье.  Разве  у  тебя  есть  на  примете  кто-нибудь
другой, кто бы мог стать тебе опорой в жизни?
   Нет, у Мэйбл никого не было на примете. По крайней мере  никого,  кто  бы
выразил намерение стать ее мужем, хотя в душе у нее, быть может,  и  бродили
какие-то смутные надежды и желания.
   - Батюшка, мы ведь говорим не о других, а о  Следопыте,  -  отвечала  она
уклончиво. - Будь он помоложе, мне  было  бы  легче  представить  его  своим
мужем.
   - Повторяю тебе, дочка: все дело в здоровье! Если на то  пошло.  Следопыт
даст сто очков вперед большей части наших молодых  офицеров.  Уж  во  всяком
случае он моложе одного из них - лейтенанта Мюра.
   Мэйбл рассмеялась весело и беззаботно, словно  не  было  у  нее  на  душе
никакой тяжести.
   - Конечно, Следопыт так моложав, что по виду годится ему во внуки,  да  и
лет ему гораздо меньше. Сохрани тебя бог, Мэйбл, выйти замуж за офицера,  во
всяком случае до тех пор, пока ты сама не станешь дочерью офицера.
   - Если я выйду за Следопыта, мне это не  угрожает,  -  ответила  девушка,
лукаво поглядывая на сержанта.
   - Да, он не имеет королевского патента на чин, но уже теперь водит дружбу
с нашими генералами. Я бы умер со спокойной душой, если бы  ты  стала  женой
Следопыта, Мэйбл.
   - Батюшка!
   - Тяжко идти в бой, когда гнетет мысль,  что  дочь  твоя  может  остаться
одинокой и беззащитной.
   - Я бы отдала все на свете, чтобы снять это бремя с вашей  души,  дорогой
батюшка!
   - Это в твоей власти, - ответил сержант, с любовью глядя на дочь, - но  я
бы не хотел, чтобы ты переложила это бремя на себя.
   Сержант произнес эти слова глухим, дрожащим голосом; никогда до  сих  пор
не выказывал он так открыто свою любовь к дочери.
   Глубокое волнение этого всегда сурового,  сдержанного  человека  особенно
растрогало Мэйбл, и она жаждала избавить отца от всяких тревог.
   - Батюшка, говорите прямо,  что  я  должна  сделать?  -  воскликнула  она
потрясенная.
   - Нет, нет, Мэйбл, это будет несправедливо  -  ведь  твои  желания  могут
противоречить моим.
   - У меня нет никаких желаний, и я не понимаю, о чем  вы  говорите..,  это
касается моего будущего замужества, не так ли?
   - Если бы ты обручилась со Следопытом, пока я жив, если бы я  был  твердо
уверен, что ты станешь его женой, то, что бы ни ожидало меня впереди, я умер
бы спокойно. Но я не могу требовать от тебя такого обещания, дитя мое, и  не
хочу заставлять тебя делать то, в чем бы ты  позднее  раскаивалась.  Поцелуй
меня, дочка, и ложись спать.
   Если бы сержант Дунхем принуждал Мэйбл дать обещание, услышать которое он
так  сильно  хотел,  он  натолкнулся  бы  на  упорное   сопротивление,   но,
предоставив решение самой Мэйбл, он приобрел в ней самой  сильную  союзницу,
потому что его великодушная, преданная дочь была  способна  скорей  уступить
ласке, чем подчиниться угрозе. В эту решительную минуту она думала только об
отце, с которым ей предстояло очень скоро расстаться, возможно навеки, и вся
ее горячая любовь к нему, взлелеянная главным образом  ее  воображением,  но
несколько остывшая из-за его сдержанного отношения к  ней  в  последние  две
недели, теперь вновь вспыхнула чистым и сильным огнем. В эту минуту отец был
ей дороже всего, и ради его счастья она  готова  была  на  любую  жертву.  В
сознании девушки с какой-то  неистовой  силой  вдруг  вспыхнула  мучительная
мысль, и решимость ее на секунду ослабела. Но, пытаясь найти  основание  для
промелькнувшей было радостной надежды, она не нашла ничего, что могло бы эту
надежду подкрепить. Приученная воспитанием подавлять в себе  самые  заветные
чувства, она вновь обратилась мыслью к отцу и  к  награде,  ожидающей  дочь,
покорную воле родителей.
   - Батюшка, - произнесла она неторопливо, почти с полным  спокойствием,  -
господь благословит дочь, послушную своему долгу?
   - Разумеется, Мэйбл, - об этом говорится и в Писании.
   - В таком случае, я выйду замуж за того, кого вы мне выберете.
   - Нет, нет, Мэйбл, ты должна выбрать себе мужа по собственной склонности!
   - Мне не из кого выбирать, да, да, никто еще не  делал  мне  предложения,
кроме Следопыта и мистера Мюра.  Но  из  них  двоих,  конечно,  мы  оба,  не
колеблясь, остановим свой выбор на Следопыте. Нет, батюшка, я выйду за того,
за кого вы пожелаете.
   - Ты знаешь, каково мое желание, дорогое дитя мое; никто другой  не  даст
тебе такого полного счастья, как наш благородный проводник.
   - Что ж, батюшка, если он не изменил своих намерений, если он опять будет
искать моей руки - ведь вы не захотите, чтобы я сама  ему  навязывалась  или
кто-нибудь другой за меня, - на побледневшие щеки Мэйбл вернулся  румянец  -
после того как она приняла свое  великодушное  и  благородное  решение,  она
вновь воспрянула духом, - не надо пока говорить ему о нашем решении. Если он
вернется к этому разговору и, выслушав все, что порядочная  девушка  обязана
сказать своему жениху перед свадьбой, все-таки захочет, чтобы  я  стала  его
женой, то я стану ею.
   - Да благословит тебя  господь  бог  и  да  вознаградит  тебя,  как  того
заслуживает примерная дочь!
   - Да,  батюшка,  теперь  вы  можете  быть  покойны  и  с  легким  сердцем
отправиться в путь, уповая на бога. А обо мне вам тревожиться нечего. Весной
- ведь вы позволите мне побыть с вами до весны, - да, весной я  выйду  замуж
за Следопыта, если наш благородный друг не переменит своего решения.
   - Что ты, Мэйбл, он любит тебя так же, как я  любил  твою  мать.  Бедняга
плакал, как ребенок, когда рассказывал мне о своих чувствах к тебе.
   - Да, да, я верю... Я не раз убеждалась, что он обо мне  лучшего  мнения,
чем я того заслуживаю. И, конечно, нет на свете человека, которого я уважала
бы больше, чем Следопыта, не исключая даже вас, батюшка!
   - И вполне заслуженно, дочка! Ваш союз будет счастливым, поверь мне. Могу
ли я сообщить Следопыту эту радостную весть?
   - Лучше не надо, батюшка. Пусть  все  идет  само  собой:  мужчина  должен
добиваться любви женщины, а не наоборот.
   Улыбка, осветившая прекрасные черты Мэйбл, была лучезарна; такой она,  во
всяком случае, показалась сержанту, хотя человек, умеющий  лучше  отгадывать
по лицу молодой девушки мимолетные движения ее души, сразу бы понял,  что  в
этой улыбке было что-то неестественное и напряженное.
   - Нет, нет, пусть все идет само собой. Ведь я вам твердо обещала!..
   -  Будь  по-твоему,  дочка,  будь  по-твоему!  Теперь   поцелуй   меня...
Благослови тебя бог, ты добрая дочь.
   Мэйбл бросилась отцу на шею - первый раз в жизни - и, прижавшись к  нему,
заплакала, как ребенок. Суровое солдатское сердце не выдержало, и слезы отца
смешались  со  слезами  дочери;  но  сержант  Дунхем  тотчас  же  опомнился;
устыдившись своей слабости, ласково отстранил от себя  дочь  и,  пожелав  ей
спокойной ночи, отправился на покой. Мэйбл,  все  еще  рыдая,  ушла  в  свой
неприглядный угол. Через несколько минут все стихло, и только  громкий  храп
старого ветерана нарушал тишину.

Глава 20

   Руинами я шел, и меж кустов
   Узнал я камень, весь поросший мхом,
   Остался он от солнечных часов,
   Стоявших некогда в саду густом.
   Кэмпбелл.
   "На посещение Эрджилшира"

   Мэйбл проснулась, когда солнце не только  ярко  светило,  но  уже  стояло
довольно высоко. Сон ее был спокоен  и  крепок,  оттого  что  уснула  она  с
сознанием выполненного долга и к тому же сильно устала; даже поднявшийся  на
рассвете шум и движение в лагере  ее  не  потревожили.  Вскочив  с  постели,
девушка поспешно оделась и через несколько мгновений уже стояла  на  поляне,
вдыхая благоуханную  свежесть  утра.  Впервые  она  в  полной  мере  ощутила
своеобразную красоту и глухое уединение окружавшей ее местности. Стоял  один
из тех ослепительных осенних дней, на какие столь щедр  климат  этого  края,
хотя его почему-то больше  поносят,  чем  хвалят,  и  бодрящее,  целительное
действие погожего утра не замедлило благотворно сказаться на Мэйбл. Лежавший
на сердце гнет она приписывала страху за отца, которого теперь, когда  между
ними исчезла прежняя отчужденность, горячо полюбила.
   Остров казался необитаемым. Накануне вечером обычная при всяких сборах  и
приездах сутолока е