очень  далеко,  -  когда
услышал такой топот, как будто били копытами в землю бизоны. Потом я  увидел
вдали стадо четвероногих, носившихся по холмам, - животных,  которые  так  и
остались бы не известны и не описаны, если бы не счастливейший случай!  Один
самец, благороднейший экземпляр, бежал, несколько отбившись от прочих. Стадо
повернуло в мою сторону, и соответственное  уклонение  сделал  и  отбившийся
самец, который, таким образом, оказался в пятидесяти ярдах  от  меня.  Я  не
упустил открывшейся мне возможности и, прибегнув к огниву и свече, тут же на
месте сделал его описание. Я дал бы тысячу долларов, Эллен, за один ружейный
выстрел одного из наших молодцов!
   -  Вы  носите  при  себе  пистолет,  почему  же,   доктор,   вы   им   не
воспользовались? - сказала девушка. Она слушала вполслуха,  окидывая  прерию
беспокойным взглядом, но все не уходила, радуясь, что может не спешить.
   - Да, но в нем-то всего лишь крошечный шарик  свинца  -  им  можно  убить
пресмыкающееся или какое-нибудь крупное насекомое. Нет, я не стал завязывать
бой, из которого не мог бы выйти победителем, и поступил достойней: я сделал
запись происшедшего, не  вдаваясь  в  подробности,  но  со  всею  точностью,
необходимой в науке. Я прочту ее тебе, Эллен, потому что ты хорошая девушка,
стремящаяся к образованию; и, запомнив то, что узнаешь от меня,  ты  сможешь
оказать науке неоценимую услугу, если со мною что-нибудь произойдет. В самом
деле, дорогая Эллен, мой род занятий  так  же  сопряжен  с  опасностью,  как
профессия воина. Этой ночью, - продолжал он, - этой страшной  ночью  во  мне
едва не угасло жизненное начало. Да, мне грозила гибель!
   - От кого?
   - От чудовища, открытого мною. Оно  все  приближалось  и,  сколько  я  ни
отступал, надвигалось снова и снова. Я думаю, только фонарик и спас меня. Я,
пока записывал, держал его между нами двумя, используя его с двоякой целью -
для освещения и для обороны. Но ты сейчас услышишь описание этого  зверя,  и
тогда ты сможешь судить, какой опасности мы, исследователи, подвергаем себя,
радея о пользе всего человечества.
   Натуралист торжественно поднял к небу свои записи и  при  смутном  свете,
уже падавшем на равнину, собрался приступить к чтению, предпослав ему  такие
слова:
   - Слушай внимательно, девушка, и ты узнаешь, каким сокровищем  счастливый
жребий позволил мне обогатить страницы естественной истории!
   - Вы, значит, сами же и создали  эту  тварь?  -  сказала  Эллен,  прервав
бесплодное наблюдение,  и  в  ее  голубых  глазах  зажегся  озорной  огонек,
показавший,  что  она  умела  играть  на  слабой  струнке   своего   ученого
собеседника.
   - Разве во власти человека вдохнуть жизнь в неодушевленную материю? Хотел
бы я, чтоб это было так! Ты вскоре увидела бы Historia  Naturalis  Americana
<Американская естественная история (лат.).>, которою я  посрамил  бы  жалких
подражателей  француза  Бюффона.   Можно   было   бы   внести   значительное
усовершенствование в сложение всех четвероногих, особенно тех, что  славятся
быстротой. В одну пару их  конечностей  был  бы  заложен  принцип  рычага  -
возможно, она приняла бы  вид  современных  колес;  хотя  я  еще  не  решил,
применить ли это усовершенствование к передней паре  конечностей  или  же  к
задней, так как еще не определил, что  требует  большей  затраты  мускульной
силы  -  волочение  или  отталкивание.  Преодолению   трения   помогало   бы
естественное выделение животным  влаги  из  пор,  что  помогло  бы  созданию
инерции. Но, увы, все это безнадежная мечта - по крайней мере,  в  настоящее
время, - добавил он, снова подняв свои записи к свету, и начал читать вслух:
   - "Шестого октября 1805 года (это, как ты, надеюсь, знаешь не хуже  меня,
дата  памятного  события).  Четвероногое,  виденное  (при  свете   звезд   и
карманного фонаря) в прериях Северной Америки - широту и долготу  смотри  по
дневнику. Genus <Род (лат.)> неизвестен; а потому по воле автора открытия  и
в силу того счастливого  обстоятельства,  что  оное  открытие  было  сделано
вечером,   получает   наименование   Vesper-tilio   horribilis    americanus
<Страшилище вечернее американское  (лат.).>.  Размеры  (по  оценке  глаз)  -
громаднейшие: длина - одиннадцать  футов,  высота  -  шесть  футов.  Посадка
головы - прямая; ноздри - расширенные; глаза  -  выразительные  и  свирепые;
зубы - зазубренные и многочисленные; хвост  -  горизонтальный,  колышущийся,
близкий к кошачьему; лапы - большие, волосатые; когти - длинные,  изогнутые,
опасные; уши -  незаметные;  рога  -  удлиненные,  расходящиеся  и  грозные;
окраска  -  пепельно-свинцовая,  в  рыжих  подпалинах;   голос   -   зычный,
воинственный и  устрашающий;  повадка  -  стадная,  плотоядная,  свирепая  и
бесстрашная...".
   - Вот оно! - воскликнул Овид. - Вот оно, животное, которое,  по-видимому,
станет оспаривать у льва его право называться царем зверей!
   - Я не все у вас поняла, доктор Батциус,  -  возразила  юная  насмешница,
знавшая маленькую слабость философа-натуралиста  и  часто  награждавшая  его
званием, которое так ласкало его слух, - но теперь я буду помнить,  что  это
очень опасно - уходить далеко  от  лагеря,  когда  по  прериям  рыщут  такие
чудовища.
   - Ты выразилась совершенно правильно: "рыщут"!  -  подхватил  натуралист,
придвинувшись     к     пей     поближе     и      снизив      голос      до
снисходительно-конфиденциального  шепота,   отчего   его   слова   приобрели
значительность, какую он не намеревался в них вложить.  -  Никогда  еще  моя
нервная система не подвергалась такому суровому испытанию;  признаюсь,  было
мгновение, когда fortiter in re <В  действительности  неустрашимый  (лат.).>
содрогнулся перед столь страшным врагом; но любовь к естествознанию  придала
мне бодрость, и я вышел победителем.
   - Вы говорите на каком-то особенном языке, - сказала  девушка,  сдерживая
смех. - Он так рознится с тем, какой в ходу у нас в Теннесси, что, право, не
знаю, уловила ли я смысл ваших слов. Если я не ошибаюсь, вы хотите  сказать,
что в ту минуту у вас было цыплячье сердце?
   -  Невежественная  метафора,  проникшая  в  язык  из-за  незнакомства   с
анатомией двуногих! Сердце у цыпленка соразмерно с его прочими  органами,  и
отряду куриных в естественных условиях  свойственна  отвага.  Эллен,  пойми,
добавил он с  торжественным  выражением  лица,  произведшим  впечатление  на
девушку, - я был преследуем, был гоним, мне грозила опасность, которую я  не
удостаиваю упоминания... Но что это?!
   Эллен вздрогнула, потому что собеседник говорил так  убежденно,  с  такой
простодушной  откровенностью,  что  при  всей  игривости  ума  она  невольно
поверила его словам. Посмотрев, куда  указывал  доктор,  она  в  самом  деле
увидела несущегося по прерии зверя, который быстро  и  неуклонно  надвигался
прямо на них. Еще не совсем рассвело, и нельзя было различить его статей, но
то, что можно было разглядеть, позволяло вообразить в нем свирепого хищника.
   - Это он! Он! - закричал доктор, инстинктивно потянувшись опять за своими
таблицами, между тем как его ноги выбивали дробь в отчаянном усилии  устоять
на месте. - Теперь, Эллен, раз уж  судьба  дает  мне  возможность  исправить
ошибки, сделанные  при  свете  звезд...  Смотри,  пепельно-свинцовый..,  без
ушей.., рога огромнейшие!
   Голос его осекся, руки опустились при раздавшемся реве или  скорее  рыке,
достаточно грозном, чтобы устрашить  и  более  храброго  человека,  чем  наш
натуралист Крики животного странными каденциями  раскатились  по  прерии,  и
затем наступила глубокая, торжественная тишина, которую вдруг нарушил  взрыв
безудержного девичьего смеха -  звук  куда  более  мелодический.  Между  тем
натуралист стоял как истукан и  без  ученых  комментариев,  безоговорочно  и
беспрепятственно позволял рослому  ослу,  от  которого  он  уже  не  пытался
оградиться своим хваленым фонарем, обнюхивать его особу.
   - Да это же ваш собственный осел! - воскликнула Эллен, как только  смогла
перевести дух и заговорить. - Ваш терпеливый труженик!
   Доктор пялил глаза на зверя и на насмешницу, на насмешницу  и  на  зверя,
совсем онемев от изумления.
   - Вы не узнаете животное, столько лет работавшее  на  вас?  -  со  смехом
продолжала девушка. - А ведь я тысячу раз слышала, как вы говорили, что  оно
верой и правдой несло свою службу и что вы его любите, как брата!
   - Asinus domesticus <Осел домашний (лат.).>, - выговорил  доктор,  жадно,
как после удушья, глотая  воздух.  -  Род  сомнению  не  подвергается;  и  я
утверждаю и буду утверждать, что это животное не принадлежит  к  виду  Equus
<Лошадь (лат.).>. Да, Эллен, перед нами бесспорно  мой  Азинус;  но  это  не
веспертилио, открытый мною в прерии! Совсем другое  животное,  уверяю  тебя,
милая девушка,  характеризуемое  совершенно  отличными  признаками  по  всем
важным частностям. Тот -  плотоядный,  -  продолжал  он,  водя  взглядом  по
раскрытой странице, - а этот травоядный. Там: повадка -  свирепая,  опасная;
здесь: повадка - терпеливая, воздержанная. Там: уши - незаметные; здесь: уши
-  вытянутые;  там:  рога  -  расходящиеся  и  так  далее,  здесь:  рога   -
отсутствуют.
   Он осекся, так как Эллен опять разразилась смехом, и это заставило его до
некоторой степени опомниться.
   - Образ веспертилио запечатлелся на моей  сетчатке,  -  заметил,  как  бы
оправдываясь, незадачливый исследователь тайн природы, - и  я,  как  это  ни
глупо, принял своего верного друга за то чудовище. Впрочем,  я  и  сейчас  в
недоумении, каким образом Азинус оказался бегающим на воле!
   Эллен наконец смогла рассказать о набеге и его последствиях. С  точностью
очевидца,  которая  в  менее  простодушном  слушателе   могла   бы   вызвать
основательные подозрения, девушка описала, как животные вырвались из  лагеря
и разбежались стремглав по равнине. Не позволяя себе высказать это напрямик,
она все же дала понять натуралисту, что он скорее всего обознался  и  принял
испуганный табун за диких зверей. Свой  рассказ  она  закончила  жалобой  об
утрате лошадей и вполне естественными сожалениями о том, в какое беспомощное
положение эта утрата поставила семью. Натуралист слушал в  немом  изумлении,
ни разу не перебив рассказчицу и ни единым возгласом не выдав своих  чувств.
Девушка, однако, приметила, что, пока она рассказывала,  важнейшая  страница
была выдрана из записей судорожным жестом, показавшим, что их автор в то  же
мгновение расстался с обольстительной иллюзией. С этой минуты никто  в  мире
больше не слыхал о Vespertilio horriblis americanus,  и  для  естествознания
оказалось безвозвратно потерянным важное звено  в  цепи  развития  животного
мира, которая, как говорят, связует  землю  с  небом  и  в  которой  человек
мыслится столь близким сородичем обезьяны.
   Когда доктор Бат узнал,  при  каких  обстоятельствах  в  лагерь  проникли
грабители, его сразу встревожило  совсем  другое.  Он  отдал  на  сохранение
Ишмаэлу увесистые фолианты и несколько ящиков, набитых образцами растений  и
останками животных. И в его проницательном уме тотчас  же  вспыхнула  мысль,
что такие хитрые воры, как сиу, никак не упустили бы случая  овладеть  столь
бесценным сокровищем. Сколько Эллен ни уверяла  его  в  обратном,  ничто  не
могло унять его  тревогу,  и  они  разошлись,  он  -  спеша  успокоить  свои
подозрения и страхи, она - проскользнуть  так  же  быстро  и  бесшумно,  как
раньше прошла мимо него, в одинокий и тихий шатер.

Глава 7

   Куда девалась половина свиты?
   Их было сто, а стало пятьдесят!
   Шекспир, "Король Лир"

   Уже совсем рассвело над бесконечной ширью прерии, когда  Овид  вступил  в
лагерь. Его неожиданное  появление  и  громкие  вопли  из-за  предполагаемой
утраты сразу разбудили  сонливую  семью  скваттера.  Ишмаэл  с  сыновьями  и
угрюмый брат его жены поспешили  встать  и  при  свете  солнца,  теперь  уже
достаточном, постепенно установили истинные размеры своих потерь.
   Ишмаэл,  крепко   стиснув   зубы,   обвел   взглядом   свои   неподвижные
перегруженные фургоны, поглядел на растерянных девочек, беспомощно  жавшихся
к матери, сердитой и подавленной, и вышел  в  открытое  поле,  как  будто  в
лагере ему стало душно. За ним последовали сыновья, стараясь в  мрачных  его
глазах прочитать указание, что им делать дальше. Все  в  глубоком  и  хмуром
молчании поднялись  на  гребень  ближнего  холма,  откуда  открывался  почти
безграничный вид на голую равнину.  Ничего  они  там  не  увидели  -  только
одинокого  бизона  вдали,  уныло  пощипывающего  скудную  жухлую  траву,   а
неподалеку -  докторского  осла,  который,  очутившись  на  свободе,  спешил
усладиться более обильной, чем обычно, трапезой.
   - Вот вам! Оставили,  мерзавцы,  смеха  ради  одну  животину,  -  сказал,
поглядев на осла, Ишмаэл, - да и то самую никчемную.  Трудная  здесь  земля,
молодцы, не для пахоты, а все-таки придется добывать тут пищу на два десятка
голодных ртов!
   - В таком месте больше толку от ружья, чем от мотыги, - возразил  старший
сын и с презрением пнул ногой твердую, иссохшую почву. - В этой земле  пусть
ковыряется тот, кто привык есть на обед  не  кукурузную  кашу,  а  нищенские
бобы. Пошли ворону облететь округу - наплачется она, пока что-нибудь сыщет.
   - Как по-твоему, траппер, - молвил отец,  показывая,  какой  слабый  след
оставил на твердой  земле  его  здоровенный  каблук,  и  рассмеялся  злым  и
страшным смехом, - выберет себе такую  землю  человек,  который  никогда  не
утруждал писцов выправлением купчих?
   - В лощинах земля тучней, - был спокойный ответ старика, -  а  ты,  чтобы
добраться до этого голого места, прошел миллионы акров, где тот,  кто  любит
возделывать землю, может собирать зерно бушелями взамен  посеянных  пинт,  и
вовсе не ценою слишком уж тяжелого труда. Если ты пришел  искать  земли,  ты
забрел миль на триста дальше, чем нужно, или на добрую тысячу  не  дошел  до
места.
   - Значит, там, у второго моря, можно выбрать  землю  получше?  -  спросил
скваттер, указывая в сторону Тихого океана.
   - Можно. Я там видел все, - отвечал старик. Он уткнул ружье  в  землю  и,
опершись на его ствол, казалось, с печальной отрадой вспоминал  былое.  -  Я
видел воды обоих морей! У одного я родился и рос, пока не стал пареньком вот
как этот увалень. С дней моей  молодости  Америка  сильно  выросла,  друзья.
Стала огромной страной - больше, чем весь мир, каким он мне когда-то мнился.
Около семи десятков лет я  прожил  в  Йорке  -  в  провинции  и  штате.  Ты,
наверное, бывал в Йорке?
   - Нет, не бывал я, в города не наведываюсь, но я часто  слышал  о  месте,
которое ты назвал. Это, как я понимаю, широкая вырубка.
   - Широкая! Слишком широкая. Там самую землю  покорежили  топорами.  Такие
холмы, такие охотничьи угодья - и я увидел,  как  их  без  зазрения  совести
стали оголять от деревьев, от божьих даров! Я все медлил, пока стук  топоров
не стал заглушать лай моих собак, и тогда подался на запад,  ища  тишины.  Я
проделал горестный путь. Да,  горестно  было  идти  сквозь  вырубаемый  лес,
неделю  за  неделей  дышать,  как  мне  довелось,  тяжелым  воздухом  дымных
расчисток! Далекая это сторона, штат Йорк, как посмотришь отсюда!
   - Он лежит, как я понимаю, у той окраины старого Кентукки; хотя, на каком
это расстоянии, я никогда не знал.
   - Чайка отмахает по воздуху тысячу миль, пока увидит восточное  море.  Но
для охотника это не такой уж тяжелый  переход,  если  путь  лежит  тенистыми
лесами, где вволю дичи! Было время, когда я в одну и ту же осень  выслеживал
оленя в горах Делавара и Гудзона и брал бобра на заводях Верхних озер. Но  в
те дни у меня был верный и быстрый глаз, а в беге  я  был  легок,  что  твой
лось! Мать Гектора, - он ласково глянул на старого пса, прикорнувшего у  его
ног, - была тогда щенком и так и норовила  броситься  на  дичь,  едва  учует
запах. Ох и выпало мне с пей хлопот!
   - Твоя гончая, дед, стара. Пристрелить ее -  самое  было  бы  милосердное
дело.
   - Собака похожа на своего хозяина, - ответил траппер, как будто пропустив
мимо ушей жестокий совет. - Ей придет пора  умереть,  когда  она  больше  не
сможет помогать ему в охоте, и никак не раньше. На мой взгляд, в  мире  есть
для всего свой порядок. Не самый  быстроногий  из  оленей  всегда  уйдет  от
собаки, и не самая большая рука держит ружье  тверже  всякой  другой.  Люди,
взгляните вокруг: что скажут янки-лесорубы, когда расчистят себе  дорогу  от
восточного моря до  западного  и  найдут,  что  рука,  которая  может  одним
мановением все смести, уже сама  оголила  здесь  землю,  подражая  им  в  их
страсти к разрушению. Они повернут вспять по своей  же  тропе,  как  лисица,
когда хочет уйти от погони; и тогда мерзкий запах собственного следа покажет
им, как они были безумны, сводя леса. Впрочем, такие мысли легко возникают у
того, кто восемьдесят зим наблюдал людское безумие, - но разве они образумят
молодца, еще склонного к мирским утехам? Вам, однако, надо  поспешить,  если
вы не хотите изведать на себе всю ловкость и злобу темнолицых индейцев.  Они
считают себя законными владельцами края и редко оставляют белому что-нибудь,
кроме его шкуры, которой он так похваляется, если смогут нанести ему  ущерб.
Если смогут! Пожелать-то они всегда пожелают!
   - Старик, - строго спросил Ишмаэл, - к какому ты принадлежишь народу?  По
языку и по лицу ты белый, а между тем сердцем ты, похоже, с краснокожими.
   - Для меня что один, что другой -  разница  невелика.  Племя,  которое  я
любил всех больше, развеяно по земле, как песок сухого  русла  под  натиском
осенних ураганов; а жизнь слишком  коротка,  чтобы  наново  приноровиться  к
людям чуждого уклада и обычая, как некогда  я  свыкался  с  племенем,  среди
которого прожил немало лет. Тем  не  менее  я  человек  без  всякой  примеси
индейской крови, и воинским долгом  я  связан  с  народом  Штатов.  Впрочем,
теперь, когда у Штатов есть и войска ополчения, и военные  корабли,  им  нет
нужды в одиночном ружье старика на девятом десятке.
   - Раз ты не отказываешься от своих соплеменников, я спрошу напрямик:  где
сиу, которые угнали мой скот?
   - Где стадо буйволов, которое не далее как прошлым утром пантера гнала по
этой равнине? Трудно сказать...
   - Друг! - перебил его доктор, который до сих пор внимательно  слушал,  но
тут нашел необходимым вмешаться в разговор. -  Для  меня  огорчительно,  что
венатор, или, иначе,  охотник,  столь  опытный  и  наблюдательный,  как  вы,
повторяет распространенную ошибку, порожденную невежеством.  Названное  вами
животное принадлежит в действительности к виду Bos ferus или Bos  sylvestris
  как  счастливо  назвали  его
поэты, - вид совершенно отличный от обыкновенного Bubulus <Буйвол  (лат.).>,
хотя  и  родственный  ему  Слово  "бизон"  здесь  более  уместно,  и  я  вас
настоятельно прошу его и  применять,  когда  в  дальнейшем  вам  понадобится
обозначить особь этого вида.
   - Бизон или буйвол - не все ли равно? Тварь остается та  же,  как  ее  ни
называй, и...
   - Позвольте, уважаемый венатор: классификация есть  душа  естествознания,
ибо каждое животное  или  растение  непременно  характеризуют  присущие  ему
видовые особенности, каковые и обозначаются всегда в его наименовании...
   - Друг, - сказал траппер немного вызывающе, - разве  хвост  бобра  станет
невкусным, если вы  бобра  назовете  норкой?  И  разве  волчатина  покажется
вкусней оттого, что какой-нибудь книжник назовет ее олениной?
   Так как вопросы ставились вполне серьезно и с  некоторой  запальчивостью,
между двумя знатоками природы, из коих один был чистым практиком,  а  другой
горячо привержен теории, мог бы разгореться  жаркий  спор,  если  бы  Ишмаэл
своевременно не положил ему конец, напомнив о предмете более важном для него
в тот час.
   - О