ед глазами у него  появилась  заросшая  кустарником  полоска  перед
жилищем Натти, пыл юноши  и  вовсе  охладился,  хотя  тело  его  от  быстрых
движений сильно разгорячилось. Вполне возможно, что тот самый довод, которым
руководствовалась в своем поведении мисс  Темпл,  пришел  в  голову  и  ему,
человеку образованному и воспитанному. И если так, то весьма  вероятно,  что
Элизабет не только не упала, а, напротив, лишь возвысилась в его глазах.
   Эдвардс поднял весла над головой, и  лодка,  подлетев  к  самому  берегу,
закачалась на волнах, которые она же всколыхнула.  Молодой  человек,  бросив
предварительно  осторожный  и  пытливый  взгляд  вокруг,  приложил  к  губам
небольшой свисток и извлек из него долгий,  пронзительный  звук,  отдавшийся
эхом в горах по ту сторону хижины. Собаки Натти, выскочив  из  своей  будки,
сделанной из коры, подняли жалобный вой и принялись прыгать как безумные  на
крепко державших их ремнях оленьей кожи.
   - Тише, Гектор, успокойся, - проговорил Эдвардс, издав  вторичный  свист,
еще более резкий, чем первый.
   Но ответа и на этот раз не последовало. Собаки же, узнав голос Оливера  и
убедившись, что пришел не чужой, вернулись в конуру.
   Эдвардс подогнал лодку к берегу, спрыгнул на землю и, взойдя на пригорок,
приблизился к двери хижины, быстро открыл запоры и вошел, притворив за собой
дверь.
   Вокруг царила полная тишина, как  будто  в  этом  уединенном,  месте  еще
никогда не ступала нога человека; лишь из поселка за  озером  доносились  не
смолкая приглушенные удары молотков.
   Прошло с четверть часа, и юноша вновь появился на пороге. Он запер  дверь
и ласково окликнул собак. Те  тотчас  вышли  на  звук  хорошо  знакомого  им
голоса. Подруга Гектора бросилась к Эдвардсу, визжа и лая,  словно  умоляла,
чтобы ее сняли с привязи, но старый Гектор вдруг потянул носом, принюхиваясь
к воздуху, и завыл протяжно и громко, так, что его  можно  было  слышать  за
милю.
   - Что ты там почуял, лесной бродяга? -  проговорил  Эдвардс.  -  Если  то
зверь, то зверь смелый, раз так близко подошел к жилью, а если  человек,  то
дерзкий.
   Эдвардс перепрыгнул через ствол сосны, когда-то свалившейся возле хижины,
спустился с пригорка, защищавшего  хижину  от  ветров  с  южной  стороны,  и
увидел, как угловатая фигура Хайрема Дулитла мелькнула и тут  же  исчезла  в
кустах с невероятным для этого джентльмена проворством.
   "Что нужно здесь  этому  человеку?  -  пробормотал  про  себя  Оливер.  -
Вероятно, это просто любопытство, которым так одержимы здешние жители. Но  я
буду начеку, если собакам вдруг понравится его богомерзкая физиономия и  они
дадут ему пройти".
   Юноша вернулся к двери и запер ее  еще  тщательнее,  продев  через  скобу
цепочку и закрепив ее замком.
   "Этот крючкотвор как никто  другой  обязан  знать,  что  закон  запрещает
врываться в чужой дом!" И, вернувшись к  озеру,  Эдвардс  спустил  лодку  на
воду, взялся за весла и поплыл обратно.
   На озере было известно  несколько  мест,  где  особенно  хорошо  ловились
окуни. Одно из них находилось как раз напротив хижины  охотника,  а  другое,
где окуней было еще больше, - в полутора милях от первого, под навесом скалы
и на том же краю озера. Оливер Эдвардс повел свой ялик к первому месту  и  с
минуту сидел, подняв весла: он колебался, не зная, остаться ли  здесь  и  не
спускать глаз с двери хижины или же ехать дальше, туда, где улов обещал быть
богаче. Но тут он заметил на воде светлую пирогу и  в  ней  двоих  людей,  в
которых немедленно узнал могиканина и Кожаного  Чулка.  Это  решило  вопрос.
Через несколько минут юноша присоединился к своим  друзьям,  занятым  рыбной
ловлей, и тотчас привязал свой ялик к пироге индейца.
   Оба старика приветливо кивнули юноше, но не прервали своего занятия и  не
переменили позы. Оливер так же  молча  насадил  наживку  на  свой  крючок  и
забросил удочку.
   Ты заходил в наш вигвам, сынок? - спросил Натти.
   - Да, там все спокойно, только вот сквайр  Дулитл  рыщет  неподалеку.  Но
ничего, дверь я запер крепко, и к тому же  он  слишком  большой  трус  и  не
решится подойти к собакам.
   - Об этом человеке мало можно сказать хорошего,  -  промолвил  Натти;  он
вытянул окуня и вновь насадил наживку на крючок. - Ему  до  страсти  хочется
сунуть нос в мой дом. Всякий раз, как встретимся, он чуть ли не прямо просит
меня об этом. Но я отвожу разговор в сторону, и мистер Дулитл с чем  был,  с
тем и остается.  Видно,  слишком  много  развелось  законов,  коли  поручают
толковать их таким вот людишкам, вроде Хайрема.
   - Боюсь, что он не столько глупец, сколько плут, - заметил Эдвардс, -  Он
вертит этим простаком  шерифом,  как  ему  вздумается.  Дерзкое  любопытство
наглеца может принести нам неприятности.
   -  Коли  он  будет  уж  очень  часто  слоняться  возле  моей  хижины,   я
просто-напросто пристрелю его, - спокойно заявил Кожаный Чулок.
   - Нет, Натти, закон есть закон, его нарушать нельзя. Иначе ты попадешь  в
беду, и это будет тяжким горем для всех нас.
   - Правда, сынок? - воскликнул охотник и взглянул на юношу дружелюбно и  с
явным интересом. - В тебе, мой мальчик, течет настоящая, горячая кровь. И  я
готов сказать это в лицо судье Темплу и любому другому судье на  свете.  Как
ты полагаешь, Джон, верно я говорю,  что  Оливер  надежный  друг,  своих  не
предаст?
   - Он делавар и мой брат, - ответил могиканин. - Молодой Орел отважен,  он
станет вождем. И никакой беды не произойдет.
   - Ну хорошо, хорошо, - прервал их юноша несколько нетерпеливо. - Не будем
больше говорить об  этом,  друзья  мои.  Если  даже  я  и  не  обладаю  теми
достоинствами, которыми наделило меня ваше пристрастное  ко  мне  отношение,
можете быть уверены, что я с вами на всю жизнь, и в беде и в удаче.
   Старики умолкли: как видно, они привыкли повиноваться юноше.
   Некоторое время все трое молчали, занятые каждый своей удочкой.
   - Какое нынче прекрасное, гладкое озеро! - сказал  наконец  Эдвардс,  как
видно, лишь для того, чтобы нарушить молчание: он чувствовал, что именно ему
надо возобновить разговор. - Доводилось ли тебе,  Натти,  когда-либо  видеть
его таким спокойным и безмятежным?
   - Я знаю воды Отсего вот уже сорок пять лет, - ответил Кожаный Чулок, - и
могу сказать, что во всей стране не сыщешь  более  чистых  ручьев  и  лучшей
рыбы, чем здесь. Когда-то здесь не было хозяев, да-да! И  как  же  привольно
жилось тогда Натти Бампо! Дичи было сколько душе угодно. И никто не  посягал
на эту землю, никого здесь, кроме меня,  и  не  было,  разве  что  иной  раз
пройдет через горы отряд  охотников-делаваров  или  проберется  сквозь  чащу
разбойник-ирокез с ружьем. Там, в долине, к западу отсюда, обосновались  два
или три француза  -  они  женились  на  индейских  женщинах,  -  еще  иногда
приезжали из Вишневой долины шотландцы и ирландцы, одалживали у меня  пирогу
половить окуней или форель. И никто меня не трогал, уж такая была благодать!
Да еще Джон заходил. Джон знает, как было здесь в те времена.
   Могиканин повернул голову  и,  сделав  свой  обычный  выразительный  жест
рукой, обозначавший у него согласие, ответил на делаварском наречии:
   - Земля эта принадлежала моему  народу.  На  совете  вождей  мы  порешили
отдать ее моему брату, Пожирателю Огня. А то, что отдают делавары, то отдано
навечно, как вечно течет вода. На совете  и  Соколиный  Глаз  курил  трубку,
потому что мы любили его.
   - Нет, нет, Джон, - сказал Натти, - я не был  вождем,  по  этой  части  я
ничего не смыслю, да и кожа у меня белая. Но охотиться в здешних краях  было
славно, мой мальчик, и так оно осталось бы и по ею  пору,  кабы  не  толстый
карман Мармадьюка Темпла да кривые пути закона.
   - Но, я думаю, грустно было бродить в горах всегда одному и в одиночестве
бороздить  воды  этого  прекрасного  озера,  -  проговорил  Эдвардс,  обводя
взглядом берега  и  сверкающие  золотым  колосом  поля,  то  здесь,  то  там
оживлявшие поросшие лесами холмы. - Разве не  тосковал  ты  здесь,  не  имея
поблизости никого,  с  кем  можно  было  бы  перекинуться  словом,  рассеять
печаль?
   - Нет, я не томился одиночеством, ведь я уже сказал,  -  ответил  Кожаный
Чулок. - Когда деревья начинали покрываться листвой и с  озера  сходил  лед,
здесь было как в раю. Я пятьдесят три года хожу  по  этим  лесам,  и  больше
сорока лет живу в них, и за всю свою жизнь нашел лишь  одно  место,  которое
пришлось мне еще больше по душе, да и то только для глаза, а не для охоты  и
рыбной ловли.
   Где же оно? - спросил Эдвардс.
   - Да где же, как не в горах  Кэтскилл!  Я  туда,  бывало,  поднимался  за
шкурами волков и медведей. А однажды  получил  заказ  сделать  чучело  дикой
кошки, так что мне приходилось там бывать. И есть в тех  горах  одно  место,
куда я забирался, когда мне хотелось поглядеть на широкий божий мир,  и,  уж
поверьте, это стоило затраченных трудов, изодранных мокасин и  расцарапанных
коленей! Ты ведь знаешь, что такое горы Кэтскилл, ты должен  был  видеть  их
слева от себя, когда плыл сюда по реке из Нью-Йорка. Они совсем голубые, как
само небо, а над их верхушками плывут облака - ну вот  как  плывет  дым  над
головой индейского вождя, когда он курит трубку у Костра  Совета.  Так  вот,
есть там Высокий Утес и Круглая Скала, они возвышаются над всеми  остальными
горами и стоят, словно отец и мать среди своих детей. Но то место, о котором
я хочу рассказать, ближе к реке, на верхушке горы, что стоит чуть поодаль от
остальных. Высотой она футов в пятьдесят, но вся из уступов, и, когда стоишь
наверху, думается, ничего не стоит спрыгнуть с нее, будто она и  не  так  уж
высока.
   - И что же ты видел оттуда? - снова спросил Эдвардс.
   - Все, все мироздания, мой мальчик, - сказал Натти, опустив конец  удочки
в воду и обведя рукой широкий круг. - Я стоял там в тот  день,  когда  Воган
сжигал "Сопус". Я видел, как по Гудзону шли суда, видел так же ясно, как вон
ту барку на Саскуиханне, хотя они были от меня на расстоянии в двадцать  раз
большем, чем эта барка от нас. Реку было видно  на  семьдесят  миль,  сверху
казалось, что это вьется узкая стружка, а ведь  ширина  реки  добрых  восемь
миль. Я видел холмы на  землях  Хэмпшира,  гористые  берега  Гудзона  -  все
созданное творцом и все сделанное  руками  человека,  все  видел,  насколько
хватало глаз, а глаз у меня зоркий, ты  знаешь,  как  прозвали  меня  за  то
индейцы. Я часто различал место, где стоит  Олбани,  а  в  тот  день,  когда
королевские войска сжигали "Сопус", мне чудилось, что дым оттуда доходит  до
меня и я слышу вопли женщин.
   - Я думаю, стоит труда забраться на такую высоту, если оттуда открывается
столь великолепная картина.
   - Да, если человеку может доставить радость видеть  с  высоты  в  полмилю
дома и фермы где-то внизу, и реки, словно ленты, и высокие холмы,  кажущиеся
стогами сена, то советую ему побывать там. Такое зрелище - отрада для  глаз,
могу это смело сказать. Когда я впервые поселился в здешних лесах,  на  меня
иной раз нападала тоска, мне было одиноко.  И  вот  тогда  я  поднимался  на
Кэтскилл и по несколько  дней  проводил  на  той  вершине,  все  смотрел  на
человеческую жизнь. Но вот уже много лет, как меня не тяготит одиночество, и
я стал слишком стар, чтобы карабкаться по крутым утесам. А вот за  две  мили
от этой самой горы есть местечко, где я стал частенько бывать  за  последнее
время, и там  мне  нравится  еще  больше,  чем  в  горах.  Там  все  поросло
деревьями, и как-то там приветливее.
   - Где же это? - спросил Эдвардс, в  ком  бесхитростный  рассказ  охотника
пробудил живейший интерес.
   - В горах есть водопад. Потоки вод двух маленьких озер, лежащих почти что
рядом, вырываются из своих границ и несутся по  скалам  в  долину.  Они  так
сильны, что могли бы вращать мельничные колеса, если бы в такой  глуши  была
надобность в столь бесполезном устройстве, но та рука,  что  сотворила  этот
Прыжок Воды, здесь не поставила мельницы. Поток течет,  петляя  и  извиваясь
среди камней, сначала так медленно, что в нем вполне может плавать форель, а
потом устремляется вниз, словно зверь,  делающий  разбег  перед  прыжком,  и
мчится до того места, где гора  раздваивается,  как  копыто  оленя,  и  вода
низвергается в эту каменную трещину. Первый порог  высотой  в  двести  футов
вода летит, как снежный ураган, пока не коснется каменной площадки шириной в
пятьдесят футов. Тут она скапливается, чтобы снова  ринуться  на  сто  футов
вниз, прыгая с уступа на  уступ,  изворачиваясь  то  туда,  то  сюда,  будто
стремится вырваться из каменной трещины, и так до тех пор, пока не выйдет  в
долину.
   - Я никогда не слышал об этом водопаде, в книгах он не упоминается.
   - Я сроду не прочел ни единой книги, - сказал  Кожаный  Чулок.  -  И  как
может человек, всю жизнь проведя в городах да школах, знать хоть  что-нибудь
о чудесах лесного края? Нет, мой мальчик, в книгах ты ничего не вычитаешь об
этом ручейке, но он играет в горах от самого сотворения мира, а из белых его
видели человек десять, не больше. Гора окружает водопад как  бы  полукруглой
каменной стеной. Помню, я сидел внизу, у первого порога, и, когда мои собаки
вбежали в пещеры, которые находятся за падающей водяной стеной, они  на  вид
были не больше кроликов. Мне думается, лучшего места в лесах не сыщешь.
   - А куда течет вода дальше? В каком направлении? Быть может,  она  служит
притоком Делавара?
   - Не пойму что-то, - сказал Натти.
   - Она впадает в Делавар?
   - Нет-нет, она вливается в старый Гудзон. И весело же она бежит, удирая с
горы! Я долгими часами сидел на уступе скалы, и смотрел, как проносится мимо
меня водяная пена, и думал: вот скоро она снова станет водой и, рожденная  в
глуши, окажется под днищем судна, смешавшись с солеными волнами моря.  Когда
человек остается вот так один на один с природой, его  охватывает  раздумье.
Смотришь и видишь прямо перед собой долину к востоку от Высокого  Пика,  где
на тысячи акров протянулись леса, они и в глубоких ущельях и по склонам гор;
осенью все это сверкает, как десять тысяч радуг!
   - Ого, да ты весьма красноречив, Кожаный Чулок! - воскликнул Оливер.
   - Не пойму что-то, - снова сказал Натти.
   - Я  хочу  сказать,  что  воспоминания  разгорячили  твою  кровь,  старый
дружище. Когда ты был там в последний раз? Наверное, уже давно?
   Охотник не ответил. Он наклонился к воде и некоторое время  прислушивался
к чему-то затаив дыхание. Наконец он поднял голову и сказал:
   - Не привяжи я сам моих псов, своими собственными руками, да еще на новую
привязь из крепкой оленьей кожи, я бы поклялся, что в  горах  раздается  лай
моего Гектора.
   - Нет, этого не может быть, - сказал Эдвардс. - Я всего час  назад  видел
его на привязи в конуре.
   Теперь и могиканин начал прислушиваться.  Эдвардс,  как  ни  напрягал  он
слух, не слышал ничего, кроме мычания  стад  на  склонах  западных  гор.  Он
взглянул на обоих стариков: Натти приложил руку к уху рупором,  а  могиканин
весь  подался  вперед  и  держал  руку  на  уровне  лица,  выставив   вперед
указательный палец, - он  давал  этим  сигнал  к  вниманию.  Эдвардс  громко
рассмеялся над тем, как усердно прислушиваются охотники к  воображаемым,  по
его мнению, звукам.
   - Смейся, коли тебе угодно, - проговорил Кожаный Чулок, - но  собаки  мои
спущены с привязи и охотятся за оленем. Тут я не могу ошибиться. Вот уж чего
бы мне не хотелось! Не то чтобы я боялся закона, нет, но олень  сейчас  тощ,
глупые псы только попусту изведутся. Ну, слышишь ты наконец лай собак?
   Эдвардс вздрогнул: в ушах у него действительно раздался  лай.  Сперва  он
доносился глухо, потом послышалось разноголосое эхо, когда собаки  пробегали
через скалы, и затем уж оглушительный лай, разнесшийся  по  всему  лесистому
берегу. Все эти переходы  одних  звуков  в  другие  произошли  мгновенно,  и
Эдвардс, вглядываясь в берег, почти тут же заметил, что в одном месте  сучья
ольхи и дерена раздвинулись, из зарослей выскочил олень и сразу же  бросился
в воду. Снова раздался собачий лай, и  сквозь  кусты  промчались  Гектор  со
своей подругой, не останавливаясь,  прыгнули  в  воду  и  смело  поплыли  за
оленем, держа головы высоко над водой.

Глава 27

   Ему поможет бурная река
   Запутать след и остудить бока.
   Томсон,
   "Времена года"

   - Ну что, видите, я был прав! - воскликнул Натти. - Ветер донес до  собак
запах оленя, они не выдержали и сорвались с привязи.  Нет,  я  отучу  их  от
подобных проделок! Эти четвероногие негодяи, чего доброго, доведут  меня  до
беды. Эй вы, мошенники, сейчас же назад! Назад,  на  берег!  Ах,  чтоб  вам!
Назад, Гектор, не то погуляет моя плетка по твоей спине,  старый  разбойник!
Вот погоди, дай только до тебя добраться!
   Собаки узнали голос охотника. Покружив  немного  в  воде,  словно  им  не
хотелось отказаться от охоты, они вернулись на берег, где сразу же  залились
оглушительным лаем.
   Тем временем олень, подгоняемый страхом, продолжал плыть  и  уже  был  на
полпути к лодкам, когда вдруг увидел эту  новую  опасность.  Заслышав  голос
Натти, он на мгновение замер и, казалось, готов был кинуться назад и принять
бой  с  собаками,  но  охотники,  ловко  повернув   пирогу,   отрезали   ему
отступление. Олень бросился в сторону и поплыл к  середине  озера,  очевидно
намереваясь добраться до западного берега. Он проплыл мимо  рыбаков,  высоко
задрав морду, и перед  его  тонкой,  изогнутой  шеей,  словно  перед,  носом
галеры, пенилась и  бурлила  вода.  Кожаный  Чулок  вдруг  выказал  признаки
волнения.
   - А зверь хорош! - воскликнул он. - Рога-то  какие!  Всю  одежду  на  них
можно развесить. Погодите-ка, да ведь  теперь  июль,  со  следующего  месяца
начинается время охоты на оленей. Значит, мясо его должно быть уже вкусным.
   С этими словами Натти, не отдавая себе отчета в  своих  действиях,  начал
привязывать к веслу сплетенную из лыка веревку, служившую ему тросом.  Затем
он вскочил на ноги, закинул в воду этот импровизированный буй и крикнул:
   - Греби, Джон, гони вовсю! Глупый зверь будто нарочно искушает охотника!
   Индеец мгновенно открепил ялик Эдвардса  от  пироги,  которая  от  одного
взмаха гребка помчалась по воде, как метеор.
   - Опомнитесь, остановитесь! - кричал им вслед Эдвардс. -  Вы  забыли  про
закон, друзья мои! Ведь вас отлично видно из поселка, а судья  Темпл  твердо
решил привлекать к суду всех без разбора, кто вздумает охотиться на оленей в
неположенное время!
   Но предупреждение пришло слишком поздно. Пирога ушла далеко от  ялика,  и
оба старика, увлеченные охотой, уже не  слышали  Эдвардса.  Олень  находился
теперь всего ярдах в пятидесяти от своих преследователей.
   Он плыл  вперед,  отважно  рассекая  воду  своим  телом,  и  от  ужаса  и
напряжения громко  храпел,  а  пирога,  то  взлетая,  то  опускаясь,  словно
танцевала над ею же поднятыми волнами. Кожаный Чулок вскинул  ружье,  заново
зарядил его, но держался как-то неуверенно, очевидно еще  не  зная,  на  что
решиться.
   - Ну как, Джон, стрелять или нет? -  крикнул  он.  Правду  сказать,  даже
совестно палить в бедную бессловесную тварь, которая не  может  постоять  за
себя. Ну, вот что: раз уж мы на воде, надо  брать  его  по-другому.  Нагоняй
его, Джон, следи, куда он повернет. Схватить-то  его  ничего  не  стоит,  да
увертлив он, как змея.
   Могиканин усмехнулся самонадеянности своего друга,  но  по-прежнему  гнал
пирогу, заставляя ее скорее ловкостью, нежели силой  мчаться  с  невероятной
скоростью.
   - Олень поворачивает голову! - крикнул он вдруг. - Мечи копье.  Соколиный
Глаз!
   Натти никогда не выходил из  дому,  не  захватив  с  собой  всякого  рода
оружия, которое могло оказаться полезным на охоте.  С  ружьем  своим  он  не
расставался, а на пироге всегда находилось все необходимое для рыбной ловли,
включая решетку для топлива, даже когда Натти выезжал на озеро, только чтобы
поудить удочкой. Этой