ом, что я ранен и куда  я  поехал.  Не
проговорись, Натти, если любишь меня.
   - Можешь положиться на  Кожаного  Чулка,  -  выразительно  сказал  старый
охотник. - Он недаром прожил пятьдесят лет в лесах и  научился  от  индейцев
держать язык за зубами. - Можешь на меня положиться и не забудь про  индейца
Джона.
   - И еще одно, Натти, - продолжал юноша, не отпуская плеча кучера.  -  Как
только  вынут  дробину,  я  вернусь  и  принесу  четверть  оленя  к   нашему
рождественскому обеду...
   Он умолк на полуслове, заметив, что охотник многозначительно поднес палец
к губам. Затем Кожаный Чулок осторожно двинулся по краю дороги,  не  отрывая
взгляда от верхушки сосны.  Выбрав  удобное  место,  он  остановился,  взвел
курок, далеко отставил правую ногу, вытянул во всю длину левую руку и  начал
медленно  поднимать  ружье,  целясь  в  ствол  дерева.  Сидевшие  в   санях,
естественно, обратили взгляд в ту  же  сторону  и  вскоре  заметили  добычу,
соблазнившую Натти. На сухом сучке,  горизонтально  торчавшем  в  семидесяти
футах над землей, там, где начиналась крона, сидела птица,  которую  местные
жители  именовали  то  фазаном,  то  куропаткой.  Она   была   чуть   меньше
обыкновенной домашней курицы. Лай собак и голоса людей испугали  ее,  и  она
прижалась к стволу, отчаянно вытянув шею и задрав голову.  Как  только  дуло
оказалось точно направленным на  цель,  Натти  спустил  курок,  и  куропатка
камнем упала со своего высокого насеста, так что совсем зарылась в снег.
   - Лежать, зверюга! - прикрикнул Кожаный Чулок,  грозя  шомполом  Гектору,
который бросился было к подножию дерева. - Лежать, кому говорят!
   Собака повиновалась, и Натти начал быстро и аккуратно перезаряжать ружье.
Затем он поднял убитую птицу и показал ее остальным:  головка  была  начисто
срезана пулей.
   - Вот и лакомое блюдо старику на рождественский обед, - сказал охотник. -
Теперь я обойдусь без оленины, парень, а ты лучше поищи-ка индейца  Джона  -
его травки посильней всякого заморского снадобья. Как  по-вашему,  судья,  -
добавил он, снова показав на свою добычу, - можно ли дробовиком снять  птицу
с дерева, не взъерошив на ней ни перышка?
   Кожаный  Чулок  опять  засмеялся  своим   странным   беззвучным   смехом,
выражавшим веселое торжество  и  насмешку,  покачал  головой,  повернулся  и
углубился в лес  походкой,  которая  больше  всего  напоминала  неторопливую
рысцу. При каждом шаге его  ноги  чуть  сгибались  в  коленях,  а  все  тело
наклонялось вперед. Когда сани достигли  поворота  и  юноша  оглянулся,  ища
взглядом своего товарища, старик уже  почти  скрылся  за  деревьями;  собаки
трусили за ним,  изредка  нюхая  олений  след  так  равнодушно,  словно  они
инстинктивно понимали, что он им уже ни к чему. Сани  повернули,  и  Кожаный
Чулок исчез из виду.

Глава 2

   Кто мудр, тот для себя отыщет пристань
   Везде, где взор небес над ним сияет...
   Считай, что не король тебя отринул,
   А ты его.
   Шекспир,
   "Ричард III"

   Примерно за сто двадцать лет до  начала  нашего  повествования  прапрадед
Мармадьюка  Темпла  приехал  в  Пенсильванию   <Пенсильвания   -   один   из
американских штатов, названный так по имени Уильяма  Пенна  (1644  -  1718),
который был вынужден уехать из Англии, так  как  принадлежал  к  религиозной
секте квакеров.> вместе  со  славным  основателем  этой  колонии,  другом  и
единоверцем которого он был. Этот Мармадьюк - в  роду  Темплов  внушительное
имя Мармадьюк носили чуть ли не все мужчины - привез с  собой  в  край,  где
искали приюта гонимые и обездоленные, все свое большое богатство, нажитое  в
Старом Свете. Он стал хозяином многих тысяч безлюдных акров  и  благодетелем
несметного  количества  нахлебников  и  приживалов.  Все  почитали  его   за
благочестие, он занимал в колонии  немало  важных  постов  и  умер  накануне
разорения, о котором так и не узнал. Такова была судьба многих из  тех,  кто
привозил сюда большое состояние.
   Общественный вес переселенца обычно зависел от числа  его  белых  слуг  и
прихлебателей, а также от занимаемых им  должностей.  Если  судить  по  этим
признакам, предок нашего судьи был важной персоной.
   Однако теперь, обращаясь к истории первых лет существования этих колоний,
мы не можем не заметить  одну  любопытную  закономерность:  почти  все,  кто
приехал сюда богатыми, постепенно беднели,  а  зависевшие  от  них  бедняки,
наоборот, богатели. Изнеженный богач, не приспособленный к суровым  условиям
жизни, которая ждала его в совсем еще молодой стране, благодаря своим личным
качествам и образованию еще мог, хотя и с  трудом,  поддерживать  положение,
приличествовавшее его  рангу,  но,  когда  он  умирал,  его  избалованным  и
относительно  невежественным  отпрыскам  приходилось   уступать   первенство
энергичным, закаленным нуждой людям из низов. И в наши дни  это  явление  не
так уж редко, но  в  тихих  и  мирных  квакерских  колониях  Пенсильвании  и
Нью-Джерси именно оно определяло дальнейшую судьбу  высших  и  низших  слоев
общества.
   Потомки Мармадьюка не избежали удела тех, кто больше полагался на родовое
богатство, чем на собственные силы, и в третьем поколении они были уже почти
нищими - насколько  в  нашей  благодатной  стране  могут  быть  нищими  люди
честные, умные и умеренные в своих  привычках.  Но  теперь  та  же  семейная
гордость, которая, оправдывая самодовольное безделье,  довела  их  до  столь
плачевного положения, пробудила в них энергию и желание вернуть  утраченное,
сравняться с предками в общественном положении,  а  если  удастся,  то  и  в
богатстве.
   Первым начал вновь подниматься по  ступеням  общественной  лестницы  отец
судьи - нашего нового знакомого. Его успеху  немало  способствовала  удачная
женитьба  -  благодаря  приданому  жены  он  смог   дать   сыну   прекрасное
образование, которого мальчик не получил  бы  в  довольно  скверных  учебных
заведениях Пенсильвании, где в свое время учились и он сам и его отец.
   В дорогой школе, куда молодой Мармадьюк был теперь послан, он  подружился
с одним из своих сверстников. Эта дружба оказалась очень полезной для нашего
судьи и положила начало его дальнейшему преуспеянию.
   Эдвард Эффингем принадлежал к семье не только очень богатой, но и имевшей
большие связи при английском королевском дворе. Его родные, например, что  в
колониях было редкостью, считали торговлю унизительным для себя  занятием  и
покидали уединение частной жизни, только чтобы  заседать  в  законодательных
собраниях колонии или с оружием в руках выходить на ее защиту. Отец  Эдварда
с ранней юности посвятил себя военной  карьере.  Шестьдесят  лет  назад,  во
времена владычества Англии, продвинуться  по  службе  американскому  офицеру
было намного труднее, чем сейчас, и ждать производства  приходилось  гораздо
дольше. Проходили многие годы, прежде чем  такой  офицер  получал  под  свое
командование роту, и тогда он считал само  собой  разумеющимся,  что  мирные
труженики колонии должны относиться к нему с величайшим почтением.  Те  наши
читатели, кому приходилось бывать за  Ниагарой  <По  реке  Ниагаре  проходит
граница между США  в  Канадой.>  ,  несомненно,  замечали,  каким  уважением
пользуются  даже  в  далекой  Канаде  самые,  казалось  бы,   незначительные
представители королевской армии и какого они о себе высокого мнения. Не  так
давно ту же картину можно было наблюдать и у нас в Штатах,  хотя  теперь,  к
счастью, все это уже  в  прошлом.  И  никто  уже  не  носит  мундира,  кроме
добровольцев, откликнувшихся на  призыв  свободного  народа  <В  описываемую
эпоху в США не существовало  регулярной  армии.>.  Вот  почему,  когда  отец
Эдварда после сорока лет службы в армии вышел в отставку в чине  майора,  он
стал одним из виднейших граждан своей родной Нью-Йоркской  колонии.  Правда,
этому  немало  способствовало  и  его  весьма  значительное  состояние.   Он
пользовался репутацией храброго и находчивого  офицера,  и  ему,  по  обычаю
колоний, нередко доверялось командование самостоятельными отрядами,  на  что
он по своему чину, казалось бы, не имел права; а когда возраст заставил  его
подать  в  отставку,  он  отказался  от   пенсии   или   какого-либо   иного
вознаграждения за свою долгую службу.
   Военное министерство  предлагало  ему  различные  гражданские  посты,  не
только почетные, но и доходные, однако он со  свойственной  ему  благородной
независимостью не принял  ни  одного  из  них.  Вслед  за  этим  проявлением
патриотического бескорыстия старый воин и в  своей  частной  жизни  совершил
столь же великодушный поступок, может быть не слишком  осторожный,  но  зато
вполне соответствовавший его прямой, бесхитростной натуре.
   Эдвард был его единственным ребенком, и, когда  он  женился  на  девушке,
которую выбрал для него отец, тот передал ему все  свое  имущество:  деньги,
городской дом, поместье,  доходные  фермы  и  огромные  участки  девственных
лесов. Себе майор не оставил ничего, твердо зная, что сын с  радостью  будет
покоить его старость.  Когда  майор  Эффингем  отклонил  щедрые  предложения
военного министерства, многие решили, что рассудок его к старости ослабел: и
в самых  отдаленных  уголках  английских  владений  всегда  находятся  люди,
которые больше всего на свете ценят милости двора и правительства. Когда  же
он затем добровольно отказался от  всего  своего  состояния,  никто  уже  не
сомневался, что почтенный майор впал в детство. Вероятно, поэтому он  вскоре
утратил  свое  положение  в  обществе,  и  если  его  поступки   диктовались
стремлением  к  уединенной  жизни,  он  мог   теперь   беспрепятственно   ею
наслаждаться.
   Но как бы ни судил об этом свет, для самого майора и для Эдварда подобная
передача имущества представлялась самым естественным поступком: для  старика
отца богатство стало теперь только обузой, и он возлагал  заботу  о  нем  на
сына, потому что  тот  больше  подходил  для  этого  и  по  характеру  и  по
воспитанию. Младший Эффингем не был смущен ценностью дара, так  как  считал,
что отец избавляется таким образом от докучных хлопот, полностью сохраняя за
собой если не юридическое, то моральное право распоряжаться этими  деньгами.
Короче говоря, их взаимное доверие было так велико, что,  по  мнению  обоих,
они всего лишь переложили кошелек из одного кармана в другой.
   Вступив во владение фамильным состоянием, молодой человек  первым  долгом
отыскал друга своих школьных лет и предложил ему всю  помощь,  какая  только
была в его силах.
   Его предложение пришлось весьма кстати,  ибо  отец  Мармадьюка  незадолго
перед этим умер, и после раздела скромного наследства  молодой  пенсильванец
остался почти без средств к существованию. Мармадьюк  трезво  оценивал  свои
деловые  качества  и  видел  не  только  достоинства  Эдварда,  но   и   его
немногочисленные недостатки. Его друг был по  натуре  очень  доверчив  и  не
отличался предприимчивостью, хотя порой неожиданно совершал  необдуманные  и
опрометчивые поступки,  в  то  время  как  он  сам  был  очень  уравновешен,
проницателен и энергичен. Таким образом, их деловая связь могла послужить  к
обоюдной выгоде. Мармадьюк с радостью принял помощь Эдварда, и они без труда
договорились об условиях. На деньги мистера Эффингема в столице Пенсильвании
был основан торговый дом, единственным юридическим владельцем которого  стал
Темпл, хотя его друг негласно получал половину прибылей. Эдвард настаивал на
том, чтобы все это сохранялось в тайне по двум причинам: во-первых  (в  этом
он не признался своему другу), для гордого потомка  храбрых  солдат  занятие
коммерцией, даже через посредника, представлялось унизительным; а во-вторых,
о чем он откровенно сказал Мармадьюку, если бы их уговор стал  известен  его
отцу, тот никогда бы ему этого не простил. У старика были с  пенсильванскими
квакерами свои счеты.
   Дело в том, что майор Эффингем одно  время  служил  на  западной  границе
Пенсильвании,  которой  грозило  тогда  нападение  французов   и   индейцев,
заключивших  между  собой  военный  союз.  И  вот  миролюбие  пенсильванских
квакеров чуть не привело к тому, что и он и его  солдаты  едва  не  лишились
жизни, не говоря уже о славе. Это, с  точки  зрения  старого  солдата,  было
настоящим предательством: ведь он сражался,  чтобы  защитить  колонистов.  К
тому же он считал, что коварные и злобные враги не  оценят  их  христианской
кротости, а главное, не сомневался, что, отказывая  ему  в  помощи,  они  не
добьются мира, а только погубят его отряд. После  отчаянной  схватки  ему  с
горсткой солдат удалось уйти от безжалостных преследователей, но он до конца
своих дней не мог простить тех, кто оставил его одного в тяжелый  час,  хотя
только ради них он подвергался опасности. Напрасно ему доказывали, что не по
воле колонистов он был послан на их границу: это было сделано для их  блага,
утверждал майор, и "их религиозный долг повелевал им оказать ему помощь".
   Старый воин всегда недолюбливал квакеров  за  их  христианское  смирение.
Умеренность и здоровый, труд наделили колонистов огромной физической  силой,
но ветеран смотрел на их богатырские фигуры с  презрением:  какой  от  всего
этого толк, казалось, говорили его глаза, если голова у  них  забита  всяким
вздором? Он любил также повторять, что тщательное  соблюдение  внешних  форм
религии указывает на скудость веры. К  этому  можно  было  бы  добавить  еще
многое, но мы вовсе не собираемся тут разбирать, каким должен быть  истинный
христианин, а просто сообщаем читателю взгляды майора Эффингема.
   Вот  почему   Эдвард,   хорошо   зная,   как   относится   его   отец   к
колонистам-пенсильванцам, не решался сообщить ему  о  том,  что  заключил  с
одним из них деловое соглашение и что теперь их  благосостояние  зависит  от
честности какого-то квакера.
   Мы уже упоминали, что эмигрировавший в Америку прапрадед  Мармадьюка  был
близким другом Уильяма Пенна. Однако отец нашего героя женился  на  женщине,
не принадлежавшей к секте квакеров, и поэтому его сын  не  получил  обычного
для них религиозного воспитания. Тем не менее детство  Мармадьюка  прошло  в
обществе, где все, даже самые  будничные  дела  были  пронизаны  религиозным
духом, и это не могло не наложить отпечатка на его манеры  и  речь.  Правда,
позже, вступив в брак с женщиной, которой квакерство было совершенно  чуждо,
он во многом избавился  от  этих  привычек:  но  все  же  некоторые  из  них
сохранились у него до самой смерти, а в минуты душевного волнения он  обычно
начинал говорить библейским  языком  своей  юности.  Но  не  будем  забегать
вперед.
   Как бы то ни было, в  дни,  когда  Мармадьюк  стал  компаньоном  молодого
Эффингема, внешностью и манерами он  очень  походил  на  квакера,  и  Эдвард
опасался, что ему не удастся рассеять предубеждение своего отца. Поэтому  их
деловая связь сохранялась в глубокой  тайне  от  всех,  кого  она  прямо  не
касалась.
   В течение нескольких  лет  Мармадьюк  благодаря  своему  трезвому  уму  и
практической сметке очень успешно вел дела фирмы,  и  они  получали  большие
прибыли. Он, как мы уже упомянули, женился на той, кому впоследствии суждено
было стать матерью Элизабет, и друзья виделись все  чаще.  Мистер  Эффингем,
весьма довольный своим компаньоном, уже подумывал о том,  чтобы  предать  их
тайну гласности, но как раз в это время начались волнения,  предшествовавшие
войне за независимость <Война американских колоний Англии против британского
владычества (1775 - 1783).>.
   Мистер Эффингем, в котором отец воспитал глубокую преданность  королю,  с
самого начала распри между колонистами и Англией выступил горячим защитником
прав своего государя, а Мармадьюк Темпл, человек с ясным умом, не зараженный
аристократическими предрассудками, встал на  сторону  народа.  Конечно,  оба
следовали взглядам, привитым им с детства: сын  верного  короне  доблестного
солдата  считал  волю  монарха  нерушимым  законом,   а   потомок   квакера,
претерпевшего гонения вместе с Пенном, не  мог  забыть  незаслуженные  обиды
своих предков.
   Это расхождение во взглядах давно служило причиной дружеских споров между
компаньонами, но теперь оно переставало  быть  их  частным  делом,  так  как
Мармадьюк со свойственной ему дальновидностью уже  замечал  первые  признаки
надвигающейся бури. Искры недовольства скоро разгорелись в пожар, и колонии,
которые теперь стали называть себя  Штатами,  оказались  ареной  многолетней
кровопролитной борьбы.
   Незадолго  до  битвы  при  Лексингтоне  <Первое  сражение  в   войне   за
независимость (1775).> мистер  Эффингем,  к  тому  времени  уже  овдовевший,
передал Мармадьюку на хранение все свои ценности  и,  простившись  с  отцом,
покинул страну. Но в самом начале войны он снова появился в Нью-Йорке, уже в
мундире  офицера  королевской  армии,  и,  получив  под  командование  полк,
выступил с ним к театру военных действий.  Мармадьюк  же  открыто  встал  на
сторону мятежников, как их тогда называли. Разумеется, всякие сношения между
друзьями прекратились - полковник Эффингем не искал их, а Мармадьюк проявлял
благоразумную сдержанность.  Вскоре  последнему  пришлось  покинуть  столицу
Пенсильвании Филадельфию, но он успел спасти от королевской армии  все  свое
имущество, а также ценности, принадлежавшие его другу.  До  конца  войны  он
продолжал служить  своей  стране,  занимал  различные  гражданские  посты  и
исполнял поручавшиеся ему обязанности с большой добросовестностью и пользой.
Однако Мармадьюк не упускал из виду и собственной выгоды  -  так,  во  время
распродажи поместий, конфискованных  у  сторонников  короля,  он  приехал  в
Нью-Йорк и скупил большое количество земель по сравнительно низкой цене.
   Когда Мармадьюк стал хозяином имущества, насильно отнятого у его  прежних
владельцев, квакеры первое время смотрели  на  него  довольно  косо.  Однако
сопутствовавший ему успех, а может быть,  и  широкое  распространение  этого
греха  среди  их  единоверцев,  скоро  обелили  его  в  глазах   щепетильных
сектантов; правда, кое-кто из тех, кому повезло меньше,  иной  раз  намекал,
что честным путем так быстро нажиться невозможно, но  незапятнанное  прошлое
мистера Темпла да  и  его  богатство  вскоре  заставили  забыть  о  подобных
подозрениях.
   После окончания войны и утверждения  независимости  Штатов  мистер  Темпл
оставил торговлю, ставшую в те дни весьма неверным и  рискованным  делом,  и
занялся освоением обширных земельных участков, которые он приобрел. Деньги и
большая практическая сметка помогли ему преуспеть  в  этом  начинании,  хотя
суровый климат и  дикая  природа  тех  мест,  казалось,  не  обещали  ничего
хорошего. Состояние его возросло в десять раз, и он считался теперь одним из
самых богатых и влиятельных людей в штате. А наследница у него была  одна  -
его дочь, с которой мы  уже  познакомили  читателя,  пока  он  везет  ее  из
пансиона в свой дом, давно уже ожидающий хозяйку.
   Когда население тех  краев,  где  находилось  его  поместье,  увеличилось
настолько, что там можно было создать округ, мистер  Темпл  был  избран  его
судьей.  Это  может  вызвать  улыбку  у  какого-нибудь  ученого  английского
законника, но, во-первых, иного выхода не было, так как новые  поселения  не
изобилуют юристами  с  университетскими  дипломами,  а  во-вторых,  умный  и
умудренный жизненным  опытом  человек  может  успешно  справиться  с  любыми
трудными обязанностями. И Мармадьюк,  отличавшийся,  как  мы  уже  говорили,
острым и ясным умом, не только выносил справедливые решения, но и всегда мог
достаточно логично их обосновать. Как бы то ни было, в  те  годы  все  судьи
нашей страны назначались именно так, и судья  Темпл  оказался  нисколько  не
хуже остальных своих коллег и, по общему  мнению,  -  которое  он,  впрочем,
разделял и сам, - считался даже одним из лучших.
   На этом мы закончим краткий рассказ о  жизни  и  характере  некоторых  из
наших героев