Она любила
бегать на коньках? - Обожала. Зимы дождаться не могла. - Можно взять?
   - Бери что хочешь, - пожал он плечами. - Мне от этого никакой пользы.
Если тебе пригодятся и башмаки подходят... Да ты  никак  упаковываешься,
Цири? К отъезду готовишься?
   Она уставилась на  кучу  одежды.  Потом,  помолчав,  сказала:  -  Да,
Высогота. Так я решила. Видишь ли... Нельзя терять ни минуты. - Сны?
   - Да. Я видела очень неприятные вещи. Не уверена,  случилось  ли  уже
это,  или  случится  лишь  в  будущем.  Понятия  не   имею,   смогу   ли
предотвратить... Но ехать должна. Понимаешь, я в  детстве  обижалась  на
своих близких за то, что  они  не  пришли  мне  на  помощь.  Бросили  на
произвол судьбы... А теперь я думаю, что, пожалуй, им  самим  нужна  моя
помощь. Я должна ехать. - Зима на носу.
   - Поэтому-то и надо ехать. Если останусь - проторчу тут до весны... И
до самой  весны  буду  маяться  от  безделья  и  неуверенности,  мучимая
кошмарами. Нет, я должна ехать, ехать  немедленно,  попытаться  отыскать
Башню Ласточки. Телепорт. Ты сам подсчитывал, что  до  озера  пятнадцать
дней пути. Значит, я буду на месте перед ноябрьским полнолунием...
   - Тебе нельзя сейчас покидать убежища, - с трудом  проговорил  он.  -
Сейчас - нельзя. Тебя схватят... Твои  преследователи...  очень  близко.
Сейчас тебе никак нельзя...
   Она кинула на пол блузку, вскочила, словно подкинутая пружиной.
   - Ты что-то узнал, - резко бросила она.  -  От  кмета,  который  взял
шкурки. Говори. - Цири... - Пожалуйста, скажи!  И  он  сказал.  А  позже
пожалел о сказанном.
 
*** 
 
   - Не иначе, как их дьявол  подослал,  добрый  господин  отшельник,  -
проворчал кмет, на минуту отрываясь от шкурок. - Не иначе  -  дьявол.  С
самого Равноночия  по  лесам  гоняли,  какую-то  девку  искали.  Пугали,
кричали, грозились, но тут же снова  ехали  дальше,  не  успевали  нигде
избытно напоганить. Но теперича другую другость придумали;  оставили  по
деревням и селам каких-то, ну,  как  их  там...  ну,  посты  какие-то...
Постятся, стало быть, по деревням-то. И никакие энто  не  посты,  добрый
человек, потому как жрут они тама в три горла, а стоят там по три, а  то
и по четыре мерзавца разом. Разорение сплошное...  Посты...  Горе  одно.
Навроде бы будут так цельну  зиму  нас  объезжать,  пока  девка,  котору
поджидают, не выглянет откеда бы нибудь с укрытия и в село не  заглянет.
Тута уж ихний пост кончится, девку они схватют, а нам вроде волю  дадут.
- У вас тоже... постятся? Парень погрустнел, скрежетнул зубами. - У  нас
- нет. Повезло нам. Но в Дун Даре, в полудне от нас, сидят  вчетвером...
В корчме, на выселках квартируют. Жрут и пьют. За девок брались, а  када
им парни воспротивилися,  дак  убили,  господин  хороший,  без  жалости.
Насмерть... - Людей убили?
   - Двоих. Солтыса и еще одного. Ну и как, есть  кара  Божья  на  таких
обалдуев, добрый человек? Нету ни кары, ни права! Один колесник,  что  к
нам с женой и дочкой из Дун Дара сбег,  говаривал,  мол,  были  ране  на
свете ведьмаки... Они порядок со  всякими  беспорядками  учиняли.  И-эх,
призвать бы в Дун Дар ведьмака, штоб энтих стервецов под корень.
   - Ведьмаки убивали чудовищ,  а  не  людей.  -  Энто  мерзопакостники,
господин отшельник,  а  никакие  не  люди.  Мерзостники,  что  из  пекла
повылазили. Ведьмак на них нужон, верно говорю,  ведьмак...  Ну,  мне  в
путь сам час, добрый господин отшельник... Уж холодина идет? Скоро лодку
прячь, а сани вытягивай... А супротив  мерзавцев  из  Дун  Дара  ведьмак
нужон. Ох, нужон...
 
*** 
 
   - И верно, - повторила сквозь  зубы  Цири.  -  Святая  правда.  Нужен
ведьмак... Или ведьмачка. Четверо их, да? В  Дун  Даре,  да?  А  где  он
находится, этот Дун Дар?  Вверх  по  реке?  Туда  сквозь  рощи  проехать
можно?
   - Ради богов, -  прервал  Цири  Высогота.  -  Уж  не  думаешь  ли  ты
всерьез...
   - Не призывай богов, если в них не веришь. А я знаю, что не веришь.
   - Оставим в покое  мое  мировоззрение!  Цири,  что  за  адские  мысли
приходят тебе в голову? Как ты вообще можешь...
   - А вот теперь ты оставь в покое мое мировоззрение, Высогота. Я знаю,
что мне положено! Я - ведьмачка!
   - Ты - личность юная и неуравновешенная! - взорвался Высогота. - Ты -
ребенок,  перенесший  травмирующее  воздействие  извне,  ты  -   ребенок
обиженный, невротический и близкий к нервному срыву. И  сверх  всего  ты
одержима жаждой мести! Ослеплена жаждой реванша!  Неужели  ты  этого  не
понимаешь?
   - Понимаю лучше, чем ты! - воскликнула она. - Потому что  ты  понятия
не имеешь о  мести,  потому  что  ты  никогда  не  испытывал  того,  что
досталось мне. Потому что ты знать не знаешь, что такое настоящее зло!
   Она выбежала, хлопнув дверью, через которую тут же ворвался в сени  и
комнату пронизывающий зимний вихрь.  Спустя  несколько  секунд  Высогота
услышал цокот копыт и ржание.
   Возбужденный, он хватил оловянной тарелкой о  стол.  "Пусть  едет,  -
подумал он. - Пусть вытрясет из  себя  злобу".  Бояться  за  нее  он  не
боялся, она одна ездила по болотам часто и днем, и ночью, знала  тропки,
островки и заросшие лесом топи. Однако, если  б  и  впрямь  заблудилась,
достаточно было отпустить поводья, и  вороная  Кэльпи  нашла  бы  дорогу
домой, к овчарне. Эту дорогу она знала.
   Спустя какое-то время, когда уже здорово стемнело, он вышел, подвесил
на столб фонарь. Постоял у живой изгороди, прислушался к стуку копыт,  к
плеску воды. Однако ветер и шум камышей приглушали все звуки, фонарь  на
столбе раскачивался как бешеный и наконец погас.
   И тогда он услышал. Далеко. Нет, не  оттуда,  куда  поехала  Цири.  С
другой  стогны,  противоположной.  От  болот.   Дикий,   нечеловеческий,
протяжный воющий крик. Стон.
   Минута  тишины.  И  снова.  Beann'shie.  Беанн'ши.  Эльфья   упырица.
Предвестница смерти.  Высогота  задрожал  от  холода  и  страха.  Быстро
вернулся в хату, бормоча и приговаривая себе под нос, чтобы не услышать,
чтобы не слушать.
   Прежде чем он снова разжег фонарь, из тьмы появилась Кэльпи.
   - Войди в дом, - сказала  Цири  ласково  и  мягко.  -  И  не  выходи.
Отвратная ночь.
 
*** 
 
   За ужином они снова начали пререкаться. - Такое впечатление, будто ты
очень много знаешь о проблемах добра и зла!
   - Да, знаю! И вовсе не из университетских книжек! - Конечно, нет.  Ты
все изучила на собственном опыте.  На  практике.  Как-никак  у  тебя  же
гигантский опыт в твои-то долгие шестнадцать лет.
   - Вполне  достаточный!  Достаточно  большой!  -  Поздравляю,  коллега
ученая.
   - Ехидничаешь, - сжала она губы, - даже понятия не  имея,  как  много
недоброго наделали  миру  вы,  трухлявые  ученые,  теоретики,  с  вашими
книгами, со столетним опытом просиживания над моральными трактатами,  да
еще с таким прилежанием, что вам некогда было даже в окно глянуть, чтобы
увидеть, как выглядит мир в действительности. Вы, философы, искусственно
поддерживающие придуманные вами же философии, чтобы получать  денежки  в
университетских кассах. А поскольку ни одна хромая собака  не  заплатила
бы  вам  за  неприглядную  правду  о  мире,  вы  напридумывали  этику  и
моралистику, красивые и оптимистические науки. Беда только в том, что...
лживые и шарлатанские!
   -  Нет  ничего  более  шарлатанского,  чем  непродуманное  осуждение,
соплячка! Чем поспешные и непродуманные суждения!
   - Вы не нашли противоядие от зла! А  я,  сопливая  ведьмачка,  нашла!
Безотказное противоядие!
   Он не ответил, но лицо выдало его, потому что Цири  стрелой  вылетела
из-за стола.
   - Ты считаешь, что я несу дурь? Бросаю слова на ветер? - Я считаю,  -
ответил он спокойно, - что в тебе говорит раздражение.  Считаю,  что  ты
намерена мстить от раздражения, и горячо советую успокоиться.
   - Я спокойна. А месть? Ответь мне: почему бы и нет? Почему  я  должна
отказаться от мысли о мести? Во имя  чего?  Высших  соображений?  А  что
может быть выше покарания скверных дел и поступков? Для тебя, философ  и
этик, месть - деяние дурное, нехорошее, неэтичное, беззаконное, наконец.
А я спрашиваю: где кара за зло? Кто должен ее подтвердить, определить  и
отмерить? Кто? Боги, в которых ты  не  веришь?  Великий  творец-демиург,
которым ты решил заменить богов?  Или  закон?  А  может,  нильфгаардская
юстиция, императорские суды, префекты? Наивный ты старик!
   - Значит, око за око, зуб за зуб? Кровь за кровь?  А  за  эту  кровь,
очередную кровь? Море крови? Ты хочешь утопить  мир  в  крови?  Наивная,
обиженная девочка! Так ты намерена бороться со злом, ведьмачка?
   - Да. Именно так! Потому что я знаю, чего Зло боится. Не этики твоей,
Высогота, не проповедей, не моральных трактатов о порядочной жизни.  Зло
боли  боится,  боится  быть  покалеченным,  страданий  боится,   смерти,
наконец! Раненое Зло воет от боли как пес! Ползает  по  полу  и  визжит,
видя, как кровь хлещет из вен и артерий, видя торчащие из  обрубков  рук
кости, видя кишки, вываливающиеся  из  брюха,  чувствуя,  как  вместе  с
холодом приходит смерть. Тогда, и только  тогда,  у  Зла  волосы  встают
дыбом на башке,  и  тогда  скулит  Зло:  "Милосердия!  Я  раскаиваюсь  в
совершенных  грехах!  Я  буду  хорошим  и  порядочным,  клянусь!  Только
спасите, остановите кровь, не дайте позорно умереть!" Да, отшельник. Вот
так борются со Злом! Если Зло  собирается  обидеть  тебя,  сделать  тебе
больно - опереди его, лучше всего в  тот  момент,  когда  Зло  этого  не
ожидает. Если ж ты не сподобился Зло опередить, если Зло успело  обидеть
тебя, то отплати ему. Напади, лучше всего когда оно  уже  забыло,  когда
чувствует себя в безопасности. Отплати ему вдвойне. Втройне. Око за око?
Нет! Оба ока за око1 Зуб за зуб? О нет{ Все зубы за  зуб!  Отплати  Злу!
Сделай так, чтобы оно выло от боли, чтобы от этого воя лопались  у  него
глазные яблоки! И вот тогда,  поглядев  на  землю,  ты  можешь  смело  и
определенно сказать: то, что  здесь  валяется,  уже  не  обидит  никого.
Никому не опасно. Потому что как можно угрожать, не имея глаз?  Не  имея
обеих рук? Как оно может обидеть, если его кишки волочатся по  песку,  а
их содержимое впитывается в этот песок?
   -  А  ты,  -  медленно  проговорил  отшельник,  -  стоишь   рядом   с
окровавленным мечом в деснице, глядишь на кровь, впитывающуюся в  песок,
и  имеешь  наглость  думать,  будто  разрешила  извечную  дилемму,   что
наконец-то обрела  плоть  мечта  философов.  Думаешь,  что  природа  Зла
изменилась?
   - Да, - заносчиво ответила она. - Так как то, что валяется на земле и
истекает кровью, - уже не Зло.  Возможно,  это  еще  не  Добро,  но  уже
наверняка и не Зло!
   - Говорят, - медленно проговорил Высогота, - что  природа  не  терпит
пустоты. То, что лежит на земле, что истекает кровью, что пало от твоего
меча, - уже не Зло? Тогда что же такое Зло? Ты когда-нибудь задумывалась
об этом?
   - Нет. Я - ведьмачка. Когда меня учили, я поклялась  себе,  что  буду
выступать против Зла. Всегда. И не раздумывая... Потому что стоит только
начать задумываться, - добавила она глухо, -  как  уничтожение  потеряет
смысл. Месть потеряет  смысл.  А  этого  допустить  нельзя.  Он  покачал
головой, но она жестом не дала ему заговорить. - Мне пора уже  докончить
свой рассказ, Высогота. Я рассказывала тебе  больше  тридцати  ночей,  с
Эквинокция до Саовины. А ведь не рассказала всего. Прежде  чем  я  уеду,
тебе следует узнать, что случилось в день  Эквинокция  в  деревушке  под
названием Говорог.
 
*** 
 
   Она застонала, когда ее стаскивали с седла. Бедро, по которому он  ее
вчера бил ногой, болело.
   Он дернул за цепь, пристегнутую к ошейнику, потащил ее к дому.
   В дверях стояли несколько вооруженных мужчин. И одна высокая женщина.
   - Бонарт, - сказал один из мужчин, худощавый брюнет  с  тощим  лицом,
державший в руке окованную бронзой нагайку. - Должен признать, ты умеешь
застигать врасплох. - Здравствуй, Скеллен.
   Человек, названный Скелленом, какое-то время глядел ей прямо в глаза.
Она вздрогнула под его взглядом.
   - Ну, так как? - снова обратился он к Бонарту. - Объяснишь сразу или,
может, помаленьку?
   - Не люблю объяснять на базаре, потому как мухи в рот  летят.  В  дом
войти можно? - Прошу. Бонарт дернул за цепь.
   В доме ждал еще  один  мужчина,  растрепанный  и  бледный,  вероятно,
повар, потому что занимался чисткой одежды от  следов  муки  и  сметаны.
Увидев Цири, он сверкнул глазами. И подошел. Это не был повар.
   Она узнала его, помнила эти паскудные глаза и пятно на морде. Это был
тот, кто вместе с белками преследовал их на Танедде, именно от него  она
сбежала, выскочив в окно, а он велел эльфам прыгать следом. Как тот эльф
его назвал? Рене?
   - Это ж надо! - сказал он язвительно, сильно и болезненно  тыкнув  ее
пальцем в грудь. - Мазель Цири! С самого  Танедда  не  виделись.  Долго,
долго я мазельку искал. И наконец нашел!
   - Не знаю, милсдарь, кто вы такой, - холодно бросил Бонарт, - но  то,
что вы якобы нашли, принадлежит мне, а  посему  держите  лапы  подальше,
ежели цените свои пальчики.
   -  Меня  зовут  Риенс,  -  нехорошо  блеснул   глазами   чародей.   -
Соблаговолите это милостиво запомнить, господин охотник за наградами.  А
кто я, сейчас станет ясно. И ясно также станет, кому будет  принадлежать
эта мазель. Но зачем опережать события? Сейчас я  просто  хочу  передать
поздравления и сделать некое признание. Надеюсь,  вы  не  имеете  ничего
против?
   - Надейтесь. Никто  вам  не  запрещает.  Риенс  приблизился  к  Цири,
заглянул ей в глаза. - Твоя покровительница, ведьма Йеннифэр , - ядовито
процедил он, - однажды обидела меня. Когда же  впоследствии  она  попала
мне в руки, я, Риенс, показал ей, что такое боль. Вот этими руками,  вот
этими пальцами. И пообещал, что когда мне в руки попадешь ты, королевна,
то и тебя я тоже научу боли. Этими вот руками, этими вот пальцами...
   - Рискованное дело, - тихо сказал Бонарт. - Очень  даже  рискованное,
господин Риенс, - дразнить мою девочку и угрожать ей. Она  мстительна  и
запомнит это. Держите, повторяю, подальше от нее  ваши  руки,  пальцы  и
прочие части тела.
   - Довольно, - обрезал Скеллен, не спуская с Цири любопытного взгляда.
-  Перестань,  Бонарт.  Ты,  Риенс,  тоже  помягче.  Я  отнесся  к  тебе
снисходительно, но еще могу раздумать и велю снова  привязать  к  ножкам
стола. Садитесь оба. Поговорим как люди культурные. Втроем, в  три  пары
глаз. Потому как, что-то мне сдается, поговорить есть о чем.  А  предмет
нашей беседы временно отдадим под охрану. Господин Силифант!
   - Только стерегите ее как следует. - Бонарт  вручил  Силифанту  конец
цепи. - Как зеницу ока.
 
*** 
 
   Веда держалась в сторонке. Нет, конечно, ей хотелось присмотреться  к
девушке, о которой так много разговоров шло в последнее  время,  но  она
чувствовала странное нежелание лезть  в  толпу,  окружающую  Харшейма  и
Силифанта, которые вели загадочную пленницу к столбу на майдане.
   Все пытались пробиться поближе, разглядывали девушку, пробовали  даже
пощупать, толкнуть, дернуть. Она шла с трудом, немного  прихрамывая,  но
голову держала высоко. "Он ее бил, - подумала Веда. - Но не сломил..." -
Значицца энто  и  есть  та  самая  Фалька...  -  Едва-едва  из  девчонок
вылезла... - Девчонка! Тьфу! Резака!
   - Шестерых парней, говорят, рубанула, зверюга, на арене в Клармоне...
   - А сколькерых еще ране-то! Дьяволица! - Волчица!
   - А кобыла, гляньте, какова  кобыла-то?  Чудных  кровей  лошадь...  А
вона, при Бонартовых-то тебеньках какой меч. Хо... Чудо чудное!
   - Прекратить! - буркнул Дакре Силифант. - Не прикасаться! Куда ты  со
своими лапами в чужое добро? Девушку тоже  не  трогать,  не  щупать,  не
оскорблять и не клеветать! Побольше  уважения.  Неизвестно,  может,  еще
будем ее на рассвете казнить. Так пусть хоть  до  того  времени  в  мире
побудет.
   - Ежели девке на смерть идтить, - ощерился Киприан Фрипп  Младший,  -
то,  может,  остаток  жизни-то  ей  маленько  усладить  и  отодрать  как
следовает? Взять на сенцо и прочистить?
   - Ну! - загрохотал Каберник Турент.  -  А  чего,  можно  бы!  Спросим
Филина, нельзя ль...
   - Говорю вам, нельзя! - отрезал Дакре. - У вас только  одно  на  уме,
трахательники дурные! Сказал  же,  оставить  девушку  в  покое.  Андрее,
Стигварт, а ну, станьте-ка с ней рядышком. И глаз не спускать, ни на шаг
не отходить. А тех, что полезут, палкой!
   - Ого! - сказал Фрипп. - Ну, нет так нет, нам все едино. Айда, парни,
к скирдам, к местным, они там барана и поросенка  запекают.  Ведь  нонче
Равноночие, Эквинокций, праздник, стало быть. Пока господа советываются,
мы могем повеселиться.
   - Пошли! Достань-ка, Деде, какой-нито кувшинок из переметов.  Выпьем.
Можно, господин Силифант? Господин Харшейм? Праздник ноне, да и без того
никуда не поедем на ночь-то глядя.
   - Тоже мне - толковая мысль, - поморщился Сили-фант. - Выпивки у  них
одни в головах да трахты! А кто  тут  останется,  чтобы  помогать  девку
стеречь и к господину Стефану бечь, ежели что?
   - Я останусь, - вызвался Нератин Цека. -И я, - поддержала Веда.
   Дакре Силифант внимательно  взглянул  на  них.  Потом  махнул  рукой.
Оставайтесь, мол. Фрипп и компания поблагодарили нестройным ревом.
   - Но  смотреть  в  оба,  невнимательнее  быть  на  том  празднике,  -
предупредил Оль Харшейм. - Девок не  лапать,  как  бы  еще  кого  мужики
вилами в промежность не ткнули! - Хе! Идешь с нами, Хлоя? А ты, Веда? Не
надумала? - Нет. Остаюсь.
 
*** 
 
   - Они оставили меня у столба на цепи, со связанными руками.  Охраняли
двое. А двое стоявших поодаль непрерывно зыркали, наблюдали.  Высокая  и
интересная женщина и мужчина с какой-то вроде бы женственной  внешностью
и движениями. Странный такой.
   Кот, сидевший на середине комнаты, широко  зевнул,  заскучав,  потому
что замученная мышь перестала его забавлять. Высогота молчал.
   - Бонарт, Риенс и Скеллен-Филин продолжали совещаться в  светлице.  Я
не знала о чем. Ждать могла самого  худшего,  но  мне  было  как-то  все
равно. Ну, еще одна арена? Или просто убьют? А, да не все ль равно, лишь
бы поскорее кончилось. Высогота молчал.
 
*** 
 
   Бонарт вздохнул.
   - Не  гляди  волком,  Скеллен,  -  повторил  он.  -  Я  просто  хотел
заработать. Мне, понимаешь, на отдых пора. На  заслуженный.  На  веранде
посидеть, на голубочков поглядеть. Ты давал мне за Крысиху сто  флоренов
и обязательно хотел получить мертвой. Меня это озадачило. Сколько же эта
девица может стоить в натуре? - подумал я.  И  сообразил,  что  если  ее
продать или отдать, то она наверняка будет не  такой  ценной,  как  если
попридержать. Древний закон экономии и торговли. Такой товар,  как  она,
постоянно растет в цене. Можно и поторговаться.
   Филин  сморщил  нос,  словно  неподалеку  что-то  завоняло.  -  А  ты
откровенен, Бонарт, до боли.  Но  переходи  к  делу.  К  пояснениям.  Ты
убегаешь  с  девчонкой  через  весь  Эббинг  и   вдруг   появляешься   и
растолковываешь нам принципы экономики. Объясни, что случилось?
   - А что тут объяснять, - льстиво усмехнулся Риенс. - Господин  Бонарт
просто наконец-то понял, кто такая в действительности эта девка. И  чего
стоит.
   Скеллен не удостоил его взглядом. Он смотрел на Бонарта, в его рыбьи,
ничего не выражающие глаза.
   - И эту  драгоценную  девицу,  -  процедил  он  сквозь  зубы,  -  эту
ценнейшую добычу, которая может обеспечить ему  приличную  старость,  он
выталкивает в Клармоне на арену и заставляет драться не на жизнь,  а  на
смерть. Рискует ее жизнью, хотя, по его  мнению,  живая  она  так  много
стоит. Как это понимать, Бонарт? Что-то у меня тут не вытанцовывается.
   - Если б она погибла на арене,  -  Бонарт  не  опускал  глаз,  -  это
означало бы, что она вообще ничего не стоит.
   - Понимаю. - Филин слегка насупился. - Но вместо того  чтобы  отвезти
девку на очередную арену, ты привез ее ко мне. Почему, позволь спросить?
   - Повторяю, - поморщился Рие