то еду в Брокилон с миссией. Я, можно  сказать,  посол.  Дриад  не
боюсь. Но прошу вас проводить меня до берега Ленточки. А вдруг да на меня  в
этих зарослях разбойники нападут?
   Второй солдат, угрюмый, вымученно улыбнулся.
   - Разбойники? Тута? Ясным днем? Ну, господин, днем тута  духа  живого  не
встренешь. Остатние времена духобабы пушшают стрелы в кажного, кто на берегу
Ленточки кажется, а то, быват, и далеко на  нашу  сторону  запушшают.  Не-а,
разбойников-то вы не бойтеся.
   - Правда  твоя,  -  подтвердил  командир.  -  Шибко  глупым  должен  быть
разбойничек-то, штобы днем до Ленточки иттить. Да и мы-то не дурни. Сам-друг
едете, без латов и оружия и на вояка, прошшенья просим,  не  смотритеся,  за
версту видать. Ну так вам, может, и  пошшасливицца.  А  вот  ежели  духобабы
узрят нас, конных, да  с  оружием,  не  видать  нам  солнца  за  стрелами-то
летучими.
   - М-да, трудное дело... - Лютик похлопал коня  по  шее,  глянул  вниз,  в
пойму.  -  Стало  быть,  еду  один.  Ну  бывайте,  солдатики.  Благодарю  за
сопровождение.
   - Не тыркайтесь больно-то. - Угрюмый солдат глянул в небо. - Вечер рядом.
Как туман с воды подымется, тут и ежжайте. Потому как, знаете... - Что?
   - В тумане-то выстрел понеуверенней. Ежели к вам судьба  будет  ласковой,
промажет духобаба-то. Токмо что они, господин, редко мажут.
   - Я ж говорю вам...
   - Ну, ну, говорили, не забыл. Дескать, с мисьей к  им  едете.  Но  я  вам
кой-чего другого скажу: с мисьей и, с процесьей, им все едино. Пустят в  вас
стрелу, я конец.
   - Нанялись, что ль, пугать меня? - снова надул щеки поэт. -  За  кого  вы
меня принимаете, за городского писаку, или как? Я,  господа  хорошие,  видел
больше битв, чем вы все, вместе взятые. И о дриадах тоже знаю побольше  вас.
Хотя бы то, что они никогда не стреляют без предупреждения.
   - Было так-то, правда ваша, - тихо сказал командир. -  Упреждали.  Пустят
стрелу в ствол либо на стежку, сталбыть, где энта стрела  -  тама  и  рубеж,
дале - ни шагу. Ежели человек быстро заворотит, мог уйти целехоньким.  Токмо
ныне все иначей. Ныне они сразу шьют так, чтобы забить.
   - С чего бы такое ожесточение?
   - Вишь ли, -  буркнул  солдат,  -  оно  вона  как.  Когда  короли  мир  с
Нильфгаардом заключили, то взялися сильно за эльфовы банды. Видать,  здорово
их прижали, потому как не проходит ночи, чтобы недобитки  не  сбегали  через
Бругге, в Брокилоне шукая схоронения. А когда наши эльфов гонют,  то  часом,
быват, и с духобабами разделываются, которые из-за Ленточки на помочь  идут.
А бывало, и наше войско с разбегу в лес заглянет... Понято?
   - Понял. -.Лютик  внимательно  глянул  на  солдата,  покивал  головой.  -
Преследуя скоя'таэлей, вы  переходили  Ленточку.  Убивали  дриад.  И  теперь
дриады отвечают вам той же монетой. Война.
   - Точно, господин. Война всамделишная. Всегда это была драка не на живот,
а на смерть, но теперича-то уж и вовсе паршиво. Меж ними и нами - ненависть.
Ишшо раз говорю: ежели нет нужды, не ездите туды.
   Лютик сглотнул.
   - В том-то и дело, - он выпрямился в седле, с большим трудом изобразив на
лице воинственную мину, - что есть нужда. И я еду. Сейчас. Вечер  не  вечер,
туман не туман, надо двигаться, коли долг призывает.
   Годы тренировок взяли свое. Голос  трубадура  звучал  красиво  и  грозно,
сурово и холодно, звенел железом и мужеством. Солдаты взглянули  на  него  с
неприкрытым изумлением.
   - Прежде чем двинетесь, - командир отстегнул от седла плоскую  деревянную
фляжку, - глотните первачу, милсдарь певун. Глотните...
   - Легчей помирать будет, - угрюмо добавил другой, неразговорчивый.
   Поэт отхлебнул из фляжки.
   - Трус, - гордо возвестил он, как только перестал кашлять и отдышался,  -
умирает сто раз. Мужественный человек - лишь  однажды.  Но  госпожа  Фортуна
благоприятствует смелым,  трусов  презирает.  Так  сказать,  смелого  стрелы
боятся, смелого меч не берет. Солдаты взглянули с еще  большим  восхищением.
Они не знали и не могли знать, что Лютик  цитирует  слова  известной  в  его
стороне боевой песни, к тому же написанной не им.
   - А вот этим, - поэт вытащил из-за пазухи звякнувший  содержимым  кожаный
мешочек,  -  позвольте  отблагодарить  за  эскорт.  Прежде  чем   до   форта
доберетесь, прежде чем вас снова суровая служба-матка приласкает,  загляните
в кабак, выпейте за мое здоровье.
   - Благодарим, господин. - Командир слегка покраснел. - Щедрый вы человек,
а ведь мы... Прошшевайте и простите, что одного вас оставляем, но...
   - Пустое. Ну бывайте.
   Бард лихо сдвинул шапочку на левое ухо, тронул коня пяткой  и  направился
вниз  по  откосу,  насвистывая  известную   исключительной   непристойностью
кавалерийскую песенку из "Свадьбы в Беллерлине".
   - А корнет-то в замке болтал, - услышал он еще  слова  угрюмого,  -  мол,
энто дармоед, трус и балда. А энто  боевитый  и  храбрый  господин,  хоть  и
виршеплет.
   - Истинная правда, - ответил  командир.  -  Трусом-то  его  не  назовешь,
ничего не скажешь. Даже глазом не моргнул, это точно.  Да  ишшо  и  свишшет,
слышь? Хо, хо... Слыхал, что говорит? Мол, послом идет. Не боись,  кого-нито
послом не назначут. Надыть голову иметь на плечах-то, штобы послом стать.
   Лютик прибавил ходу, чтобы как можно скорее скрыться у них из глаз. Он не
хотел подпортить только что заработанной репутации. А знал -  долго  ему  не
просвистеть, потому как не хватит уже влаги на пересохших от страха губах.
   Яр был мрачный и влажный, мокрая глина и покрывающий ее  ковер  погнивших
листьев приглушали звон копыт темно-гнедого мерина, которого  поэт  окрестил
Пегасом. Пегас шел медленно, свесив голову. Это был  один  из  тех  немногих
коней, которым все всегда без разницы.
   Лес кончился, но от русла реки, обозначенного полосой  ольх,  Лютика  еще
отделяла  широкая,  заросшая  камышами   низинка.   Поэт   остановил   коня.
Внимательно осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил.  Напряг  слух,
но услышал только кваканье лягушек.
   - Ну, коняга, двум смертям не бывать, - кашлянул он. - Вперед.
   Пегас немного приподнял голову и вопросительно  поставил  торчком  обычно
отвисающие уши.
   - Ты верно слышал. Вперед.
   Мерин медленно двинулся, под копытами зачавкало болото. Лягушки  длинными
прыжками удирали из-под ног коня. В нескольких шагах перед ними  с  шумом  и
кряком поднялась утка, и сердце трубадура на мгновение остановилось, а потом
взялось стучать очень быстро, как бы наверстывая упущенное. Пегас вообще  не
обратил на утку никакого внимания.
   - Ехал герой... - пробормотал Лютик, вытирая залитую потом шею платочком,
вытянутым из-за пазухи. - Ехал неустрашимо чрез урочище, не обращая внимания
на скачущих земноводных и летающих драконов. Ехал себе и ехал. И  доехал  до
бескрайних просторов...
   Пегас фыркнул и остановился. Они были у реки. Камыши  и  очерет  доходили
выше стремени. Лютик отер пот со лба, повязал платок на шею. Долго, до слез,
вглядывался в ольховник на  противоположном  берегу.  Не  заметил  ничего  и
никого. Поверхность воды морщинили вытянувшиеся по  течению  водоросли,  над
ними шмыгали бирюзово-оранжевые зимородки. Воздух мерцал от  туч  насекомых.
Рыбы заглатывали поденок, оставляя на воде большие круги.
   Всюду,  насколько  хватало  глаз,  виднелись  бобриные   зарубки,   кучки
надкусанных веток, поваленные  и  обглоданные  стволы,  омываемые  медленным
течением. "Ну и бобров же тут, - подумал поэт, -  невероятное  богатство.  И
неудивительно. Никто не беспокоит чертовых древоточцев. Сюда не  заходят  ни
бандиты, ни ловчие, ни бортники, даже вездесущие трапперы  не  устанавливают
здесь силков. А те, которые  пытались,  получали  стрелу  в  горло,  и  раки
обгладывали их в прибрежном иле. А я, идиот, лезу сюда по доброй воле, сюда,
на Ленточку, в реку, затянутую трупной вонью,  которую  не  перебивает  даже
запах аира и мяты..."
   Он тяжко вздохнул.
   Пегас медленно ступил в воду передними ногами, опустил морду, пил  долго,
потом повернул голову и глянул на Лютика.  Вода  стекала  у  него  с  губ  и
ноздрей. Поэт покачал головой, снова вздохнул, громко потянул носом.
   - И взглянул герой на бурлящую пучину,  -  продекламировал  он  тихонько,
стараясь не стучать зубами. - Взглянул и двинулся вперед, ибо сердце его  не
ведало тревоги.
   Пегас повесил голову и опустил уши.
   - Тревоги не ведало, говорю.
   Пегас тряхнул головой, звякнул кольцами поводьев и мундштука. Лютик ткнул
его пяткой в бок. Мерин обреченно ступил в воду.
   Ленточка была речкой мелкой, но сильно заросшей. Пока  они  добрались  до
середины русла, за ногами Пегаса уже заплетались  длинные  косы  водорослей.
Конь  ступал  медленно  и  с  трудом,  при  каждом  шаге  пытаясь  стряхнуть
удерживающие его растения.
   Прибрежные заросли и ольховник правого  берега  были  уже  недалеко,  так
недалеко, что Лютик почувствовал, как желудок опускается у него вниз, аж  до
самого седла. Он  прекрасно  понимал,  что  посередине  реки,  увязнувший  в
водорослях, он представляет собой прекрасную,  не  позволяющую  промахнуться
мишень.  Глазами  воображения  он  уже  видел   изгибающиеся   дуги   луков,
напружинивающиеся тетивы и острые наконечники нацеленных в него стрел.
   Он стиснул икрами бока коня, но Пегас начихал на это. Вместо  того  чтобы
пойти быстрее, конь остановился и задрал голову.  Яблоки  будущих  удобрений
шлепнулись в воду. Лютик протяжно застонал.
   - Смельчак, - пробормотал он, прикрывая  глаза,  -  не  смог  форсировать
бурлящих  порогов.  Погиб  геройской   смертью,   пронзенный   бесчисленными
стрелами. Навечно поглотила его  темно-синяя  топь,  взяли  в  свои  объятия
водоросли, зеленые, как нефриты. Пропал по нему след всякий, осталось только
конское говно, уносимое стремниной к далекому синему морю...
   Пегас, которому, видимо, полегчало, без принуждения пошел  резвее,  а  на
прибрежной, свободной от водорослей быстрине даже позволил себе  взбрыкнуть,
в результате чего целиком вымочил Лютику ботинки и штаны. Поэт этого даже не
заметил - картина нацеленных ему  в  живот  стрел  не  покидала  его  ни  на
мгновение, а ужас ползал по спине и  затылку  словно  огромная,  холодная  и
скользкая пиявка. Потому что за ольховником, меньше  чем  в  ста  шагах,  за
сочной зеленой полосой трав вздымалась из вереска отвесная, черная,  грозная
стена леса.
   Брокилон.
   На берегу, в нескольких шагах ниже  по  течению,  белел  конский  скелет.
Крапива и очереты проросли сквозь клетку ребер.  Валялось  там  еще  немного
других  костей,  поменьше,  не  похожих  на  конские.  Лютик   вздрогнул   и
отвернулся.
   Подгоняемый пятками мерин с плеском и хлюпаньем  выбрался  на  прибрежное
болото, тина противно засмердила. Лягушки ненадолго прекратили музицировать.
Стало очень тихо. Лютик прикрыл глаза. Больше он  уже  не  декламировал,  не
импровизировал. Остался  только  холодный,  отвратительный  страх,  ощущение
сильное, но совершенно лишенное творческих посылов.
   Пегас застриг ушами и бесстрастно пошлепал в сторону Леса Дриад,  который
многие именовали Лесом Смерти.
   "Я пересек границу, - подумал поэт. - Сейчас все решится. Пока  я  был  у
реки и в реке, они еще могли проявлять великодушие. Но теперь... Теперь я  -
пришелец, чужак, незваный-непрошеный. Как и тот,  чьи  косточки...  От  меня
тоже может остаться лишь скелет... Предостережение очередным... Если  дриады
здесь... Если они за мной наблюдают..."
   Он вспомнил турниры лучников, ярмарочные конкурсы  и  стрелецкие  смотры,
соломенные щиты и манекены, утыканные и разорванные наконечниками стрел. Что
чувствует человек, в которого попала стрела? Удар? Боль? А может... ничего?
   Дриад либо не было поблизости, либо они еще не решили,  как  поступить  с
одиноким всадником, который, сказать по  правде,  хоть  и  подъехал  к  лесу
физически живой, целый и невредимый, но зато полумертвый от страха.  Путь  к
деревьям преграждала поросшая кустарником, ощетинившаяся корнями  и  ветками
путаница бурелома, но у Лютика и без  того  не  было  ни  малейшего  желания
подъезжать к самой опушке и уж тем более углубляться в лес. Он мог принудить
себя к риску, но не к самоубийству.
   Очень медленно слез с седла, привязал поводья к  торчащему  вверх  корню.
Обычно он так не делал - Пегас, как правило, не удалялся от хозяина.  Однако
Лютик не мог сказать, как конь поведет себя, услышав свист и жужжание стрел.
До сих пор ни у него, ни у Пегаса не было оказии привыкнуть к таким звукам.
   Он снял с луки седла лютню,  уникальный,  высокого  класса  инструмент  с
изящным   грифом.   "Презент   от   эльфки,   -   подумал   он,   поглаживая
инкрустированное Дерево. - Может  случиться,  что  он  вернется  к  Старшему
Народу... Разве что дриады положат его рядом с моим трупом..."
   Невдалеке лежало древнее, поваленное ветром дерево. Поэт присел на ствол,
опер лютню о колено, облизнул губы, вытер вспотевшие ладони о штаны.
   Солнце клонилось к закату.  Над  Ленточкой  вздымался  туман,  серо-белым
покрывалом затягивая луга. Становилось прохладнее.  Прокурлыкали  и  улетели
журавли, осталось лишь кваканье лягушек.
   Лютик ударил по струнам. Раз, другой, третий.  Покрутил  колки,  настроил
инструмент и начал играть. А потом запел.
 
   Yuiss, m'evelienn vente caelm en tell
   Elaine Ettariel Aep cor me lode deith ess'visit
   Yn blath quo me darienn Aen minne uain tegen a me
   Yn torn av muireann que eveigh e aep llea...
 
   Солнце скрылось за лесом. В тени гигантских деревьев Брокилона  сразу  же
стало сумрачно.
 
   L'eassan Lamm feainne renn, ess'ell
   Elaine Ettariel,
   Aep cor...
 
   Нет, он не услышал. Он почувствовал присутствие.
   - N'te mire daetre. Sh'aente vort.
   - He стреляй, - прошептал он, не оглядываясь. - N'aen aespar  a  me...  Я
пришел с миром...
   - N'ess a tearth. Sh'aente.
   Iн послушался, хотя пальцы озябли и занемели на струнах, а песня с трудом
пробивалась из горла. Но в голосе дриады не слышалось  враждебности,  а  он,
черт побери, был профессионалом.
 
   L'eassan Lamm feainne renn, ess'ell,
   Elaine Ettariel,
   Aep cor aen tedd teviel e given
   Yn blath que me darienn
   Ess yn e euellien a me
   Que sh'aent te caelm a'veann minne me stiscea...
 
   На этот раз он позволил себе глянуть  через  плечо.  То,  что  притаилось
около ствола, очень близко, напоминало обмотанный плющом куст. Но это был не
куст. У кустов не бывает таких огромных горящих глаз.
   Пегас тихо фыркнул, и Лютик понял, что у него за спиной, в темноте кто-то
поглаживает коня по ноздрям.
   - Sh'aente vort, - снова попросила приткнувшаяся за  его  спиной  дриада.
Голос напоминал шум листвы, по которой скатываются капельки дождя.
   - Я... - начал он, -  я...  Я  друг  ведьмака  Геральта...  Я  знаю,  что
Геральт... Что Gnynbleidd находится у вас в Брокилоне. Я приехал...
   - N'te dice'en. Sh'aente, va.
   - Sh'aent, - мягко попросила из-за его спины другая дриада,  чуть  ли  не
одновременно с третьей. И, кажется, четвертой. Он не был уверен.
   - Yea, sh'aente, taedh, - проговорило серебристым звучным голосом то, что
еще минуту назад казалось поэту березкой, растущей  в  нескольких  шагах  от
него. - Ess'laine... Taedh... Ты петь... Еще об Эттариэль... Да?
   Он так и сделал.
 
   Любить тебя - вот жизни цель,
   Бесспорная, как смерть,
   Прекрасная Эттариэль!
   Позволь же мне посметь
 
   В груди встревоженной нести
   Воспоминаний клад.
   От злого времени спасти
   Твой голос, жест и взгляд.
 
   И колдовской цветок, заклад
   Любви и наших встреч,
   Струящий сладкий аромат,
   Не запрещай сберечь!
 
   На нем крупинки серебра -
   Поблескиванье рос.
   Мне тайна чудится, игра
   И откровенность слез
 
   На этот раз он услышал шаги.
   - Лютик!
   - Геральт!
   - Да. Можешь больше не шуметь.
 
   - Как ты меня отыскал? Как узнал, что я в Брокилоне?
   - От Трисс Меригольд... Черт... - Лютик снова споткнулся и наверняка упал
бы, если б идущая рядом дриада не поддержала его ловким приемом, удивительно
сильным при ее небольшом росте.
   - Gar'ean, taedh, - серебристо предостерегла она. - Va caelm.
   - Спасибо. Тут ужасно темно... Геральт? Где ты?
   - Здесь. Не отставай.
   Лютик пошел быстрее, снова споткнулся и  чуть  не  налетел  на  ведьмака,
остановившегося перед ним. Дриады бесшумно миновали их.
   - Ну и мрак... Далеко еще?
   - Нет. Сейчас будем в лагере. Кто, кроме  Трисс,  знает,  что  я  прячусь
здесь? Ты кому-нибудь проболтался?
   - Пришлось сказать королю Вензлаву. Необходим был пропуск  через  Бругге.
Такие времена, что и не говори... Кроме того, нужно было согласие на вход  в
Брокилон. Но ведь Вензлав тебя любит и знает. Представь  себе,  он  назначил
меня послом. Я уверен, что он  сохранит  тайну,  я  его  просил.  Не  злись,
Геральт...
   Ведьмак подошел ближе. Лютик не видел выражения его  лица,  видел  только
белые волосы и заметную даже в темноте многодневную белую щетину.
   - Я не злюсь. - Геральт положил руку барду на плечо, и  тому  показалось,
что холодный до того голос ведьмака немного  изменился.  -  Я  рад,  что  ты
приехал. Курицын сын.
 
*** 
 
   - Холодно тут, - вздрогнул Лютик, потрескивая  ветками,  на  которых  они
сидели. - Может, костер разжечь?
   - И не думай, - буркнул ведьмак. - Забыл, где находишься?
   - Они до такой степени... - Трубадур пугливо осмотрелся. - Никакого огня,
да?
   - Деревья ненавидят огонь. Они тоже.
   - Черт подери, так и сидеть в  холоде?  И  в  темноте?  Руку  вытянешь  -
собственных пальцев не видно...
   - А ты не вытягивай.
   Лютик вздохнул, ссутулился, потер локти. Было слышно, как  сидящий  рядом
ведьмак переламывает пальцами тоненькие прутики.
   В темноте неожиданно мигнул зеленый огонек. Вначале слабый и нечеткий, он
быстро сделался ярче. Затем загорелись новые, сразу во  многих  местах,  они
двигались и танцевали, будто светлячки или болотные  огни.  Лес  вдруг  ожил
мерцанием теней. Лютик стал различать  силуэты  окружающих  их  дриад.  Одна
приблизилась, поставила рядом с ними что-то похожее  на  подожженный  клубок
растений. Поэт осторожно протянул  руку,  поднес  ладонь.  Зеленый  жар  был
совершенно холодным.
   - Что это, Геральт?
   - Гнилушка и разновидность мха, который растет только здесь, в Брокилоне.
Они одни знают, как надо все это сплести, чтобы светило. Спасибо, Фаувэ.
   Дриада не ответила, но и не ушла.  Присела  рядом.  Ее  лоб  перехватывал
венок, длинные волосы спадали на  плечи.  В  слабом  свете  волосы  казались
зелеными, а может, и верно были такими. Лютик знал, что волосы у дриад порой
бывают удивительного цвета.
   - Taedh, - сказала она мелодично, подняв на трубадура глаза, горевшие  на
миниатюрном личике, пересеченном двумя  параллельными,  косо  расположенными
полосками маскировочной раскраски. -  Ess've  vort  sh'aente  aen  Ettariel?
Sh'aente a'vean vort?
   - Нет... Может, потом, - мягко ответил  он,  старательно  подбирая  слова
Старшей Речи. Дриада вздохнула, наклонилась, нежно  погладила  гриф  лежащей
рядом лютни, пружинисто встала. Лютик смотрел,  как  она  уходит  в  лес,  к
другим, тени которых тихо покачивались в неярком свете зеленых фонариков.
   - Как думаешь, я ее не обидел, а? - спросил он тихо. - Они  разговаривают
на своем диалекте, я не знаю вежливых форм...
   - Проверь, не торчит ли у тебя нож в животе. - В голосе ведьмака не  было
ни издевки, ни улыбки. - Дриады реагируют на обиду тем, что всаживают нож  в
живот. Не бойся, Лютик. Похоже, они готовы простить тебе много  больше,  чем
языковые ошибки. Концерт, который ты дал на  опушке,  явно  пришелся  им  по
вкусу. Теперь ты для них ard taedh, великий бард.  Они  ожидают  продолжения
"Цветка Эттариэли". Ты знаешь продолжение? Ведь баллада-то не твоя.
   - Перевод мой. Я немного обогатил эльфью мелодию, не заметил?
   - Нет.
   - Так я и думал. К счастью, дриады лучше разби