о этого столько же дела, как до дерьма собачьего. Но чародей
Истредд, запомни, у нас - особа важная. Незаменимая для города, я бы сказал,
бесценная. Люди его  уважают.  Местные,  да  и  неместные  тоже.  Мы  в  его
чародейства носа не суем, да и в личные и всякие прочие дела тоже.
   - Может, оно и верно, - согласился ведьмак, - А где он  живет,  позвольте
узнать?
   - Не знаешь? Вон видишь дом? Вон тот, белый высокий,  что  торчит  промеж
складом и цейхгаузом, словно, чтобы долго  не  думать,  свечка  в  жопе.  Но
сейчас ты его там не застанешь, Истредд  недавно  недалеко  от  южного  вала
что-то выкопал в земле и теперь роет кругом, точно  крот.  И  людей  у  меня
согнал на эти  раскопки.  Пошел  я,  спрашиваю  вежливо:  чего,  мол,  мэтр,
копаешься в яме, словно дитя малое, люди ж смеяться начинают. Что там в  той
земле есть? А он поглядел на меня, как на голяка какого, и говорит:
   "История человечества. Ответы на вопросы. На  вопросы,  что  было,  и  на
вопросы, что будет". Хрен, что там было, я ему: целина, кусты и упыри,  пока
города не построили. А что  будет,  зависит  от  того,  кого  в  Рикверелине
наместником поставят, опять какого-нибудь полуэльфа паршивого. А в земле нет
никакой истории, ничего там нет, разве что червяки, если  кому  для  рыбалки
надо. Думаешь, он послушался? Куда там! Копает дальше. Так что, ежели хочешь
с ним увидеться, иди к южному валу.
   - Э, милсдарь войт, - фыркнул Перегрибок, - сейчас-то он дома. Сейчас ему
не до раскопок, сейчас, когда...
   Гербольт грозно зыркнул  на  него.  Перегрибок  скуксился  и  закашлялся,
переступая ногами. Ведьмак, по-прежнему скверно улыбаясь, скрестил  руки  на
груди.
   - Да, хм, хм, - откашлялся войт. - Как знать,  может,  и  верно,  Истредд
сейчас дома. В общем, мне-то какое дело?
   - Будьте здоровы, войт, - сказал Геральт, не  потрудившись  даже  сделать
вид, будто кланяется. - Желаю успешно закончить день. Он подошел  к  Цикаде,
вышедшему, бренча оружием, навстречу. Молча протянул руку  за  своим  мечом,
который Цикада держал на сгибе локтя. Цикада отступил.
   - Торопишься, ведьмак?
   - Тороплюсь.
   - Осмотрел я твой меч.
   Геральт окинул его взглядом, который при всем желании нельзя было назвать
теплым.
   - Есть чем похвалиться, - кивнул он. - Мало кто  его  осматривал.  А  еще
меньше тех, кто мог об этом рассказать.
   - Хо-хо, - сверкнул зубами Цикада. - Жуть как грозно это  прозвучало,  аж
мурашки по телу. Мне всегда было интересно, ведьмак,  почему  люди  так  вас
боятся. Думаю, уже знаю.
   - Я тороплюсь, Цикада. Возврати меч, будь добр.
   - Дым в глаза, ведьмак, ничего больше, только дым  в  глаза.  Вы  пугаете
людей, словно пасечник пчел, дымом и вонью, своими  каменными  физиономиями,
своей болтовней, слухами, которые, верно, сами о себе распускаете.  А  пчелы
драпают от дыма, дурные,  вместо  того  чтобы  воткнуть  жало  в  ведьмакову
задницу, которая тут же распухнет, как и любая другая. О вас говорят,  будто
вы чувствуете не как люди. Брехня. Если б кого из вас как  следует  пырнуть,
почувствовал бы.
   - Ты кончил?
   - Угу, - сказал Цикада, возвращая меч. - Знаешь, что меня интересует?
   - Знаю. Пчелы.
   - Не-а. Я вот думаю, если б ты вошел в улочку с одной стороны с мечом,  а
я - с другой, то кто бы из нас дошел до  ее  конца?  Вопрос,  думается  мне,
стоит того, чтобы поспорить.
   - Чего ты цепляешься, Цикада? Ищешь ссоры? Что тебе надо?
   - А ничего. Просто интересно, сколь правды в том, что люди болтают.
   Мол, вы, ведьмаки, так хороши в бою, потому как нету у вас ни сердца,  ни
души, ни жалости, ни совести.  И  этого  достаточно?  Обо  мне,  к  примеру,
говорят то же. И не без оснований. Вот и любопытно узнать, кто из нас  двоих
зашел бы в улочку и вышел бы из нее живым. А? Стоит поспорить? Как думаешь?
   - Я же сказал, тороплюсь. Не стану терять времени на глупые раздумья.
   И спорить не привык. Ибо спорит либо дурак,  либо  подлец.  Первый  -  не
знает, а спорит, второй знает, но спорит. Но если тебе когда-нибудь взбредет
в голову помешать мне пройти по улочке, то добром советую,  Цикада,  сначала
подумай как следует.
   - Дым, - усмехнулся Цикада. - Дым в глаза,  ведьмак.  Ничего  больше.  До
встречи, как знать, может, в какой-нибудь улочке?
   - Как знать.
 
4 
 
   - Здесь мы можем свободно поговорить. Садись, Геральт.
   Больше всего в мастерской бросалось в глаза внушительное количество  книг
- именно они занимали большую часть просторного  помещения.  Толстые  томища
заполняли шкафы, прогибали  полки  стеллажей,  громоздились  на  сундуках  и
комодах. На  взгляд  ведьмака,  книги  стоили  целого  состояния.  Не  было,
разумеется, недостатка  и  в  других  типичных  элементах  декора  -  чучела
крокодила, висящей под потолком рыбы-ежа, покрытого пылью скелета и солидной
коллекции банок со спиртом, содержащих, пожалуй, любую пакость, какую только
можно  себе  представить,  -  сколопендр,  пауков,  змей,   жаб,   а   также
неисчислимое множество человеческих и  нечеловеческих  органов,  в  основном
внутренних. Был там даже гомункулус или что-то, что напоминало  гомункулуса,
но с таким же  успехом  могло  оказаться  копченым  младенцем.  На  Геральта
коллекция  впечатления  не  произвела  -  он  полгода  жил  у   Йеннифэр   в
Венгерберге,  а  Йеннифэр  располагала  еще  более   интересным   собранием,
содержащим даже невероятных размеров фаллос,  взятый,  кажется,  от  горного
тролля. Было у нее не совсем удачно выполненное чучело единорога,  на  спине
которого  она  обожала  заниматься  любовью.  Геральт  считал,  что  если  и
существует место, еще менее пригодное для любовных игр,  так  это,  пожалуй,
только спина  единорога  живого.  В  отличие  от  него,  считавшего  кровать
роскошью и ценившего все мыслимые возможности, предоставляемые этим чудесным
предметом  мебели,  Йеннифэр  была  на  удивление  изобретательной.  Геральт
вспоминал приятные моменты, проведенные с  чародейкой  на  крутой  крыше,  в
забитом пылью дупле, на  балконе,  причем  -  чужом,  на  перилах  моста,  в
раскачивающейся на бешеной реке  лодке  и  во  время  левитации  в  тридцати
саженях над землей. Но хуже всего был единорог. Наступил все  же  счастливый
день, когда кукла сломалась под ними, развалилась и  разлетелась  на  куски,
подбросив массу поводов для смеха.
   - Что тебя так забавляет, ведьмак?  -  спросил  Истредд,  присаживаясь  к
длинному столу,  уставленному  неимоверным  количеством  истлевших  черепов,
костей и ржавых железяк.
   - Всякий раз, когда я вижу такое, - ведьмак уселся напротив и  указал  на
банки и склянки, - я задумываюсь, действительно ли нельзя заниматься  магией
без  всей  этой  мерзопакости,  при  одном  взгляде   на   которую   желудок
подскакивает к горлу.
   - Дело вкуса, - сказал  чародей,  -  и  привычки.  Что  одному  противно,
другого как-то не трогает. А что  противно  тебе,  Геральт?  Интересно,  что
может быть противно тому, кто, как я слышал, ради денег может по шейку лезть
в дерьмо и нечистоты? Пожалуйста, не принимай мой вопрос за оскорбление  или
провокацию. Мне  действительно  интересно,  чем  можно  вызвать  у  ведьмака
чувство отвращения.
   - А в этой баночке  ты,  случайно,  хранишь  не  менструальную  ли  кровь
невинной девицы,  Истредд?  Понимаешь,  мне  становится  противно,  когда  я
представляю себе, как ты, серьезный чародей, пытаешься с бутылочкой  в  руке
капля по капле добыть эту ценную жидкость, преклонив колени  у  самого,  так
сказать, источника.
   - В самое яблочко, -  усмехнулся  Истредд.  -  Я,  разумеется,  говорю  о
качестве шутки, потому что относительно содержимого баночки ты промахнулся.
   - Но тебе  доводилось  использовать  такую  кровь,  правда?  К  некоторым
заклинаниям, я слышал, и не приступишь, если под рукой  нет  крови  девушки,
лучше  всего  убитой  во  время  полнолуния  молнией  с  ясного  неба.  Чем,
интересно, такая  кровь  лучше  крови  старой  проститутки,  которая  спьяну
свалилась с частокола?
   - Ничем, - согласился  чародей,  мило  улыбнувшись.  -  Но  если  вылезет
наружу, что эту роль практически столь  же  успешно  может  выполнять  кровь
хряка,  которую  гораздо  легче  добыть,  то   любой   голодранец   примется
экспериментировать с  чарами.  А  вот  если  голытьбе  придется  набирать  в
бутылочки и использовать так заинтересовавшую тебя девичью  кровь,  драконьи
слезы, яд белых тарантулов, бульон из отрезанных ручек новорожденных или  из
выкопанного в полночь  трупа,  то  у  многих,  уверяю,  отпадет  охота.  Они
замолчали. Истредд, казалось, в глубокой задумчивости постукивал ногтями  по
лежащему перед ним потрескавшемуся, коричневому, утратившему нижнюю  челюсть
черепу и при этом указательным пальцем водил по  зубчатому  краю  отверстия,
зияющего в височной кости. Геральт ненавязчиво посматривал на него и пытался
сообразить, сколько же  чародею  может  быть  лет.  Он  знал,  что  наиболее
способные умели затормозить процесс старения перманентно в  любом  возрасте.
Мужчины ради репутации и престижа  предпочитали  возраст  более  преклонный,
зрелый, говорящий о знаниях и  опыте.  Женщины  -  типа  Йеннифэр  -  меньше
заботились о престиже, а больше о  привлекательности.  Истредд  выглядел  не
старше верных сорока. У него были слегка седеющие, прямые, доходящие до плеч
волосы и многочисленные, придающие серьезность морщинки на лбу, около рта  и
в уголках глаз. Геральт не знал, естественна или же вызвана чарами глубина и
мудрость серых мягких глаз. После краткого раздумья он пришел к выводу,  что
это не имеет значения.
   - Истредд, - прервал он молчание. - Я пришел, потому что хотел видеться с
Йеннифэр. И хоть не застал ее, ты пригласил меня зайти побеседовать. О  чем?
О голодранцах, пытающихся порушить вашу монополию  на  магию?  Знаю,  что  к
этому сброду ты причисляешь и меня. Я не удивлен. Правда, мне  на  мгновение
почудилось, что ты окажешься  не  таким,  как  твои  кореша,  которые  часто
вступали со мной в серьезные разговоры только ради того, чтобы сообщить, как
они меня не любят.
   - Я не намерен извиняться  за  своих,  как  ты  выразился,  "корешей",  -
спокойно ответил чародей. - Я их понимаю, потому что мне, как и им, пришлось
крепко потрудиться, чтобы  овладеть  искусством  чернокнижника.  Еще  совсем
мальчишкой, когда мои ровесники бегали по полям с луками,  ловили  рыбу  или
играли в чет-нечет, я корпел над манускриптами. От каменного пола с башне  у
меня ломило кости и болели суставы.  Летом,  разумеется,  потому  что  зимой
хрустел лед на зубах. От пыли старых свитков и книг я кашлял так, что  глаза
лезли на лоб, а  мой  мэтр,  старый  Ретшильд,  никогда  не  упускал  случая
стегануть меня по спине плеткой, считая, видимо, что иначе мне  не  добиться
успехов в науке. Я не испробовал ни военной службы, ни девочек, ни  пива.  А
ведь это были лучшие годы, когда  все  удовольствия  особо  притягательны  и
приятны.
   - Несчастный, - поморщился ведьмак. - Ну прямо-таки слеза прошибает.
   - К чему ирония? Я пытаюсь объяснить тебе причины, по которым чародеи  не
любят сельских знахарей, заклинателей, целителей, ведьм и ведьмаков. Называй
это как хочешь, даже обычной завистью, но именно в этом  причина  антипатии.
Нас злит, когда мы видим в руках профанов  и  халтурщиков  искусство  магии,
которую нас научили воспринимать как элитарный дар, привилегию  наилучших  и
священную мистерию. Даже если это дедовская, бездарная и достойная  осмеяния
магия. Поэтому мои коллеги тебя не любят. Я, сказать по правде, тоже.
   Геральту  уже  надоели  дискуссия,  окольные  разговоры,   его   охватило
неприятное чувство беспокойства, которое действовало, как улитка,  ползающая
по шее и спине. Он посмотрел прямо в глаза Истредду, стиснув  пальцами  край
столешницы.
   - Мы говорим о Йеннифэр, верно?
   Чародей поднял голову, продолжая тихонько постукивать ногтями по лежащему
на стола черепу.
   - Завидная проницательность, - сказал он,  выдержав  взгляд  ведьмака.  -
Прими  мои  поздравления.  Да,  относительно  Йеннифэр.   Геральт   смолчал.
Когда-то, давно, много-много лет назад,  еще  молодым,  ведьмак  поджидал  в
засаде мантихора. И чувствовал, что мантихор приближается. Не видел его,  не
слышал, но чувствовал. Он никогда не забывал этого ощущения. И  теперь  было
то же самое.
   - Твоя проницательность, - заговорил чародей, - позволит  нам  сэкономить
массу времени, на которое ушло бы дальнейшее плутание вокруг да около. А так
- вопрос поставлен открыто.
   Геральт смолчал.
   - Близко мы с Йеннифэр познакомились довольно давно, - продолжал Истредд.
- Долгое время это было знакомство без обязательств, заключавшееся в  долгих
либо  коротких  более-менее  регулярных  встречах.  Такие  ни  к   чему   не
обязывающие связи повсеместно практикуются людьми  нашей  профессии.  Только
вот это вдруг перестало мне нравиться. Я решил  предложить  ей  остаться  со
мной навсегда.
   - Что она ответила?
   - Сказала - подумает. Я дал ей время на размышления. Знаю, решить ей было
непросто.
   - Зачем  ты  все  это  говоришь,  Истредд?  Чем  руководствуешься,  кроме
достойной уважения, но, как ни говори, странной искренности, столь редкой  у
людей вашего круга? Какова цель твоей искренности?
   - Самая прозаическая, - вздохнул чародей. - Видишь ли, именно ты  мешаешь
Йеннифэр принять решение. Поэтому я прошу тебя отойти в сторону. Скрыться из
ее жизни, перестать мешать. Короче - отправиться к  чертовой  матери.  Лучше
всего втихую и не попрощавшись, как, по ее словам, ты привык поступать.
   - И верно, - Геральт вымученно улыбнулся. - Твоя прямолинейность поражает
меня все больше. Всего я мог  ожидать,  но  не  такой  просьбы.  А  тебе  не
кажется, что, чем просить, следовало бы просто ударить  в  меня  из-за  угла
шаровой молнией? И исчезла бы преграда,  осталось  бы  лишь  немножко  сажи,
которую надо соскрести со стены. Легкий и верный способ. Потому что,  видишь
ли, просьбой можно пренебречь, а шаровой молнией - нет.
   - Не вижу причин для отказа.
   - Почему же? Разве твоя  странная  просьба  не  простое  предостережение,
предваряющее молнию или какое другое не менее веселенькое действо? А  может,
она  будет  поддержана  неким  более  звонким  аргументом?  Суммой,  которая
ошарашит жадного ведьмака? И  сколько  же  ты  намерен  заплатить,  чтобы  я
уступил тебе дорогу к счастью?
   Чародей перестал постукивать  по  черепу,  положил  на  него  руку,  сжал
пальцы. Геральт заметил, как побелели фаланги.
   - Я не хотел оскорблятъ тебя таким предложением, - сказал  чародей,  -  Я
был далек от этого. Но... если... Геральт, я чародей, и не из  последних.  Я
не считаю нужным похваляться всесилием, но многие из твоих  пожеланий,  буде
ты захотел бы их высказать, я мог бы исполнить. Некоторые, например, вот так
же просто.
   Он небрежно махнул рукой, словно отгоняя комара. В воздухе над столом тут
же запорхало множество сказочно цветастых бабочек-аполлонов.
   - Я хочу, Истредд, - процедил ведьмак, отмахиваясь от насекомых, -  чтобы
ты перестал лезть в  наши  с  Йеннифэр  отношения.  Мне  неинтересно,  какие
предложения ты ей делаешь. Ты вполне мог исповедоваться ей, когда она была с
тобой. Потому что раньше было раньше, а теперь есть теперь.  Теперь  она  со
мной. Я что, должен отойти, облегчить тебе жизнь? Отказываюсь. Я  не  только
не помогу, но буду мешать в меру своих скромных возможностей. Как видишь,  я
не менее откровенен, чем ты.
   - Ты не имеешь права мне отказывать.
   - За кого ты меня принимаешь, Истредд?
   Чародей внимательно посмотрел на него, перегнувшись через стол.
   - За ее мимолетное влечение. За минуты  опьянения,  в  лучшем  случае  за
каприз, за приключение, которых у Йеннифэр были  сотни,  ибо  Йенна  обожает
игру эмоций, она импульсивна, и ее капризы непредсказуемы. За это я  тебя  и
принимаю, потому что, перекинувшись с тобой несколькими словами, понял,  что
она не могла относиться к тебе просто как к инструменту. А такое, поверь,  с
ней бывает очень часто.
   - Ты не понял вопроса.
   - Ошибаешься, понял. Но  я  умышленно  говорю  исключительно  об  эмоциях
Йенны. Потому что ты - ведьмак, и никаких эмоций у тебя быть не может. А мою
просьбу выполнить не желаешь лишь потому, что тебе кажется, будто  она  тебе
нужна, думаешь, что... Нет, Геральт, ты с ней только потому, что этого хочет
она, и так будет, пока она этого желает. А то, что  чувствуешь  ты,  -  лишь
отражение ее эмоций, интереса, который  она  к  тебе  проявляет.  Ради  всех
демонов Низа, Геральт, ты же не ребенок, ты же знаешь, кто ты.
   Мутант. Не пойми меня превратно, я не намерен тебя унижать или презирать.
Просто отмечаю факт. Ты - мутант, а одно из основных свойств  твоей  мутации
сводится к абсолютной бесстрастности. Таким тебя  сотворили,  чтобы  ты  мог
выполнять свою работу. Понимаешь? Ты не можешь ничего чувствовать.  То,  что
ты принимаешь за чувства, - лишь  клеточная  соматическая  память,  если  ты
знаешь, что означает это слово.
   - Представь себе - знаю.
   - Тем лучше. Послушай. Я прошу тебя о том, о чем могу  просить  ведьмака.
Человека не смог бы. Я откровенен с ведьмаком, с человеком не  мог  бы  себе
этого позволить. Геральт, я хочу  дать  Йенне  понимание  и  определенность,
нежность и счастье. Можешь ты положа руку на сердце предложить ей то же?  Не
можешь. Для тебя это ничего не значащие  слова.  Ты  волочишься  за  Йенной,
тешась, словно ребенок, минутной симпатией, которой она одаряет. Ты,  словно
одичавший кот, в которого все кидают камни,  мурлычешь,  радуясь  тому,  что
нашелся кто-то, кто не брезгует тебя приласкать. Понимаешь,  что  я  имею  в
виду? Знаю, понимаешь, не дурак, это ясно. Так что, сам видишь, у  тебя  нет
права отказать мне, если я вежливо прошу.
   - У меня такое же право отказывать, - процедил  Геральт,  -  как  у  тебя
просить, стало быть, наши права взаимоуничтожаются. А посему возвращаемся  к
исходной точке, а она такова: Йен,  которой,  видимо,  наплевать  и  на  мою
мутацию, и на ее последствия, сейчас со мной. Ты сделал ей предложение - это
твое право. Она сказала, что подумает? Это - ее право. Тебе кажется, якобы я
мешаю ей принять решение? Будто она колеблется, и причина ее колебаний -  я?
А это уж - мое право. Если она колеблется, то, надо думать, не  без  причин.
Вероятно, я что-то ей все же даю, хоть, возможно, для этого  у  ведьмаков  в
словаре и нет нужных слов.
   - Послушай...
   - Нет. Послушай ты. Говоришь, когда-то  она  была  с  тобой?  Как  знать,
может, не я, а ты был всего лишь ее мимолетным увлечением,  капризом,  игрой
эмоций, столь типичной для  нее?  Я  даже  не  исключаю,  Истредд,  что  она
воспринимала тебя всего лишь как инструмент. Этого, господин чародей, нельзя
исключить только на основании  разговора.  В  таких  случаях,  сдается  мне,
инструмент бывает существеннее болтовни. Истредд даже не  дрогнул.  Геральта
удивило его  самообладание  Тем  не  менее  затянувшееся  молчание,  похоже,
свидетельствовало о том, что удар попал в цель.
   - Играешь словами, - сказал наконец чародей. - Упиваешься ими.
   Словами хочешь заменить нормальные, человеческие ощущения, которых у тебя
нет. Твои слова не выражают чувств, это лишь звуки, такие же издает этот вот
череп, стоит по нему постучать. Ибо ты так же пуст, как и он. Ты  не  имеешь
права...
   - Прекрати, - резко прервал Геральт. Может быть, даже слишком резко.
   - Прекрати упорно отказывать мне в правах, с меня достаточно, слышишь?  Я
сказал: наши права равны. Нет, черт возьми, мои - больше.
   -  Серьезно?  -  Чародей  немного  побледнел,   доставив   тем   Геральту
невыразимое удовольствие. - Это почему же?
   Ведьмак на секунду задумался и решил добить его.
   - А потому, - выпалил он, - что вчера ночью она была  со  мной,  а  не  с
тобой.
   Истредд пододвинул череп поближе, погладил. Рука, к  огорчению  Геральта,
даже не дрогнула.