азом Цири из Башни Ласточки  попала  прямо  в  замок
Вильгефорца... А ты никак не  можешь  выснить  Башню  Ласточки?  Попытайся
выснить замок. Внимательнее приглядись к гобелену... Ты меня слушаешь?
    - Зеркало... Оно магическое, да?
    - Нет. Я выдавливаю перед ним прыщи.
    - Прости.
    - Это зеркало Хартманна, -  пояснила  Нимуэ,  видя  сморщенный  нос  и
надутые губы  адептки.  -  Если  хочешь,  загляни.  Но,  пожалуйста,  будь
осторожна.
    -  А  правда  ли,  -  спросила   дрожащим   от   возбуждения   голосом
Кондвирамурса, - что через Хартманна можно перейти в другие...
    -  Миры?  Конечно.  Но  не  сразу,  не  без   подготовки,   медитации,
концентрации и множества других действий. Советуя тебе быть осторожной,  я
имела в виду нечто другое.
    - Что именно?
    - Зеркало действует в обе стороны. Из Хартманна в любой  момент  может
что-нибудь выйти.

    - Знаешь, Нимуэ... Когда я смотрю на гобелен...
    - Ты снила?
    - Снила. Но странно. С высоты птичьего полета. Я была птицей... Видела
замок  снаружи.  Но  не  могла  в  него  проникнуть,  Что-то  не   давало,
перекрывало доступ.
    - Смотри на гобелен, - приказала Нимуэ. - Смотри на  Цитадель.  Смотри
внимательно,  сосредоточься  на  каждой  детали.  Концентрируйся   сильно,
глубоко, врежь это изображение в память. Я хочу,  чтобы  во  сне  ты  туда
вошла. Попала внутрь. Очень важно, чтобы ты туда вошла.

    Снаружи, за стенами замка, судя по всему, бушевала  прямо-таки  адская
метель, в камине огонь так  и  гудел,  быстро  пожирая  поленья.  Йеннифэр
блаженствовала в тепле. Ее теперешняя "келья" была, правда, в  тысячи  раз
теплее той мокрой дыры, в которой она провела, пожалуй, месяца два, но все
равно и тут у нее зуб на зуб не попадал. Там она полностью  потеряла  счет
времени, да и потом никто не торопился  сообщить  ей  дату,  но  она  была
уверена, что на улице зима, декабрь, может, даже январь.
    - Ешь, Йеннифэр, - сказал Вильгефорц. - Ешь, не стесняйся.
    Чародейка и не думала стесняться. А  если  ела  медленно  и  с  трудом
справлялась с курицей,  то  исключительно  потому,  что  ее  только-только
зарубцевавшиеся пальцы все еще были неловкими и почти не гнулись. Удержать
нож и вилку ими было трудно. А есть руками она не  хотела  -  предпочитала
демонстрировать свое превосходство Вильгефорцу и  остальным  пиршествующим
гостям чародея. Ни одного из них она не знала.
    - Искренне сожалею, но вынужден сообщить тебе,  -  сказал  Вильгефорц,
поглаживая  пальцами  ножку  фужера,  -   что   Цири,   твоя   подопечная,
распрощалась с этим миром. Винить за это ты можешь только себя,  Йеннифэр.
И свое безрассудное, бессмысленное упрямство.
    Один  из  гостей,  невысокий  темноволосый  мужчина,   мощно   чихнул,
высморкался в батистовый платочек. Нос у него был опухший, красный и  явно
наглухо забитый.
    -  Будь  здоров,  -  сказала  Йеннифэр,  на  которую  зловещие   слова
Вильгефорца не произвели никакого впечатления. - Откуда бы такая серьезная
простуда, милсдарь? Слишком долго стояли на сквозняке после ванны?
    Второй  гость,  годами  постарше,  крупный,  худой,  с   отвратительно
белесыми глазами, неожиданно  захохотал.  Простудившийся  же  после  ванны
мужчина, хоть физиономию ему перекосило от злости, поблагодарил  чародейку
кивком и короткой простуженной фразой. Однако недостаточно короткой, чтобы
она не уловила нильфгаардского акцента.
    Вильгефорц повернулся к ней. Он больше  не  носил  на  голове  золотой
"опалубки" для хрустального яблока в глазной впадине, однако выглядел  еще
чудовищней, чем тогда, летом, когда она увидела его  рану  в  первый  раз.
Регенерированное левое глазное  яблоко  уже  пришло  в  порядок,  но  было
заметно меньшего размера нежели правое. От  такой  картинки  перехватывало
дыхание.
    - Ты, Йеннифэр, - процедил он, - вероятно, полагаешь, что я лгу, ловлю
тебя в силки, пытаюсь застать врасплох?  Зачем  бы  мне  это?  Известие  о
гибели Цири потрясло меня не меньше, да  что  там,  гораздо  сильнее,  чем
тебя. В конце концов, я связывал с  девушкой  вполне  конкретные  надежды,
строил планы, которым предстояло сыграть решающую роль в  моей  дальнейшей
жизни. Теперь девушка мертва, и мои планы рухнули.
    - Прекрасно. - Йеннифэр, с трудом удерживая нож непослушными пальцами,
пыталась резать нашпигованную черносливом свиную котлету.
    - Тебя же, - продолжал чародей, не обращая внимания на комментарий,  -
связывала с Цири исключительно  глупая  сентиментальность,  на  которую  в
различных пропорциях влияли сожаление о собственном  бесплодии  и  чувство
вины. Да, да, Йеннифэр,  чувство  вины!  Ведь  ты  активно  участвовала  в
скрещивании парочек и, я бы сказал, в откормке  производителей,  благодаря
чему и явилась на свет малютка Цири. И ты перенесла свои чувства  на  плод
генетического  эксперимента  -   кстати   сказать,   неудачного.   Ибо   у
экспериментаторов не хватило знаний.
    Йеннифэр молча пожелала  ему  успехов,  подняв  бокал  и  одновременно
искренне моля судьбу, чтобы та не дала  бокалу  вывалиться  из  руки.  Она
постепенно приходила к выводу, что по меньшей мере два пальца из  пяти  не
будут сгибаться очень долго. Возможно, никогда.
    Вильгефорц не обратил на ее жест никакого внимания.
    - Теперь уже поздно. Это случилось,  -  прошипел  он  сквозь  зубы.  -
Однако знай, Йеннифэр, у меня-то знания были. А если б была и девушка,  то
я своими знаниями наверняка бы воспользовался. Остается лишь  сокрушаться.
А ведь я мог бы укрепить и подлечить твой  эрзац  материнского  инстинкта.
Хоть ты суха и стерильна как камень, с моей помощью ты обрела бы не только
дочь, но и внучку. Или, на худой конец, заменитель внучки.
    Йеннифэр  пренебрежительно  прыснула,  хотя  прямо-таки  закипала   от
ярости.
    -  С  величайшим  сожалением  вынужден  подпортить  твое   праздничное
настроение, дорогая, - холодно сказал чародей.  -  Думаю,  тебе  не  очень
приятно будет узнать, что ведьмак Геральт из Ривии  также  почил  в  бозе.
Да-да, тот самый ведьмак Геральт, с которым тебя,  да,  кажется,  и  Цири,
связывал  суррогат  чувств   -   смешная   сентиментальность,   глупая   и
преслащенная  до  тошноты.  Знай,  Йеннифэр,  что  наш  обожаемый  ведьмак
распрощался с земной юдолью буквально пламенно и весьма  эффектно.  Однако
тебе не следует ни в чем себя корить. В смерти ведьмака ты не повинна даже
в самой что ни на есть наименьшей степени. Всю чехарду устроил я.  Отведай
маринованных грушек, они, поверь мне, отменны.
    В фиалковых глазах Йеннифэр полыхнула холодная  ненависть.  Вильгефорц
рассмеялся.
    - Вот такой ты мне нравишься, - сказал он. - Честное слово, если б  не
двимеритовые  браслеты,  ты  б  меня  наверняка  испепелила.  Но  двимерит
действует, так что испепелять меня ты можешь исключительно взглядом.
    Простуженный чихнул, высморкался и раскашлялся так, что слезы полились
из глаз. Высокий и худой рассматривал чародейку своими неприятными рыбьими
глазами.
    - А куда же подевался милостивый государь Риенс, - спросила  Йеннифэр,
растягивая слова. - Тот милостивый государь Риенс, который  столько  всего
мне наплел и наобещал бог весть  что  со  мной  сотворить?  И  где  сейчас
господин Ширру, никогда не упускавший оказии ударить меня и пнуть?  Почему
стражники, еще недавно хамливые и  грубые,  теперь  ведут  себя  с  робким
уважением? Нет, Вильгефорц, ты вовсе не обязан отвечать. Я знаю: то, о чем
ты говорил, - одна большая липа. Цири от тебя ускользнула,  и  Геральт  от
тебя ускользнул, попутно вроде бы устроив твоим бандитам кровавую баню.  И
что теперь? Планы рухнули,  пошли  прахом,  ты  сам  это  признал,  сны  о
могуществе развеялись как дым. А чародеи и Дийкстра  уже  нащупывают  вас.
Да-да, нащупывают. Неспроста и не из жалости ты  перестал  меня  пытать  и
принуждать к сканированию. А император Эмгыр затягивает сеть, и он  скорее
всего очень, ну очень зол. Ess a  tearth,  me  tiarn?  A'pleine  a  cales,
ellea?
    - Я знаю всеобщий, - сказал простуженный, выдерживая взгляд. - А зовут
меня Стефан Скеллен. И у меня отнюдь, да-да отнюдь не полны штаны. Хо, мне
до сих пор кажется, что я нахожусь в гораздо более выгодном положении, чем
вы, госпожа Йеннифэр.
    Долгая речь утомила его, он раскашлялся  снова  и  высморкался  в  уже
вконец промокший батистовый платочек. Вильгефорц стукнул кулаком по столу.
    - Кончаем игру, - проговорил он, жутко  вращая  маленьким  глазком.  -
Учти, Йеннифэр, мне ты больше не нужна. В принципе надо было  бы  засунуть
тебя в мешок и утопить в озере, но я  с  величайшей  неохотой  прибегаю  к
таким методам. До поры  до  времени,  пока  обстоятельства  позволят  либо
заставят принять другое решение, ты будешь находиться в  изоляции.  Однако
предупреждаю - я не позволю тебе доставлять  мне  неприятности.  Ежели  ты
снова решишься на голодовку, знай, я не стану, как  это  было  в  октябре,
терять время на кормление через трубку. Я просто позволю тебе изголодаться
до  смерти.  А  если   попробуешь   бежать,   приказы   стражникам   будут
однозначными. А теперь  позволь  откланяться.  Если,  разумеется,  ты  уже
удовлетворила свой голод.
    - Нет. - Йеннифэр встала, швырнула салфетку на стол. - Может, я и  еще
что-нибудь отведала бы, но собравшееся за столом общество отбивает у  меня
аппетит. Позвольте откланяться.
    Стефан Скеллен чихнул и закашлялся. Белесоглазый  косил  на  нее  злым
глазом и препаскуднейше ухмылялся. Вильгефорц глядел в сторону.
    Как обычно, когда ее вели в узилище или из узилища, Йеннифэр  пыталась
понять, где находится, добыть хотя бы обрывок информации, который  мог  бы
оказаться  полезным  в  задуманном  бегстве.  И  всякий  раз   ничего   не
получалось. У огромного замка не было окон, сквозь которые можно  было  бы
увидеть окружающий пейзаж или  хотя  бы  солнце  и  попытаться  определить
стороны света. Телепатия невозможна, два тяжелых  браслета  и  ошейник  из
двимерита эффективно сводят на нет любые попытки воспользоваться магией.
    Комната, где ее держали, была холодной и спартански суровой, как келья
затворника.  Однако  Йеннифэр  вспомнила  тот  радостный  день,  когда  ее
вытащили из ямы. Из подвала, на дне которого вечно стояла зловонная  лужа,
а на стенах наросли селитра и соль.
    Из подвала, где ее  кормили  объедками,  и  крысы  без  всяких  трудов
вырывали эти жалкие объедки из ее искалеченных пальцев. Когда  спустя  два
месяца ее расковали и, вытащив оттуда, позволили переодеться и искупаться,
Йеннифэр не знала, куда деваться от счастья. Новая комната  показалась  ей
королевской  опочивальней,  а  жидкий  супец,  который  ей  приносили,   -
живительным бульоном из ласточкиных гнезд, достойным императорского стола.
Ясное дело, очень скоро бульон оказался обычными помоями, удобное  ложе  -
жесткой лежанкой, а королевская опочивальня -  тюрьмой.  Холодной,  тесной
камерой, в которой, сделав четыре шага, упираешься в стену.
    Йеннифэр выругалась, вздохнула, присела на карло - единственный, кроме
лежанки, предмет мебели.
    Мужчина вошел так тихо, что она едва услышала.
    - Меня зовут Бонарт, - сказал он.  -  Постарайся  запомнить  это  имя,
ведьма. Да вколоти его как следует себе в башку.
    - В гробу я тебя видела вместе с твоим затраханным именем!
    - Я, - скрежетнул он зубами, - охотник за людьми.  Да-да,  слушай  как
следует, чародейка. В сентябре, три  месяца  назад,  я  в  Эббинге  поймал
твоего ублюдка. Ту самую Цирю, о которой тут столько трепа.
    Йеннифэр стала  слушать  внимательнее.  Сентябрь,  Эббинг.  Поймать-то
поймал. Да где же она? Может, врет, падла?
    - Сероволосая ведьмачка, вышколенная в Каэр  Морхене.  Я  заставил  ее
драться на арене: убивать людей под визг публики.  Понемногу,  мало-помалу
превратил ее в зверюгу. Учил арапником, кулаком и каблуками.  Долго  учил.
Но она сбежала, зеленоглазое змийство.
    Йеннифэр неслышно вздохнула.
    - Сбежала от меня в мир иной. Но когда-нито мы еще встретимся. Уверен,
уж когда-нибудь - да  встретимся.  Да,  чародейка.  И  ежели  я  о  чем-то
сожалею, так только о том, что твоего  ведьмачьего  любовничка,  Геральта,
испекли на живом огне. Я охотно  дал  бы  ему  попробовать  моего  клинка,
выродку треклятому.
    Йеннифэр фыркнула.
    - Послушай-ка, Бонарт, или как тебя там. Не смеши.  Ты  ведьмаку  и  в
подметки не годишься. И сравниться с ним не можешь.  Ни  в  чем.  Ты,  как
только что сам выразился, живодер  и  палач.  А  герой  разве  что  против
щенков.
    - Глянь-ка сюда, ведьма.
    Он резко распахнул куртку и рубаху, вытянул, путая их, три  цепочки  с
тремя серебряными медальонами. Один изображал  кошачью  голову,  второй  -
голову то ли орла, то ли грифа, третьего она как следует  не  рассмотрела.
Скорее всего это была волчья голова.
    - Таких  штучек,  -  фыркнула  она,  снова  изображая  безразличие,  -
полным-полно на ярмарках.
    - Эти не с ярмарки.
    - Да неужто?!
    - Было время, - прошипел  Бонарт,  -  когда  порядочные  люди  боялись
ведьмаков пуще чудовищ.  Чудовища,  известное  дело,  сидели  по  лесам  и
камышникам, а ведьмаки нагло разгуливали по  улицам,  заходили  в  кабаки,
вертелись около храмов, всяческих  заведений,  школ  и  игровых  площадок.
Порядочные люди справедливо сочли это непорядком. Поэтому решили  поискать
кого-нибудь, кто мог бы призвать нахальных ведьмаков к порядку.  И  нашли.
Нелегко, небыстро, неблизко, но нашли. Как  видишь,  у  меня  на  счету  -
тройка. Ни один выродок больше не появлялся в округе и не пугал  почтенных
граждан своей внешностью. А если б появился, то я разделал  бы  его  точно
так же, как предыдущих.
    - Во сне? - скривилась Йеннифэр. - Из  самострела?  Из-за  угла?  Или,
может, подлив яду?
    Бонарт спрятал медальоны под рубаху, сделал два шага в ее сторону.
    - Дразнишься, ведьма?
    - Было такое намерение.
    - Так, значит? Ну, сейчас я  покажу  тебе,  сучье  вымя,  кто  кому  в
подметки годится. С кем я могу соперничать во всем. Да что  там,  я  даже,
думаю, покрепче его буду.
    Стоявшие за дверью стражники аж  подскочили,  услышав  пробившийся  из
камеры грохот, треск, гул, вой и скулеж. А если б стражникам когда-либо  в
жизни довелось слышать рев пойманной в капкан пантеры,  то  они  могли  бы
поклясться, что в камере находится именно этот хищник!
    Потом до стражников долетел  страшный  рык  раненого  льва,  которого,
впрочем, стражники тоже никогда не слышали, да и видели только на  гербах.
Они переглянулись. Покачали головами. А потом ворвались в комнату.
    Йеннифэр сидела, сжавшись, среди обломков лежанки - волосы взъерошены,
платье и рубашка разодраны сверху донизу, маленькая  девичья  грудь  бурно
вздымается в такт тяжелому дыханию. Из носа текла кровь,  на  лице  быстро
увеличивалась припухлость, наливались малиновым цветом царапины на плече.
    Бонарт сидел  в  другом  углу  среди  остатков  карла,  обеими  руками
ухватившись за промежность. У него из носа  тоже  текла  кровь,  окрашивая
седые усы глубоким кармином. Лицо искорежено  кровавыми  царапинами.  Едва
зажившие пальцы Йеннифэр были жалким оружием, а  вот  звенья  двимеритовых
браслетов обладали прекрасными, роскошно острыми краями.
    В распухающей на  глазах  щеке  Бонарта,  точнехонько  посреди  скулы,
торчала чуть ли не по ручку вбитая обоими зубьями вилка, которую  Йеннифэр
стащила со стола во время ужина.
    - Только против  щенков  ты  годен,  изувер,  -  выдохнула  чародейка,
пытаясь прикрыть грудь остатками платья. - А от  сучек  держись  подальше.
Слабоват ты против них, сопляк!
    Она не могла себе простить, что попала не туда, куда целила - в  глаз.
Ну что ж,  мишень  была  подвижной,  а  кроме  того,  полное  совершенство
недостижимо.
    Бонарт рявкнул, встал, выдернул вилку, взвыл  и  пошатнулся  от  боли.
Изрыгнул мерзкие ругательства.
    Тем временем в камеру заглянули еще два стражника.
    - Эй вы! - заорал Бонарт, стирая кровь с лица. - Быстрее сюда!  Тащите
эту  сволочугу  на  середину  комнаты,  распните  крестом  и  держите,  да
покрепче!
    Стражники переглянулись. Уставились в потолок.
    - Идите-ка лучше отседова, господин хороший, - сказал один. -  Нам  за
это не плотют.
    - А окромя того, - буркнул другой, - нету  у  нас  охоты  кончить  как
Риенс или Ширру.

    Кондвирамурса  отложила  в  стопку  картинок  картон  с   изображением
тюремной камеры и женщины,  сидевшей  с  опущенной  головой,  в  кандалах,
прикованной к каменной стене.
    - Ее мучили, а ведьмак в это время забавлялся в Туссенте  с  какими-то
брюнетками.
    - Осуждаешь? - резко спросила Нимуэ. - Ничего практически не зная?
    - Нет. Не осуждаю, но...
    - Никаких "но". Замолкни, пожалуйста.
    Некоторое время они сидели молча, перекладывая гравюры и акварели.
    - Все версии легенды, - Кондвирамурса указала на  одну  из  гравюр,  -
местом ее кончины, финала,  последней  битвы  Добра  со  Злом,  прямо-таки
Армагеддона, называют замок Рыс-Рун, Все, кроме одной.
    - Да, - кивнула Нимуэ. - Все, кроме анонимной, мало популярной версии,
известной как "Черная книга из Элландера".
    - "Черная книга" сообщает, что финал разыгрался в крепости Стигга.
    - Именно.  Да  и  другие,  канонические  моменты  легенды,  "Книга  из
Элландера" подает совсем иначе, существенно отклоняясь от канона.
    - Интересно, - Кондвирамурса  подняла  голову,  -  который  из  замков
изображен на иллюстрациях? Который выткан на гобелене у тебя  в  кабинете?
Которое изображение соответствует истине?
    - Этого нам не узнать никогда.  Замок  -  свидетель  финала  -  погиб.
Разрушен. От него не осталось и следа, в этом сходятся все  легенды,  даже
та, которую приводит "Книга  из  Элландера".  Ни  одно  из  приведенных  в
источниках мест не вызывает доверия. Мы не знаем и никогда не узнаем,  как
выглядел и где стоял этот замок.
    - Но истина...
    - Для  истины,  -  резко  перебила  Нимуэ,  -  как  раз  это-то  и  не
существенно. Не забывай, мы не знаем,  как  в  действительности  выглядела
Цири. Но вот на этом картоне руки  Вильмы  Вессели  изображена  явно  она,
ведущая  бурный  разговор  с  эльфом   Аваллак'хом   на   фоне   скульптур
капризничающих детей. Это, несомненно, Цири.
    - Но, - не сдавалась Кондвирамурса, - твой гобелен...
    - Изображает замок, в котором разыгрался финал легенды.
    Молчали долго. Шелестели переворачиваемые листы.
    - Не нравится мне, - проговорила Кондвирамурса, -  версия  легенды  из
"Черной книги". Она какая-то... Какая-то...
    - Беспощадно правдивая, - закончила Нимуэ, покачав головой.

    Кондвирамурса зевнула, отложила "Полвека поэзии", издание  дополненное
с  послесловием  профессора  Эверетта  Денхофа-сына.  Разбросала  подушки,
сменив их расположение  "для  чтения"  в  расположение  "для  сна".  Снова
зевнула,  потянулась,  погасила  лампу.  Комната  погрузилась   во   тьму,
нарушаемую только  иглами  лунного  света,  что  проникал  сквозь  щели  в
ставнях, "Что выбрать на эту ночь? - спросила себя адептка,  ворочаясь  на
простыне. - Отдаться на волю судьбы? Или тралить?"
    После недолгого раздумья выбрала второе.
    Был какой-то туманный, то и дело возвращающийся сон, который никак  не
удавалось досмотреть до  конца.  Он  рассеивался,  исчезал  между  другими
снами, как ниточка основы  теряется  в  разноцветном  тканом  узоре.  Сон,
который исчезал из памяти и в то же время упрямо сидел в ней.
    Когда она наконец уснула по-настоящему, сон сошел на нее  моментально.
Стоило закрыть глаза.
    Ночное безоблачное небо, светлое от луны и звезд. Горы, на их  склонах
виноградники, припорошенные  снегом.  Черный  угловатый  силуэт  здания  -
зубчатые стены, колонны, столбы, одинокая наружная beffroi(11).
    Два наездника.  Въезжают  в  пространство  между  стенами,  слезают  с
лошадей, входят в портал. Но в зияющее в полу отверстие спускае