т. Да и  я
тоже. Если тебе это не в тягость.
   Чудище переступило с ноги на ногу, почесало ухо.
   - Слушай, ты. Ты, что, меня в самом деле не боишься?
   - А надо?
   Чудище оглянулось, откашлялось, размашисто подтянуло широкие штаны.
   - Ладно, чего уж. Гость  в  дом.  Не  каждый  день  встречается  человек,
который, увидев меня, не драпанул бы или не свалился без чувств. Ну,  добро.
Ежели ты усталый, но порядочный путник, приглашаю. Но  ежели  разбойник  или
вор, знай - дом выполняет мои приказы. За этими стенами командую я!
   Он поднял косматую лапу. Ставни тут же заколотились о стену, а в каменном
горле дельфина что-то глухо забулькало.
   - Приглашаю, - повторил он.
   Геральт не пошевелился, внимательно глядя на него.
   - Один живешь?
   - А тебе какое дело с кем? - зло проговорило  чудище,  разевая  пасть,  а
потом громко расхохоталось. - Ага, понимаю.  Небось,  думаешь,  держу  сорок
молодцов, красавцев вроде меня. Нет, не держу.  Ну  так  как,  черт  побери,
воспользуешься приглашением от чистого сердца? Ежели нет, то ворота вон там,
как раз за твоим задом.
   Геральт сдержанно поклонился и сухо ответил:
   - Принимаю приглашение. Закон гостеприимства не нарушу.
   - Мой дом - твой дом, - ответило чудище столь же сухо. - Прошу сюда.
   А кобылу поставь там, у колодца.
   Дом внутри тоже требовал солидного ремонта, однако  в  нем  было  в  меру
чисто и опрятно. Мебель вышла, вероятно, из рук хороших мастеров, даже  если
это и произошло давным-давно. В воздухе  витал  ощутимый  запах  пыли.  Было
темно.
   - Свет! -  буркнуло  чудище,  и  лучина,  воткнутая  в  железный  захват,
незамедлительно вспыхнула и выдала пламя и копоть.
   - Недурственно, - бросил ведьмак.
   - И всего-то? - захохотало чудище. - Похоже, тебя чем попало не проймешь.
Я же сказал, дом выполняет мои приказы. Прошу сюда.  Осторожнее  -  лестница
крутая. Свет!
   На лестнице чудище обернулось.
   - А что это у тебя на шее болтается, гостюшка? А?
   - Посмотри.
   Чудище взяло медальон в лапу, поднесло к глазам, слегка  натянув  цепочку
на шее Геральта.
   - У этого животного неприятное выражение... лица. Что это?
   - Цеховой знак.
   - Ага, вероятно, твое ремесло - намордники? Прошу сюда. Свет!
   Середину большой комнаты, в которой  не  было  ни  одного  окна,  занимал
огромный  дубовый  стол,  совершенно  пустой,  если  не   считать   большого
подсвечника из позеленевшей  латуни,  увитого  фестонами  застывшего  воска.
Выполняя  очередную  команду,  свечи  зажглись,  замигали,  немного  осветив
помещение.
   Одна из стен была  увешана  оружием  -  композициями  из  круглых  щитов,
скрещивающихся алебард, рогатин и гизард, тяжелых мечей и топоров.  Половину
прилегающей стены занимал огромный камин,  над  которым  располагались  ряды
шелушащихся и облезлых портретов. Стену напротив входа  заполняли  охотничьи
трофеи - лопаты лосиных рогов, ветвистые  рога  оленей  отбрасывали  длинные
тени на головы кабанов, медведей и рысей,  на  взъерошенные  и  расчехранные
крылья орлиных и ястребиных  чучел.  Центральное,  почетное  место  занимала
отливающая старинной бронзой, подпорченная, с торчащей из дыр паклей  голова
скального дракона. Геральт подошел ближе.
   - Его подстрелил мой дедуля, - сказало чудище,  кидая  в  камин  огромное
полено. - Пожалуй, это был  последний  дракон  в  округе,  позволивший  себя
поймать. Присаживайся, гость. Голоден?
   - Не откажусь, хозяин.
   Чудище уселось за стол, опустило голову, сплело на животе косматые  лапы,
некоторое время что-то бормотало, крутя большими  пальцами,  потом  негромко
рыкнуло, хватив  лапой  о  стол.  Тарелки  и  блюда  оловянно  и  серебристо
звякнули, хрустально зазвонили кубки.  Запахло  жарким,  чесноком,  душицей,
мускатным орехом. Геральт не выдал удивления.
   - Так, - потерло лапы чудище. - Получше, чем слуги, а?  Угощайся,  гость.
Вот пулярка, вот ветчина, это паштет из... Не знаю из чего. Это вот рябчики.
Нет, ядрена вошь, куропатки. Перепутал,  понимаешь,  заклинания.  Ешь,  ешь.
Настоящая, вполне приличная еда, не бойся.
   - Я и не боюсь. - Геральт разорвал пулярку пополам.
   - Совсем забыл, - усмехнулось чудище, - что ты не из  пугливых.  А  звать
тебя, к примеру, как?
   - Геральт. А тебя, хозяин? К примеру же.
   - Нивеллен. Но в округе кличут  Ублюдком  либо  Клыкачом.  И  детей  мною
пугают. - Чудище опрокинуло в глотку  содержимое  гигантского  кубка,  затем
погрузило пальцы в паштет, выхватив из блюда половину за раз.
   - Детей, говоришь, пугают, - проговорил Геральт с набитым  ртом.  -  Надо
думать, без причин?
   - Абсолютно. Твое здоровье, Геральт!
   - И твое, Нивеллен.
   - Ну как винцо? Заметил, виноградное, не яблочное. Но ежели не  нравится,
наколдую другого.
   -  Благодарствую.  Вполне,  вполне.   Магические   способности   у   тебя
врожденные?
   - Нет. Появились, когда это выросло. Морда,  стало  быть.  Сам  не  знаю,
откуда они взялись, но дом выполняет все, чего ни захочу. Ничего особенного.
Так, мелочь.  Умею  наколдовать  жратву,  выпивку,  одежу,  чистую  постель,
горячую воду, мыло. Любая баба сумеет и без колдовства.  Отворяю  и  запираю
окна и двери. Разжигаю огонь. Ничего особенного.
   - Ну как-никак, а все же... А эта... как ты сказал, морда,  она  давно  у
тебя?
   - Двенадцать лет.
   - Как это вышло?
   - А тебе не все равно? Лучше налей еще.
   - С удовольствием. Мне-то без разницы, просто любопытно.
   - Повод вполне понятный и в принципе  приемлемый,  -  громко  рассмеялось
чудище. - Но я его не принимаю. Нет тебе  до  этого  дела,  и  вся  недолга.
Однако, чтобы хоть малость удовлетворить твое  любопытство,  покажу,  как  я
выглядел до того. Взгляни-ка туда, на  портреты.  Первый  от  камина  -  мой
папуля. Второй - хрен его знает, кто. Третий -  я.  Видишь?  Из-под  пыли  и
тенет с портрета водянистыми глазами взирал  какой-то  толстячок  с  пухлой,
грустной и прыщавой физиономией. Геральт, который и сам, на манер  некоторых
портретистов, бывал склонен польстить клиентам, грустно покачал головой.
   - Ну, видишь? - осклабившись, повторил Нивеллен.
   - Вижу.
   - Ты кто такой?
   - Не понял.
   - Не понял, стало быть? - чудище подняло голову. Глаза у него загорелись,
как у кота. - Мой портрет, гостюшка, висит в тени. Я его вижу,  но  я-то  не
человек. Во всяком  случае,  сейчас.  Человек,  чтобы  рассмотреть  портрет,
подошел бы ближе, скорее всего взял бы свечу.  Ты  этого  не  сделал.  Вывод
прост. Но я спрашиваю без обиняков: ты человек?
   Геральт не отвел взгляда.
   - Если ты так ставишь вопрос, - ответил он после недолгого молчания, - то
не совсем.
   - Ага. Вероятно, я не совершу бестактности, если  спрошу,  кто  же  ты  в
таком разе?
   - Ведьмак.
   - Ага, - повторил Нивеллен,  немного  помолчав.  -  Если  мне  память  не
изменяет, ведьмаки довольно своеобразно  зарабатывают  на  жизнь.  За  плату
убивают разных чудищ.
   - Не изменяет.
   Снова наступила тишина. Языки пламени  пульсировали,  устремлялись  вверх
тонкими усиками огня, отражались  блестками  в  резном  хрустале  кубков,  в
каскадах воска, стекающего по подсвечнику. Нивеллен сидел неподвижно, слегка
шевеля огромными ушами.
   - Допустим, - сказал он наконец, - ты ухитришься вытащить меч прежде, чем
я на тебя прыгну. Допустим, даже успеешь меня полоснуть. При моем  весе  это
меня не остановит, я повалю тебя с ходу. А потом  дело  докончат  зубы.  Как
думаешь, ведьмак, у кого из  нас  двоих  больше  шансов  перегрызть  другому
глотку?
   Геральт, придерживая большим пальцем оловянную крышку графина, налил себе
вина, отхлебнул, откинулся на спинку стула. Он глядел на чудище ухмыляясь, и
ухмылка была исключительно паскудной.
   - Та-а-ак, - протянул Нивеллен, ковыряя когтем в уголке пасти. -  Надобно
признать,  ты  умеешь  отвечать  на  вопросы,  не   разбрасываясь   словами.
Интересно, как ты управишься со следующим? Кто тебе за меня заплатит?
   - Никто. Я тут случайно.
   - А не врешь?
   - Я не привык врать.
   - А к чему привык? Мне рассказывали о ведьмаках. Я запомнил, что ведьмаки
похищают маленьких детей, которых  потом  пичкают  волшебными  травами.  Кто
выживет, становится ведьмаком, волшебником с нечеловеческими  способностями.
Их учат убивать, искореняют в них всяческие человеческие чувства и рефлексы.
Из них делают чудовищ, задача которых уничтожать других чудовищ.  Я  слышал,
говорили, уже пора начать охоту на ведьмаков, потому как чудовищ  становится
все меньше, а ведьмаков - все  больше.  Отведай  куропатку,  пока  вовсе  не
остыла.
   Нивеллен взял с блюда куропатку, целиком запихал в пасть и сжевал, словно
сухарик, хрустя косточками.
   - Молчишь? - спросил он невнятно, проглатывая птичку. - Что из сказанного
правда?
   - Почти ничего.
   - А вранье?
   - То, что чудовищ все меньше.
   - Факт, их немало, - ощерился Нивеллен.  -  Представитель  оных  как  раз
сидит перед тобой и раздумывает, правильно ли поступил, пригласив тебя.  Мне
сразу не понравился твой цеховой знак, гостюшка.
   - Ты - никакое не чудовище, Нивеллен, - сухо сказал ведьмак.
   - А, черт, что-то  новенькое.  Тогда  кто  же  я,  по-твоему?  Клюквенный
кисель? Клин диких гусей, тянущийся к югу тоскливым ноябрьским  утром?  Нет?
Так, может, я -  святая  невинность,  потерянная  у  ручья  сисястой  дочкой
мельника? Э? Геральт? Ну скажи, кто я такой? Неужто не видишь -  я  аж  весь
трясусь от любопытства?
   - Ты не чудовище. Иначе б не смог  прикоснуться  к  этой  вот  серебряной
тарелке. И уж ни в коем случае не взял бы в руку мой медальон.
   - Ха! - рявкнул Нивеллен так, что  язычки  пламени  свечей  на  мгновение
легли горизонтально. - Сегодня явно день раскрытия страшных секретов! Сейчас
я узнаю, что уши у меня выросли, потому что я еще сосунком не любил  овсянки
на молоке!
   - Нет, Нивеллен, - спокойно сказал Геральт. - Это - результат сглаза.
   Уверен, ты знаешь, кто навел на тебя порчу.
   - А если и знаю, то что?
   - Порчу можно снять. И довольно часто.
   - Ты как ведьмак, разумеется, умеешь снимать порчу. Довольно часто?
   - Умею. Хочешь попробовать?
   - Нет. Не хочу.
   Чудище раскрыло пасть и вывесило красный язычище длиной в две пяди.
   - Ну что, растерялся?
   - Верно, - признался ведьмак.
   Чудище захохотало, откинулось на спинку стула.
   - Я знал, что растеряешься. Налей себе еще, сядь поудобнее. Расскажу тебе
всю эту историю. Ведьмак не ведьмак, а глаза у тебя не злые. А  мне,  видишь
ли, приспичило поболтать. Налей себе.
   - Уже нечего наливать-то.
   - Дьявольщина, - откашлялось  чудище,  потом  снова  хватануло  лапой  по
столу. Рядом с двумя пустыми  графинами  неведомо  откуда  появился  большой
глиняный кувшин в ивовой оплетке. Нивеллен сорвал клыками восковую печать.
   - Как ты, вероятно,  заметил,  -  начал  он,  наполняя  кубки,  -  округа
довольно пустынна. До ближайших людских поселений идти да идти. Потому  как,
понимаешь, папуля с дедулей в свое время особой любовью ни у соседей,  ни  у
проезжих купцов не пользовались. Каждый,  кто  сюда  заворачивал,  в  лучшем
случае расставался с  имуществом,  если  папуля  примечал  его  с  башни.  А
несколько ближних поселков сгорели, потому как папуля, видишь ли, решил, что
они задерживают оброк. Мало кто любил моего папулю. Кроме меня,  разумеется.
Я страшно плакал, когда однажды на возу доставили то, что осталось от  моего
папочки после удара двуручным мечом. Дедуля в ту пору  уже  не  разбойничал,
потому что с того дня, как получил по черепушке железным  шестопером,  жутко
заикался, пускал слюни и редко когда вовремя успевал  добежать  до  сортира.
Получилось, что мне как наследнику досталось возглавить дружину.
   - Молод я тогда был, - продолжал Нивеллен. -  Прямо  молокосос,  так  что
парни из дружины мигом меня окрутили. Командовал я ими,  как  понимаешь,  не
лучше, чем, скажем, поросенок волчьей  стаей.  Вскоре  начали  мы  вытворять
такое, чего папочка, будь он жив, никогда б  не  допустил.  Опускаю  детали,
перехожу сразу к сути. Однажды отправились мы аж под самый Гелибол, что  под
Миртом, и грабанули храм. Вдобавок ко  всему  была  там  еще  и  молоденькая
жричка.
   - Что за храм, Нивеллен?
   - Хрен его знает. Но, видать, скверный был храм. Помню, на алтаре  лежали
черепа и мослы, горел зеленый огонь. Воняло, аж жуть! Но ближе к делу. Парни
прижали жричку, стянули с нее одежку, а потом сказали, что,  мол,  мне  пора
уже стать мужчиной. Ну, я и стал, дурной сопляк. В ходе  становления  жричка
плюнула мне в морду и что-то выкрикнула.
   - Ну?
   - Что я - чудище в человечьей шкуре, что буду чудищем из чудищ, что-то  о
любви, о крови, не помню. Кинжальчик маленький такой  был  у  нее,  кажется,
спрятан в прическе. Она покончила с собой, и  тут...  Драпанули  мы  оттуда,
Геральт, так что чуть коней не загнали. Нет. Скверный был храм...
   - Продолжай.
   - Дальше было так, как сказала жричка. Дня через два просыпаюсь утром,  а
слуги, как меня увидели, в рев. И в ноги  бац!  Я  к  зеркалу...  Понимаешь,
Геральт, запаниковал я, случился  со  мной  какой-то  припадок,  помню,  как
сквозь туман. Короче говоря, трупы. Несколько. Хватал все,  что  только  под
руку попадало, и вдруг стал страшно сильным. А дом помогал как мог:  хлопали
двери, летали  по  воздуху  предметы,  метался  огонь.  Кто  успел,  сбежал:
тетушка, кузина, парни из дружины, да что там - сбежали даже собаки,  воя  и
поджимая хвосты. Убежала моя кошечка Обжорочка. Со страху удар  хватил  даже
тетушкиного попугая. И вот остался я один, рыча, воя, психуя, разнося в  пух
и прах что ни попадя, в основном зеркала.
   Нивеллен замолчал, вздохнул, шмыгнул носом и продолжал:
   - Когда приступ прошел,  было  уже  поздно  что-нибудь  предпринимать.  Я
остался один.  Никому  не  мог  объяснить,  что  у  меня  изменилась  только
внешность, что, хоть и в ужасном виде,  я  остался  по-прежнему  всего  лишь
глупым пацаном, рыдающим в пустом замке над телами убитых слуг. Потом пришел
жуткий страх: вот вернутся те, что спаслись, и прикончат меня, прежде чем  я
успею растолковать.  Но  никто  не  вернулся.  Уродец  замолчал,  вытер  нос
рукавом.
   - Не хочется вспоминать те первые месяцы, Геральт.  Еще  и  сегодня  меня
трясет. Давай ближе к делу. Долго, очень долго сидел я в замке, как мышь под
метлой, не высовывая носа со двора. Если кто-нибудь появлялся - а  случалось
это редко, - я не выходил, велел дому хлопнуть несколько раз  ставнями  либо
рявкал через водосточную трубу, и этого обычно хватало, чтобы от  сбежавшего
посетителя только туча пыли осталась. Но вот однажды выглянул  я  в  окно  и
вижу, как ты думаешь, что?  Какой-то  толстяк  срезает  розы  с  тетушкиного
куста. А надобно тебе знать, что это  не  хухры-мухры,  а  голубые  розы  из
Назаира, саженцы привез еще дедуля. Злость меня взяла, выскочил я  во  двор.
Толстяк, как только обрел голос, который потерял,  увидев  меня,  провизжал,
что хотел-де всего лишь  взять  несколько  цветков  для  дочурки,  и  умолял
простить его, даровать жизнь и здоровье. Я уже приготовился  было  выставить
его за главные ворота, но тут кольнуло меня что-то,  и  вспомнил  я  сказку,
которую когда-то рассказывала Леника, моя няня, старая тетеха. Черт  побери,
подумал я, вроде бы красивые девушки могут превратить лягушку в  принца  или
наоборот, так, может... Может, в этой брехне есть крупица  истины,  какая-то
возможность... Подпрыгнул я на две сажени, зарычал так, что  дикий  виноград
посыпался со стены, и рявкнул:
   "Дочка или жизнь!" Ничего лучшего в голову не пришло. И тут купец - а это
был купец - кинулся в рев, потом признался, что его  доченьке  всего  восемь
годков. Ну смешно, а?
   - Нет.
   - Вот и я не знал, смеяться мне или плакать над своей паскудной  судьбой.
Жаль мне стало купца, смотреть было тошно, как он трясется, пригласил его  в
дом, угостил, а на прощание насыпал в мешок золота  и  камушков.  А  надобно
тебе знать, что в подвалах, еще с папулиных времен, оставалось много  добра,
я не очень-то знал, что с ним делать, так что  мог  позволить  себе  широкий
жест. Купец просиял,  благодарил,  аж  всего  себя  оплевал.  Видно,  где-то
похвалился своим приключением, потому что не  прошло  и  двух  месяцев,  как
прибыл сюда другой купец. Прихватил большой мешок. И дочку. Тоже не малую.
   Нивеллен вытянул ноги под столом, потянулся так, что затрещал стул.
   - Мы быстренько договорились с  торгашом.  Решили,  что  он  оставит  мне
дочурку на год. Пришлось помочь ему закинуть мешок на мула,  сам  бы  он  не
управился.
   - А девушка?
   - Сначала, увидев меня, лишилась чувств, думала,  я  ее  съем.  Но  через
месяц мы уже сидели за одним столом, болтали и совершали долгие прогулки. Но
хоть она была вполне мила и на удивление толкова, язык  у  меня  заплетался,
когда я с  ней  разговаривал.  Понимаешь,  Геральт,  я  всегда  робел  перед
девчатами, надо мной потешались даже девки из хлева,  те,  у  которых  вечно
ноги в навозе и которых наши дружинники крутили как хотели, и так, и этак, и
наоборот. Так даже они надо мной смеялись. Чего же ждать теперь-то, думал я,
с этакой мордой? Я даже не решился сказать ей, чего ради так дорого заплатил
за один год ее жизни. Год этот тянулся, как вонь за народным  ополчением,  и
наконец явился купец и забрал ее. Я же с отчаяния заперся в доме и несколько
месяцев не  реагировал  ни  на  каких  гостей  с  дочками.  Но  после  года,
проведенного в обществе купцовой доченьки, я понял, как тяжко, когда  некому
слова молвить. - Уродец издал  звук,  долженствовавший  означать  вздох,  но
прозвучавший как икота.
   - Следующую, - продолжил он немного погодя,  -  звали  Фэнне.  Маленькая,
шустрая, болтливая, ну прям королек, только что без  крылышек.  И  вовсе  не
боялась меня. Однажды, аккурат была годовщина  моих  пострижин,  упились  мы
медовухи и... хе,  хе.  Я  тут  же  выскочил  из-под  перины  и  к  зеркалу.
Признаюсь, был я обескуражен и опечален. Морда осталась какой  была,  может,
чуточку поглупее. А еще говорят, мол, в сказках -  народная  мудрость!  Хрен
цена такой мудрости, Геральт! Ну, Фэнне скоренько постаралась, чтобы я забыл
о своих печалях. Веселая была девчонка, говорю тебе. Знаешь, что  придумала?
Мы на пару пугали непрошеных гостей. Представь себе: заходит  такой  тип  во
двор, осматривается, а тут с ревом  вылетаю  я  на  четвереньках.  А  Фэнне,
совсем без ничего, сидит у меня на загривке и  трубит  в  дедулин  охотничий
рог!
   Нивеллен затрясся от смеха, сверкнув белизной клыков.
   - Фэнне, - продолжал он, - прожила у меня целый год,  потом  вернулась  в
семью с крупным приданым.  Ухитрилась  выйти  замуж  за  какого-то  шинкаря,
вдовца.
   - Продолжай, Нивеллен. Это интересно.
   - Да? - сказало чудище, скребя за ушами. - Ну,  ну.  Очередная,  Примула,
была дочкой оскудевшего рыцаря. У  рыцаря,  когда  он  пожаловал  сюда,  был
только тощий  конь,  проржавевшая  кираса,  и  был  он  невероятно  длинным.
Грязный, как навозная куча, и источал такую же вонь. Примулу,  даю  руку  на
отсечение, видно, зачали, когда папочка был на войне, потому  как  была  она
вполне ладненькая. И в ней я тоже  не  возбуждал  страха.  И  неудивительно,
потому что по сравнению с ее родителем я мог показаться вполне даже  ничего.
У нее, как оказалось, был изрядный темперамент, да и я, обретя веру в  себя,
тоже не давал маху. Уже через две  недели  у  нас  с  Примулой  установились
весьма близкие отношения, во время которых она любила дергать меня за уши  и
выкрикивать; "Загрызи  меня,  зверюга!",  "Разорви  меня,  бестия!"  и  тому
подобные идиотизмы. В перерывах я  бегал  к  зеркалу,  но,  представь  себе,
Геральт, поглядывал в него с возрастающим беспокойством, потому  как  я  все
меньше жаждал возврата к прежней,  менее  работоспособной,  что  ли,  форме.
Понимаешь, раньше я был какой-то растяпистый, а стал мужиком хоть куда.  То,
бывало, по