ку,  почесал
нос. Я пошевелился.
   Я  твердо  вернулся  в  прежнее  состояние.  Я  позволил  пройти  еще
нескольким минутам, прежде чем вздохнул и виновато пожал плечами:
   - Боюсь, я не понимаю этой игры.
   Моя попытка вызвать ее раздражение увенчалась успехом:
   - Это не игра. Ты не должен понимать это  или  "делать"  это.  Просто
прекрати все остальное и будь.
   Я  устроил  представление,  изображая  еще  одну  попытку.  Я   сидел
неподвижно несколько мгновений, потом рассеянно покрутил свой рукав. Она
увидела, что я делаю, и я виновато опустил глаза.
   - Свеча прекрасно пахнет, - похвалил  я  ее.  Кетриккен  вздохнула  и
махнула на меня рукой:
   - У девушки, которая их делает, очень  тонкое  чувство  запахов.  Она
возвращает мне аромат моих  садов.  Регал  принес  мне  одну  с  запахом
жимолости, и после этого я сама нашла другие свечи. Она здесь  служанка,
и у нее нет ни времени, ни возможности, чтобы делать их много, так что я
считаю большой удачей, когда она предлагает свечи мне.
   - Регал, - повторил я. Регал, разговаривавший с Молли. Регал, знающий
ее достаточно хорошо, чтобы рассказывать о ее свечах. Все во мне сжалось
от дурного предчувствия. - Моя королева,  думаю,  что  отвлекаю  вас  от
ваших дел. Я этого не  хочу.  Могу  ли  я  покинуть  вас  теперь,  чтобы
вернуться, когда вы захотите моего общества?
   - Это упражнение не исключает компании, Фитц  Чивэл.  -  Она  грустно
посмотрела на меня. - Ты не хочешь снова попробовать отпустить себя?  На
мгновение мне показалось... Нет? А, тогда  я  позволю  тебе  уйти.  -  Я
услышал в ее голосе сожаление и одиночество. Потом она выпрямилась.  Она
набрала воздуха, медленно выдохнула,  и  я  снова  ощутил  ее  сознание,
вибрирующее в паутине. "У нее есть Уит, - подумал я. -  Не  сильный,  но
есть".
   Я тихо покинул ее комнату. Меня немного позабавила мысль о  том,  что
бы сказал  Баррич,  если  бы  он  узнал.  Гораздо  менее  забавным  было
воспоминание о том, как он насторожился, когда я прощупывал замок Уитом.
Я подумал о моих ночных охотах с волком. Не начнет  ли  вскоре  королева
жаловаться на странные сны? Холодная уверенность поднималась во  мне.  Я
буду обнаружен. Я был слишком  беспечен.  Слишком  долго.  Я  знал,  что
Баррич всегда чувствует, когда я пользуюсь Уитом.  А  что  если  есть  и
другие? Меня обвинят в Звериной магии. Я нашел решение и  укрепил  себя.
Завтра я буду действовать.

11
ОДИНОКИЕ ВОЛКИ

   Шут навсегда останется одной из самых великих загадок Баккипа.  Можно
сказать,  что  о  нем  не  известно  почти  ничего  определенного.   Его
происхождение, возраст, пол и раса давали пищу для  самых  разнообразных
предположений. Самое удивительное - это то, что  существо,  столь  часто
бывающее  на  публике,   сохраняло   свой   внутренний   мир   в   такой
неприкосновенности. Вопросов о шуте всегда будет  больше,  чем  ответов.
Действительно ли он обладает какими-то мистическими силами, предвидением
и вообще какой-то магией, или дело просто в том, что его  быстрый  ум  и
острый, как бритва, язык создают впечатление, что он знал обо  всем  еще
до того, как это произошло? Если он и не знал будущего, то казалось, что
знал, - и своими спокойными предсказаниями склонял многих из нас к тому,
чтобы строить будущее таким, каким он его видел.

   Белое на белом. Ухо дернулось, и это мгновенное движение выдало все.
   Ты видишь, подсказал я ему.
   Я чувствую.
   Я вижу. Я перевел взгляд на нашу добычу. Только одно движение. Этого,
очевидно, было достаточно.
   Я вижу! Он вскочил. Кролик рванулся,  и  волчонок,  утопая  в  снегу,
побежал за ним. Кролик летел  по  нетронутому  снегу,  в  то  время  как
волчонку приходилось пробираться, запутываться  и  прыгать  через  него.
Кролик метался, ускользая, в одну  сторону,  в  другую,  вокруг  дерева,
вокруг  кустов  куманики.  Остался  ли  он  там?  Волчонок  с   надеждой
принюхивался, но густые колючки заставили его убрать свой чувствительный
нос.
   Он убежал, сказал я ему.
   Ты уверен? Почему ты не помог?
   Я не могу догнать его в рыхлом снегу. Я должен выслеживать и прыгать,
только когда один прыжок решает все.
   Ага. Понял. Обдумал. Нас двое. Мы должны охотиться  парой.  Я  должен
гнать его на тебя. Ты должен быть готов  выскочить  и  схватить  его  за
горло.
   Я медленно покачал  головой.  Ты  должен  научиться  охотиться  один,
волчонок. Я не всегда буду с тобой.
   Волк не должен охотиться один.
   Может быть, нет. Но многие так делают. И ты будешь. Но  я  не  думал,
что ты начнешь с кроликов. Пойдем.
   Он шел за мной по пятам, довольствуясь тем, что я вел его. Мы ушли из
замка даже до того, как зимнее солнце сделало  небо  серым.  Сейчас  оно
было синим, чистым и холодным. Дорога, которой мы шли, была  всего  лишь
еле видной тропинкой в глубоком снегу. С каждым шагом я проваливался  до
колена. Лес вокруг нас был  объят  зимней  неподвижностью,  по  временам
нарушаемой только полетом маленькой птички или далеким  вороньим  граем.
Это был открытый лес, в основном молодые деревья  с  редкими  гигантами,
которые выстояли в огне, очистившем этот склон  холма.  Летом  тут  было
хорошее пастбище для коз. Их острые маленькие копыта прорезали тропу, по
которой  мы  теперь  шли.  Она  вела  к  простой   каменной   хижине   и
развалившемуся загону с укрытием для коз. Им пользовались только  летом.
Волчонок был в восторге, когда я пришел за ним этим  утром.  Он  показал
мне кружную дорогу, чтобы миновать стражу.  Старый  выход  на  пастбище,
давно заложенный кирпичом, теперь пригодился волчонку.  Что-то  сдвинуло
камень и блокирующее его бревно, создав щель, достаточно широкую,  чтобы
в нее можно было проскользнуть. Утоптанный снег сказал мне, что волчонок
часто пользовался ею. Оказавшись за стенами,  мы,  подобно  привидениям,
вышли из замка, освещенные на белом снегу неярким светом звезд  и  луны.
Когда  мы  благополучно  выбрались  из  замка,  волчонок   не   замедлил
использовать нашу экспедицию  для  охотничьих  экспериментов.  Он  бежал
впереди, залегал в засаду, выпрыгивал и  бил  меня  вытянутой  лапой,  а
потом обегал  кругом,  чтобы  напасть  сзади.  Я  позволял  ему  играть,
наслаждаясь движениями, которые согревали меня, упиваясь чистой радостью
бездумной игры. Я все время двигался, чтобы к тому времени, когда солнце
обнаружит нас, мы оказались за многие мили  от  Баккипа,  в  местах,  не
посещаемых охотниками зимой. То, что я заметил белого кролика  на  белом
снегу, было чистым везением. Я  наметил  для  этой  первой  охоты  более
скромную дичь.
   Почему мы сюда пришли? - спросил  волчонок,  как  только  мы  увидели
хижину.
   Чтобы  охотиться,  сказал  я  просто.  Я  остановился   в   некотором
отдалении. Волчонок опустился около меня, ожидая. Ну, иди вперед, сказал
я ему. Иди, ищи какой-нибудь след дичи.
   О, какая прекрасная охота! Искать  объедки  в  каком-то  человеческом
логове! Пренебрежительно.
   Не объедки. Пойди посмотри.
   Он ринулся вперед, потом свернул к хижине. Я смотрел, как  он  бежит.
Наши совместные охоты во сне многому научили его.  Но  сейчас  я  хотел,
чтобы он охотился совершенно независимо от меня. Я не сомневался, что он
сможет. Я упрекал себя в том, что попытка получить доказательство  этому
очевидному факту была только еще одной возможностью оттянуть неизбежное.
   Он  долго  оставался  в  заснеженном  кустарнике.  К  хижине  подошел
осторожно, навострив уши и усиленно работая носом. Старые запахи.  Люди.
Овцы. Холодно и пусто. На мгновение он застыл и  сделал  осторожный  шаг
вперед. Его движения теперь были рассчитанными и точными.  Уши  торчком,
хвост выпрямлен - он был внимателен и сосредоточен. Мышь! Он  прыгнул  и
поймал ее. Он тряхнул головой, подбросил маленькое  тельце  в  воздух  и
снова схватил его на лету. Мышь! - радостно провозгласил он. Он подкинул
свою добычу вверх и на задних  лапах  подпрыгнул  вслед  за  ней.  Снова
осторожно поймал и подбросил опять. Я поддержал его  своей  гордостью  и
одобрением. К тому времени, когда он кончил играть со своей добычей,  от
мыши осталась только мокрая шкурка. Он проглотил ее наконец  и  прыжками
вернулся ко мне.
   Мыши! Там их полно. Их запах и следы по всей хижине.
   Я и думал, что их тут  будет  много.  Пастухи  жаловались,  что  мыши
заполнили это место и летом портили их провизию. Я решил, что они  будут
здесь зимовать.
   Удивительно толстая для этого времени года, заметил волчонок и  снова
убежал большими скачками. Он охотился с неистовым энтузиазмом, но только
до тех пор, пока не наелся. Тогда наступил мой  черед  войти  в  хижину.
Дверь замело снегом, и я отодвинул ее плечом. Внутри было  мрачно.  Снег
проникал через дырявую крышу и лежал на полу пятнами  и  полосками.  Там
был  примитивный  очаг  и  труба  с  крюком  для  котелка.  Табуретка  и
деревянная скамейка составляли всю меблировку. У очага  все  еще  лежали
дрова, и  я  воспользовался  ими,  чтобы  развести  небольшой  огонь  на
почерневших камнях. Я дал ему разгореться, только чтобы  я  согрелся,  а
хлеб и мясо, которые я принес  с  собой,  оттаяли.  Волчонок  подошел  и
понюхал еду. Он лениво обследовал внутренность хижины. Масса мышей!
   Я знаю. Я помедлил, потом заставил себя добавить: Ты здесь не  умрешь
от голода.
   Он  внезапно  поднял  нос  от  угла,  который  обнюхивал.  Он  сделал
несколько шагов по направлению ко мне, потом  остановился,  напряженный.
Он поймал мой взгляд и не отпускал его. В его темных глазах было  что-то
дикое.
   Ты бросаешь меня здесь.
   Да. Здесь сколько угодно еды. Через некоторое время я вернусь,  чтобы
убедиться, что все в порядке. Я  думаю,  тебе  здесь  будет  хорошо.  Ты
научишься охотиться. Сначала мыши, а потом добыча покрупнее.
   Ты предаешь меня. Ты предаешь стаю.
   Нет. Мы не стая. Я освобождаю тебя, волчонок. Мы  становимся  слишком
близки. Это плохо и для тебя, и для меня.  Я  предупреждал  тебя,  давно
предупреждал, что у нас не будет связи. У нас разные дороги в жизни. Для
тебя лучше уйти одному, чтобы стать тем, для чего ты предназначен.
   Я был предназначен стать членом стаи.  Он  впился  в  меня  взглядом.
Может быть, ты скажешь мне, что здесь  поблизости  есть  волки,  которые
примут чужого, вторгшегося на их территорию, и признают своим?
   Я был вынужден отвести глаза. Нет,  здесь  нет  волков.  Надо  пройти
много дней, чтобы добраться до такого отдаленного места, где волки могут
бегать свободно.
   Так что же тут есть для меня?
   Еда. Свобода. Твоя собственная жизнь, независимая от моей.
   Одиночество. Он оскалил на  меня  зубы,  потом  внезапно  повернул  в
сторону. Он обошел меня широким кругом, направляясь к  двери.  Люди.  Он
усмехнулся. В самом деле,  ты  не  стая,  а  человек.  Он  задержался  в
открытой двери, чтобы оглянуться на меня. Люди  думают,  что  они  могут
распоряжаться другими жизнями и не быть связанными с ними.  Ты  думаешь,
что ты один вправе решать, быть связи между нами  или  нет?  Мое  сердце
принадлежит мне. Я  отдаю  его  кому  хочу.  Я  не  дам  его  тому,  кто
отталкивает меня. И подчиняться я не буду  тому,  кто  отрицает  стаю  и
связь. Ты думаешь,  я  останусь  здесь  и  буду  тыкаться  носом  в  это
человечье  логово,  ловить   мышей,   которые   питаются   человеческими
отбросами, чтобы стать подобным им? Нет. Если мы не стая, значит, ты  не
родня. Я ничего тебе  не  должен  и  не  собираюсь  повиноваться.  Я  не
останусь здесь. Я буду жить как захочу.
   Какая-то  хитрость  была  в  его  мыслях.  Он  что-то  прятал,  но  я
догадался.
   Ты будешь делать все, что  хочешь,  волчонок,  кроме  одного.  Ты  не
пойдешь за мной назад, в Баккип. Я запрещаю это.
   Ты запрещаешь? Ты  запрещаешь?  Тогда  запрети  ветру  дуть  на  твое
каменное логово или траве расти  на  земле  вокруг  него.  Прав  у  тебя
столько же. Ты запрещаешь!
   Он фыркнул и отвернулся.  Я  напряг  свою  волю  и  в  последний  раз
заговорил с ним.
   - Волчонок! - сказал я человеческим голосом. Он, вздрогнув, обернулся
ко мне и прижал уши. Он готов был обнажить зубы, но, прежде чем он успел
открыть пасть,  я  толкнул  его.  Я  всегда  умел  делать  это,  так  же
инстинктивно, как человек отдергивает  руку  от  огня.  Это  была  сила,
которую я редко применял, потому что однажды Баррич  обратил  ее  против
меня, и я не всегда доверял ей. На этот  раз  это  был  не  тот  толчок,
которым я воспользовался, когда волчонок был в клетке. Я вложил  в  него
силу отказа, превратившегося  почти  в  физическое  действие,  и  отдача
ударила по мне. Он отскочил  на  шаг  и  остановился  на  снегу,  широко
расставив лапы, готовый бежать. Глаза его выражали ужас.
   - ИДИ! - крикнул я. Человеческое слово, человеческий голос. И в то же
самое время я снова толкнул его всей силой своего Уита.  Он  убежал,  не
красиво, а прыгая и барахтаясь в снегу. Я твердо  отказался  последовать
за ним своим сознанием, чтобы убедиться, что он не остановился.  Нет.  Я
покончил с этим. Толчок разорвал нашу связь. Я не только ушел  от  него,
но и разорвал все его связи со мной. И лучше пусть так и  останется.  Но
тем не менее, когда я стоял, глядя на пролом в кустах, где он  исчез,  я
ощущал  пустоту,  очень  похожую  на   холод,   звенящий   зуд   чего-то
потерянного, чего-то отсутствующего. Я слышал, что люди говорили так  об
оторванной руке или ноге. Напрасные поиски  навсегда  исчезнувшей  части
собственного существа.
   Я оставил хижину и начал путь домой. Чем дальше я  шел,  тем  больнее
мне было. Не физически, но это единственное сравнение,  которое  у  меня
есть. Обнаженная рана, как будто с меня живьем содрали  кожу.  Это  было
хуже, чем когда Баррич отнял у меня Ноузи, потому что  теперь  я  сделал
это сам. Бледный день  казался  холоднее  темного  рассвета.  Я  пытался
говорить себе, что не чувствую стыда. Я сделал то, что было  необходимо.
Так я поступил с Вераго. Я отогнал эту мысль. Нет. С волчонком все будет
хорошо. Ему будет лучше, чем если бы он оставался со мной. Что за  жизнь
была бы для этого дикого существа, таиться рядом  со  мной,  всегда  под
угрозой, что его обнаружат замковые  собаки,  или  охотники,  или  любой
другой, кто может его заметить? Он может быть одинок, но он  будет  жив.
Наша связь разорвана. Я чувствовал настойчивое желание пощупать вокруг и
узнать, могу ли я коснуться его сознания. Я стойко сопротивлялся  этому,
и твердо, как мог, закрыл свои мысли от него. Кончено. Он не  пойдет  за
мной, после того как я толкнул его с такой силой. Нет. Я шел вперед и не
хотел оглядываться.
   Если бы я не был так глубоко погружен в свои мысли,  так  нацелен  на
то,  чтобы  оставаться  в  самом   себе,   возможно,   что-нибудь   меня
предупредило бы. Но я сомневаюсь в этом. Уит  всегда  был  бесполезен  с
"перекованными". Я не знаю, выследили ли они меня, или я прошел как  раз
мимо их убежища. Впервые я узнал об их присутствии, когда что-то тяжелое
ударило меня по спине и я упал на снег лицом вниз. Сперва я  решил,  что
это волчонок вернулся, наперекор моему решению.  Я  перевернулся  и  уже
почти  поднялся  на  ноги,  когда  еще  один  схватил  меня  за   плечо.
"Перекованные", трое мужчин, один из них  совсем  молодой,  двое  других
высокие и некогда бывшие мускулистыми. Мое сознание  мгновенно  отметило
все это, оценив их так тщательно, как будто это было одно из  упражнений
Чейда. У одного из старших был нож, у двух других палки. Их одежда  была
рваной и грязной, лица покраснели и шелушились от  холода,  бороды  были
всклокочены. Все в синяках и ранах. Дрались они между собой  или  напали
на кого-нибудь еще до встречи со мной, я никогда не узнаю.
   Я вырвался и отскочил назад, пытаясь отойти от них как можно  дальше.
У пояса был нож - не длинный клинок, но хоть какое-то средство защиты. Я
думал, что сегодня мне не понадобится  никакого  оружия;  я  думал,  что
теперь вокруг Баккипа нет "перекованных". Они окружили меня, так  что  я
оказался в центре круга. Они дали мне вытащить нож. Видимо,  это  их  не
беспокоило.
   - Чего вы хотите? Мой плащ? - я расстегнул  застежку  и  бросил  его.
Глаза одного из них проследили, как падает плащ, но никто не прыгнул  за
ним, как я надеялся. Я  подвинулся,  пытаясь  одновременно  видеть  всех
троих, так чтобы никто из них не оказался у меня  за  спиной.  Это  было
непросто. - Рукавицы? - я сдернул их с рук и  кинул  тому,  кто  казался
самым младшим. Он позволил рукавицам упасть у  его  ног.  "Перекованные"
шаркали ногами и медленно двигались, странно похрюкивая  и  наблюдая  за
мной. Никто из них не хотел нападать первым. Они знали, что у меня  есть
нож. Тот, кто пойдет первым, наткнется на лезвие. Я сделал шаг или два к
разрыву в кольце. Они сдвинулись, чтобы преградить мне путь.
   - Чего вы хотите? - заорал я. Я крутился на месте, пытаясь посмотреть
на каждого, и на мгновение встретил взгляд  одного  из  них.  Его  глаза
выражали меньше, чем глаза волчонка. Никакой чистой  дикости,  а  только
страдание от физического неудобства и желания. Я смотрел ему в глаза,  и
он мигнул.
   - Мяса, - проворчал он, как будто я выжал из него это слово.
   - У меня нет мяса. Вообще никакой еды. Вы не получите от меня ничего,
кроме драки.
   - Тебя, - завизжал другой в страшной пародии  на  смех.  Безрадостно.
Бессердечно. - Мясо!
   Я ждал слишком долго, слишком долго смотрел  на  одного,  потому  что
другой внезапно прыгнул мне на спину. Он обхватил меня, зажав мою  руку,
и потом, внезапно и ужасно, его зубы вонзились в мое тело между  шеей  и
плечом. Мясо. Я. Немыслимый ужас охватил  меня,  и  я  стал  драться.  Я
дрался так же, как в первый раз, когда  сражался  с  "перекованными",  с
бездумной жестокостью, не уступавшей  их  собственной.  Холод  и  голод,
которые терзали нападающих, были моими единственными союзниками. Если во
всех нас пылало бешенство, необходимое для выживания, то я,  по  крайней
мере, был сильнее этих истощенных полузверей-полулюдей. Я оставил  кусок
своей плоти в зубах первого, напавшего на меня,  но  все-таки  вырвался.
Это  я  помню.  Остальное  не  так  ясно.  Я  не  могу  упорядочить  эти
воспоминания. Я сломал свой нож о ребра младшего. Я помню большой палец,
выдавливавший мой глаз, и щелчок, с которым я выломал  его  из  сустава.
Пока я боролся с одним, другой ударил меня по плечам  своей  палкой,  но
вскоре я ухитрился увернуться, и палка достала его  же  товарища.  Я  не
помню, чтобы я чувствовал боль от удара, а рана  на  моей  шее  казалась
всего лишь теплой точкой, из которой текла кровь. Я не  ощущал  никакого
ужаса от своего желания убить их  всех.  Я  не  мог  победить.  Их  было
слишком, много. Молодой лежал  на  снегу,  кашляя  кровью,  но  один  из
старших душил  меня,  в  то  время  как  другой  пытался  вытащить  меч,
застрявший в моем рукаве. Я лягался и махал кулаками, бесполезно пытаясь
хоть как-то совладать с нападающими, а края  мира  начинали  темнеть,  и
небо кружилось.
   Брат!
   Он возник, ударившись  в  наши  перепутанные  тела,  как  стенобитный
таран.  Тогда  мы  все  упали  на  снег,  и  от   этого   удара   хватка
"перекованного"  на  моем  горле  настолько  ослабла,  что  мне  удалось
вдохнуть. В голове у меня прояснилось, и внезапно я снова обрел мужество
для драки, для того чтобы не обращать внимания на боль, чтобы сражаться!
Клянусь, я видел себя: лицо, лиловое от удушья, кровь хлещет  из  ран  и
впитывается в одежду. Этот приводящий в безумие запах. Я  оскалил  зубы.
Потом волчонок повалил "перекованного" и оторвал его от меня. Он нападал
со скоростью, о которой не мог бы даже мечтать ни один  человек,  нанося
удар, кусая и отпрыгивая так быстро, что жадные руки врага  не  успевали
дотянуться  до  него.  Внезапно  он  отскочил  назад.  Я  знаю,  что   я
почувствовал, когда челюсти волчонка сомкнулись на горле  человека.  Это
мои собственные челюсти сжались в смертельной хватке, а  кровь