одили охранять поля от воров. Мы прошли через несколько "городов нищих" - небольших лагерей самодельных хижин и палаток, выстроившихся вдоль дороги. По ночам там ярко горели огни, и взрослые стояли на страже с пиками и дубинками, а днем дети просили милостыню у проходящих путников. Я начал понимать, почему повозки купцов так хорошо охранялись.
     Так мы шли несколько ночей, бесшумно пробираясь через маленькие поселки, пока не достигли какого-то города. Рассвет застал нас у самых предместий. Когда какие-то ранние купцы на повозке, полной клеток с цыплятами, нагнали нас, мы поняли, что нора сходить с дороги. На дневные часы мы устроились на маленьком холме, откуда был виден город. Я не мог заснуть, так что сел и стал смотреть, как разворачивается торговля на дороге под нами. Маленькие и большие лодки были привязаны в городских доках. Временами ветер доносил до меня крики сходящей с корабля команды. Один раз я даже услышал обрывок песни. К собственному удивлению, я обнаружил, что меня тянет к себе подобным. Я оставил Ночного Волка спать и спустился к ручью у подножия холма. Я сел и стал стирать мою рубашку и гамаши.
     Мы должны держаться подальше от этого места. Они убьют тебя, если ты пойдешь туда, рассудительно заметил Ночной Волк. Он сидел на берегу ручья рядом со мной и смотрел, как я моюсь. Темнело. Моя рубашка и гамаши почти высохли. Я пытался объяснить ему, почему я хотел, чтобы он подождал, пока я схожу в город и загляну в трактир.
     Зачем им убивать меня?
     Мы чужие, и мы зашли на их охотничью территорию. Почему бы им не убить нас?
     Люди не такие, терпеливо объяснил я.
     Нет. Ты прав. Они, скорее всего, просто посадят тебя в клетку и будут бить.
     Нет, не будут, настаивал я, чтобы скрыть мои собственные страхи. Я боялся, что кто-нибудь узнает меня.
     Они делали это раньше, упорствовал он. С нами обоими. А это была твоя собственная стая.
     Я не мог отрицать этого. Так что я просто обещал:
     Я буду очень-очень осторожен. Я хочу только послушать их разговоры, чтобы понять, что происходит.
     А почему нас должно заботить, что с ними происходит? Вот мы не охотимся, не спим и не идем дальше - это и должно нас волновать. Они не наша стая.
     Мы можем узнать, чего нам ждать дальше на нашем пути. Много ли народа на дорогах, и смогу ли я найти работу, чтобы заполучить пару монет. Всякое такое.
     Нам просто надо идти вперед и узнавать все самим, упрямо заметил Ночной Волк.
     Я натянул рубашку и штаны прямо на влажное тело, пальцами зачесал назад волосы. Привычка заставила меня завязать их в хвост воина. Потом я закусил губу, размышляя. Ведь я собирался выдавать себя за бродячего писца. Развязав шнурок и распустив волосы, я обнаружил, что они почти доходили мне до плеч. Немного длинновато для писца. Большинство из них коротко стригутся и сбривают волосы у лба, чтобы они не мешали им работать. Что ж, с бородой и растрепанными волосами я могу сойти за писца, который долго был без работы. Не лучшая рекомендация для моего ремесла, но, учитывая скудость моих запасов, может, это и к лучшему.
     Я оправил рубашку, чтобы выглядеть поприличнее, застегнул пояс и проверил, хорошо ли сидит в ножнах мой нож. Потом потряс в руке кошелек. Огниво в нем весило больше, чем серебро. У меня были четыре серебряные монетки, которые дал Баррич. Несколько месяцев назад это нельзя было назвать большими деньгами, а теперь у меня больше ничего не было, и я решил не тратить их без крайней необходимости. Кроме них из дорогих вещей у меня были только серьга Баррича и булавка Шрюда. Моя рука рефлекторно коснулась серьги. Как ни раздражала она меня, когда мы охотились в густом кустарнике, прикосновение к ней всегда действовало на меня успокаивающе. Как и булавка в воротнике моей рубашки.
     Я дотронулся до воротника - булавки не было.
     Сняв рубашку, я проверил воротник, а потом всю одежду. Я развел небольшой костер, чтобы лучше видеть, развязал мой узел и дважды проверил его содержимое. Я проделал все это, несмотря на почти полную уверенность в том, что знаю, где булавка. Маленький красный рубин в серебряном гнезде был воткнут в воротник рубашки, надетой на мертвеца, лежавшего у хижины пастуха. Я был почти уверен и все-таки не мог заставить себя признать это. Все время, пока я искал, Ночной Волк неуверенно кружил вокруг моего костра, скуля в тихом возбуждении от моего беспокойства, которого он не понимал.
     - Шшшш! - раздраженно сказал я ему и напрягся, вспоминая обо всем так, словно собирался докладывать Шрюду.
     Последний раз я точно видел булавку в ту ночь, когда выгнал Баррича и Чейда. Я вынул ее из ворота рубахи, показал им обоим, а потом сидел и смотрел на нее. Но я воткнул ее назад. Мне казалось, что с тех пор я ее не трогал. Я не вынимал ее из рубашки, когда стирал. Вроде бы я должен был уколоться, если бы тогда она все еще была в воротнике. Но я обычно запихивал булавку в шов, где она плотнее держалась. Так мне казалось безопаснее. Не было никакой возможности узнать, потерял ли я ее, охотясь с волком, или она все еще была воткнута в воротник рубашки, надетой на мертвеца. Может быть, я забыл ее на столе, и один из "перекованных" подобрал блестящую вещицу, когда рылся в моих пожитках.
     "Это всего лишь булавка", - напомнил я себе. С болезненной тоской мне внезапно захотелось найти ее, застрявшую в подкладке моего плаща или упавшую в сапог. Со вспыхнувшей надеждой я проверил оба сапога. Ее там не было. Всего лишь булавка - кусочек обработанного металла и блестящий камешек. Но это все, что у меня осталось от моего короля и моего деда. Он дал мне ее, когда создал связь между нами, чтобы отметить родную кровь, которая никогда не могла быть признана законно. Ночной Волк снова заскулил, и я ощутил неожиданное желание зарычать на него. Тем не менее он подошел, толкнул мой локоть носом и засунул морду мне под руку. Его огромная серая голова оказалась у моей груди, моя рука обнимала его плечи. Внезапно он поднял нос вверх, больно ударив меня мордой по подбородку. Я сильно прижал его к себе, и он повернулся, чтобы потереться горлом о мое лицо. Крайний жест доверия волка к волку - обнажение горла перед оскалом другого. Через мгновение я вздохнул, и боль потери стала слабее.
     Это была просто вчерашняя вещь? - медленно поинтересовался Ночной Волк. Вещь, которой больше нет? Это не колючка у тебя в лапе и не боль в животе?
     - Просто вчерашняя вещь, - вынужденно согласился я. Булавка, данная мальчику, которого больше нет, человеком, который давно умер. "Может быть, это к лучшему, - подумал я про себя. - Еще одной вещью, которая соединяет меня с Фитцем Чивэлом, наделенным Уитом, стало меньше". Я взъерошил шерсть на шее волка, почесал за ушами. Он сидел неподвижно рядом со мной, потом подтолкнул меня, чтобы я еще раз почесал ему уши. Так я и сделал, печально размышляя. Может быть, лучше будет снять серьгу Баррича и спрятать ее в кошелек. Но я знал, что не сделаю этого. Пусть она будет единственной ниточкой, которую я протянул из той жизни в эту.
     - Дай мне встать, - сказал я волку, и он неохотно подвинулся.
     Я не спеша упаковал в тюк мои пожитки и связал их, а потом затоптал маленький костер.
     - Мне вернуться сюда или встретимся на той стороне города?
     На той стороне?
     Если ты обойдешь вокруг города и спустишься к реке, ты снова увидишь дорогу, объяснил я. Может, найдем друг друга там?
     Это было бы хорошо. Чем меньше времени мы проведем у этой человеческой берлоги, тем лучше.
     Что ж, ладно. Я найду тебя там еще до рассвета, сказал я ему.
     Скорее я найду тебя, немой нос. И когда я это сделаю, у меня будет полный желудок.
     Мне пришлось признать, что это более вероятно.
     Берегись собак, предупредил я его, когда он уходил в кусты.
     Берегись людей, ответил он, после чего был потерян для всех моих чувств, если не считать нашей связи Уитом.
     Я закинул свой узел на плечо и пошел вниз по дороге. Уже наступили сумерки. Я собирался войти в город до темноты и остановиться у таверны, чтобы разузнать сплетни и, возможно, выпить кружечку, хотел прогуляться по рыночной площади и послушать разговоры купцов. Вместо этого я явился в город, который уже почти спал. Рынок был пуст, если не считать нескольких собак, обнюхивавших пустые прилавки. Я покинул площадь и повернул к реке. Там, внизу, я найду сколько угодно трактиров и таверн, обслуживающих речников. Кое-где горели факелы, но большую часть света давали неплотно закрытые окна. Покрытые грубым булыжником улицы не особенно хорошо содержались. Несколько раз я принимал яму за тень и спотыкался. Я остановил городского стражника прежде, чем он успел остановить меня, и спросил, не порекомендует ли он мне прибрежный трактир. Он сказал мне, что "Весы" обслуживают путников хорошо и честно, а кроме того, их легко найти. Он предупредил меня, что там не разрешают нищенствовать и что карманному воришке очень повезет, если он не получит ничего, кроме побоев. Я поблагодарил его за предостережения и пошел своей дорогой.
     Как и говорил стражник, я легко нашел "Весы". Из открытой двери струился яркий свет и доносились голоса двух женщин, поющих веселую песенку. На сердце у меня потеплело от этих веселых звуков, и я вошел без промедления. За крепкими стенами из глиняного кирпича и тяжелых балок была огромная комната с низким потолком.
     Здесь пахло жареным мясом, дымом и было полно матросов. В утробе очага в конце комнаты жарился добрый кусок мяса, но большинство людей в этот теплый летний вечер собрались в более прохладном противоположном конце. Там две женщины поставили на стол стулья и пели дуэтом. Седой человек с арфой, по-видимому тоже член их труппы, истекал потом за соседним столом, натягивая новую струну на своем инструменте. Я рассудил, что он и певицы были, очевидно, одной семьей. Я стоял и смотрел, как они поют вместе, и мои мысли вернулись назад, в Баккип, к тому времени, когда я последний раз слышал музыку и видел собравшихся людей. Я не сознавал, что уставился на певиц, пока не увидел, как одна из женщин толкнула вторую локтем и сделала быстрый жест в мою сторону. Другая расширила глаза и посмотрела на меня. Я опустил голову, чувствуя, что краснею. Я подумал, что был груб, и отвернулся. Я стоял за спинами слушателей и присоединился к общим аплодисментам, когда песенка кончилась. К тому времени арфа была уже готова, и старик начал играть более мягкую мелодию в ритме бьющих по воде весел. Женщины сидели на краю стола, спина к спине, их длинные черные волосы перемешались. Чтобы послушать эту песню, некоторые уселись, а другие отошли к столам у стены для тихой беседы. Я следил за пальцами человека на струнах арфы, восхищаясь их быстротой. Вдруг рядом со мной оказался краснощекий мальчик, поинтересовавшийся, чего бы я хотел. Я сказал ему, что выпил бы эля, и он быстро вернулся с полной кружкой и пригоршней медяков, оставшихся от моей серебряной монетки. Я нашел стол недалеко от менестрелей и, пожалуй, надеялся, что кто-нибудь окажется достаточно любопытным и присоединится ко мне. Но никто здесь, похоже, особенно не интересовался путниками, и только несколько постоянных посетителей таверны равнодушно посмотрели на меня. Менестрели закончили петь и стали разговаривать друг с другом. Взгляд, который бросила на меня старшая из двух женщин, заставил меня понять, что я снова уставился на них. Я опустил глаза.
     Наполовину осушив кружку, я понял, что совсем отвык от эля, тем более на пустой желудок. Я сделал мальчику знак подойти к столу и попросил чего-нибудь поесть. Он принес мне только что срезанный с вертела кусок мяса с гарниром из тушеных овощей и подливкой. Это и новый эль в моей кружке отняли большую часть моих медяков. Когда я поднял брови, услышав цену, мальчик выглядел удивленным.
     - Это половина того, что вы заплатили бы в любом другом трактире, сир, - сказал он мне с негодованием, - и это хорошая баранина, а не чей-то бродячий старый козел, который помер от голода.
     Я попытался сгладить неловкость, сказав:
     - Наверное, на серебряную монетку уже не купишь того, что раньше.
     - Наверное, но это вряд ли моя вина, - заметил он дерзко и вернулся в кухню.
     - Что ж, серебряная монетка потрачена быстрее, чем я ожидал, - пожурил я себя.
     - Этот мотив всем нам знаком, - заметил арфист. Он сидел спиной к своему столу и наблюдал за мной. Две его партнерши обсуждали между собой какую-то поломку дудочки. Я с улыбкой кивнул ему и заговорил громче, когда заметил, что его глаза покрыты бельмами.
     - Я некоторое время не бывал на Речной дороге. Собственно говоря, довольно долго - около двух лет. Когда я был здесь в последний раз, в трактирах все было не так дорого.
     - Что ж, бьюсь об заклад, что теперь так можно сказать почти о любом месте в Шести Герцогствах, по крайней мере в Прибрежных. Теперь говорят, что новые цены у нас устанавливаются чаще, чем новая луна. - Он огляделся по сторонам, как если бы мог видеть, и я подумал, что он ослеп не так давно. - А еще теперь говорят, что половина налогов идет на прокорм людей из Фарроу, которые их собирают.
     - Джош! - упрекнула его одна из спутниц, и он с улыбкой повернулся к ней.
     - Только не говори мне, что кто-нибудь из них торчит в этой таверне, Хани. Мой нос чует людей из Фарроу за сто шагов.
     - А может он учуять, с кем ты сейчас разговариваешь? - кисло спросила она. Хани была старшей из двух женщин, возможно моего возраста.
     - С парнем, которому немного не повезло, я бы так сказал. А значит, это не какой-нибудь толстяк из Фарроу, который пришел собирать налоги. Кроме того, я понял, что он не может быть одним из сборщиков Брайта, в то самое мгновение, когда он захныкал о цене мяса. Когда это ты видела, чтобы кто-нибудь из них платил за что-то в трактире или в таверне?
     Я нахмурился при этих словах. Когда страной правил Шрюд, его солдаты или сборщики налогов не забирали ничего без некоторой компенсации. Но я вспомнил о собственных манерах.
     - Могу ли я предложить вам выпить немного, арфист Джош? И вашим друзьям?
     - Что это? - спросил старик, улыбаясь и поднимая брови. - Ты страдаешь, отдавая монетку, чтобы наполнить свой желудок, но охотно швыряешься деньгами, наполняя наши кружки?
     - Позор лорду, который слушает песни менестрелей и не дает им промочить горло, - ответил я с улыбкой.
     Женщины обменялись взглядами за спиной у Джоша, и Хани с легкой насмешкой спросила меня:
     - А когда ты последний раз был лордом, молодой человек?
     - Это только поговорка, - сказал я после мгновения смущения, - но я не пожалел бы пары медяков за песни, которые слышал. Особенно если вдобавок у вас найдется парочка новостей. Я иду к Речной дороге. Вы случайно не оттуда?
     - Нет, мы как раз туда, - весело ответила вторая молодая женщина. Ей было около четырнадцати лет, и у нее были потрясающие голубые глаза.
     Я увидел, как ее подруга делает знак, чтобы та замолчала. Она представилась:
     - Как вы слышали, добрый сир, это арфист Джош, я Хани, а это моя кузина Пайпер...
     Два промаха в таком коротком разговоре. Во-первых, я разговаривал с ними так, словно я все еще живу в Баккипе, а они заезжие менестрели, во-вторых, я не придумал заранее никакого имени. Я порылся в памяти, подыскивая подходящее, и после затянувшейся паузы выпалил:
     - Коб, - а потом с содроганием подумал, почему это я выбрал имя человека, которого я когда-то знал и убил.
     - Что ж... Коб. - Хани помолчала, прежде чем произносить это имя, так же как это сделал я. - Может быть, у нас и найдутся для тебя новости, и мы с удовольствием приняли бы кружечку чего-нибудь, все равно, был ты когда-то лордом или нет. Так кто должен тебя искать на дороге?
     - Простите? - спросил я тихо и поднял кружку, чтобы подать сигнал кухонному мальчику.
     - Это сбежавший подмастерье, отец, - сказала Хани с величайшей уверенностью. - У него с собой футляр писца, но волосы слишком длинные, а на пальцах нет ни капли чернил. - Она рассмеялась, увидев досаду на моем лице, о причине которой даже не подозревала. - Да ладно... Я менестрель. Когда мы не поем, то замечаем все вокруг, чтобы найти подходящий сюжет для песни. Ты же не думаешь, что все мы слепые.
     - Я не сбежавший подмастерье, - сказал я тихо, но у меня не было готовой легенды, которая бы могла последовать за этим заявлением. Как бы стукнул меня по пальцам Чейд из-за такого промаха!
     - Нам все равно, кто ты, парень, - успокоил меня Джош. - В любом случае, мы не слышали никаких криков разгневанных писцов, ищущих потерянного помощника. В эти дни многие были бы счастливы, если бы от них убежали парнишки-помощники. Голодным ртом меньше в эти тяжелые времена.
     - А у мальчика-писца вряд ли будут такие шрамы на лице и сломанный нос, если ему повезет с хозяином, - заметила Пайпер с симпатией. - Так что нечего тебя винить, если ты удрал.
     Пришел наконец кухонный мальчик, и они великодушно отнеслись к моему плоскому кошельку, заказав для себя только по кружке пива. Сперва Джош, а потом и женщины пересели за мой стол. Кухонный мальчик, вероятно, переменил свое отношение ко мне, увидев, что я хорошо отношусь к менестрелям, потому что наполнил и мою кружку, не взяв с меня денег. Тем не менее мне пришлось разменять еще одну серебряную монету, чтобы заплатить за угощение. Я попытался отнестись к этому философски и решил обязательно дать медяк мальчику, когда буду уходить.
     - Итак, - начал я, когда мальчик ушел, - какие новости с реки?
     - А разве ты сам не отсюда? - едко спросила Хани.
     - Нет, моя леди. По правде говоря, я навещал друзей-пастухов, - сымпровизировал я. Манера Хани начинала утомлять меня.
     - Моя леди, - сказала она тихонько Пайпер и выкатила глаза. Пайпер захихикала. Джош не обратил на них внимания.
     - В эти дни идти вниз по реке почти то же самое, что и вверх. Становится только хуже, - сказал он мне. - Времена тяжелые, а для фермеров они скоро будут еще тяжелее. Все зерно, которое они собрали для еды, ушло на уплату налогов, так что детей кормят тем, что собирались посадить на будущий год. В поля пойдут только остатки, а никакой человек не сможет вырастить больше, посадив меньше. Со стадами и пастухами то же самое. И никаких надежд, что к следующему урожаю налоги уменьшатся. Даже девушки-гусятницы, которые собственных лет не могут сосчитать, знают, что, если от меньшего отнять большее, на столе останется только голод. Хуже всего тем, кто живет у моря. Если человек уходит ловить рыбу, он не может знать, что найдет на месте своего дома, когда вернется. Фермер засевает поле, зная, что зерна все равно не хватит для семьи и для налогов и совсем ничего не останется, если ему нанесут визит красные корабли. Есть одна неглупая песенка про фермера, в которой говорится сборщику налогов, что его работу уже сделали пираты.
     - Правда, только глупые менестрели поют ее, - жестко напомнила ему Хани.
     - Значит, красные корабли продолжают терзать берега Бакка, - тихо сказал я.
     Джош коротко и горько рассмеялся.
     - Бакка, Бернса, Риппона и Шокса... Вряд ли пиратов волнует, где кончается одно герцогство и начинается другое. Если у берегов плещется море, они придут к ним.
     - А наши корабли?
     - Те, которые пираты отняли у нас, в полном порядке. Те, которые остались защищать нас, - что ж, они причиняют пиратам столько же хлопот, сколько комары коровам.
     - Разве теперь никто не защищает Бакк? - Я услышал отчаяние в собственном голосе.
     - Леди Баккипа. Есть люди, которые говорят, что она только кричит и бранится, но другие знают: она ни от кого не требует того, чего не смогла сделать сама. - Арфист Джош говорил так, как будто знал это из первых рук.
     Я был заинтригован, но не хотел показаться излишне невежественным.
     - Например?
     - Все, что она может. Она больше не носит драгоценностей. Она продала их все и вложила деньги в оплату патрульных кораблей. Она продала свои родовые земли и заплатила этими деньгами наемникам, чтобы оснастить башни. Говорят, что она продала ожерелье, кот