голосе Чейда я окаменел.
   - Чивэл, вот  в  ком  мы  сейчас  нуждаемся,  -  продолжал  он  через
некоторое время. - Шрюд самоустранился, а Верити хороший солдат,  но  он
слишком прислушивается к своему  отцу.  Верити  воспитывали  вторым,  не
первым. Он безынициативен. Нам нужен Чивэл. Он поехал бы в  эти  города,
поговорил бы с людьми, которые потеряли своих родных. Черт возьми, он бы
и с "перекованными
   Поговорил...
   - Ты думаешь, это что-нибудь бы дало? - спросил я тихо. Я  едва  смел
пошевелиться, понимая, что Чейд разговаривает скорее сам с собой, чем со
мной.
   - Это не разрешило бы проблемы, нет. Но наши люди  почувствовали  бы,
что их правитель с ними. Иногда это все, что нужно,  мальчик.  А  Верити
только заставляет маршировать своих игрушечных солдатиков  и  без  конца
обдумывает стратегию. Шрюд же думает не о своем народе, а только о  том,
как бы обеспечить безопасность Регала и тем не менее подготовить  его  к
власти на случай, если Верити позволит себя убить.
   - Регала? - изумленно выпалил я. - Регала, с его  нарядами  и  вечным
петушиным позированием? - Он всегда ходил  по  пятам  за  Шрюдом,  но  я
никогда не думал о нем как о настоящем принце. Услышать его имя в  такой
связи было для меня потрясением.
   - Он стал фаворитом своего отца, - прорычал Чейд, -  Шрюд  ничего  не
делал, только еще больше портил его, с тех пор как умерла  королева.  Он
пытается купить сердце мальчишки подарками теперь, когда его матери  нет
рядом и некому требовать его верности. И Регал пользуется этим вовсю. Он
говорит только  то,  что  нравится  старику.  А  Шрюд  чересчур  ослабил
поводья.  Он  позволяет  ему  болтаться  без  дела,  тратить  деньги  на
бессмысленные поездки в Фарроу и Тилт, где люди его матери вбивают ему в
голову идеи о его значительности. Мальчишку следовало бы держать дома  и
заставлять давать хоть какой-то отчет о том,  как  он  тратит  время.  И
деньги короля.  Того,  что  он  тратит  на  ерунду,  хватило  бы,  чтобы
оснастить боевой корабль. - И потом, с внезапным раздражением:
   - Слишком горячо. Ты упустишь. Вынимай быстро.
   Но он опоздал, потому что тигель треснул, словно  ломающийся  лед,  и
его содержимое  выплеснулось  едким  дымом.  После  этого  с  уроками  и
разговорами было покончено.
   Он не скоро снова позвал меня. Другие мои уроки шли своим  ходом,  но
мне не хватало Чейда. Шли недели, а он все не звал  меня.  Я  знал,  что
дело не в его недовольстве мною - у него просто  было  дел  невпроворот.
Однажды, в свободную минутку, я толкнулся в его сознание и  почувствовал
только секретность и дисгармонию. И - сильный  удар  по  затылку,  когда
Баррич поймал меня на этом.
   - Прекрати, - прошипел он, не обращая внимания на мою привычную маску
оскорбленной невинности. Он оглядел стойло, которое я чистил, как  будто
ожидал, что найдет прячущихся собаку или кошку.
   - Тут ничего нет! - воскликнул он.
   - Только навоз и солома, - согласился я, потирая затылок.
   - Тогда что же ты делал?
   - Мечтал, - пробормотал я, - только и всего.
   - Тебе не удастся обмануть меня, Фитц, - зарычал он,  -  я  этого  не
допущу, по крайней мере в моей конюшне. Ты  не  будешь  извращать  таким
образом моих животных. И унижать  кровь  Чивэла.  Запомни,  что  я  тебе
сказал.
   Я сжал зубы, опустил глаза  и  продолжал  работать.  Через  некоторое
время он вздохнул и отошел. Я работал, а про  себя  кипел  от  ярости  и
решил больше не позволять Барричу заставать меня врасплох.
   Остаток лета был таким водоворотом событий, что мне трудно  вспомнить
их очередность. Накануне вечером сам воздух, казалось, изменился.  Когда
я вышел в город, все говорили об  укреплениях  и  подготовке  к  набегу.
Всего два города были "скованы" этим летом, но  казалось,  что  их  были
сотни, потому что истории об этом повторялись и передавались  из  уст  в
уста.
   - Начинает казаться, что людям  больше  и  поговорить  не  о  чем,  -
сетовала Молли. Мы шли по берегу при  свете  вечернего  летнего  солнца.
Морской ветер был глотком приятной прохлады после душного  дня.  Баррича
вызвали в Спрингмаут посмотреть, почему  там  у  всего  стада  появились
огромные язвы на шкуре. Для меня это означало отмену утренних  уроков  и
много лишней работы с собаками и лошадьми в его  отсутствие,  тем  более
что Коб уехал на Турлейк, присматривать за  животными  во  время  летней
охоты.
   Но обратной стороной медали было то, что по вечерам  за  мной  меньше
следили и у меня было больше времени навещать город. Вечерние прогулки с
Молли участились. Ее отец слабел не по дням, а по часам, ему было не  до
выпивки, и он каждый вечер рано и крепко засыпал. Молли заворачивала нам
кусок сыра и колбасы или  буханку  хлеба  и  связку  копченой  рыбы,  мы
прихватывали  корзинку  и  бутылку  дешевого  вина  и  шли  по  пляжу  к
волнорезам. Там мы сидели на камнях, отдававших нам последнее тепло дня,
и Молли рассказывала мне о своей дневной работе или делилась  последними
сплетнями,  а  я  слушал.  Иногда,  когда  мы  шли  рядом,  наши   локти
соприкасались.
   - Сара, дочь мясника, говорила мне, что она ждет  не  дождется  зимы,
потому что ветер и лед хоть  ненадолго  отгонят  красные  корабли  к  их
берегам и дадут нам немного отдохнуть от страха, вот что она сказала. Но
тут встревает Келти и говорит, что, может, мы и сможем перестать бояться
новых налетов, но все  равно  придется  дрожать  перед  "перекованными",
которые разгуливают по всей стране. Ходят слухи,  что  теперь,  когда  в
Кузнице больше нечего красть, некоторые ушли оттуда и бродят по дорогам,
как бандиты, и грабят путешественников.
   - Сомневаюсь. Скорее всего, это другие грабят и пытаются выдать  себя
за "перекованных", чтобы  направить  возмездие  по  ложному  следу.  Эти
"перекованные" ни рыба ни мясо. Они ничего не могут  делать  вместе,  не
могут даже стать бандой, - лениво возразил я. Я смотрел на залив,  глаза
мои были полузакрыты из-за слепящих отблесков солнца. Мне не нужно  было
смотреть на Молли, чтобы чувствовать, что она здесь, рядом со мной.  Это
было  интересное  чувство,  которое  я  не  совсем  понимал.   Ей   было
шестнадцать, а мне около четырнадцати, и эти два  года  воздвигли  между
нами непреодолимую стену. Тем не менее  она  всегда  находила  для  меня
время и, казалось, радовалась моему обществу.  Она  знала  меня  так  же
хорошо, как я ее. Если я хоть немного пытался прощупать ее сознание, она
отстранялась, останавливалась, чтобы вытряхнуть камешек  из  туфли,  или
внезапно начинала говорить о  болезни  отца  и  о  том,  как  он  в  ней
нуждается. Тем не менее, если мое чувство близости к  ней  приглушалось,
речь Молли становилась неуверенной и застенчивой, она пыталась заглянуть
мне в лицо и следила за выражением моих глаз и рта. Я не понимал  этого,
но между нами словно была натянута какая-то нить.  А  сейчас  я  услышал
оттенок раздражения в ее голосе.
   - О, понятно. Ты так много знаешь о "перекованных", да?  Больше,  чем
те, кого они грабили?
   Ее резкие слова выбили меня из равновесия, и прошло некоторое  время,
прежде чем я смог заговорить. Молли ничего не знала о Чейде и обо мне, и
тем более о моем посещении Кузницы. Для нее я был  посыльным  из  замка,
работающим на начальника конюшен, когда свободен от поручений писаря.  Я
не мог выдать ей, что получаю сведения из первых рук,  не  говоря  уж  о
том, каким образом я почувствовал, что такое Кузница.
   - Я слышал разговоры  стражников,  когда  они  по  ночам  заходили  в
конюшню и на кухню. Эти солдаты много повидали, и это они говорят, что у
"перекованных" нет ни друзей, ни  семей  -  вообще  никаких  родственных
связей. И все же, скорее,  если  кто-нибудь  из  них  вышел  на  большую
дорогу, другие могут подражать ему, и это будет почти то же  самое,  что
банда грабителей.
   - Может быть. - Ее, казалось, смягчили мои  объяснения.  -  Смотрика,
давай залезем туда наверх и поедим.
   "Туда наверх" был выступ скалы. Но я  согласно  кивнул,  и  несколько
минут мы потратили на то, чтобы затащить  себя  и  нашу  корзинку  "туда
наверх". Это был более сложный подъем, чем те,  которые  нам  доводилось
преодолевать во время прежних экспедиций. Я  поймал  себя  на  том,  что
смотрю, как Молли управляется  со  своими  юбками,  и  пользуюсь  каждым
удобным случаем, чтобы поддержать ее под локоть или дать  руку,  помогая
пройти особенно крутой кусок. В неожиданном прозрении я понял, что Молли
предложила взобраться туда именно для того, чтобы это  вызвать.  Наконец
мы достигли выступа и уселись, глядя на воду и  поставив  корзину  между
нами. Я смаковал свое новое знание об ее осведомленности. Это  напомнило
мне о жонглерах на Весеннем празднике,  которые  передают  свои  дубинки
друг другу вперед и назад, назад и вперед, снова и снова,  все  быстрее.
Молчание длилось до тех пор, пока не стало необходимо  его  нарушить.  Я
посмотрел на нее, но она отвела взгляд, потом  заглянула  в  корзинку  и
сказала:
   - О, вино из одуванчиков? Я думала, оно не  будет  готово  до  второй
половины зимы.
   - Это прошлогоднее. Оно зрело целую зиму, - сказал я ей и взял у  нее
бутылку,  чтобы  вытащить  своим  ножом  пробку.  Она  некоторое   время
смотрела, как я вожусь  с  ней,  потом  забрала  вино  и  вытащила  свой
тоненький нож в узких ножнах. Она  проткнула  пробку,  повернула  нож  и
вытащила ее так сноровисто, что я позавидовал.
   Молли перехватила мой взгляд и пожала плечами:
   - Я вытаскивала пробки для своего отца сколько себя помню. Сам-то  он
обычно бывал слишком пьян. А теперь у него не хватает силы в руках, даже
когда он трезвый.
   Боль и горечь смешались в ее голосе.
   - Ах, - я подыскивал более приятную тему, - смотри, "Дева дождя", - я
показал на лоснящийся корпус корабля, на веслах идущего к  гавани.  -  Я
всегда считал, что это самый красивый корабль в гавани.
   - Она патрулировала побережье. Почти все торговцы  тканями  в  городе
собирали на это деньги! Даже я, хотя все, что я могла вложить, это свечи
для фонарей. У нее теперь команда солдат,  и  она  сопровождает  корабли
отсюда в Хайдаун и обратно. "Зеленая ветка" встречает  их  там  и  ведет
дальше, вдоль побережья.
   Я этого не слышал и был удивлен, что об этом  не  говорили  в  замке.
Сердце мое упало  при  мысли,  что  даже  город  Баккип  принимает  меры
независимо от совета или согласия короля. Я сказал ей об этом.
   - Что ж, люди должны сами делать все, что  могут,  если  король  Шрюд
собирается и  дальше  только  цокать  языком  и  хмуриться.  Хорошо  ему
призывать нас быть сильными, когда  он  сидит  в  безопасности  в  своем
замке. Были бы "скованы" его сын, брат или маленькая дочка - то-то бы он
заговорил по-другому!
   Мне было стыдно, что я не  смог  ничего  придумать  в  защиту  своего
короля. И стыд заставил меня сказать:
   - Ты почти в такой же безопасности, как король, здесь, в Баккипе.
   Молли посмотрела на меня в упор.
   - У меня кузен был помощником  в  Кузнице.  -  Она  помолчала,  потом
осторожно сказала:
   - Ты, наверно, посчитаешь меня бессердечной, когда услышишь,  как  мы
обрадовались, узнав, что его просто  убили?  Мы  не  знали  этого  точно
неделю или две, но теперь наконец пришло известие  от  одного  человека,
который видел, как он умер. И мой отец и  я,  мы  оба  обрадовались.  Мы
могли горевать, зная, что его  жизнь  просто  закончилась,  и  мы  будем
тосковать по нему. Нам уже не надо было больше  думать,  что  он,  может
быть, еще жив и превратился в зверя, несущего горе другим и позор самому
себе.
   Я немного помолчал. Потом сказал:
   - Прости. - Мне показалось, что  этого  недостаточно,  и  я  протянул
руку, чтобы погладить ее неподвижную ладонь. На секунду я почти перестал
ощущать ее, как будто боль Молли  ввергла  ее  в  эмоциональную  немоту,
такую же, как у "перекованных". Но потом она вздохнула, и я снова ощутил
ее присутствие. - Знаешь, - отважился  я  сказать,  -  может  быть,  сам
король не знает, что ему делать? Может, он так же растерян, как и мы?
   - Он король! - возразила Молли. -  И  назван  Шрюдом  Проницательным,
чтобы быть проницательным. Люди сейчас говорят, что он держится в  тени,
чтобы не распускать шнурки своего кошелька. Зачем ему платить из  своего
кармана, когда отчаявшиеся торговцы сами наймут  охрану?  Но  хватит  об
этом, - и она подняла руку, чтобы  я  замолчал,  -  мы  пришли  сюда,  в
спокойное и прохладное место, не для того, чтобы говорить о  политике  и
страхах. Расскажи мне лучше, что ты делал?  Пестрая  сука  уже  принесла
щенков?
   И мы заговорили о других вещах, о щенках Мотли и о том,  что  не  тот
жеребец добрался до кобылы, а потом Молли рассказала, как  она  собирала
зеленые шишки для ароматизирования свечей и чернику и как всю  следующую
неделю она будет занята, делая запасы варенья  на  зиму  и  одновременно
обслуживая магазин и изготовляя свечи.
   Мы разговаривали, ели и пили и смотрели, как позднее солнце  медленно
снижается  к  горизонту,  готовясь   зайти.   У   меня   было   ощущение
возникновения чего-то приятного между нами,  одновременно  изумляющее  и
летящее. Я знал, что это продолжение моего странного нового  чувства,  и
восхищался тем, что Молли, по-видимому, тоже ощущала это  и  реагировала
на него. Я хотел поговорить с ней об этом и спросить, чувствует  ли  она
так же других людей. Но боялся, что, спросив, могу выдать себя, как  уже
выдал Чейду, или что она начнет испытывать ко мне отвращение, которое, я
знал, наверняка проснулось бы в Барриче. Так что я разговаривал с ней  и
улыбался и держал свои мысли при себе.
   Я проводил ее домой по тихим улицам и пожелал спокойной ночи у дверей
ее магазинчика. Она немного замешкалась, как  будто  собиралась  сказать
что-то другое, но потом только бросила на меня вопросительный  взгляд  и
пробормотала:
   - Спокойной ночи, Новичок.
   Я шел домой под синим-синим небом, проткнутым яркими  звездами,  мимо
часовых, занятых вечной игрой в кости,  наверх,  к  конюшням.  Я  быстро
обошел стойла, но все  было  тихо  и  спокойно,  даже  с  новорожденными
щенками. Я заметил двух  чужих  лошадей  в  одном  из  загонов,  и  одна
верховая лошадь какой-то леди была в стойле. Какая-то  благородная  дама
приехала в замок с визитом, решил я. Я удивился, что могло привести ее к
нам в конце лета, и ее лошади мне понравились. Потом я покинул конюшни и
отправился в замок.
   По привычке я прошел через кухню. Повариха была знакома с  аппетитами
конюшенных мальчиков и солдат и знала, что  обычные  обеды  и  ужины  не
делают нас сытыми. Особенно в последнее время я был  голоден  всегда,  а
миссис Хести недавно заявила, что если я не перестану так быстро  расти,
мне придется заворачиваться в кору, как дикарю, потому что  она  понятия
не имеет, как сделать так, чтобы одежда была мне впору. Я  уже  думал  о
большой глиняной миске, которую повариха всегда  держала  полной  мягких
сухарей, прикрытых тканью, и о круге особенно острого сыра, и о том, как
все это прекрасно пойдет под кружечку эля. Наконец я вошел в  кухню.  За
столом сидела женщина. Она ела яблоко и сыр, но при виде меня  вскочила,
прижав руку к сердцу, как будто  ей  явился  Рябой  Человек  собственной
персоной. Я остановился.
   - Я не хотел испугать вас, леди. Я просто был голоден и хотел достать
себе немного еды. Вас не обеспокоит, если я останусь?
   Леди медленно опустилась обратно на стул. Я про  себя  удивился,  что
делает дама ее ранга одна в  кухне  среди  ночи,  поскольку  ее  высокое
происхождение нельзя было скрыть простым кремовым  платьем,  которое  на
ней было, и усталостью, исказившей ее  лицо.  Это,  без  сомнения,  была
хозяйка верховой лошади в стойле, а не служанка какой-нибудь леди.  Если
она проснулась ночью от голода, почему она  просто  не  попросила  слугу
принести ей чего-нибудь?
   Леди отняла руку от груди и прижала пальцы к губам, словно для  того,
чтобы успокоить прерывистое дыхание. Когда она заговорила, голос ее  был
почти музыкальным:
   - Я не стала бы мешать тебе есть. Я  просто  была  немного  испугана.
Ты.., вошел так внезапно.
   - Благодарю вас, леди.
   Я прошел по большой кухне от бочки с элем к сыру и хлебу, но куда  бы
я ни двинулся, ее глаза следовали за мной.  Ее  еда  лежала  забытая  на
столе, куда она уронила ее, когда я  вошел.  Я  повернулся,  налив  себе
кружку пива, и увидел, что леди  широко  открытыми  глазами  смотрит  на
меня. Встретившись со мной взглядом, она мгновенно опустила голову. Губы
ее шевелились, но она ничего не сказала.
   - Могу я сделать что-нибудь для вас? - вежливо спросил  я.  -  Помочь
вам найти что-нибудь? Может быть, вы хотите немного эля?
   - Если ты будешь так любезен, - прошелестела она.  Я  принес  кружку,
которую  только  что  наполнил,  и  поставил  на  стол  перед  ней.  Она
отшатнулась, когда я подошел к ней близко,  как  будто  я  нес  какую-то
заразу. Я подумал, не пахло ли от меня после конюшен, но решил, что нет,
потому что Молли наверняка сказала бы  мне  об  этом.  Она  всегда  была
откровенна со мной в таких вещах.
   Я налил кружку для себя, огляделся и счел, что лучше будет унести мою
еду наверх, в мою комнату. Весь вид леди говорил о том, что она  неловко
чувствует себя в моем присутствии. Но  когда  я  попытался  уравновесить
сухари, сыр и кружку, леди показала мне на скамейку напротив нее.
   - Сядь, - сказала она, словно читая мои мысли, - нехорошо, если я  не
дам тебе спокойно поесть.
   Ее тон был не приказом и не  приглашением,  а  чем-то  средним  между
ними. Я занял указанное ею место, выплеснув немного эля, когда ставил на
стол еду и кружку. Садясь, я ощущал на себе ее взгляд. Ее еда оставалась
нетронутой. Я опустил голову, чтобы избежать этого взгляда, и ел быстро,
как крыса в углу, которая подозревает, что за дверью  притаилась  кошка.
Она не грубо, но открыто наблюдала за мной таким образом, что  руки  мои
стали неуклюжими, и, потеряв бдительность, я вытер рот рукавом.
   Я не мог придумать  ничего,  что  бы  сказать,  однако  это  молчание
подстегивало  меня.  Сухарь  во  рту  казался  шершавым,  я  закашлялся,
попытался запить его элем и поперхнулся. Брови  ее  подергивались,  губы
сжались,  я  чувствовал  ее  взгляд,  даже  несмотря  на  то,  что   мои
собственные глаза были опущены в тарелку. Я торопливо ел, мечтая  только
о том, чтобы убежать от ее карих глаз и плотно сжатых губ. Я  запихал  в
рот последние куски хлеба и сыра и быстро встал, стукнувшись  о  стол  и
чуть не уронив скамейку, Я направился к двери, но на полдороге  вспомнил
наставления  Баррича  о  том,  как  уходить  из   комнаты,   в   которой
присутствует женщина. Я проглотил недожеванный кусок.
   - Спокойной ночи, леди, - пробормотал я, думая, что говорю что-то  не
то, но неспособный вспомнить ничего лучшего. Я боком двинулся к двери.
   - Подожди, - сказала она и, когда я остановился, спросила:
   - Ты спишь наверху или в конюшнях?
   - Везде. Иногда. Я хочу сказать, и тут и  там.  Ах,  тогда  спокойной
ночи, леди. - Я повернулся  и  почти  побежал.  Я  прошел  уже  половину
лестницы, когда задумался над странностью ее вопроса.  Только,  когда  я
стал раздеваться, чтобы лечь в постель, я понял, что до сих  пор  сжимаю
пустую кружку из-под  эля.  Я  заснул,  чувствуя  себя  очень  глупым  и
размышляя почему.

ПЕЙШЕНС

   Пираты  красных  кораблей  приносили  страдания  и  несчастья  своему
собственному народу задолго до того, как они  начали  беспокоить  берега
Шести Герцогств. От  скрытых  во  мраке  истории  начал  их  культа  они
поднялись к религиозной и  политической  власти  благодаря  безжалостной
тактике.  Вожди  и  предводители,  которые  отказывались  следовать   их
обычаям, часто обнаруживали, что их жены и дети стали  пленниками  того,
что мы сейчас называем "перековывание"  в  память  о  несчастной  судьбе
Кузницы. Жестокосердные и безжалостные, какими  мы  считаем  остров