т меня. Он издал презрительный смешок и отвел  глаза
в сторону, отпуская меня. Я пошел.
   - Было бы гораздо лучше, - сказал он своим глухим голосом, - если  бы
ты прыгнул со стены в ту ночь, ублюдок, гораздо лучше. Баррич думал, что
я оскорбил тебя. Но я только предлагал тебе выход, настолько  близкий  к
достойному, насколько это возможно для тебя. Уходи и умри, мальчик,  или
по  крайней  мере  уйди.  Ты  позоришь  имя  своего  отца  самим   своим
существованием. Во имя Эды,  я  не  знаю,  каким  образом  тебе  удалось
появиться на свет. То, что такой человек, как твой отец, смог упасть так
низко, чтобы лечь с кем-то и позволить тебе родиться, - это  выше  моего
понимания.
   Как всегда, в его голосе была эта нотка фанатизма, когда он говорил о
Чивэле, и глаза его стали почти пустыми  от  слепого  поклонения.  Почти
бессознательно  он  повернулся  и  пошел  прочь.  Он  подошел  к  началу
лестницы, потом очень медленно обернулся.
   - Я должен  спросить,  -  сказал  он,  и  яд  в  его  голосе  сочился
ненавистью, - ты что, клещ? Почему он  позволяет  тебе  сосать  из  него
силу? Поэтому он так дорожит тобой?
   - Клещ? - повторил я, не зная этого слова.
   Он улыбнулся. Это сделало его мертвенное лицо еще больше  похожим  на
череп.
   - Ты думал, я  не  обнаружил  его?  Ты  думал,  что  свободно  будешь
держаться на его силе в этом испытании? Этого не будет.  Не  сомневайся,
ублюдок. Этого не будет.
   Он повернулся и начал спускаться по лестнице, оставив меня одного  на
крыше. Я не имел ни  малейшего  представления  о  том,  что  значат  его
последние слова, но сила его ненависти сделала меня  слабым  и  больным,
как будто он влил яд в мою кровь. Мне напомнили о том, как  в  последний
раз все покинули меня на  крыше  башни.  Я  почувствовал,  что  вынужден
подойти к краю башни и посмотреть вниз. Этот угол замка  не  выходил  на
море, но тем не менее у ее подножия  все  равно  было  множество  острых
камней. Никто бы не мог выжить после такого падения. Прими я решение,  в
котором был бы уверен на  протяжении  хоть  одной  секунды,  то  мог  бы
покончить со всем этим. И что бы об этом  ни  думали  Баррич,  Чейд  или
любой другой - это уже не могло бы причинить мне никакого беспокойства.
   Отдаленное эхо скуления.
   - Я иду, Кузнечик, - пробормотал я и отвернулся от края.

ИСПЫТАНИЕ

   Предполагается, что  обряд  инициации  производится  в  месяц,  когда
мальчику  исполняется  четырнадцать.  Не  все  достойны  его.  Требуется
Мужчина, который должен поручиться за кандидата и дать  ему  имя,  и  Он
должен найти дюжину других Мужчин, которые согласятся с тем, что мальчик
достоин и готов. Живя среди солдат, я слышал об этой  церемонии  и  знал
достаточно  о  ее  тяжести  и  избирательности,  так  что   никогда   не
предполагал, что буду принимать в ней участие. Во-первых, никто не  знал
даты моего рождения. Во-вторых, я не знал ни одного Мужчины,  не  говоря
уж о двенадцати, который счел бы меня достойным. Но в одну из ночей,  по
прошествии многих месяцев после испытания Галена, я обнаружил,  что  моя
кровать окружена одетыми в плащи и капюшоны фигурами. В глубинах  темных
капюшонов я заметил маски.
   Никто не  может  говорить  или  писать  о  деталях  церемонии.  Одно,
полагаю, я могу сказать. По мере того как каждая жизнь отдавалась мне  в
руки - рыба, птица или животное, - я выбирал, отпустить ли ее, отпустить
не к смерти, но к свободному существованию. Никто не умер во время  моей
церемонии, и, следовательно, никто не пировал. Но даже в моем  тогдашнем
состоянии я чувствовал, что вокруг меня  уже  было  достаточно  крови  и
смерти, чтобы хватило на всю  жизнь,  и  отказался  убивать  руками  или
зубами. Мой Мужчина все-таки решил дать мне имя, так что,  очевидно,  он
все-таки не был окончательно рассержен.
   Это имя на древнем языке, в котором нет букв, поэтому  оно  не  может
быть написано. И я не нашел никого, с кем бы я  хотел  разделить  знание
моего мужского имени. Но его древнее значение, полагаю, я могу привести.
Катализатор. Изменяющий.

   Я пошел прямо в конюшни, к Кузнечику, а  потом  к  Суути.  Огорчение,
которое я испытывал при мысли о завтрашнем дне, перешло от боли душевной
к боли физической, и я стоял в  стойле  Суути,  прислонив  голову  к  ее
холке.  Меня  мутило.  Там  меня  нашел  Баррич.  Я   почувствовал   его
присутствие и ровный ритм его шагов, когда он шел к конюшне, а потом  он
внезапно остановился у стойла Суути. Я чувствовал,  что  он  смотрит  на
меня.
   - Ну, что теперь? - прохрипел он, и по его голосу я понял, как  устал
он от меня и моих проблем. Не чувствуй  я  себя  таким  несчастным,  моя
гордость заставила бы меня собраться и заявить, что все в порядке.
   Вместо этого я пробормотал в шкуру Суути:
   - Завтра Гален собирается испытывать нас.
   - Знаю. Он потребовал, совершенно неожиданно, чтобы я приготовил  ему
лошадей для этого идиотского плана. Я  бы  отказался,  не  будь  у  него
восковой печати от короля, удостоверяющей его  полномочия.  Знаю  только
то, что ему нужны лошади. Так что и не спрашивай,  -  грубо  сказал  он,
когда я внезапно посмотрел на него.
   - Я и не стал бы, - сказал я ему мрачно. Мне следовало  быть  честным
по отношению к Галену  или  не  стоило  и  пытаться  принять  участие  в
испытании.
   - У тебя вообще нет шансов пройти то испытание,  которое  он  наметил
для тебя? - Баррич говорил обычным тоном, но я слышал, как он сдерживает
себя, чтобы не быть разочарованным моим ответом.
   - Никаких, - бросил я без всякого выражения, и мы оба некоторое время
молчали, прислушиваясь к окончательному звуку этого слова.
   - Что ж, - он откашлялся и подтянул пояс, - тогда заканчивай  с  этим
поскорей и возвращайся сюда. Непохоже, чтобы у тебя плохо шли  остальные
уроки. Человек не может надеяться, что ему будет удаваться все,  за  что
бы он ни взялся. - Он хотел, чтобы мой провал в Скилле звучал как  нечто
не имеющее особого значения.
   - Наверное. Ты присмотришь за Кузнечиком, когда меня не будет?
   -  Присмотрю.  -  Он  начал  отворачиваться,  потом  почти   неохотно
повернулся обратно:
   - Как сильно эта собака будет скучать без тебя?
   Я слышал его другой вопрос, но постарался обойти его.
   - Не знаю. Я так часто оставлял его во время этих уроков, что, боюсь,
он и вовсе не будет скучать.
   - Сомневаюсь в этом, - задумчиво сказал Баррич и отвернулся. -  Очень
сильно сомневаюсь, - добавил он, проходя между рядами стойл. Я знал, что
он знает и недоволен не только тем, что мы связаны с  Кузнечиком,  но  и
тем, что  я  отказываюсь  признать  это.  "Как  будто,  признав  это,  я
предоставлю ему свободу выбора", - пробормотал я Суути. Я попрощался  со
своими животными, пытаясь  передать  Кузнечику,  что  пройдет  несколько
трапез и ночей, прежде чем он снова увидит меня. Он извивался,  и  вилял
хвостом, и возражал, что я должен взять его и что он будет нужен мне. Он
уже был слишком большой, чтобы поднять его и приласкать. Я сел, он залез
мне на колени, и я держал его так. Он был таким теплым и крепким,  таким
близким и настоящим. На мгновение  я  почувствовал,  как  он  был  прав,
потому что я действительно  буду  нуждаться  в  нем.  Чтобы  найти  силы
пережить провал. Но я напомнил себе, что он  будет  здесь,  будет  ждать
меня, когда я вернусь, и я обещал ему, что тогда  он  получит  несколько
дней моего времени в свое полное распоряжение. Я возьму  его  на  долгую
охоту, на которую раньше у нас никогда не  находилось  времени.  Сейчас,
предложил он. Скоро, обещал я. Потом я вернулся в замок, чтобы упаковать
перемену белья и немного еды в дорогу.
   Следующим утром было очень много пышности  и,  на  мой  взгляд,  мало
смысла. У остальных испытуемых, казалось, было  приподнятое  настроение.
Из нас восьмерых, отправляющихся в путь, я был единственным, на кого  не
произвели особого впечатления  нетерпеливые  лошади  и  восемь  закрытых
носилок.  Гален  выстроил  нас  и  завязал  нам  глаза  под  любопытными
взглядами шестидесяти человек. Большинство из  них  были  родственниками
студентов, их знакомыми или замковыми зеваками. Гален  произнес  быструю
речь, по-видимому обращаясь к нам, но говоря о том, что  мы  уже  знали:
нас отвезут в разные места и оставят там;  мы  должны  сотрудничать  при
помощи Скилла, чтобы найти обратный путь в замок; и если  мы  преуспеем,
то станем группой и будем великолепно служить  нашему  королю  и  сможем
отражать нападения пиратов красных кораблей. Последние  слова  произвели
большое впечатление на наблюдателей, поскольку  я  слышал  одобрительное
бормотание, когда меня сопровождали к моим носилкам и помогали забраться
внутрь.
   Там и прошли печальные полтора дня. Носилки раскачивались, и так  как
я не мог сделать и глотка свежего воздуха или посмотреть в  окно,  чтобы
отвлечься, меня скоро  затошнило.  Человек,  ведущий  лошадей,  поклялся
молчать и держал свое слово. Мы ненадолго  остановились  этой  ночью.  Я
получил скудный ужин - хлеб, сыр и воду - а потом снова влез в  носилки,
и тряска возобновилась.
   Примерно в середине следующего дня мы наконец остановились. Мне снова
помогли вылезти. Ни слова не было произнесено,  и  я  стоял  на  сильном
ветру, совершенно закостеневший, с раскалывающейся головой и завязанными
глазами. Услышав, что лошади отъезжают, я решил, что достиг места своего
назначения, и стал снимать повязку.  Гален  туго  затянул  узел,  и  мне
пришлось повозиться.
   Я стоял на поросшем травой склоне.  Мой  эскорт  быстро  удалялся  по
направлению к дороге, которая вилась у подножия  холма.  До  моих  колен
поднималась высокая трава, высохшая за зиму, но зеленая у  основания.  Я
видел и другие поросшие травой холмы с камнями, торчавшими на склонах, и
полоски леса, скрывавшие их подножия.  Я  пожал  плечами  и  повернулся,
чтобы взять свои  вещи.  Это  была  холмистая  местность,  но  я  ощущал
доносящийся с востока запах моря и низкого прилива. У меня было какое-то
беспокоящее чувство, что эта местность знакома мне. Не то чтобы прежде я
бывал именно здесь, но что-то казалось знакомым. Я повернулся  и  увидел
на западе Сентинел. Его двойную острую вершину  нельзя  было  ни  с  чем
перепутать. Я снимал копию с карты Федврена  меньше  чем  год  назад,  и
автор избрал характерную вершину Сентинела как мотив  для  декоративного
обрамления. Так. Море там, Сентинел здесь - и  внезапно  у  меня  внутри
что-то оборвалось. Я понял, где нахожусь. Недалеко от Кузницы.
   Я быстро повернулся, чтобы осмотреть окружающие склоны, лес и дорогу.
Никаких признаков кого бы то ни было. Почти  в  неистовстве  я  прощупал
окрестности, но обнаружил только  птиц,  мелкую  дичь  и  одного  оленя,
который поднял голову  и  фыркнул,  не  понимая,  что  же  я  такое.  На
мгновение  я   почувствовал   облегчение,   но   потом   вспомнил,   что
"перекованные", которых я встречал  прежде,  не  могли  быть  обнаружены
таким образом.
   Я двинулся вниз с холма, туда, где из его  склона  торчали  несколько
валунов, и спрятался среди них. Не из-за холодного ветра -  день  обещал
скорый приход весны, - а для того, чтобы иметь что-то твердое за  спиной
и не чувствовать себя такой удобной мишенью, какой был на верхушке горы.
Я пытался трезво обдумать, что делать дальше. Гален  приказал  нам  тихо
стоять на том месте, где нас высадят, медитируя и раскрываясь  навстречу
Скиллу. И в какое-то время в следующие два дня  он  попытается  войти  в
контакт с нами.
   Ничто так не лишает мужчину мужества,  как  ожидание  провала.  Я  не
верил, что он в самом деле попытается контактировать со мной, не  говоря
уж о том, чтобы получить четкие инструкции, даже если он это сделает. Не
верил я также в  то,  что  место,  которое  он  избрал  для  меня,  было
безопасным. Не в силах думать ни о чем другом, я встал, снова огляделся,
чтобы проверить, не наблюдает ли кто-нибудь за мной,  а  потом  двинулся
вперед, к запаху моря. Если я  находился  там,  где  предполагал,  то  с
берега я смогу увидеть остров Антлер, а если будет ясно, то, возможно, и
Скрим. Даже одного из них будет для меня достаточно, чтобы  понять,  как
далеко я на самом деле нахожусь от Кузницы.
   По дороге я говорил себе, что всего лишь хочу  проверить,  как  долго
мне придется идти назад в  Баккип.  Только  дурак  мог  вообразить,  что
"перекованные" все еще представляют какую-то опасность. Конечно же, зима
покончила с ними или оставила слишком ослабевшими от голода,  чтобы  они
могли представлять для кого-нибудь угрозу. Я не верил россказням о  том,
что они сбиваются в банды головорезов и грабителей. Я не испуган. Просто
хочу  знать,  где   я   нахожусь.   Если   Гален   действительно   хочет
контактировать со мной, то  местоположение  не  должно  стать  для  него
преградой. Он бессчетное  количество  раз  заверял  нас,  что  достигает
человека, а не места. Не  все  ли  ему  равно,  где  искать  меня  -  на
побережье или на верхушке горы.
   Вечером я стоял на каменистых скалах, глядя в море. Остров  Антлер  и
пятно, которое должно быть Скримом позади него. Я был  немного  севернее
Кузницы. Дорога домой по  побережью  пройдет  как  раз  через  развалины
города. Эта мысль не успокаивала.
   Итак, что теперь?
   К вечеру я вернулся назад, на свою  гору,  и  свернулся  между  двумя
валунами. Я решил, что это  место  ничуть  не  хуже  любого  другого,  в
котором я могу ждать контакта с Галеном. Несмотря  на  мои  сомнения,  я
буду оставаться там, где меня оставили, пока не придет время контакта. Я
съел хлеб и соленую рыбу и выпил немного воды. Моя одежда включала еще и
запасной плащ. Я завернулся в него и решительно  отбросил  все  мысли  о
том, чтобы разжечь огонь. Каким бы маленьким он ни был, это будет маяком
для любого, кто поедет по грунтовой дороге под  холмом.  Не  думаю,  что
есть что-нибудь более  жестоко  скучное,  чем  непрекращающееся  нервное
напряжение. Я пытался медитировать, чтобы раскрыть себя  Скиллу  Галена,
все время дрожа от холода и отказываясь признать, что я испуган. Ребенок
во  мне  продолжал  воображать  темные  оборванные   фигуры,   беззвучно
подкрадывающиеся ко мне со всех сторон. "Перекованные", которые побьют и
убьют меня за мой плащ и еду у меня в сумке.  Я  срезал  себе  палку  на
обратном пути от моря и сжимал ее обеими руками, но она казалась  жалким
оружием. Иногда, несмотря на мои страхи, я начинал дремать,  но  в  снах
мне все время являлся Гален, злорадствующий по поводу моего  провала,  а
"перекованные" надвигались на меня, и я все время резко просыпался  и  в
ужасе оглядывался вокруг, проверяя, не стали ли явью мои кошмары.
   Я наблюдал за тем, как за деревьями взошло солнце,  и  потом  проспал
все утро беспокойным сном. После полудня я был уже слишком уставшим  для
беспокойства. Я развлекал  себя  тем,  что  прощупывал  дикую  жизнь  на
склоне. Мыши и певчие птички были в  моем  сознании  всего  лишь  яркими
искорками голода, кролики - немногим больше. Лиса была полна вожделения,
ища пары, а  дальше,  олень  сдирал  пушок  со  своих  рогов  с  той  же
целеустремленностью, с какой кузнец работает со своей наковальней. Вечер
был очень долгим.  Даже  Удивительно,  как  тяжело  оказалось  для  меня
принять наступление ночи и  то,  что  я  не  почувствовал  ничего,  Даже
легчайшего прикосновения Скилла. Или он не звал, или я не слышал его.  В
темноте я съел хлеб и рыбу и сказал себе,  что  отсутствие  контакта  не
имеет значения. Некоторое время я пытался поддерживать в себе ярость, но
мое отчаяние было слишком холодным и темным для того,  чтобы  его  могло
преодолеть пламя ярости. Я был уверен, что  Гален  обманул  меня,  но  я
никогда не смог бы доказать это, даже самому себе. Я всегда должен  буду
сомневаться  в  том,  справедливо  ли  было  его  презрение  ко  мне.  Я
прислонился спиной к камню, положил палку на колени и решил спать.
   Мои сны были запутанными и горькими. Регал стоял надо мной, а я снова
был ребенком, спящим в соломе. Он смеялся и держал нож.  Верити  пожимал
плечами и улыбался мне  виноватой  улыбкой.  Чейд  отвернулся  от  меня,
разочарованный.  Молли  улыбалась  мимо  меня  Джеду,   забыв   о   моем
существовании. Баррич держал меня за грудки и тряс, говоря, чтобы я  вел
себя как мужчина, а не как животное. Но я лежал  на  соломе,  на  старой
рубашке, и грыз кость. Мясо было очень хорошим, и я не мог думать  ни  о
чем другом.
   Мне было очень уютно, пока  кто-то  не  открыл  дверь  конюшни  и  не
оставил ее приоткрытой. Противный  ветерок  пробрался  ко  мне  по  полу
конюшни, мне стало холодно, и я  с  рычанием  поднял  голову.  Я  почуял
Бар-рича и эль. Баррич медленно прошел  сквозь  темноту  и  пробормотал:
"Все в порядке, Кузнечик", проходя мимо меня. Я опустил голову, когда он
начал подниматься по ступенькам. Внезапно раздался крик  и  со  ступеней
свалились люди. Они боролись, падая. Я вскочил на ноги, рыча и лая.  Они
свалились почти на меня. Сапог лягнул меня, и я вонзил зубы в  ногу  над
ним и сжал челюсти. Я схватил скорее сапог и штанину, чем  тело,  но  он
зашипел от ярости и боли и ударил меня.
   Нож вошел мне в бок.
   Я сжал зубы сильнее и держал, рыча.  Остальные  собаки  проснулись  и
лаяли, лошади бились в своих стойлах.
   Мальчик, мальчик, звал я. Я чувствовал, что он со мной, но он не шел.
Чужой лягнул меня, но я  не  отпускал.  Баррич  лежал  на  соломе,  и  я
чувствовал запах его крови. Он не шевелился. Я рычал с  полным  ртом.  Я
слышал, как старая Виксен бросается на  дверь  наверху,  тщетно  пытаясь
пробиться к своему хозяину.  Снова  и  снова  нож  вонзался  в  меня.  Я
последний раз крикнул своему мальчику и больше не смог держаться. Я  был
отброшен лягающейся ногой и ударился о стенку  стойла.  Я  тонул,  кровь
была у меня во рту и в ноздрях.  Боль  в  темноте.  Я  подполз  ближе  к
Барричу. Сунул нос  ему  под  руку.  Он  не  шевелился.  Голоса  и  свет
приближались, приближались, приближались...
   Я проснулся на темном склоне горы, сжимая палку так крепко, что  руки
мои онемели. Ни на мгновение я  не  подумал,  что  это  сон.  Я  не  мог
перестать чувствовать лезвие ножа между моими ребрами и  вкус  крови  во
рту. Воспоминания приходили снова и снова: дуновение холодного  воздуха,
нож, сапог, вкус крови моего врага во рту и вкус моей собственной крови.
Я пытался понять, что же видел Кузнечик. Кто-то был наверху, на лестнице
Баррича, ждал его. Кто-то с ножом. И  Баррич  упал,  и  Кузнечик  почуял
кровь.
   Я встал и собрал свои вещи. Тонким и  слабым  было  теплое  маленькое
присутствие Кузнечика в моем сознании. Но оно было  здесь.  Я  осторожно
попытался коснуться его и остановился, поняв, сколько сил  ему  пришлось
бы затратить, чтобы узнать меня.  Тихо.  Лежи  тихо.  Я  иду.  Мне  было
холодно, и мои колени дрожали, но спина была скользкой от пота. Я ни  на
секунду не усомнился в том, что надо делать. Я быстро спустился  с  горы
на грунтовую дорогу. Это был маленький торговый путь, и я знал, что если
я пойду по ней, она постепенно соединится с прибрежной дорогой. Я  пойду
по ней, я найду прибрежную дорогу, я доберусь домой. И  если  Эда  будет
благосклонна ко  мне,  я  поспею  вовремя,  чтобы  помочь  Кузнечику.  И
Барричу. Я шел быстро, не разрешая себе бежать. Так я доберусь до  места
гораздо быстрее, чем если помчусь бегом через темноту. Ночь была  ясной,
путь прямым. Я решил, что положу конец всем  попыткам  доказать,  что  я
могу овладеть Скиллом. Все, что я вложил в это, - время, усилия, боль, -
все было напрасно. Но не было никакой возможности для меня сесть  и  еще
целый  день  ждать  контакта  с  Галеном.  Чтобы  открыть  сознание  для
возможного прикосновения Скилла Галена, мне пришлось бы очистить его  от
тоненькой ниточки Кузнечика. Я не мог. Когда  все  это  легло  на  весы,
Скилл был с легкостью перевешен значением Кузнечика. И Баррича.
   Почему Баррич? Кто мог ненавидеть  его  так  с