Запаха перекрыл этот путь, затянул дырку новым куском оленьей кожи. Дверь. Часть нас знает, что это дверь, и мы подходим к ней, тихонько скулим и толкаем ее носом. Приходит Лишенный Запаха. Он идет легко и осторожно. Он вытягивается, хватает дверь бледной лапой и открывает ее для нас. Я выскальзываю обратно, в холодный ночной мир. Приятно снова поразмять мышцы, и я бегу от боли, душной хижины и тела, которое не работает, в это дикое тело из плоти и шерсти. Ночь глотает нас, и мы охотимся.
     Это была другая ночь и другое время, до или после, я не знаю, мои дни неотличимы друг от друга. Кто-то снял теплый компресс с моего лба и заменил его холодным.
     - Прости, шут, - сказал я.
     - Тридцать два, - промолвил усталый голос. Потом:
     - Пей, - добавил он мягче. Холодные руки коснулись моего лица. Чашка с какой-то жидкостью у моих губ. Я попытался попить. Чай из ивовой коры. Я с отвращением отвернулся. Шут вытер мне рот и сел на пол рядом с моей кроватью. Он поднес к свету свиток и начал читать. Была глубокая ночь. Я закрыл глаза и попытался снова найти сон. Но мне попадались только вещи, которые я сделал не правильно, и доверие, которое я не оправдал.
     - Прости меня, - сказал я.
     - Тридцать три, - не поднимая глаз отозвался шут.
     - Что тридцать три?
     Он удивленно посмотрел на меня:
     - О, ты действительно проснулся и даже разговариваешь!
     - Конечно. Что тридцать три?
     - Тридцать три "прости". К разным людям, но большая часть ко мне. Семнадцать раз ты звал Баррича. Боюсь, я потерял счет твоим призывам к Молли. И наконец, шестьдесят два раза "Я иду, Верити!".
     - Я, наверное, довел тебя до безумия. Прости.
     - Тридцать четыре. Нет. Ты просто бредил, немного монотонно. Это лихорадка, я полагаю.
     Шут вернулся к чтению.
     - Я так устал лежать на животе, - пожаловался я.
     - У тебя всегда остается спина, - посоветовал шут и увидел, как я содрогнулся. Потом:
     - Хочешь, чтобы я помог тебе лечь на бок?
     - Нет. Будет только больнее.
     - Скажи, если передумаешь. - Он снова перевел взгляд на свой свиток.
     - Чейд не приходил повидать меня еще раз? - спросил я.
     Шут вздохнул и отложил пергамент.
     - Никто не приходил. Пришла целительница и выругала нас всех за то, что мы взволновали тебя. Они оставили тебя в покое, пока она не вытащит стрелу. Это будет завтра. Кроме того, Чейд и королева многое должны обсудить. Известие о том, что вы с Верити живы, все изменило.
     - В прежнее время они бы и меня включили в это обсуждение. - Я помолчал, зная, что утопаю в жалости к себе, но не в силах был остановиться. - Наверное, они мне больше не доверяют. И я не виню их. Все меня ненавидят. За тайны, которые я хранил. За то, что я столько раз терпел поражение.
     - О, не все тебя ненавидят, - мягко упрекнул меня шут. - На самом деле только я.
     Я впился глазами в его лицо. Его циничная улыбка немного успокоила меня.
     - Тайны, - сказал он и вздохнул. - Когда-нибудь я напишу длинный философский трактат о секретах, которые можно хранить, а можно и раскрывать.
     - У тебя есть еще бренди?
     - Снова хочешь пить? Выпей немного чая из ивовой коры. - Теперь в его голосе была кислая любезность, сдобренная медом. - У меня его много, знаешь ли. Целые ведра, и все для тебя.
     - Мне кажется, жар немного спал, - покорно сказал я.
     Он положил руку мне на лоб:
     - Так оно и есть. Сейчас. Но я не уверен, что целительница будет довольна, если ты снова напьешься.
     - Целительницы здесь нет.
     Он поднял светлые брови:
     - Баррич бы так гордился тобой! - Он грациозно встал и подошел к дубовому шкафчику. Он осторожно обошел Ночного Волка, который распростерся у очага, впитывая во сне его тепло. Я посмотрел на залатанное окно, потом снова на шута. Мне показалось, что между ними возникло что-то вроде согласия. Ночной Волк спал так крепко, что даже не видел снов. Его живот был полон. Его лапы дернулись, когда я потянулся к нему, и я быстро отодвинулся от его сознания. Шут поставил на поднос бутылку и две чашки. Он казался слишком подавленным.
     - Прости, пожалуйста.
     - Ты мне это уже говорил. Тридцать пять.
     - Правда, прости. Я должен был довериться тебе и рассказать о моей дочери. - Ничто, ни лихорадка, ни стрела в спине - не могло заставить меня удержаться от улыбки, когда я произнес эту фразу. Моя дочь. - Я никогда ее не видел, знаешь ли. Только Скиллом, а это совсем не то. И я хотел, чтобы она была моей. Моей и Молли. Не ребенок, принадлежащий королевству, с непосильной ношей возложенной на него огромной ответственности, а просто маленькая девочка, которая собирает цветы, учится у своей мамы делать свечи и... - Я запутался и замолчал. - Делает все то, что делают обыкновенные дети. Чейд покончит со всем этим. С того момента, когда кто-то придет к ней и скажет: "Вот, это наследница трона Видящих", - она будет в опасности. Ее будут охранять. Она научится бояться, взвешивать каждое слово и обдумывать каждое движение. Почему? На самом деле она не наследница престола. Она только незаконная дочь незаконного сына. - Я с трудом произнес эти жестокие слова и поклялся себе, что не дам никому произнести их в ее присутствии. - Зачем подвергать ее такой опасности? Одно дело, если бы она родилась во дворце и сотни солдат стояли бы на страже. Но у нее есть только Баррич и Молли.
     - Баррич с ними? Думаю, Чейд выбрал его потому, что считает - Баррич стоит сотни стражников. Только гораздо более осторожен, - заметил шут. Знал ли он, как это больно ранит меня? Он разлил бренди. Я с трудом поднял свою чашку. - За дочку. Твою и Молли, - предложил он, и мы выпили. Бренди обжег мне горло.
     - Так, - проговорил я, - Чейд давно знал обо всем и послал Баррича охранять их? Они знали даже раньше, чем узнал я! - Почему я чувствовал себя так, словно они что-то украли у меня?
     - Подозреваю, что да, но не уверен. - Шут помолчал, как бы сомневаясь, разумно ли говорить мне об этом. Потом отбросил всякую скрытность:
     - Я складывал части головоломки, вспоминал. Думаю, Пейшенс что-то подозревала. Видимо, именно поэтому она просила Молли позаботиться о Барриче, когда он был ранен. Ему эта забота была не нужна, и он знал это так же хорошо, как Пейшенс. Но Баррич умеет слушать, может быть, потому, что сам мало говорит. Молли нужен был кто-то, может быть тот, кто сам когда-то воспитывал незаконного ребенка. В тот день, когда мы все сидели наверху... ты послал меня туда, чтобы Баррич посмотрел, что можно сделать с моим плечом, помнишь? Тот день, когда ты запер комнату Шрюда, выставив из нее Регала, чтобы защитить короля... - Казалось, на мгновение воспоминания захватили его. Потом он пришел в себя. - Когда я поднимался по лестнице в комнату Баррича, я слышал, что они спорили. То есть Молли спорила, а Баррич, по обыкновению, молчал. Ну и я подслушал, - честно признался он. - Но мало что услышал. Она настаивала, чтобы он раздобыл для нее какую-то особую траву. Он отказался. В конце концов он обещал ей никому не говорить и просил ее как следует подумать и делать то, что ей хочется, а не то, что она считает наиболее разумным. Потом они замолчали, и я вошел. Она извинилась и ушла. Потом пришел ты и сказал, что она бросила тебя, - Он помолчал. - На самом деле, оглядываясь назад, я вижу, что был таким же тупицей, как ты, раз догадался обо всем только сейчас.
     - Спасибо, - сухо сказал я ему.
     - Всегда рад. Хотя должен признаться, что в тот день всем нам было о чем подумать.
     - Я бы все отдал, чтобы вернуться в тот день и сказать ей, что наш ребенок для меня важнее всего на свете. Гораздо важнее, чем король или государство.
     - Так что в тот день ты покинул бы Баккип, чтобы последовать за ней и защищать ее, - Шут поднял бровь.
     Через некоторое время я проговорил:
     - Я не мог, - Эти слова потрясли меня, и я смыл их глотком бренди.
     - Я знаю, что ты не мог. Я понимаю. Видишь ли, никто не может избежать своей судьбы. По крайней мере, пока несем на себе ярмо времени. И, - гораздо тише добавил он, - ни один ребенок не может изменить будущее, которое предназначено ему судьбой. Ни шут, ни бастард. Ни дочь бастарда.
     Дрожь пробежала по моей спине. Несмотря на все мое недоверие, я боялся.
     - Ты хочешь сказать, что знаешь что-то о ее будущем?
     Он вздохнул и кивнул. Потом улыбнулся и покачал головой:
     - Я знаю кое-что о наследнике Видящих. Если она и есть этот наследник, тогда, вне всяких сомнений, через несколько десятков лет я прочту древнее пророчество и скажу: "Да, было предсказано, что это произойдет". На самом деле никто не понимает пророчеств, пока они не сбываются. Это как с подковами. Кузнец показывает тебе кусок железа, и ты говоришь, что он никуда не годится. Но когда его раскаляют, отбивают молотом и придают ему форму - он оказывается подковой, которая замечательно сидит на копыте твоей лошади, как будто так и было задумано.
     - По тому, что ты говоришь, выходит, что пророки подгоняют свои пророчества под события, когда те уже произошли?
     Он склонил голову.
     - И хороший пророк, как хороший кузнец, покажет тебе, что действительность и пророчество прекрасно подходят друг к другу. - Он взял из моей руки пустую чашку. - Тебе следовало бы поспать, знаешь ли. Завтра целительница будет вытаскивать этот проклятый наконечник стрелы. Тебе понадобятся силы.
     Я кивнул и внезапно понял, что глаза мои слипаются.
     Чейд схватил мои запястья и потянул их вниз. Моя грудь и щека прижались к твердой деревянной скамье. Шут сидел верхом у меня на ногах, придавив их всем своим весом. Даже Кеттл давила мне на плечи, прижимая к грубой скамье. Я чувствовал себя связанной для убоя свиньей. Когда Чейд с силой потянул меня за руки, мне показалось, что все мое тело может разорваться, начиная от гниющей раны в спине. Целительница склонилась надо мной. Я мельком увидел щипцы у нее в руках. Черное железо. Скорее всего, позаимствованы у кузнеца.
     - Готовы? - спросила она.
     - Нет, - проворчал я. Они не обратили на это внимания. Она не ко мне обращалась. Все утро она возилась со мной, как будто я был сломанной игрушкой, тыча и выдавливая гной из моей спины, а я корчился и ругался. Никто не обращал внимания на мои проклятия, кроме шута, дававшего советы, как их усовершенствовать. Он снова стал самим собой. Он уговорил Ночного Волка подождать снаружи. Я чувствовал, как тот бродит под дверью. Я попытался объяснить ему, что со мной собираются сделать. Мне много раз приходилось вытаскивать из его лап занозы, так что у него было определенное представление о необходимости боли. Он, однако, разделял мой ужас.
     - Приступай, - сказал Чейд целительнице. Его голова была наклонена к моей, его борода щекотала мою выбритую щеку. - Держись, мой мальчик, - выдохнул он мне в ухо. Холодные челюсти щипцов коснулись моей воспаленной плоти.
     - Не дергайся. Лежи тихо, - строго сказала мне целительница. Я попытался. Казалось, что она погрузила щипцы в мою спину, ища, за что ухватиться. После бесконечных проб, целительница скомандовала:
     - Держите его.
     Я почувствовал, как челюсти щипцов сомкнулись. Она потянула, будто выдирая мой позвоночник. Или так мне показалось. Я помню, что после первого скрежета металлического наконечника по кости твердое решение не кричать было забыто. Я выкрикивал не только свою боль, но и свое сознание. Я снова провалился в то неуловимое место, где нет ни сна, ни бодрствования. Дни моей лихорадки сделали его слишком знакомым.
     Река Скилла. Я был в ней, она была во мне. Всего в шаге от меня, она всегда была всего в шаге от меня. Утоление боли и одиночества. Быстрое и сладкое. Я растворился в ней, превращаясь в ничто, как вязание, которое моментально распускается, если потянуть за определенную нить. Вся моя боль превращалась в ничто вместе со мной. Нет. Верити запретил это. Иди назад, Фитц. Как будто уводил от огня маленького ребенка. Я ушел.
     Словно пловец, выныривающий на поверхность, я вернулся к жесткой скамье и голосам надо мной. Свет казался сумеречным. Кто-то кричал о кровотечении и просил принести снега. Я почувствовал, как снег приложили к моей спине, и увидел, как мокрая красная тряпка упала на ковер. Пятно расплывалось по шерсти, и я расплывался вместе с ним. Я плыл, а воздух в комнате рябил черными точками. Целительница что-то делала у очага. Она вытащила оттуда еще один инструмент кузнеца, раскаленный добела, повернулась и посмотрела на меня.
     - Постойте! - в ужасе закричал я и почти сполз со скамейки, но Чейд удержал меня за плечи.
     - Это нужно сделать, - твердо сказал он и держал меня железной хваткой, пока не подошла целительница. Когда она приложила раскаленное клеймо к моей спине, я сперва ощутил только давление и подумал, что все не так уж страшно, но потом спазм боли дернул меня гораздо резче, чем петля палача. Тьма поднялась, чтобы поглотить меня.
     - Повешен над водой и сожжен! - в отчаянии крикнул я. Волк завыл.
     Всплываю. Поднимаюсь, все ближе и ближе к свету. Погружение было глубоким, воды теплыми и полными снов. Я коснулся края сознания, сделал глоток бодрствования.
     Чейд.
     - ...Но ты мог бы сказать мне, что он жив и пришел к тебе. Эда и Эль, шут, сколько раз я доверял тебе самые важные тайны?
     - Столько же раз, сколько не доверял, - резко парировал шут. - Фитц просил меня хранить его появление в тайне. И так бы оно и было, не вмешайся эта менестрельша. Что бы случилось, если бы его оставили в покое, хотя бы до тех пор, пока не выйдет стрела? Ты слышал, как он бредил. Похож он на человека, который в мире с самим собой?
     Чейд вздохнул:
     - Всё равно, ты мог бы сказать мне. Ты понимал, что это для меня - знать, что он жив.
     - А ты знал, что для меня значило существование наследника Видящих, - ответил шут.
     - Я сказал тебе, как только сказал королеве.
     - Да, но сколько времени ты знал о ее существовании? С тех пор, как послал Баррича присматривать за Молли? Ты знал, что Молли носит его ребенка, когда приезжал в последний раз, но ничего не сказал.
     Чейд резко выдохнул, потом предостерег:
     - Я бы не стал называть эти имена, даже здесь. Даже королеве я не назвал их. Ты должен понять, шут. Чем больше людей знают - тем больше риск для ребенка. Я бы никогда никому не рассказал о ней, если бы ребенок королевы не умер и мы не считали бы Верити погибшим.
     - Оставь надежду сохранить это в тайне. Старлинг знает имя Молли, а менестрели не хранят секретов. - В его голосе сквозила неприязнь к Старлинг. Он холодно добавил:
     - Так что ты собираешься делать, Чейд? Выдать дочь Фитца за ребенка Верити? Выкрасть ее у Молли и отдать королеве, чтобы она воспитывала девочку как свою собственную? - Голос шута стал тихим.
     - Я... время такое тяжелое, а нужда так велика... но... нет, не выкрасть. Баррич поймет, и я думаю, он может заставить понять женщину. Кроме того, что она может предложить ребенку? Нищая свечница, потерявшая свое ремесло... как она будет заботиться о девочке? Ребенок заслуживает лучшего и не может оставаться с ней. Подумай, шут. Как только станет известно, что девочка - наследница Видящих, она окажется в безопасности только на троне или на пути к нему. Женщина прислушивается к Барричу. Он заставит ее понять.
     - Я не уверен, что самого Баррича можно будет заставить понять. Он уже отдал одного ребенка во имя долга перед королевством. Сомневаюсь, что во второй раз он сочтет это мудрым выбором.
     - Иногда все пути плохи, шут. Но мы все равно должны выбирать.
     Наверное, я издал какой-то звук, потому что оба они быстро повернулись ко мне.
     - Мальчик? - встревоженно спросил Чейд. - Мальчик, ты очнулся?
     Я решил, что это так, и приоткрыл один глаз. Ночь. Свет очага и нескольких свечей. Чейд, шут и бутылка бренди. И я. Моей спине было ничуть не лучше. Лихорадка не прекратилась. Даже прежде, чем я успел попросить, шут поднес к моим губам кружку. Проклятый ивовый чай. Я так хотел пить, что тут же осушил ее. В следующей предложенной мне чашке был мясной бульон, удивительно соленый.
     - Я так хочу пить, - проговорил я, сделав последний глоток. Во рту у меня было сухо и липко от жажды.
     - Ты потерял много крови, - бессмысленно объяснил Чейд.
     - Хочешь еще бульона? - спросил шут. Я с трудом кивнул. Шут взял чашку и пошел к очагу.
     Чейд наклонился ко мне и прошептал, странно настойчиво:
     - Фитц! Скажи мне одну вещь. Ты меня ненавидишь, мальчик?
     Несколько мгновений я не знал, что ответить. Но ненависть к Чейду была бы слишком трудной для меня ношей. Так мало людей в этом мире любили меня! Я не мог ненавидеть ни одного из них. Я слабо покачал головой.
     - Но, - промолвил я, медленно подбирая слова, - не забирай моего ребенка.
     - Не бойся, - мягко сказал он. Его старая рука убрала волосы с моего лица. - Если Верити жив, в этом не будет необходимости. А когда король вернется и займет трон, у них с Кетриккен будут собственные дети.
     - Обещаешь? - молил я.
     Он встретил мой взгляд. Шут принес отвар, и Чейд отодвинулся в сторону, уступая ему место. Эта чашка была теплее. Казалось, сама жизнь вливается в меня. Когда все было выпито, я почувствовал прилив сил.
     - Чейд! - сказал я.
     Он отошел к очагу и смотрел в огонь. Когда я заговорил, он повернулся ко мне.
     - Ты не пообещал, - напомнил я ему.
     - Да, - мрачно согласился он, - слишком неподходящее сейчас время для такого обещания.
     Я долго смотрел на него. Потом он тряхнул головой и отвел взгляд. Он не смотрел мне в глаза. Но не стал лгать. Этого было достаточно.
     - Ты можешь взять меня, - тихо сказал я, - и я сделаю все, что смогу, чтобы вернуть Верити и возвести его на трон. Если потребуется, я умру ради этого. Больше того, ты можешь взять мою жизнь, Чейд. Но не жизнь моего ребенка. Моей дочери.
     Он встретил мой взгляд и медленно кивнул.
     Выздоровление было медленным и тяжелым. Мне казалось, что я буду смаковать каждый день в теплой постели, каждый кусок пищи, каждый миг спокойного сна. Но я ошибся. Обмороженная кожа на моих пальцах шелушилась и за все цеплялась, а новая кожа под ней была ужасно нежной. Ежедневно приходила целительница. Она настоятельно требовала, чтобы рана на моей спине оставалась открытой для оттока гноя. Я ужасно устал от отвратительно пахнущих повязок, которые она снимала, и еще больше устал оттого, что она все время тыкала пальцами в рану, чтобы та не закрылась слишком быстро. Она напоминала мне ворону над телом умирающего животного, а когда в один прекрасный день я бестактно сказал ей об этом, целительница только посмеялась надо мной.
     Через несколько дней я снова мог двигаться, но все еще должен был быть крайне осторожным. Я учился прижимать локти к бокам, чтобы не напрягались мышцы спины, учился ходить так, словно на голове у меня стояла корзинка с яйцами. И, несмотря на это, я быстро уставал, а после всякой слишком напряженной прогулки у меня снова начинался жар. Каждый день я ходил в купальню, и хотя телу моему в горячей воде становилось легче, я не мог провести там ни минуты, чтобы не вспомнить, что именно в этих купальнях Регал пытался утопить меня и там я видел Баррича распростертым на земле. Слова "Иди ко мне, иди ко мне" сиреной звучали у меня в голове. Мысли и беспокойство о Верити не давали мне покоя. Все это не способствовало спокойному расположению духа. Я обнаружил, что в деталях планирую свое грядущее путешествие. Мысленно я составил список снаряжения, которое буду просить у Кетриккен, и долго спорил сам с собой о том, стоит ли брать с собой верховую лошадь. В конце концов решил, что не стоит. Там совсем не будет пастбищ; мои способности к необдуманной жестокости были, похоже, исчерпаны. Я не мог брать лошадь, зная, что тем самым обрекаю ее на гибель. Кроме того, я знал, что вскоре вынужден буду отправиться в библиотеку Джампи, чтобы попытаться найти подлинник карты Верити. И боялся искать встречи с Кетриккен, потому что она как будто забыла о моем существовании.
     Каждый день я