ровать, откашлялся.
   - Фитц, с тобой что-то произошло. Раньше я никогда такого  не  видел.
Во всяком случае, что бы с тобой ни случилось, это не касается ни  твоих
внутренностей, ни твоей крови. Будь ты чуть постарше, я  бы  заподозрил,
что у тебя какие-то проблемы с женщинами.  Ты  ведешь  себя  как  солдат
после трехдневного запоя,  хотя  вина  не  пил.  Мальчик,  что  с  тобой
случилось?
   Баррич смотрел на меня с искренней тревогой. Он  выглядел  точно  так
же, когда боялся, что кобыла собирается  выкинуть,  или  когда  охотники
приводили собак, пораненных кабанами.  Это  каким-то  образом  дошло  до
меня, и, сам того не  желая,  я  начал  мысленно  прощупывать  его.  Как
всегда, стена была на месте, но  Виксен  немного  поскулила  и  положила
морду поближе к моей щеке. Я пытался выразить то, что происходило у меня
внутри, не выдавая Чейда.
   - Мне ужасно одиноко сейчас, - услышал я собственные  слова,  и  даже
мне самому они показались жалкими.
   - Одиноко? - Баррич поднял брови. - Фитц, я же здесь. Как  ты  можешь
говорить, что тебе одиноко?
   И на этом наш разговор закончился. Оба мы смотрели друг  на  друга  и
ничего не понимали. Позже он принес мне завтрак, но не настаивал,  чтобы
я его съел. И он оставил со мной на ночь Виксен. Часть меня  волновалась
о том, что будет делать собака, если вдруг откроется дверь,  но  большая
часть меня знала, что беспокоиться не о  чем:  эта  дверь  не  откроется
больше никогда.
   Снова пришло утро. И  Виксен  ткнулась  в  меня  носом  и  заскулила,
просясь  выйти.  Я  чувствовал  себя  совсем  разбитым  и  особенно   не
беспокоился о том, что Баррич может меня поймать. Поэтому я прощупал  ее
сознание. Она была голодна, хотела пить, и ее мочевой пузырь  готов  был
лопнуть. Ее беспокойство неожиданно стало моим  собственным.  Я  натянул
тунику и спустился с собакой вниз по  лестнице,  а  потом  отвел  ее  на
кухню,  чтобы  накормить.  Повариха  была  рада  меня  увидеть,  чего  я
совершенно не ожидал. Виксен получила большую порцию вчерашнего тушеного
мяса. Повариха настояла на том, чтобы сделать мне шесть  бутербродов  из
толстых кусков бекона и хрустящей  корочки  первого  хлеба,  испеченного
этим утром. Тонкое чутье  Виксен  и  ее  волчий  аппетит  обострили  мои
собственные чувства, и я обнаружил, что ем не вяло,  а  со  свойственной
юному существу страстью.
   Из кухни Виксен повела меня в конюшню, и хотя я уже  оторвал  от  нее
свое сознание, но все же почувствовал, что от этого  контакта  нечто  во
мне возродилось. Баррич занимался какой-то работой. При  моем  появлении
он выпрямился, оглядел меня, посмотрел на Виксен, проворчал что-то  себе
под нос и потом передал мне бутылку с молоком и тряпочку.
   - В человеческой голове не много такого, что не может  быть  излечено
работой и заботой о других. Крысоловка ощенилась несколько дней назад, и
один щенок слишком слаб, чтобы бороться с остальными. Посмотри,  сможешь
ли сделать так, чтобы он прожил сегодняшний день.
   Это был  некрасивый  маленький  щенок,  розовое  брюшко  просвечивало
сквозь пеструю шерстку. Глаза его еще  были  плотно  закрыты,  а  лишняя
кожа, которая понадобится ему, когда он вырастет, топорщилась  складками
на мордочке. Тоненький хвостик выглядел совершенно как крысиный, так что
я удивился, что его мать  не  замучила  собственных  щенят  из-за  этого
сходства. Он был слабенький и пассивный, но я приставал к нему с  соской
и теплым молоком, пока он не пососал немного,  и  как  следует  обрызгал
щенка, чтобы побудить Крысоловку его вылизать. Я  оторвал  одну  из  его
сильных сестричек от соска и сунул его на ее место. В  любом  случае  ее
маленький животик был уже круглым и полным, она сосала уже  только  ради
удовольствия. Эта девочка должна была стать белой,  с  черным  пятнышком
над одним глазом. Она поймала мой мизинец и принялась  сосать  его.  Уже
чувствовалась  огромная  сила,  которая  когда-нибудь  появится  в  этих
челюстях. Баррич рассказывал мне о крысоловах, о том, как они вцепляются
в нос быку и висят, не обращая внимания на то, что делает  бык.  Ему  не
нужен был человек, который научил бы этому  собаку,  но  он  не  мог  не
уважать  мужества  собаки,  которая  не  боится  быка.  Наши   крысоловы
предназначались для ловли крыс и охраняли амбары и кормушки с зерном.
   Я провел в  конюшне  все  утро  и  ушел  в  полдень,  с  наслаждением
вспоминая маленькое брюшко моего  щенка,  круглое  и  тугое  от  молока.
Вторая половина дня прошла за чисткой стойл. Баррич держал меня там, все
время находя для меня новые дела, чтобы у меня не оставалось времени  ни
для чего, кроме работы. Он не разговаривал со мной, не  задавал  никаких
вопросов,  но  все  время  оказывалось,  что  Баррич  работает  всего  в
нескольких шагах от меня. Как будто бы он буквально воспринял мою жалобу
на одиночество и решил все время держаться поблизости. Я  закончил  этот
день с моим щенком, который уже заметно окреп. Я прижал его к  груди,  и
он забрался ко мне под подбородок, его тупая маленькая мордочка тыкалась
мне в шею в  поисках  молока.  Было  щекотно.  Я  стащил  щенка  вниз  и
посмотрел на него. У него будет  розовый  носик.  Говорят,  крысоловы  с
розовыми носами самые свирепые Драчуны. Но этот маленький  разум  сейчас
был всего лишь теплым комочком, желающим молока, покоя и полным любви  к
моему запаху. Я окутал его своей защитой и похвалил за приобретенную  за
день силу. Он вертелся под моими пальцами. И Баррич, перегнувшись  через
стенку стойла, постучал кончиками пальцев по моей голове, вызвав двойной
визг - щенка и мой.
   - Хватит этого, - жестко предупредил он меня, - это не мужское  дело.
И это не снимет того, что грызет твою душу. Теперь верни щенка матери.
   Так я и сделал, но без всякой охоты. Я  был  совсем  не  уверен,  что
Баррич прав и связь со щенком ничего не  разрешит.  Я  тянулся  к  этому
теплому маленькому миру - сена, щенков, молока и их матери. В тот момент
я не мог представить себе ничего лучшего.
   Потом Баррич и я пошли поесть. Он отвел меня в  солдатскую  столовую,
где все было попросту и никто не требовал, чтобы  с  ним  разговаривали.
Никто не обращал на  меня  внимания,  еду  передавали  прямо  через  мою
голову, не было никаких слуг, и это меня  успокаивало.  Баррич,  однако,
проследил, чтобы я поел, а потом мы  сидели  снаружи,  у  задних  дверей
кухни, и пили. Мне раньше случалось пить пиво, эль и вино, но я  никогда
не делал этого специально. Теперь Баррич  научил  меня  этому.  Повариха
посмела выйти и выбранить его за  то,  что  он  дает  мальчишке  крепкие
напитки, но он бросил на нее  один  из  своих  тихих  взглядов,  который
напомнил  мне  о  первой  ночи,  когда  я  встретил  его,  -  тогда   он
противостоял целой комнате грубых солдат, защищая доброе имя  Чивэла.  И
она ушла.
   Он сам отвел меня наверх в комнату. Я стоял покачиваясь, а он  стащил
с меня тунику и потом небрежно бросил меня на кровать и  швырнул  сверху
одеяло.
   - Теперь ты будешь спать, - прохрипел он, - а завтра мы опять сделаем
то же самое. И опять. До тех пор, покуда в один прекрасный  день  ты  не
обнаружишь: что бы с тобой ни случилось,  оно  тебя  не  убило  и  жизнь
продолжается.
   Он задул мою свечу и ушел. Голова у меня кружилась,  тело  ломило  от
дневной работы. Но я все равно не спал. Внезапно я обнаружил, что плачу.
Спиртное освободило то, что сдерживало меня все эти дни, и я зарыдал. Не
тихо. Я всхлипывал, икал, кричал, челюсть моя тряслась. Горло свело, нос
тек, я плакал так сильно, что готов был задохнуться. Думаю,  я  выплакал
все слезы, которых я не проливал с тех пор, как  мой  дед  заставил  мою
мать бросить меня.
   - Грязь! - услышал я собственный крик.
   И тут внезапно возникли руки, крепко обнявшие меня. Это был Чейд.  Он
держал меня и укачивал, как будто я был совсем маленьким ребенком.  Даже
в темноте я узнал эти костлявые руки и запах травы и пыли.  Не  веря,  я
вцепился в него и плакал, пока не охрип, а рот мой не пересох так, что я
уже не мог издать ни звука.
   - Ты был прав, - успокаивающе прошелестел он в мои волосы. -  Ты  был
прав. Я просил  тебя  сделать  что-то  плохое,  и  ты  был  прав,  когда
отказался. Тебя никогда  не  будут  больше  так  испытывать.  Во  всяком
случае, я не буду.
   И когда я наконец затих, он оставил меня на некоторое время, а  потом
принес тепловатый и почти безвкусный напиток - не воду. Он поднес кружку
к моим губам, и я выпил все, не задавая вопросов. Потом я  снова  лег  и
тут же провалился в сон, даже не заметив, как Чейд покинул мою комнату.
   Я проснулся перед рассветом, плотно позавтракал и доложился  Барричу.
Работа у меня спорилась, я был внимателен к его поручениям  и  никак  не
мог понять, почему Баррич проснулся таким ворчливым и с тяжелой головой.
Он пробормотал что-то насчет отцовской устойчивости к выпивке,  а  потом
рано отпустил меня, сказав, чтобы я свистел где-нибудь в другом месте.
   Тремя днями позже король Шрюд вызвал меня к себе на рассвете. Он  был
уже одет, и на столе стоял поднос. Еды на нем было больше, чем  на  одну
персону. Когда я вошел, он отослал слугу и велел  мне  сесть.  Я  сел  у
маленького стола, и, не спрашивая, голоден ли я,  он  собственной  рукой
положил мне еды и сел напротив, чтобы поесть тоже. Этот жест не  остался
незамеченным, но тем не менее я не мог заставить  себя  много  есть.  Он
говорил только о еде и  ничего  не  сказал  о  договоре,  преданности  и
необходимости держать слово. Увидев, что я закончил, король отодвинул  и
свою тарелку, потом помялся.
   - Это была моя идея, - сказал он внезапно, почти грубо. - Не его. Ему
это с самого начала не понравилось. Я настаивал. Когда будешь  старше  -
поймешь. Я не могу рисковать. Но я обещал ему, что  ты  узнаешь  это  от
меня самого. Все это было моей идеей,  он  не  имеет  к  этому  никакого
отношения. И я никогда  снова  не  попрошу  его  испытывать  тебя  таким
образом. Слово короля.
   Он жестом отослал меня. Я встал, но, поднимаясь, взял с  его  подноса
маленький серебряный нож, весь гравированный,  которым  он  пользовался,
чтобы разрезать фрукты. Делая  это,  я  смотрел  ему  прямо  в  глаза  и
совершенно  открыто  опустил  нож  себе  в  рукав.  Глаза  короля  Шрюда
расширились, но он не сказал ни слова.
   Двумя ночами позже, когда Чейд позвал меня, наши уроки возобновились,
как будто никогда не прекращались. Он говорил, я слушал. Я играл  в  его
игру с камешками и ни разу  не  ошибся.  Он  давал  мне  задания,  и  мы
перешучивались. Он показал мне, как Слинк,  ласка,  танцует  за  кусочек
колбасы. Все между нами снова было хорошо. Но прежде, чем  покинуть  его
комнату этой ночью, я подошел к его очагу. Без единого слова я  приложил
нож к центру его каминной полки. Я воткнул его лезвие в дерево. Потом  я
ушел, так ничего и не сказав и не встретившись с ним взглядом. Больше мы
об этом никогда не говорили.
   Я думаю, что нож остается там и по сей день

ТЕНЬ ЧИННА

   Есть два предания  об  обычае  давать  королевским  отпрыскам  имена,
внушающие  им  свойства  или  способности.   Согласно   первому,   более
известному,  когда  таких  детей  учат  Скиллу,  имя  каким-то   образом
привязывается к человеку и он не может вырасти,  не  обладая  свойством,
которое обозначено именем. Этому преданию особенно упорно верят те,  кто
наиболее склонен снимать шляпы в присутствии младшей знати.
   Более древнее предание связывает эти имена  со  случаем,  по  крайней
мере первоначально. Говорят, что король Тэйкер и король Рулер, правившие
тем, что потом стало Шестью Герцогствами, вовсе  не  имели  таких  имен.
Скорее, их имена на их собственном, незнакомом народу языке  были  очень
похожи на звучание этих слов на языке Герцогств,  и  таким  образом  они
стали известны по этим омонимам, то есть  близким  по  произношению,  но
отличным по смыслу словам^ а не по настоящим именам. Простой народ  стал
верить,  что  мальчик,  получивший  звучное  имя,  вырастет  благородным
человеком. Такая вера - в интересах королей.

   - Мальчик!
   Я  поднял  голову.  Из  полудюжины  или  около  того  Других   ребят,
слоняющихся у огня, никто даже не вздрогнул. Девочки и вовсе не обратили
внимания, когда я  подвинулся,  чтобы  занять  место  у  противоположной
стороны низкого стола, где стоял на коленях мастер  Федврен.  Он  освоил
какую-то интонацию, по которой все  сразу  определяли,  когда  "мальчик"
означает "мальчик", а когда "бастард".
   Я запихнул колени под низкий столик и сел,  потом  протянул  Федврену
свой лист пористой бумаги.  Пока  он  пробегал  глазами  мои  аккуратные
колонки букв, я позволил себе отвлечься.
   Зима собрала и усадила нас  здесь,  в  большом  зале.  Снаружи  шторм
хлестал стены замка, волны колотились о скалы с такой силой, что  иногда
вздрагивал даже пол под нами. Тяжелые тучи  украли  те  несколько  часов
водянистого дневного света, которые нам оставила зима. Мне казалось, что
темнота покрывала нас как туман, снаружи и  изнутри.  Из-за  постоянного
полумрака глаза мои слипались, я  чувствовал  себя  сонным,  хотя  и  не
устал. На мгновение я позволил своим чувствам  выплеснуться  на  волю  и
ощутил зимнюю медлительность дремавших  по  углам  собак.  Даже  они  не
смогли пробудить во мне ни мысли, ни образа.
   Огонь горел во всех трех больших каминах, и разные  группы  собрались
перед каждым. У одного лучники занимались своей работой на случай,  если
завтра распогодится и можно будет охотиться. Мне хотелось быть там,  где
сочный голос Шерфа поднимался и падал,  рассказывая  очередную  историю.
Время  от  времени  его  прерывал  одобрительный  смех   слушателей.   У
последнего очага звенели голоса певших детей. Я узнал  отчетливый  мотив
пастушьей  песенки.  Несколько   присматривающих   за   детьми   матерей
постукивали ногами в такт, плетя кружево, в то время как иссохшие пальцы
старого Джердана, перебиравшие струны арфы,  заставляли  детские  голоса
звучать почти верно.
   У нашего очага собрались дети, достаточно  большие  для  того,  чтобы
сидеть смирно и учить буквы. За нами  приглядывал  Федврен.  Его  острые
синие глаза ничего не упускали.
   - Вот, - поправил он меня, - ты забыл перекрестить хвостики. Помнишь,
как я тебе показывал. Джустик, открой глаза и вернись к  перу.  Еще  раз
задремлешь - и я пошлю тебя за дровами. Чарити, ты  можешь  помочь  ему,
если еще раз хихикнешь. Иначе... - Тут его внимание снова привлекла  моя
работа. - Ты стал писать лучше,  не  только  буквами  Герцогства,  но  и
островными рунами, хотя их трудно нарисовать правильно на  такой  плохой
бумаге. Она очень рыхлая и слишком  впитывает  чернила.  Хорошо  отбитые
листы коры - вот что нужно для рун. - Он оценивающе глянул на лист,  над
которым работал. - Продолжай в том же  духе,  и  еще  до  конца  зимы  я
позволю тебе сделать копию Лечебника королевы Бидвелл.  Что  ты  на  это
скажешь?
   Я  попытался   улыбнуться,   чтобы   выглядеть   надлежащим   образом
польщенным. Копирование редко поручали  ученикам:  хорошей  бумаги  было
слишком мало, а одно небрежное движение кисти могло загубить целый лист.
Я знал, что Лечебник был  простым  описанием  свойств  трав  со  списком
предсказаний,  но  всякое  копирование  считалось  особой  честью,   его
следовало домогаться. Федврен дал мне новый лист пористой бумаги.  Когда
я  поднялся,  чтобы  вернуться  на  свое  место,  он  жестом  руки  меня
остановил:
   - Мальчик...
   Я молчал. Федврен казался смущенным.
   - Я не знаю, кого просить об этом, кроме тебя. По правилам, я  должен
был бы обратиться к твоим родителям, но...  -  Он  замялся  и  задумчиво
почесал бороду перепачканными чернилами пальцами. - Зима скоро кончится,
и я снова отправлюсь в путь. Ты знаешь,  что  я  делаю  летом,  мальчик?
Брожу по всем Шести Герцогствам, собирая корни, травы и ягоды для чернил
и делая запасы для изготовления нужной  мне  бумаги.  Это  замечательная
жизнь: свободно бродить по дорогам летом и гостить здесь, в  замке,  всю
зиму. Многое можно рассказать о том, как зарабатывают на жизнь письмом.
   - Он бросил на меня внимательный  взгляд.  Я  недоуменно  смотрел  на
него.
   - Каждые несколько лет я беру помощника. Некоторые из них работают  и
продолжают  заниматься  письмом  в  меньших  замках.  Некоторые  нет.  У
некоторых не хватает терпения для  мелких  деталей,  или  они  не  могут
запомнить, как составлять чернила. Я полагаю, что у тебя все  это  есть.
Что ты думаешь о том, чтобы стать переписчиком?
   Этот вопрос застал меня врасплох, и я молча  смотрел  на  него.  Дело
было не только в том,  чтобы  стать  переписчиком;  удивляла  сама  идея
Федврена сделать меня своим помощником, чтобы я ходил за ним по пятам  и
изучал секреты его мастерства. Несколько лет прошло с  тех  пор,  как  я
заключил договор со старым королем. Не считая ночей в обществе  Чейда  и
редких дней с Молли, меня никогда никто не  находил  достойным  объектом
для общения, не говоря уж о том, чтобы сделать  меня  своим  помощником.
Предложение Федврена лишило меня дара речи. Он, видимо, почувствовал мое
смущение, потому что  улыбнулся  своей  одновременно  молодой  и  мудрой
улыбкой.
   - Подумай об этом, мальчик. Переписывание - это  хорошее  ремесло,  а
что еще тебя может ждать? Между нами говоря, думаю,  время,  проведенное
вне Баккипа, может принести тебе пользу.
   - Вне Баккипа? - повторил я удивленно. Это было  так,  словно  кто-то
отдернул занавеску. Мне такое никогда не приходило  в  голову.  Внезапно
дороги,  ведущие  прочь  из  Баккипа,  засверкали  у  меня  в  голове  и
потрепанные учебные карты обрели плоть, превратились в места, куда я мог
бы пойти. Это пронзило меня.
   - Да, - промолвил Федврен, - вне Баккипа. Когда  ты  станешь  старше,
тень Чивэла станет тоньше. Она не всегда сможет прикрывать  тебя.  Лучше
тебе стать самостоятельным человеком с собственной  жизнью,  которая  бы
удовлетворяла тебя, до того как память  о  Чивэле  иссякнет.  Но  ты  не
должен отвечать мне сейчас. Подумай, может быть, обсуди это с Барричем.
   Он протянул мне пористую бумагу и послал меня на место. Я  задумался,
но посоветоваться пошел не к Барричу. В самые ранние часы нового дня  мы
с Чейдом сидели на корточках, голова  к  голове,  и  я  сгребал  в  кучу
красные осколки  разбитого  горшка,  который  опрокинул  Слинк,  а  Чейд
собирал мелкие черные семена, которые разлетелись по всему  полу.  Слинк
взобрался по гобелену и виновато щебетал, но я чувствовал его восторг.
   - Эти семена прибыли из самого Калибара, ты,  маленький  паршивец,  -
бранил его Чейд.
   - Калибар, - сказал я и попробовал закинуть удочку. -  День  пути  от
нашей границы с Песчаным Краем.
   - Верно, мой мальчик, - одобрительно пробормотал Чейд.
   - Ты там был когда-нибудь?
   - Я? О, нет. Я просто хотел сказать, что семена прибыли издалека. Мне
пришлось посылать за ними в Фиркрест. У них там большой  рынок,  который
притягивает купцов со всех Шести Герцогств и многих наших соседей.
   - О, Фиркрест. А там ты бывал?
   Чейд задумался.
   - Раз или два, когда был моложе. Помню только шум и жару. На островах
всегда так - слишком сухо и слишком жарко. Я был рад вернуться в Баккип.
   - А был ты в  каком-нибудь  таком  месте,  которое  понравилось  тебе
больше, чем Баккип?
   Чейд медленно выпрямился, с горстью мелких  черных  семян  в  бледной
руке.
   - Почему ты просто не спросишь меня, вместо того чтобы бродить вокруг
да около?
   И я рассказал ему о предложении Федврена и о том, как понял внезапно,
что карты не просто линии и цвета, а места и возможности.  И  я  мог  бы
поехать туда и стать переписчиком, или…
   - Нет, - Чейд заговорил тихо, но твердо, - неважно, куда ты  поедешь,
но все равно ты останешься бастардом Чивэла. Федврен более проницателен,
чем я думал, но тем не менее он не понимает. Не все понимает. Он  видит,
что здесь, при дворе, ты навсегда остане