причесаны, и я отослал ее обратно в ее город,  чтобы
там ее достойно похоронили. По крайней мере одна  семья  могла  положить
конец истории "сковывания". Множество других должны  месяцами  и  годами
мучиться, не понимая, что стало  с  тем,  кого  они  некогда  любили.  В
большинстве случаев лучше было бы не знать. К тому  времени  было  около
тысячи душ, о которых было известно, что они "скованы" ".

   Баррич сдержал слово. Он больше не имел со мной ничего общего.  Я  не
был больше желанным гостем в конюшне и на псарне.  Коб  находил  в  этом
особенно жестокое удовольствие. Хотя он часто уезжал с Регалом, бывая  у
конюшен, он нередко стоял на входе и не давал мне войти.
   -  Позвольте  мне  привести  вашу  лошадь,  мастер,  -   говорил   он
подобострастно, - начальник конюшен предпочитает, чтобы  за  лошадьми  в
стойлах ухаживали грумы.
   И я должен был стоять, как какой-то никчемный лордик, в то время  как
Суути седлали и приводили для меня. Коб лично убирал ее стойло, приносил
ей еду и чистил ее, и то, как она отзывалась на  его  заботу,  разъедало
меня, словно кислота. "Она всего лишь лошадь, и не в чем ее  винить",  -
говорил я себе. Но это была еще одна утрата.
   Внезапно у меня  оказалось  слишком  много  времени.  Утро  я  всегда
проводил за работой для Баррича. Теперь эти часы принадлежали мне.  Ходд
была занята тем, что учила защите зеленых новичков. Я мог  тренироваться
вместе с ними, но всему этому я давно научился. Федврен уехал  на  лето,
как он это делал каждый год. Я не мог придумать способа, как  извиниться
перед Пейшенс, и даже и не думал о Молли. Даже  мои  набеги  на  таверны
Баккипа  я  теперь  совершал  в  одиночестве.  Керри   стал   помощником
кукольника, а Дирк ушел в матросы. Я был один и без дела.
   Это было горестное лето, и не только для меня. В то время как  я  был
одинок и полон горечи и вырастал из своей  одежды,  в  то  время  как  я
огрызался и рычал на каждого достаточно  глупого,  чтобы  заговорить  со
мной, и напивался до бесчувствия несколько  раз  в  неделю,  я  все-таки
знал, в каком  напряжении  находятся  Шесть  Герцогств.  Пираты  красных
кораблей, дерзкие как никогда раньше, опустошали  наши  побережья.  Этим
летом вдобавок к угрозам  они  наконец  начали  предъявлять  требования.
Зерно, стадо, право брать все, что они захотят, из наших морских портов,
право причаливать и жить за счет нашей земли и людей, забирать  крестьян
в  качестве  рабов...  Каждое   новое   требование   было   унизительнее
предыдущих, и хуже требований были  только  "сковывания",  следующие  за
каждым королевским  отказом.  Простые  люди  покидали  морские  порты  и
прибрежные города. Их нельзя было винить в этом, но  в  результате  наша
береговая линия становилась еще более уязвимой. Нанимали  все  больше  и
больше солдат, а следовательно, росли налоги, чтобы было чем им платить,
и народ роптал под бременем  налогов  и  своего  страха  перед  пиратами
красных  кораблей.  Еще  более  странными  были   островитяне,   которые
приплывали к нашим берегам в семейных кораблях, оставив  позади  корабли
боевые, и умоляли наших людей о  приюте,  рассказывая  дикие  истории  о
хаосе и  тирании  на  Внешних  островах,  где  пираты  красных  кораблей
прлучили полную власть. Но нет худа без  добра.  Их  можно  было  дешево
нанять в солдаты, хотя не многие полностью доверяли им, а их рассказы  о
Внешних островах могли  удержать  всякого  от  попытки  пойти  навстречу
требованиям пиратов.
   Примерно через месяц после моего возвращения  Чейд  открыл  для  меня
свою дверь. Я был мрачен от  его  пренебрежения  мною  и  поднимался  по
ступеням медленнее, чем когда-либо. Но когда я вошел в его  комнату,  он
оторвался от ступки, в которой толок какие-то семена, и  лицо  его  было
полно усталости.
   - Рад видеть тебя, - сказал он, но в его голосе я не  услышал  ничего
похожего на радость.
   - Значит, ты поэтому так быстро меня позвал? - кисло заметил я.
   Он отставил ступку.
   - Прости. Я думал, что тебе может понадобиться время, чтобы прийти  в
себя. Для меня эта  зима  и  весна  тоже  не  были  легкими.  Может,  мы
попытаемся покончить с этим временем и продолжим?
   Это было мягкое разумное предложение, и я знал, что это мудро.
   - Разве у меня есть выбор? - спросил я саркастически.
   Чейд закончил толочь свои семена. Он выскреб их в  мелкое  ситечко  и
поставил его на чашку, чтобы они стекли.
   - Нет,  -  сказал  он  наконец,  как  будто  ему  пришлось  тщательно
обдумывать свой ответ, - нет, у тебя его нет. И у меня тоже.  Во  многих
вещах у нас с тобой нет выбора. - Он осмотрел меня с  ног  до  головы  и
потом снова помешал свои семена. - Ты, - сказал он,  -  не  будешь  пить
ничего, кроме воды или чая, до конца лета. От тебя пахнет вином, а  твои
мышцы никуда не годятся для твоего возраста. Зима медитаций с Галеном не
принесла твоему телу ничего хорошего. Смотри, упражняйся. Возьми себе за
правило с сегодняшнего дня  четыре  раза  в  день  взбираться  на  башню
Верити.  Ты  будешь  носить  ему  еду  и  чаи,  я  научу  тебя,  как  их
приготовлять. Ты никогда не  будешь  угрюмым,  а  всегда  приветливым  и
дружелюбным. Может быть, немного послужив Верити, ты  убедишься,  что  у
меня были причины не сосредоточивать свое внимание  полностью  на  тебе.
Вот что ты будешь делать каждый день, когда ты в Баккипе. Но будут  дни,
когда ты будешь исполнять другие мои распоряжения.
   Чейду не потребовалось много говорить, чтобы пробудить во  мне  стыд.
Мое представление о собственной жизни в считанные мгновения  рухнуло  из
высокой трагедии к детской жалости к самому себе.
   - Я был бездельником, - признал я.
   - Ты был глупцом, - согласился Чейд, - у тебя  был  месяц,  во  время
которого ты мог  распоряжаться  собственной  жизнью.  Ты  вел  себя  как
испорченный ребенок. Ничего удивительного, что Баррич тобой возмущен.
   Я давно перестал удивляться тому, что знает Чейд. Но на  этот  раз  я
был уверен, что никто не знает подлинной  причины,  и  у  меня  не  было
никакого желания делиться этим с ним.
   - Ты уже обнаружил, кто пытался убить его?
   - Я не.., не пытался, честно говоря.
   Теперь Чейд выглядел возмущенным и озадаченным.
   - Мальчик, это не ты. Шесть месяцев назад ты  бы  разнес  конюшни  на
куски, чтобы выяснить это. Шесть месяцев назад, получив  месяц  свободы,
ты бы наполнил делами каждый день. Что тебя мучает?
   Я опустил глаза, чувствуя его правоту. Я хотел  рассказать  ему  все,
что свалилось на меня; и я не хотел никому говорить ни слова.
   - Я расскажу  тебе  все,  что  знаю  о  нападении  на  Баррича.  -  И
рассказал.
   - А тот, кто видел все это, - спросил он, когда я закончил, - он знал
этого человека, который напал на Баррича?
   - Он не разглядел его,  -  вильнул  я.  Бессмысленно  было  объяснять
Чейду, что я точно знал его запах, но видел только смутный контур.
   Чейд некоторое время молчал.
   - Что ж, насколько сможешь, держи ухо востро. Хотел бы я  знать,  кто
это у нас так расхрабрился, что собирался убить королевского конюшенного
в его собственном стойле.
   - Значит, ты не думаешь, что это просто была какая-то личная ссора.
   - Может быть, и так. Однако не будем спешить с  заключениями.  Но  на
меня это произвело впечатление  разыгранной  комбинации.  Кто-то  что-то
строит, но первый блок им не удался. К нашей выгоде, я надеюсь.
   - Ты можешь сказать, почему так думаешь?
   - Мог бы, но не буду. Я хочу, чтобы твоя  голова  была  свободна  для
собственных выводов, независимых от моих. Теперь пойдем, я  покажу  тебе
чаи.
   Я был сильно обижен, что он ничего  не  спросил  о  моих  занятиях  с
Галеном или о моих испытаниях. Он, по-видимому, принял  мой  провал  как
нечто само собой разумеющееся. Но  когда  он  показал  мне  ингредиенты,
избранные им для чаев Верити, я ужаснулся силе стимуляторов, которые  он
использовал.
   Я очень мало видел Верити, хотя Регал находился на виду большую часть
времени. Он провел последний месяц, приезжая и уезжая. Он все время  был
только что вернувшимся или завтра отъезжающим. И каждая кавалькада  была
более  богато  разукрашена,  чем  предыдущая.  Мне  казалось,  что   под
предлогом сватовства брата Регал наряжался ярче  любого  павлина.  Общее
мнение было, что он должен вести себя  так,  чтобы  производить  хорошее
впечатление на тех, с кем он ведет переговоры. Что до меня, то я  считал
это пустым растрачиванием денег, которые  могли  бы  пойти  на  оборону.
Когда Регал уезжал, я чувствовал облегчение, потому что его неприязнь ко
мне дошла до предела и он находил различные мелкие способы выразить это.
   В те короткие мгновения, когда я видел Верити  или  короля,  они  оба
казались  встревоженными  и  вымотанными.  Но  Верити   выглядел   почти
оглушенным. Бесстрастный и рассеянный, он заметил меня только один раз и
тогда устало улыбнулся и сказал, что я вырос. Это был весь наш разговор.
Я заметил, что он ест как больной, без аппетита, избегая мяса  и  хлеба,
как будто их было слишком  трудно  жевать  и  глотать,  а  вместо  этого
сосредоточивался на кашах и супах.
   - Он слишком много пользуется Скиллом, вот  и  все,  что  сказал  мне
Шрюд. Но почему это так иссушает его?  Почему  это  должно  сжигать  его
плоть до самых костей? Этого он объяснить не может. Так что  я  даю  ему
тоники и эликсиры и пытаюсь заставить его отдохнуть. Но он не может.  Он
говорит, что не смеет. Он говорит мне, что нужны  все  его  силы,  чтобы
обмануть капитанов красных кораблей и бросить их суда на скалы. Так  что
он поднимается с постели, идет к своему креслу у окна и там  сидит  весь
день.
   - А группа Галена? Разве они не помогают ему? - я задал  этот  вопрос
почти ревниво, почти надеясь, что они ничего не могут сделать.
   Чейд вздохнул.
   - Думаю, что он использует их, как я бы использовал почтовых голубей.
Он послал их на башни, передает  через  них  предупреждения  солдатам  и
получает сведения о появлении кораблей. Но работу по защите побережья он
не доверяет больше никому. Остальные слишком неопытные, говорит он.  Они
могут выдать себя тем, в чье сознание вторгаются. Я  не  понимаю.  Но  я
знаю, что он долго не продержится. Я молю о  конце  лета,  чтобы  зимние
штормы унесли красные корабли  домой.  Если  бы  хоть  кто-то  смог  его
заменить! Боюсь, что это сожжет его.
   Я принял это  как  упрек  за  мой  провал  и  погрузился  в  сердитое
молчание. Я блуждал  взглядом  по  комнате,  находя  ее  одновременно  и
знакомой и чужой после  моего  многомесячного  отсутствия.  Приборы  для
работы с травами были, как всегда, разбросаны вокруг. Присутствие Слинка
очень сильно чувствовалось из-за пахучих кусочков костей, спрятанных  во
всех  щелях.  Как  всегда,  в  креслах  были  навалены  груды  таблиц  и
пергаментов.  Все  это  в  основном  имело  отношение  к  Старейшим.   Я
рассматривал все это,  заинтересовавшись  цветными  иллюстрациями.  Одна
таблица, более  старая  и  более  тщательно  сделанная,  чем  остальные,
изображала Старейшего как нечто  вроде  позолоченной  птицы  с  головой,
похожей на человеческую, в короне из перьев. Я  начал  разбирать  слова.
Это было  написано  на  пайче,  древнем  языке  Чалседа,  самого  южного
герцогства. Многие из написанных символов потускнели или  скрошились  со
старого дерева, а я никогда не был силен в пайче. Чейд подошел и встал у
моего локтя.
   - Знаешь, - сказал он мягко, - мне было нелегко,  но  я  держал  свое
слово. Гален требовал полного контроля над своими учениками. Он особенно
настаивал на том, чтобы никто не общался с тобой и никак не вмешивался в
твое воспитание и обучение. А я говорил тебе, что в Саду Королевы я слеп
и не имею никакого влияния.
   - Я знаю это, - пробормотал я.
   - Тем не менее я не осуждал действий Баррича.  Только  слово,  данное
моему королю, удерживало меня от  контактов  с  тобой.  -  Он  осторожно
помолчал. - Это было трудное время, я знаю. Я хотел бы иметь возможность
помочь тебе. И ты не должен слишком сильно огорчаться, что ты...
   - Провалился, - вставил я, пока он подыскивал более мягкое  слово.  Я
вздохнул и внезапно признал свою боль. - Оставим это, Чейд.  Тут  ничего
не изменишь.
   - Знаю. - Потом, даже еще более осторожно:
   - Но, может быть, мы сможем использовать  то,  чему  ты  научился  из
Скилла. Если ты поможешь мне понять его, я,  возможно,  смогу  изобрести
что-нибудь получше, чтобы хоть чем-то помочь Верити. Так много  лет  это
знание держалось  в  тайне...  Почти  нет  упоминаний  о  нем  в  старых
пергаментах. Там пишут  только,  что  такая-то  и  такая-то  битва  была
выиграна благодаря  Скиллу  короля,  обращенному  к  его  солдатам,  или
такой-то и такой-то враг был побежден Скиллом короля. Однако ничего  нет
о том, как это было сделано, или...
   Отчаяние снова охватило меня.
   - Оставь. Это не для бастардов. Мне кажется, я это доказал.
   Наступило молчание. Наконец Чейд тяжело вздохнул:
   - Что ж. Может быть, и так.  Последние  несколько  месяцев  я  изучал
"перековывание", но понял только, чем оно не является  и  что  не  может
помочь "перекованным". Единственное лечение, которое я нашел  для  него,
как известно с древнейших времен, можно применять к чему угодно.
   Я свернул и застегнул  свиток,  который  разглядывал,  чувствуя,  что
знаю, что за этим последует.
   - Король дал для тебя поручение.
   В это лето, немногим более чем за три месяца, я семнадцать раз убивал
для короля. Если бы мне  не  случалось  делать  этого  раньше  по  своей
собственной воле и для защиты, это  могло  бы  быть  труднее.  Поручение
могло показаться простым. Я, лошадь и корзина с  отравленным  хлебом.  Я
ездил  по  дорогам,  на  которых,  по   имеющимся   сведениям,   путники
подвергались нападениям, и когда "перекованные" атаковали меня, я бежал,
оставляя за собой разбросанные буханки. Возможно, если бы я был  обычным
солдатом, я был бы  менее  испуган.  Но  за  всю  свою  жизнь  я  привык
полагаться на мой Уит, который давал  мне  знать,  если  кто-нибудь  был
поблизости. Для меня это было равнозначно работе с завязанными  глазами.
Я быстро обнаружил, что  не  все  "перекованные"  были  сапожниками  или
ткачами. Во второй маленькой группе, которую я отравил,  было  несколько
солдат. Мне повезло, что большинство из них дрались из-за  хлеба,  когда
меня стащили с лошади. Я получил глубокий удар ножом, и по  сей  день  я
ношу шрам от него на  моем  плече.  Они  были  сильными  и  опытными  и,
казалось, сражались вместе - возможно,  потому,  что  были  вымуштрованы
таким образом, когда еще были настоящими людьми. Я был бы убит, если  бы
не закричал им, что глупо сражаться со  мной,  пока  остальные  жрут  их
хлеб. Они выпустили меня, я пробился к лошади и бежал.
   Яды были не более жестокими, чем им следовало  быть,  но,  чтобы  они
были эффективными даже в мельчайшей дозе, нам  приходилось  использовать
сильнодействующие средства. "Перекованные" умирали не легко,  но  смерть
была настолько быстрой, насколько хороший яд мог  состряпать  Чейд.  Они
жадно выхватывали у меня свою смерть, и я не должен был наблюдать за  их
агонией и даже смотреть на разбросанные по дороге тела. Когда новости  о
смертях среди "перекованных" достигли Баккипа, истории Чейда о том,  что
они, по всей вероятности, умерли потому, что ели  тухлую  рыбу,  которую
подбирали на нерестилищах, уже  распространились  повсюду.  Родственники
собирали тела и достойно их хоронили. Я говорил себе, что они, вероятно,
получают облегчение и  что  "перекованные"  встретили  более  быстрый  и
легкий конец, чем смерть  от  голода  этой  зимой.  И  так  я  привык  к
убийству, и на моем счету было уже почти два десятка смертей, когда  мне
впервые пришлось встретиться с человеком взглядом, а потом убить его.
   Это тоже было не так трудно, как можно  подумать.  Это  был  какой-то
незначительный лордик, имеющий землю  за  Турлейком.  До  Баккипа  дошли
слухи, что он в ярости ударил дочь слуги и  девушка  потеряла  рассудок.
Этого было достаточно, чтобы король  Шрюд  разгневался.  Лорд  полностью
выплатил долг крови, и, приняв  его,  слуга  отказался  от  любой  формы
королевского правосудия. Но несколькими месяцами позже во дворец прибыла
двоюродная сестра девушки и попросила личного свидания со Шрюд ом. Я был
послан, чтобы получить подтверждение ее сообщения, и видел, что  девушку
содержали как собаку у подножия кресла лорда и, более того, что живот ее
начал расти. Поэтому когда он предложил мне вино в хрустальном бокале  и
умолял рассказать последние новости из  королевского  двора  в  Баккипе,
было не слишком трудно улучить момент,  поднять  его  бокал  к  свету  и
похвалить ценность и бокала  и  вина.  Я  уехал  через  несколько  дней,
выполнив свою задачу, с образцами бумаги,  которую  обещал  Федврену,  и
пожеланиями доброго пути от лорда. В этот день лорд заболел. Он  умер  в
крови, безумии и пене через месяц  или  около  того.  Двоюродная  сестра
забрала к себе и девушку и ребенка. До сего дня я не  испытываю  никаких
сожалений ни об этом человеке, ни о том, что выбрал для  него  медленную
смерть.
   А если я не сеял смерть среди "перекованных", то  прислуживал  своему
принцу Верити. Помню,  как  в  первый  раз  я  взбирался  по  всем  этим
ступенькам в его башню, пытаясь удержать поднос в равновесии.  Я  ожидал
встретить наверху стража или часового. Их не было. Я постучал в дверь и,
не получив ответа, тихо вошел. Верити сидел  в  кресле  у  окна.  Летний
ветер с океана дул в комнату. Это могла бы быть приятная комната -  даже
в душный летний день  она  была  полна  света  и  воздуха.  Но  мне  она
показалась погребом. У окна стояло кресло, а рядом с ним маленький стол.
В углах и по краям комнаты пол был покрыт густым слоем пыли и  остатками
сгнившего тростника. И Верити, опустив голову на грудь, как  бы  дремал,
но мои ощущения говорили, что комната бренчит от его усилий. Волосы  его
были непричесаны, подбородок зарос многодневной щетиной, одежда  на  нем
висела.
   Я толкнул дверь ногой, чтобы закрыть ее, и отнес поднос  на  стол.  Я
поставил его и тихо встал рядом, ожидая.  И  через  несколько  минут  он
вернулся оттуда, где находился. Принц поднял на меня глаза  с  призраком
своей прежней улыбки и потом посмотрел на поднос.
   - Завтрак, сир. Все остальные поели много часов назад.
   - Я ел, мальчик. Рано утром. Какой-то  ужасный  рыбный  суп.  Поваров
надо бы повесить за это. Никто не должен начинать утро встречей с рыбой.
-  Он  казался  неуверенным,  как   какой-нибудь   дряхлый   старикашка,
вспоминающий дни своей юности.
   - Это было вчера, сир. - Я  раскрыл  тарелки.  Теплый  хлеб,  политый
медом и посыпанный изюмом, холодное мясо, тарелка земляники  и  горшочек
со сливками для ягод. Все это были маленькие, почти  детские  порции.  Я
налил дымящийся чай в приготовленную кружку. Он  был  сильно  приправлен
имбирем и мятой, чтобы отбить привкус коры. Верити посмотрел на все это,
потом на меня.
   - Чейд никогда не успокаивается, верно? - сказал он так обыденно, как
будто имя Чейда каждый день упоминается в замке.
   -  Вам  нужно  поесть,  если  вы  хотите  продолжать,  -  ответил   я
нейтрально.
   - Наверное, - устало согласился он и повернулся к подносу, как  будто
искусно приготовленная пища была
   Всего лишь еще одной обязанностью. Он ел без всякого  удовольствия  и
выпил  чай  одним  глотком,  как  лекарство,  ничуть  не   введенный   в
заблуждение имбирем и мятой. Съев примерно половину, он  остановился  со
вздохом и некоторое время смотрел в окно. Потом, по-видимому  вернувшись
обратно, он заставил себя съесть все без остатка. Он оттолкнул в сторону
поднос и откинулся в кресле как бы в полном изнеможении. Я уставился  на
него. Я сам готовил этот чай. Такое количество коры заставило  бы  Суути
перепрыгнуть через стенки стойла.
   -  Мой  принц,  -  сказал  я,  а  когда  он  не  пошевелилс