ерьезный вопрос?
   - Да. - Шут был серьезен.
   Моя нога застыла в воздухе. Я совершенно запутался. Я метнул  в  него
сердитый взгляд. В ответ  он  прижался  носом  к  носу  своей  крысы  на
скипетре. Они тихо хихикали.
   - Видишь, Крысик? Он знает не больше своего дяди и деда, никто из них
не знает, как позвать Элдерлинга.
   - Скиллом, - быстро сказал я. Шут странно посмотрел на меня:
   - Ты это знаешь?
   - Подозреваю, что так.
   - Почему?
   - Не знаю. Теперь, когда я подумал.., наверное, это  не  так.  Король
Вайздом совершил долгое путешествие, чтобы найти Элдерлингов. Если бы он
просто мог воспользоваться Скиллом, почему он этого не сделал?
   - Конечно. Но иногда в быстроте есть своя правда. Так что отгадай мне
вот что, мальчик! Король жив. Также и принц. И у обоих  есть  Скилл.  Но
где те, кто учился вместе с королем, или те, кто  учился  до  него?  Как
случилось, что количество владеющих Скиллом ничтожно  мало  в  то  самое
время, когда они так остро необходимы?
   - Мало кого учат Скиллу в мирные  времена.  Гален  не  считал  нужным
никого учить до последнего  года  своей  жизни.  А  группа,  которую  он
создал... - Я внезапно замолчал, и, хотя коридор был пуст, у меня отпало
всякое желание говорить об этом. Я  всегда  держал  при  себе  все,  что
Верити говорил мне о Скилле.
   Шут неожиданно запрыгал кругами вокруг меня:
   - Если туфля жмет, ее нельзя носить, кто бы ее ни сделал.
   Я неохотно кивнул:
   - Вот именно.
   - А того, который сделал ее, нет.  Грустно.  Очень  грустно.  Гораздо
более грустно, чем горячее мясо на столе и красное вино в твоем стакане.
Но того, кого нет, тоже кто-то сделал.
   - Солисити. Но ее тоже нет.
   - О! Но Шрюд есть. И Верити тоже. Мне кажется,  что  если  эти  двое,
которых она создала, еще дышат, должны быть и другие. Где они?
   Я пожал плечами:
   - Их нет. Стары.  Мертвы.  Я  не  знаю.  -  Я  подавил  нетерпение  и
попытался обдумать его  вопрос.  -  Сестра  короля  Шрюда,  Мерри,  мать
Августа. Возможно, что ее учили Скиллу, но она давно умерла. Отец Шрюда,
король Баунти, был, по-моему, последним, у кого была  группа.  Но  очень
немного людей из этого поколения еще живы, -  я  прикусил  язык.  Верити
как-то говорил мне, что Солисити учила Скиллу всех, в ком  ей  удавалось
найти талант. Кто-нибудь из них, конечно, должен был остаться  в  живых.
Они, вероятно, на десять лет или около того старше Верити.
   - Слишком многие из них мертвы, если ты меня спрашиваешь. Я  знаю.  -
Шут вмешался,  чтобы  ответить  на  мой  невысказанный  вопрос.  Я  тупо
посмотрел на него. Он высунул мне язык и сделал  несколько  танцевальных
па в сторону. Он вгляделся в свой скипетр, любовно пощекотал  крысу  под
подбородком.
   - Видишь, Крысик? Как я и говорил тебе. Никто из них не знает.  Ни  у
кого из них не хватает ума спросить.
   - Шут, ты когда-нибудь будешь говорить ясно? - вскипел я.
   Он внезапно остановился, как будто его ударили. В середине пируэта он
опустил пятки на пол и застыл как статуя.
   - А что толку? - спросил он серьезно. - Стал бы ты слушать меня, если
бы я пришел к тебе и говорил не загадками? Разве это заставило  бы  тебя
остановиться, подумать и повертеть каждое слово,  а  потом  поразмыслить
над этим в своей комнате? Очень хорошо, тогда я попробую. Ты знаешь  эти
стихи: "Шесть мудрецов  поехали  в  Джампи"?  -  Я  кивнул,  как  обычно
смущенный. - Прочитай их мне.
   - "Шесть мудрецов поехали в  Джампи,  полезли  на  гору  и  не  стали
спускаться, превратились в камень  и  улетели..."  -  внезапно  я  забыл
окончание старого детского стишка. - Я не помню всего.  В  любом  случае
это ерунда. Один из тех ритмических стишков, которые засели в голове, но
ничего не значат.
   -  Конечно,  именно  поэтому  они  записаны  среди  стихов-знаний,  -
заключил шут.
   - Этого я не знал! - возразил я. Внезапно я почувствовал раздражение.
Мое терпение было на исходе. - Шут, ты опять начинаешь все сначала. Все,
что ты говоришь, это загадки, и так всегда. Ты обещаешь говорить  прямо,
но твоя правда ускользает от меня.
   -  Загадки,  дорогой  Фитци-Фитц,  предназначены  для   того,   чтобы
заставить людей думать. Чтобы найти новую правду в старых поговорках. Но
пусть будет так.., твои мозги ускользают от меня.  Как  я  могу  до  них
добраться? Может быть, если я приду к тебе темной ночью и спою под твоим
окном:

   О юный Фитци, сын греха,
   Напрасно ль словом "чепуха"
   Я назову твой скорбный труд,
   Твой вечный бой и вечный зуд?

   Он упал на одно колено и стал щипать несуществующие струны  на  своем
скипетре. Он пел довольно сильно и даже хорошо. Мотив был  позаимствован
из популярной  любовной  баллады.  Шут  посмотрел  на  меня,  театрально
вздохнул, облизал губы и скорбно продолжал:

   О Видящий, иль ты ослеп?
   Зачем ваш гонор так нелеп?
   Враг у ворот, войска бегут,
   Меня же все подальше шлют!
   Еще немного подождешь,
   Совсем костей не соберешь!

   Проходящая служанка остановилась и озадаченно прислушивалась к  пению
шута. Паж подошел к дверям одной комнаты  и  выглядывал  оттуда,  широко
ухмыляясь. Краска медленно заливала мои щеки,  но  выражение  лица  шута
было одновременно нежным и пылким, когда он смотрел на меня. Я попытался
осторожно уйти от него, но он пополз за мной на коленях, хватаясь за мой
рукав. Я был вынужден остановиться, чтобы  не  оказаться  вовлеченным  в
дурацкую борьбу. Я стоял, чувствуя себя ужасно  глупо.  Он  расплылся  в
улыбке. Паж захихикал, а дальше по коридору я услышал  восторженный  гул
голосов.  Я  отказывался  поднять  глаза,   чтобы   увидеть,   кто   так
наслаждается моим замешательством. Шут послал мне воздушный поцелуй, дал
своему голосу опуститься до доверительного шепота и снова запел:

   Ты очень юн и очень мил,
   Зови на помощь славный Скилл,
   Ищи ученых стариков,
   И не пугайся страшных слов.
   Еще не все предрешено,
   И не соткали полотно.
   Спаси скорей свою страну,
   Не дай земле пойти ко дну -
   Так на коленях молит шут.
   Мой юный Фитц, тебя все ждут,
   Одна надежда на тебя,
   Не обмани ее, скорбя!

   Он помолчал, потом спел громко и весело:

   А коль забудешь мой наказ,
   Прими последний реверанс,
   Ликуй и посмотри на то,
   Чего не видывал никто.

   Он внезапно отпустил мой рукав, кувыркнулся от меня в сторону, сделав
сальто и каким-то образом предъявив мне при этом собственный голый  зад.
Он был ошеломляюще белым, и я не мог  скрыть  ни  своего  изумления,  ни
обиды. Шут встал на ноги, уже одетый подобающим образом, и Крысик на его
скипетре  весьма  скромно  поклонился  всем,  кто   остановился,   чтобы
посмотреть на мое унижение. Раздался общий хохот и  гром  аплодисментов.
Его представление лишило меня дара речи. Я отвернулся и попытался пройти
мимо него, но шут, с поклоном, снова преградил мне дорогу.  Внезапно  он
принял серьезный вид и обратился ко всем, кто еще ухмылялся:
   - Стыд и позор всем вам, кто так веселится. Хихикать и тыкать пальцем
в разбитое сердце мальчика! Разве вы не знаете, что Фитц  потерял  самое
дорогое, что у него было? Ах, он прячет свое горе под румянцем,  но  она
ушла  в  могилу  и  оставила  его   страсть   неутоленной.   Эта   самая
упрямо-целомудренная и опасно-претенциозная из девиц, дорогая леди Тайм,
скончалась. От собственной вони, не сомневаюсь, хотя некоторые  говорят,
что  она  съела  испорченное  мясо.  Но  испорченное  мясо,  по  слухам,
отвратительно пахнет специально для того, чтобы предостерегать  всех  от
поглощения его. Это мы можем сказать и о леди Тайм, так  что,  возможно,
она не нюхала его или подумала, что это всего лишь ее духи.  Не  скорби,
дорогой Фитц. Ты подыщешь себе другую! Я сам  буду  этим  заниматься  не
покладая рук. Клянусь черепом сира Крысика! А теперь, умоляю тебя, спеши
по своим делам, потому что,  по  правде  говоря,  я  уже  слишком  долго
пренебрегаю моими. Прощай, бедный Фитц. Печальное  храброе  сердце!  Так
смело смотреть  прямо  в  лицо  своему  одиночеству!  Бедная  безутешная
юность! Бедный, бедный Фитц...  -  И  он  пошел  от  меня  по  коридору,
сокрушенно качая головой и обсуждая с Крысиком, которую  из  престарелых
вдов лучше для  меня  сосватать.  Я,  не  веря,  смотрел  ему  вслед.  Я
чувствовал себя преданным. Как он мог сделать из меня  такое  посмешище?
Каким бы взбалмошным и острым на язык ни был шут, я все же не ждал,  что
он может превратить меня в публичную мишень одной из его  шуток.  Я  все
еще думал, что он повернется и скажет напоследок  что-нибудь,  способное
объяснить мне, в чем, собственно, дело. Он этого  не  сделал.  Когда  он
завернул за угол, я понял, что  это  испытание  наконец  закончилось.  Я
пошел дальше, кипя от  негодования  и  ломая  голову  над  бесчисленными
загадками.
   Его нескладные стихи застряли у меня в голове, и  я  знал,  что  буду
долго раздумывать над этой любовной песней в  последующие  дни,  пытаясь
найти скрытый в ней тайный смысл. Но леди Тайм? Он, конечно, никогда  не
сказал бы такой вещи, если бы это  не  было  правдой,  но  почему  Чейду
понадобилось, чтобы она умерла? Тело какой бедной  женщины  должно  было
быть вынесено в качестве тела леди Тайм,  чтобы  его  отправили  дальним
родственникам для похорон? Может быть, это был его способ отправиться  в
путешествие  и  невидимым  покинуть  замок?  Но  опять-таки  зачем  было
позволять ей умереть? Для того,  чтобы  Регал  поверил  в  успех  своего
отравления? Но зачем?
   Ошарашенный, я наконец дошел до покоев Кетриккен.  Я  остановился  на
мгновение в коридоре, чтобы немного прийти в  себя.  Внезапно  дверь  на
противоположной стороне коридора распахнулась, и Регал врезался в  меня.
Его толчок отбросил меня в сторону, и, прежде чем я пришел  в  себя,  он
великодушно улыбнулся:
   - Все  в  порядке,  Фитц.  Я  не  ожидаю  извинений  от  осиротевшего
человека. - Он стоял в коридоре, оправляя камзол, когда вслед за ним  из
комнаты, радостно хихикая, вышли какие-то молодые люди. Принц  улыбнулся
им, а потом наклонился ко мне и спросил тихим, злобным голосом:
   - И кого же ты будешь высасывать теперь, когда  умерла  старая  шлюха
Тайм? Что ж, хорошо. Я уверен, что ты найдешь еще какую-нибудь  старуху,
которая будет нянчиться с тобой. Или  ты  явился  сюда,  чтобы  заняться
дамочкой  помоложе?  -  Он  торжествующе  улыбнулся  мне,   после   чего
развернулся на каблуках и ушел, тихо  шелестя  рукавами,  сопровождаемый
своими тремя прихлебателями.
   Оскорбление, нанесенное королеве,  привело  меня  в  ярость.  Никогда
раньше ненависть не охватывала меня с такой внезапностью. Я  чувствовал,
как мои грудь и горло разбухают от  нее.  Страшная  сила  обрушилась  на
меня; я знал, что моя верхняя губа приподнялась  в  оскале.  Издалека  я
почувствовал: Что? Что это? Убей его! Убей его! Убей его! Я сделал  шаг.
Следующий был бы прыжком. Я знал, что мои зубы вонзятся в то место,  где
горло сходится с плечом.
   Но вдруг раздался полный удивления голос:
   - Фитц Чивэл?
   Голос Молли! Я повернулся к ней. Моя ярость  сменилась  восторгом  от
того, что я ее вижу. Но так же быстро она отвернулась в сторону, сказав:
   - Прошу прощения, мой лорд.
   И прошла мимо  меня.  Глаза  ее  были  опущены,  она  вела  себя  как
служанка.
   - Молли! - окликнул я, шагнув вслед за ней. Она  остановилась.  Когда
она  посмотрела  на  меня,  лицо  ее  ничего  не  выражало,  голос   был
бесстрастным.
   - Сир? У вас какое-то поручение для меня?
   - Поручение? - Я огляделся, но коридор был пуст. Я сделал шаг к ней и
понизил голос, чтобы только она могла меня слышать:
   - Нет. Я просто так скучал без тебя! Молли, я...
   - Это маловероятно, сир. Прошу вас извинить меня. - Она повернулась -
гордо и спокойно - и ушла от меня.
   - Что я сделал? - спросил я, сердито пытаясь понять. На самом деле  я
не ожидал ответа. Но она остановилась. Ее затянутая в синее  спина  была
прямой, голова под кружевной косынкой высоко поднята. Она не повернулась
ко мне, но сказала тихо, обращаясь к коридору:
   - Ничего. Вы не сделали ничего, мой лорд. Абсолютно ничего.
   - Молли! - возразил я, но она повернула за угол и исчезла.
   Я стоял, глядя ей вслед. Через мгновение я понял, что  издаю  звук  -
что-то среднее между поскуливанием и рычанием.
   Пойдем лучше охотиться.
   Может быть. Я обнаружил, что соглашаюсь. Это  было  бы  лучше  всего.
Пойти охотиться, убивать, есть, спать. И больше ничего не делать.
   Почему не сейчас?
   На самом деле я не знаю.
   Я взял себя в руки и постучал в дверь  Кетриккен.  Открыла  маленькая
Розмэри. Она улыбнулась, и на  щеках  ее  появились  ямочки,  когда  она
пригласила меня войти. Я вошел, и  мне  сразу  стало  ясно,  какое  дело
приводило сюда Молли. Кетриккен  держала  перед  носом  толстую  зеленую
свечку. На столе было несколько других.
   - Восковница, - заметил я. Кетриккен с улыбкой подняла глаза:
   - Фитц Чивэл, заходи и садись. Могу я тебе предложить поесть? Вина?
   Я стоял и смотрел на нее. Она менялась, как море. Я ощущал ее силу  и
знал, что в ладу с собой. Она была одета в мягкую серую тунику и гамаши.
Ее волосы были убраны обычным способом. Украшения были простыми  -  одно
ожерелье из зеленых и синих каменных бусинок. Но это была не та женщина,
которую я привел  в  замок  несколько  дней  назад.  Та  была  сердитой,
уязвленной и смущенной. Эта Кетриккен была полна спокойствия.
   - Моя королева, - неуверенно начал я.
   - Кетриккен, - спокойно поправила она меня. Она двигалась по комнате,
расставляя свечки по полкам. В том, что она больше  ничего  не  сказала,
был почти вызов.
   Я прошел в ее гостиную. Кроме нее и Розмэри, здесь больше  никого  не
было.  Верити  как-то  жаловался  мне,  что  покои  королевы  напоминают
казармы. Это не было преувеличением. Простая обстановка, безукоризненная
чистота. Тяжелые гобелены и ковры, имевшиеся почти  повсюду  в  Баккипе,
здесь отсутствовали. Простые соломенные коврики лежали на полу, в  рамах
были натянуты пергаменты, расписанные прекрасными цветами  и  деревьями.
Никакого беспорядка не было вовсе. В этой комнате все было  закончено  и
убрано или еще не начато. Это единственный способ описать неподвижность,
которую я чувствовал.
   Я пришел, обуреваемый противоречивыми эмоциями. Теперь я стоял, тихий
и молчаливый, дыхание мое установилось и сердце успокаивалось. Один угол
комнаты был превращен в альков, отгороженный пергаментной ширмой. Там на
полу лежал ковер из зеленой шерсти  и  стояли  низкие  мягкие  скамейки,
какие я видел в горах. Кетриккен поместила зеленую свечу  с  восковницей
за одним из экранов и зажгла ее от огня в очаге. Танцующее  пламя  свечи
за экраном придавало жизненность и тепло нарисованной  сцене.  Кетриккен
обошла вокруг ширмы, села на одну из низких скамеек в алькове и  указала
на место подле себя:
   - Присоединишься ко мне?
   Я подошел.  Слегка  освещенный  полог,  иллюзия  маленькой  отдельной
комнаты и приятный запах восковницы захватили меня. Низкая скамейка, как
ни странно, была удобной.  Мне  потребовалось  несколько  секунд,  чтобы
вспомнить о цели моего визита.
   - Моя королева, я думал, что вам, возможно, захотелось  бы  научиться
играть в некоторые из  азартных  игр,  в  которые  мы  обычно  играем  в
Баккипе. Чтобы вы могли присоединиться к развлечениям остальных.
   - Может быть, как-нибудь потом, - сказала она милостиво, - если мы  с
тобой захотим развлечься и тебе доставит удовольствие  учить  меня  этим
играм. Но только по этой причине. Я  обнаружила,  что  старая  пословица
справедлива. Человек может уходить от самого себя  только  до  тех  пор,
пока связь не лопнет или  не  отбросит  его  назад.  Мне  повезло.  Меня
притянуло назад. Я снова вернулась к согласию с собой, Фитц  Чивэл.  Вот
что ты почувствовал сегодня.
   - Я не понимаю.
   Она улыбнулась:
   - Тебе и не надо.
   Она снова замолчала. Маленькая  Розмэри  отошла  и  села  у  огня.  В
качестве развлечения она взяла свою грифельную доску и  мел.  Даже  этот
обычно веселый ребенок сегодня показался неожиданно спокойным. Я снова в
ожидании повернулся к Кетриккен, но она  только  сидела  и  смотрела  на
меня, мечтательно улыбаясь.
   Через пару мгновений я спросил:
   - Что мы делаем?
   - Ничего, - ответила Кетриккен.
   Я замолчал. Спустя долгое время она заметила:
   - Наши желания и задачи, которые мы перед собой ставим,  конструкции,
которые мы пытаемся навязать миру, - не более чем тень  дерева,  лежащая
на снегу. Она будет меняться при движении солнца, будет поглощена ночью,
раскачается вместе с ветром, а когда гладкий снег  исчезнет,  она  будет
лежать, искаженная, на неровной  земле.  Но  дерево  останется.  Ты  это
понимаешь?
   Она слегка наклонилась вперед, чтобы посмотреть мне в лицо. Глаза  ее
были добрыми.
   - Думаю, да, - смутился я.
   Она почти с жалостью взглянула на меня:
   - Ты понял бы, если бы перестал пытаться  понять.  Если  бы  перестал
беспокоиться о том, почему это для меня важно, а  просто  попробовал  бы
посмотреть,  имеет  ли  эта  мысль  какую-нибудь  ценность   для   твоей
собственной жизни. Но я не прошу тебя сделать это. Я никого и ни  о  чем
здесь не прошу.
   Она расслабилась, давая отдых прямой спине. Она по-прежнему ничего не
делала. Она просто сидела напротив меня и раскрылась.
   Я почувствовал, как ее жизнь касается меня и растекается вокруг.  Это
было легчайшее прикосновение, и, если бы я не испытывал на себе и Скилла
и Уита, не думаю, что я бы почувствовал его.  Осторожно,  мягко,  словно
испытывая сделанный из паутины мост, я наложил свои ощущения на ее.
   Она искала. Не так, как я,  чтобы  найти  определенное  животное  или
прощупать то, что находится поблизости. Я отбросил слово, которым всегда
называл свои ощущения. Кетриккен ничего не искала своим Уитом. Это было,
как она и сказала, просто существование, но, с другой стороны,  ощущение
себя частью целого. Она пришла в гармонию с самой собой и  рассматривала
все пути, которых касалась ее огромная сеть,  и  довольствовалась  этим.
Это была тонкая и прозрачная сеть, и я любовался ею. На мгновение я тоже
расслабился. Я выдохнул и широко  раскрыл  себя  и  свой  Уит  навстречу
всему. Я отбросил всю мою осторожность,  все  беспокойство  о  том,  что
Баррич может почувствовать  меня.  Я  никогда  раньше  не  делал  ничего
похожего. Касания Кетриккен были нежными, как капли росы,  скатывающиеся
по  ниточкам  паутины.  Я  был  закрытым  плотиной  течением,   внезапно
освобожденным, чтобы наполнить до предела все старые каналы и  протянуть
водяные пальцы в новые долины.
   Давай охотиться! Волк, весело.
   В конюшнях Баррич оторвался от чистки копыта, мрачно  нахмурился,  не
глядя ни на кого в частности.
   Суути била копытом в своем стойле.
   Молли пожала плечами и тряхнула волосами.
   Напротив меня Кетриккен вздрогнула и посмотрела на меня, как будто  я
заговорил вслух.
   Через мгновение я был схвачен с тысячи сторон, я был растянут и стоял
на виду, в безжалостном свете. Я ощущал все, не  только  людей,  которые
приходили и уходили, но и каждого трепещущего на карнизе голубя,  каждую
мышь, которая пряталась за винными бочками,  -  каждое  пятнышко  жизни,
которое было и никогда не было пятнышком,  но  всегда  было  узелком  на
паутине жизни. Ничто не одиноко, ничто  не  покинуто,  ничто  не  лишено
значения, ничто не важно. Где-то кто-то спел, а  потом  замолчал.  После
этого  соло  вступил  хор  -  другие  голоса,   незнакомые   и   смутные
произносили: "Что? Простите? Вы звали? Вы здесь? Это сон?"  Они  хватали
меня, как нищие хватают за рукав путника, и я внезапно почувствовал, что
если не уйду, то распадусь на нитки, как кусок ткани. Я  моргнул,  снова
закрываясь внутри себя самого. Я вздохнул.
   Миновало  ровно  одно  дыхание.  Одно  мгновение.  Кетриккен   искоса
смотрела на меня. Я сделал вид, что не замечаю, и, подняв ру