одействовало даже на лошадей,  потому  что  они  храпели  и  вскидывали
головы.  Мы  с  Чейдом  смеялись  как  сумасшедшие,  поправляя  сбрую  и
забираясь в седла. Чейд посмотрел  на  небо,  потом  на  склон,  который
спускался перед нами, и небрежно свесил на сторону наш фонарь.
   - В путь, - возвестил он ночи и ударил каблуками  по  бокам  гнедого,
который тут же ринулся вперед. Суути была не из тех, кто позволяет  себя
обогнать, и я впервые осмелился пустить ее галопом ночью, по  незнакомой
дороге. Это чудо, что все мы не сломали себе шеи. Но тем  не  менее  это
так; иногда удача сопутствует детям и  безумцам.  В  ту  ночь,  как  мне
кажется, мы были и тем и другим.
   Чейд вел, а я следовал за ним. В эту ночь я разгадал еще  одну  часть
тайны, которой всегда для меня был Баррич. Есть странный  покой  в  том,
чтобы вверить свою судьбу кому-то другому, сказать: "Веди, и я  последую
за тобой. Я верю, что ты не приведешь меня ни к беде, ни  к  смерти".  В
эту ночь, когда мы что есть мочи гнали лошадей, а  у  Чейда  в  качестве
карты было только ночное небо, я совершенно не думал о  том,  что  может
случиться, если мы собьемся с пути или лошадь будет поранена, неожиданно
оступившись. Я не чувствовал никакой ответственности за  свои  действия.
Внезапно все стало простым и ясным. Я просто делал все, что говорил  мне
Чейд, и верил, что все будет в порядке. Дух мой  парил  на  гребне  этой
волны доверия, и в какой-то момент в течение ночи меня осенило: вот  что
получал Баррич от Чивэла. И вот чего ему так сильно не хватало.
   Мы ехали всю ночь. Чейд давал лошадям отдохнуть, но не так часто, как
это делал бы Баррич. И он неоднократно останавливался и оглядывал ночное
небо, чтобы увериться, что мы идем верной дорогой.
   - Видишь эту гору вон там? Ее не очень хорошо видно, но  я  ее  знаю.
При  свете  она  имеет  форму  шапки  торговца  маслом.  Кииффашау   она
называется. Она должна быть все время к западу от нас. Поехали.
   В следующий раз он остановился на вершине горы. Я поставил мою лошадь
рядом с ним. Чейд  сидел  тихо,  очень  высокий  и  прямой.  Он  казался
высеченным из камня. Потом он поднял руку и  показал.  Рука  его  слегка
дрожала.
   - Видишь этот овраг внизу? Мы немного отклонились к востоку. Придется
вносить поправки по ходу дела.
   Овраг оставался невидимым для меня - всего лишь более темное пятно на
сумеречной земле, освещенной только далекими звездами. Я  удивился,  как
Чейд мог увидеть его. Примерно через полчаса он показал  влево,  где  на
какой-то возвышенности мерцал единственный огонек.
   - Кто-то сегодня есть в Вилкоте, - заметил  он,  -  может  быть,  это
булочник ставит тесто для утреннего хлеба. - Он полуобернулся в седле, и
я скорее почувствовал, чем увидел его улыбку. - Я родился меньше  чем  в
миле отсюда. Давай, мальчик, поехали. Мне не нравится мысль, что  пираты
подошли так близко к Вилкоту.
   И мы поехали вниз по склону, такому крутому, что  я  чувствовал,  как
напрягаются мышцы Суути, когда она  изо  всех  сил  упиралась  передними
ногами и все-таки скорее съезжала, чем спускалась.
   Небо посветлело, прежде чем я вновь ощутил запах моря, и было все еще
очень рано, когда мы перевалили очередной хребет и посмотрели  вниз,  на
маленькую Кузницу. Это  было  в  некотором  роде  нищее  место.  Якорная
стоянка действовала только во  время  определенных  приливов.  Остальное
время корабли должны были  бросать  якоря  далеко  от  берега,  и  тогда
маленькие суденышки курсировали взад и вперед  между  ними  и  причалом.
Практически единственной причиной, благодаря которой Кузница  оставалась
на карте, были залежи железной руды. Я не ожидал увидеть утреннюю суету,
но не был готов и к струйкам дыма, поднимающимся от обугленных зданий со
сгоревшими крышами. Где-то мычала недоенная корова.  Несколько  кораблей
только что стремительно отошли от берега, их мачты  торчали  вверх,  как
засохшие деревья. Утро смотрело вниз, на пустые улицы.
   - Где люди? - спросил я вслух.
   - Мертвы, взяты в заложники или до сих пор  прячутся  в  лесах.  -  В
голосе Чейда было напряжение, которое заставило меня взглянуть на  него.
Я был изумлен болью, исказившей его лицо. Он увидел,  что  я  смотрю  на
него, и пожал плечами:
   - Чувствовать, что это твои люди и их несчастье -  твоя  вина...  Это
придет к тебе, когда ты вырастешь. Это свойство крови. - Он  предоставил
мне  обдумывать  его  слова  и  подтолкнул  своего  усталого  коня.   Мы
спускались вниз с горы в город.
   По-видимому, единственной  предосторожностью  Чейда  был  переход  на
более медленный шаг. Мы двое, безоружные, на  усталых  лошадях  въезжали
прямо в город, где...
   - Корабль ушел, мальчик. Пиратский корабль  не  может  двигаться  без
полного комплекта гребцов. Во всяком случае при  таком  течении,  как  у
здешнего берега. И это еще одно чудо. Откуда они так хорошо  знают  наши
приливы и течения? Что им вообще здесь нужно? Увозить железную руду?  Им
гораздо проще захватить ее с  торгового  корабля.  В  этом  нет  смысла,
мальчик. Совсем никакого смысла.
   Прошлой ночью выпала сильная роса. От города поднимался запах  мокрых
сожженных домов. Тут и там некоторые все  еще  тлели.  Перед  некоторыми
были бросаны скудные пожитки, но я не знал, обитатели ли домов  пытались
спасти часть своего добра, или пираты  начали  выносить  вещи,  а  потом
передумали. Ящик для соли без крышки, несколько ярдов зеленой  шерстяной
ткани,  туфля,  сломанное  кресло,  -  безмолвные  свидетели  того,  что
когда-то было безопасным и надежным, а теперь было разрушено и  втоптано
в грязь. Меня внезапно охватил зловещий ужас.
   - Мы  опоздали,  -  промолвил  Чейд.  Он  натянул  поводья,  и  Суути
остановилась рядом с ним.
   - Что? - глупо спросил я, оторванный от моих мыслей.
   - Заложники. Они вернули их. - Где?
   Чейд недоверчиво посмотрел на меня, как будто я был безумен или очень
глуп.
   - Там. В развалинах этого дома.
   Трудно  объяснить,  что  произошло  со  мной  в  несколько  следующих
мгновений моей жизни. Случилось сразу так много всего! Я поднял глаза  и
увидел группу людей, всех возрастов и полов, внутри  выгоревшего  остова
какого-то магазина. Они что-то бормотали между собой, роясь в углях. Они
были  грязны,  но  это,  видимо,  было  им  безразлично.   Две   женщины
одновременно схватились за один и тот же котел, большой котел,  а  потом
начали драться. Каждая пыталась отогнать другую и захватить добычу.  Они
напомнили  мне  ворон,  дерущихся  над  сырной  коркой.  Они  кудахтали,
дрались, отвратительно бранились  и  тянули  за  противоположные  ручки.
Остальные не обращали на них никакого внимания и тихо  рылись  в  углях.
Это поведение показалось  мне  странным.  Я  слышал,  что  после  налета
горожане всегда сбивались вместе, убирали  жилье,  помогали  друг  другу
спасти уцелевшие вещи и скот и вместе  работали  до  тех  пор,  пока  не
удавалось заново отстроить дома и магазины.  Но  этим  людям,  казалось,
было наплевать на то, что они потеряли почти все и что их семья и друзья
умерли во время набега. Наоборот, они дрались из-за того немногого,  что
сохранилось.
   Осознание этого было достаточно страшным.
   Но я к тому же не мог их чувствовать.
   Я не видел и не слышал их до тех пор, пока Чейд  не  показал  мне  на
них. Я мог бы просто проехать мимо. Вторая важная вещь,  случившаяся  со
мной в этот момент, была та, что я вдруг осознал свое отличие  от  всех,
кого знал. Представьте себе зрячего ребенка, выросшего в селении слепых,
где никто другой даже не  подозревает  о  возможности  видеть.  У  этого
ребенка не будет слов для  названий  цветов  или  для  световых  граней.
Другие не будут иметь никакого представления о  том,  как  этот  ребенок
воспринимает мир. Так было в то мгновение, когда мы сидели на лошадях  и
смотрели на этих людей. Потому что Чейд размышлял вслух со страданием  в
голосе:
   - Что с ними случилось? Что на них нашло?
   Я знал.
   Все нити, протянутые между людьми, которые идут от матери к ребенку и
от мужчины к женщине, все связи, которые ведут к  родным  и  соседям,  к
животным и скоту, и даже к рыбе в море и птице в небе, - все,  все  были
разрублены.
   Всю мою жизнь, не зная этого, я полагался на эти нити чувств, которые
давали мне знать, когда  вокруг  были  другие  живые  существа.  Собаки,
лошади, даже цыплята имели их точно так же, как  и  люди.  И  поэтому  я
смотрел на дверь до того, как Баррич входил, или знал, что в стойле  еще
один новорожденный щенок вот-вот задохнется в сене.  Так  я  просыпался,
когда Чейд открывал дверь на лестницу.  Потому  что  я  мог  чувствовать
людей. И это чувство всегда первым предупреждало меня, давая знать,  что
нужно использовать глаза, уши и нос, чтобы  посмотреть,  что  они  будут
делать.
   Но у этих людей не было вовсе никаких  чувств.  Вообразите  воду  без
веса и влаги. Вот чем были для меня эти люди. Они были лишены всего, что
делало их не только людьми, но и вообще живыми существами. Для меня  это
было так, словно я видел, как камни поднимаются  из  земли,  бормочут  и
ссорятся друг с другом.  Маленькая  девочка  нашла  горшочек  с  джемом,
засунула туда руку и  вытащила,  чтобы  облизать  ее.  Взрослый  мужчина
отвернулся от груды сожженной ткани, в которой он  рылся,  и  подошел  к
ней. Он схватил  горшок  и  оттолкнул  ребенка  в  сторону,  не  обращая
внимания на ее сердитые вопли. Никто не пошевелился, чтобы вмешаться.  Я
наклонился вперед и схватил поводья гнедого  Чейда,  когда  он  собрался
спешиться. Я безмолвно закричал на Суути, и,  как  она  ни  устала,  мой
страх придал ей сил. Она  поскакала  вперед,  а  мой  рывок  за  поводья
заставил гнедого Чейда двинуться вместе с нами. Чейд едва не вылетел  из
седла, но вцепился в шею лошади, и я вывел нас  из  мертвого  города  со
всей возможной при столь усталых лошадях поспешностью. Позади  слышались
крики, более холодные, чем волчий вой или завывание ветра в трубе, но мы
были на лошадях, а мною овладел ужас. Я не останавливался и  не  отдавал
Чейду поводьев, пока дома не остались далеко позади. Дорога повернула, и
около маленькой рощицы я наконец придержал лошадей.  Не  думаю,  что  до
этого я даже слышал сердитый голос Чейда, требовавший объяснений.
   Особенно внятных объяснений он и не получил. Я припал к шее  Суути  и
ласкал ее, чувствуя ее усталость и дрожь  собственного  тела.  Смутно  я
чувствовал также, что лошадь разделяет мою тревогу. Я подумал  о  пустых
людях там, в Кузнице, и толкнул Суути  коленями.  Она  устало  двинулась
вперед.  Чейд  держался  рядом,   пытаясь   получить   ответ   на   свои
многочисленные вопросы. Мой рот пересох, голос дрожал. Не глядя на него,
я бессвязно высказал то, что чувствовал и чего испугался.
   Я замолчал,  а  наши  лошади  продолжали  идти  шагом  по  утоптанной
земляной дороге. Наконец я собрал  все  свое  мужество  и  посмотрел  на
Чейда. Он глядел на меня, как будто на моей  голове  выросли  рога.  Раз
узнав о своем новом чувстве, я уже не мог пренебречь  им.  Я  чувствовал
скептицизм Чейда и то, что  он  немного  отодвинулся  от  меня,  как  бы
защищаясь от  кого-то,  внезапно  ставшего  чужим.  От  этого  было  еще
больнее, потому что он не отодвигался от людей Кузницы, а  они  были  во
сто раз более чужими, чем я.
   - Они были как марионетки,  -  говорил  я  Чейду,  -  как  деревянные
существа,  которые  вдруг  ожили  и  начали  играть  какой-то   зловещий
спектакль. И если бы они увидели нас, то без промедления убили  бы  ради
наших лошадей, плащей или куска хлеба. Они... - я  подыскивал  слово,  -
они даже не животные. От них ничего не идет. Ничего. Они  как  отдельные
маленькие предметы. Как ряд книг, или камней, или...
   - Мальчик, - сказал Чейд, голос его звучал мягко, но все еще  немного
раздраженно, - ты должен взять себя  в  руки.  Это  было  долгое  ночное
путешествие, ты устал. Слишком много времени без сна, и тогда  в  голове
начинают возникать сновидения наяву.
   - Нет, - я отчаянно хотел убедить его, - это не то.  Это  не  оттого,
что мы долго не спали.
   - Мы вернемся туда, - рассудил он. Утренний ветер развевал его черный
плащ, и это было так буднично, что  я  почувствовал,  будто  мое  сердце
вот-вот разорвется. Как в одном и том же мире могут  существовать  такие
люди,  как  те,  в  поселке,  и  обычный   утренний   ветер?   И   Чейд,
разговаривающий таким спокойным и обыкновенным голосом.  -  Эти  люди  -
самые обыкновенные люди, мальчик, но они прошли через ужасные  испытания
и поэтому ведут себя странно. Я знал одну девочку, которая  видела,  как
ее отца убил медведь. Она была такая же больше месяца, только смотрела и
ворчала и еле-еле могла ухаживать за собой. Эти  люди  оправятся,  когда
вернутся к своей обычной жизни.
   - Впереди кто-то есть, - предупредил  я  его.  Я  ничего  не  слышал,
ничего не видел,  только  почувствовал  дерганье  за  паутину  сознания,
которое открыл сегодня. Но когда мы посмотрели вперед, то  увидели,  что
приближались  к  хвосту  процессии  оборванных  людей.  Некоторые   вели
нагруженных животных,  другие  тащили  тележки  с  забрызганными  грязью
вещами. Они искоса на нас посматривали,  как  будто  мы  были  демонами,
явившимися из ада, чтобы преследовать их.
   - Рябой Человек! - закричал мужчина в конце процессии и поднял  руку,
показывая на нас. Лицо его, было искажено усталостью  и  страхом.  Голос
его надломился. - Легенды оживают, - предупредил он остальных, которые в
страхе остановились, уставившись на нас, - бессердечные  призраки  ходят
по руинам наших домов, и Рябой Человек в черном  плаще  несет  нам  свою
болезнь. Мы слишком хорошо жили, и древние боги  наказывают  нас.  Сытая
жизнь обернется смертью для всех нас.
   - О, будь оно все проклято. Я не хотел показываться в таком виде. - Я
наблюдал, как его бледные руки схватили  узду,  поворачивая  гнедого.  -
Следуй за мной, мальчик. -  Он  не  смотрел  в  сторону  того  человека,
который все  еще  показывал  на  нас  дрожащим  пальцем.  Чейд  двигался
медленно, почти вяло, сводя лошадь с дороги  и  направляя  ее  вверх  по
травянистому склону. Он вел себя так же спокойно, как Баррич,  когда  он
уговаривал настороженную собаку или лошадь. Его усталая лошадь  неохотно
покинула гладкую дорогу. Чейд направлялся  наверх,  к  группе  берез  на
вершине холма. Я недоуменно на него смотрел. - Следуй за мной,  мальчик,
- через плечо приказал он мне, поняв, что я медлю,  -  ты  что,  хочешь,
чтобы  нас  забили  камнями  на  дороге?  Это  не   такое   уж   большое
удовольствие, чтобы стоило его добиваться.
   Я осторожно двинулся вслед за ним,  уводя  Суути  от  Дороги,  словно
совершенно не подозревал о существовании повергнутых в панику людей. Они
колебались между яростью  и  страхом.  Это  чувство  было  красно-черным
пятном на свежести дня. Я увидел, как женщина наклонилась,  увидел,  как
мужчина отвернулся от своей тачки.
   - Они идут!  -  предупредил  я  Чейда,  когда  они  побежали  к  нам.
Некоторые схватили камни, другие размахивали недавно сломанными зелеными
палками. Все они были грязными и  выглядели  как  горожане,  вынужденные
жить на природе. Это были остатки  жителей  Кузницы,  которые  не  стали
заложниками пиратов. Все это я понял за мгновение до  того,  как  ударил
Суути каблуками и  она  рванулась  вперед.  Наши  лошади  выдохлись;  их
попытки увеличить скорость, несмотря на град камней, стучавших по  земле
на нашем пути, были  бесплодными.  Будь  горожане  отдохнувшими  или  не
такими испуганными, они бы легко  нас  поймали.  Но  я  думаю,  что  они
испытали облегчение, увидев, что мы бежим. Они были больше  заняты  тем,
что ходило по  улицам  их  города,  чем  бегущими  чужаками,  какими  бы
устрашающими они ни выглядели.
   Они стояли на дороге, кричали и размахивали своими палками,  пока  мы
не достигли деревьев. Чейд был впереди, и я  не  задавал  ему  вопросов,
пока он выводил нас на параллельную дорогу, где мы не могли  встретиться
с покидающими Кузницу людьми. Лошади перешли  на  вялую  трусцу.  Я  был
благодарен высоким холмам и разбросанным деревьям, которые позволили нам
уйти от погони. Увидев блеск воды, я молча указал на него.  И  молча  мы
напоили лошадей и вытрясли им немного зерна из запасов Чейда. Я  ослабил
сбрую и вытер их грязные шкуры пучком травы. Что же до нас, то мы  могли
утолить голод и жажду холодной речной водой и черствым дорожным  хлебом.
Я, как мог, привел в порядок лошадей. Чейд,  по-видимому,  был  поглощен
своими мыслями, и долгое время я не смел ему мешать.
   Наконец, уже не силах сдержать свое любопытство, я задал вопрос:
   - Ты в самом деле Рябой Человек?
   Чейд вздрогнул и уставился на меня. В его взгляде  были  одновременно
изумление и грусть.
   - Рябой Человек? Легендарный  предвестник  болезней  и  бедствий?  О,
полно, мальчик, ты же не глуп. Этой легенде сотни лет. Конечно же, ты не
можешь верить в то, что я настолько древний.
   Я пожал плечами. Мне хотелось сказать: "Вы покрыты шрамами  и  несете
смерть", но я не произнес этого. Чейд иногда казался мне очень старым, а
иногда был так полон энергией, что выглядел просто молодым  человеком  в
теле старика.
   - Нет, я не Рябой Человек, - продолжал он, обращаясь больше к  самому
себе, чем ко мне, - но после сегодняшнего  дня  слухи  о  его  появлении
разнесутся по Шести Герцогствам, как пыльца по ветру. Начнутся разговоры
о болезнях и эпидемиях и божественном наказании за  воображаемые  грехи.
Жаль, что они увидели меня таким. Народу королевства  и  так  достаточно
поводов для страха. Но у нас есть  более  насущные  заботы,  чем  глупые
суеверия. Откуда бы ты это ни узнал, ты был прав.  Я  тщательно  обдумал
все, что видел  в  Кузнице.  Я  вспоминал  слова  тех  горожан,  которые
пытались побить нас камнями, и то, как они  все  выглядели.  Я  когда-то
знал людей Кузницы. Это был отважный народ, совсем не того сорта,  чтобы
просто так пуститься бежать в суеверном страхе. Но эти люди, которых  мы
видели на дороге, именно так и поступили. Они покидали  Кузницу  навеки,
по крайней мере таковы были их намерения.  Забрали  все,  что  осталось,
все, что могли унести. Оставили  дома,  где  были  рождены  их  деды,  и
бросили родственников, которые рылись в развалинах, как бесноватые.
   Угроза красного корабля была не  пустой  угрозой.  Я  думаю  об  этих
людях,  и  меня  бросает  в  дрожь.  В  этом  что-то  отвратительно   не
правильное, мальчик, и я боюсь того, что может последовать. Потому  что,
если красные корабли могут брать в плен наших людей, а  потом  требовать
платы за то,  чтобы  убить  их,  и  говорить,  что  в  противном  случае
возвратят их нам такими вот, как были те,  -  какой  горький  это  будет
выбор! И следующий удар они нанесут именно тогда, когда мы меньше  всего
будем готовы встретить его. - Он повернулся  ко  мне,  как  будто  хотел
сказать еще что-то, потом внезапно пошатнулся. Он быстро сел,  лицо  его
стало серым. Чейд опустил голову и закрыл лицо руками.
   - Чейд! - закричал я в ужасе и подскочил к нему, но он отвернулся.
   - Семена карриса, - сказал он приглушенно, -  самое  худшее,  что  их
действие прекращается так внезапно. Баррич был прав,  предупреждая  тебя
об этом, мальчик. Но иногда  нет  выбора.  Все  пути  одинаково  плохие.
Иногда. В тяжелые времена, как сейчас.
   Он поднял голову. Глаза его были тусклыми, рот почти дряблым.
   - Теперь я должен отдохнуть, - пробормотал он  жалобно,  как  больной
ребенок. Я подхватил его, когда он начал падать, и опустил на  землю.  Я
подложил ему под голову мои седельные сумки и укрыл нашими  плащами.  Он
лежал  тихо,  пульс  его  был  медленным,  а  дыхание  тяжелым   -   так
продолжалось с этого мгновения до вечера  следующего  дня.  Эту  ночь  я
проспал у его спины, надеясь согреть его, а на следующий  день  накормил
остатками наших припасов. К вечеру он  достаточно  оправи