бя что-нибудь болит, мальчик?
   Я покачал головой.
   - Тогда подойди сюда.
   Я  медлил,  и  Ноузи  тоже  безнадежно  заскулил.  Баррич  озадаченно
посмотрел на него. Я видел, как тяжело  работают  его  мозги,  борясь  с
винным туманом. Он переводил  взгляд  со  щенка  на  меня,  и  горестное
выражение появилось на его лице. Он покачал головой. Потом  он  медленно
встал и пошел прочь от стола и щенка, оберегая поврежденную ногу. В углу
комнаты была маленькая стойка, на  которой  лежали  странные  запыленные
инструменты и другие предметы. Медленно Баррич протянул руку и взял один
из  них.  Он  был  сделан  из  дерева  и  кожи,  задубевшей  от  долгого
бездействия. Баррич взмахнул им, и короткий кожаный хлыст щелкнул по его
ноге.
   - Знаешь, что это такое, мальчик? - спросил он тихим добрым  голосом.
Я молча покачал головой.
   - Собачий хлыст.
   Я без всякого выражения смотрел на него. Ни в моем опыте, ни в  опыте
Ноузи не  было  ничего,  что-могло  бы  дать  мне  понять,  как  на  это
реагировать. Баррич добродушно улыбался, и  голос  его  по-прежнему  был
дружелюбным, но я чувствовал за этим какое-то ожидание.
   - Это инструмент, Фитц. Учебное приспособление.  Когда  у  тебя  есть
щенок, который не слушается, - когда ты говоришь щенку:  "Иди  сюда",  а
щенок отказывается подойти, -  что  ж,  несколько  хороших  ударов  этой
штуки, и щенок  учится  подчиняться  с  первого  раза.  Всего  несколько
сильных ударов - все, что требуется, чтобы научить щенка слушаться. - Он
говорил  спокойно,  опустив  хлыст  и  позволив  короткому  ремню  легко
покачиваться над полом. Ни Ноузи, ни я не могли отвести от него глаз,  и
когда он внезапно бросил этот предмет Ноузи, щенок  завизжал  от  ужаса,
отскочил и быстро спрятался у меня за спиной.
   И Баррич медленно опустился на скамейку у очага, прикрыв глаза рукой.
   - О Эда,  -  выдохнул  он  не  то  проклятие,  не  то  молитву,  -  я
догадывался. Я подозревал, когда видел, как вы бегали вместе,  но,  будь
прокляты глаза Эля, я не хотел оказаться правым. Не хотел. Я  никогда  в
жизни не бил щенка этой  проклятой  штукой.  У  Ноузи  не  было  никакой
причины бояться ее. Если только ты не делишься с ним своими мыслями.
   Какая бы опасность нам ни грозила, я почувствовал, что она прошла.  Я
сел на пол рядом с Ноузи, и щенок тут же забрался ко  мне  на  колени  и
начал возбужденно тыкаться носом мне в лицо. Я успокоил его, решив,  что
мы подождем и посмотрим, что будет дальше. Мальчик и щенок,  мы  сидели,
глядя на неподвижного Баррича. Когда он наконец  поднял  голову,  я  был
потрясен, поскольку он выглядел так, словно только что плакал.  Как  моя
мать, подумал я тогда, но сейчас, как ни странно, я не могу вызвать этот
образ.
   - Фитц. Мальчик. Пойди сюда, - проговорил он мягко, и на этот  раз  в
его голосе было что-то, чему нельзя было не подчиниться.  Я  поднялся  и
подошел. Ноузи топтался рядом со мной.
   - Нет, - сказал он щенку и указал ему на место у своих сапог, а  меня
поднял на скамейку.
   - Фитц, - начал он и замолчал. Потом глубоко вздохнул и продолжил:
   - Фитц, это не правильно. Это плохо, очень плохо, то, что ты делал  с
этим щенком. Это противоестественно. Это хуже, чем красть или лгать. Это
делает человека уже не человеком. Ты понимаешь
   Меня?
   Я тупо смотрел на него. Он вздохнул и попытался
   Еще раз:
   - Мальчик, ты королевской крови. Незаконнорожденный или  нет,  но  ты
родной сын Чивэла, продолжатель древней линии. А то, что ты  делаешь,  -
не правильно. Это недостойно тебя. Ты понимаешь?
   Я молча покачал головой.
   - Вот видишь. Ты теперь молчишь. Отвечай мне. Кто научил тебя этому?
   - Чему?
   Мой голос был хриплым и скрипучим. Глаза Баррича  стали  круглыми.  Я
видел, как он с трудом овладел собой.
   - Ты знаешь, о чем я говорю. Кто научил тебя лезть в  мысли  к  этому
псу, видеть вещи вместе с ним и давать ему видеть с тобой,  рассказывать
друг другу обо всем?
   Я обдумывал это некоторое время. Да, так оно все и было.
   - Никто, - ответил я наконец. - Просто это случилось. Мы очень  много
были вместе, - добавил я, думая, что это может служить объяснением.
   Баррич мрачно смотрел на меня.
   - Ты говоришь не как ребенок, - заметил он внезапно, - но  я  слышал,
что так оно и бывает с теми, у кого есть древний Уит.  С  самого  начала
они не похожи на настоящих детей. Они  всегда  знают  слишком  много,  а
когда становятся старше, то знают еще больше. Вот почему в  прежние  дни
никогда не считалось преступлением преследовать их и сжигать. Понимаешь,
о чем я, Фитц?
   Я покачал головой и, когда он нахмурился, заставил себя добавить:
   - Но я пытаюсь. Что такое древний Уит?
   На лице Баррича появилось недоверие, потом подозрительность.
   - Мальчик, - угрожающе начал он, но я только смотрел на  него.  Через
мгновение он уступил моему невежеству.
   - Древний Уит, - начал он медленно, лицо его потемнело, и он  смотрел
на свои руки, как бы вспоминая старый грех, - это власть звериной крови,
которая,  так  же  как  Скилл,  передается  по  королевской  линии.  Она
начинается как благословение и дает тебе языки животных.  Но  потом  она
овладевает тобой и тащит тебя вниз, превращая в животное. В конце концов
в тебе не остается ничего человеческого, и ты бегаешь, высунув  язык,  и
пробуешь вкус крови, как будто никогда не знал  ничего,  кроме  стаи.  И
тогда ни один человек, посмотрев на тебя, не подумает, что  ты  когда-то
был человеком. - Его голос становился все тише и тише по мере того,  как
он говорил, он не смотрел на меня, но  отвернулся  к  огню  и  глядел  в
угасающее пламя. - Некоторые говорят, что тогда  человек  принимает  вид
животного, он убивает не от голода, а так, как убивают  люди.  Для  того
чтобы убивать.
   - Ты этого хочешь, Фитц? - продолжал он. - Взять  королевскую  кровь,
которая течет в тебе, и смешать ее с кровью дикой охоты?  Стать  обычным
зверем среди других таких же зверей, только ради крупиц знаний,  которые
этсггебе принесет? А ты понимаешь, что запах крови овладеет тобой и  вид
добычи закроет тебе путь назад в твои мысли? - Голос его стал еще  тише,
и я слышал горечь, которую он чувствовал, задавая мне эти вопросы.  -  И
ты проснешься в поту и в лихорадке, потому что где-то  загуляла  сука  и
твой товарищ учуял это, - это ты хочешь принести в постель своей леди?
   Я сидел рядом с ним, очень маленький.
   - Не знаю, - еле слышно промолвил я.
   Он повернулся ко мне, оскорбленный, и зарычал:
   - Ты не знаешь? Я рассказал тебе, к чему это приведет, а ты говоришь,
что не знаешь?
   У меня пересохло во рту, Ноузи сжался у моих ног.
   - Но я не знаю, - я пытался протестовать. - Откуда я могу знать,  что
будет, пока не сделал этого?
   - Если ты не знаешь, то я знаю! - взревел он, и  теперь  я  в  полной
мере ощутил, какую ярость подавлял он все это время и как много он выпил
в эту ночь.
   -  Щенок  уйдет,  а  ты  останешься.  Ты  останешься  здесь  на  моем
попечении, где я могу не спускать с тебя глаз. Раз Чивэл не хочет, чтобы
я ехал к нему, это самое  меньшее,  что  я  могу  для  него  сделать.  Я
позабочусь о том, чтобы его сын вырос человеком, а не волком.  Я  сделаю
так, даже если это убьет нас обоих. - Он нагнулся, чтобы схватить  Ноузи
за шиворот. По крайней мере, таково было его намерение.  Но  щенок  и  я
отскочили от него. Вместе мы ринулись к дверям, но засов  был  задвинут,
и, прежде чем я смог открыть его, Баррич догнал нас. Ноузи  он  отбросил
сапогом, а меня схватил за плечо и отодвинул от двери.
   - Иди сюда, щенок, - скомандовал он, но Ноузи бросился ко мне. Баррич
стоял у дверей, красный и задыхающийся, и я поймал какой-то  тайный  ток
его мыслей  -  ярость,  которая  искушала  его  раздавить  нас  обоих  и
покончить с этим.  Он  снова  обрел  самообладание,  но  этого  быстрого
проникновения  в  его  намерения  оказалось  достаточно,  чтобы  я   был
повергнут в панику. И когда он внезапно бросился на нас, я оттолкнул его
со всей силой моего страха.
   Он упал внезапно, как птица, сбитая в полете, и некоторое время сидел
на полу. Я встал и прижал к себе Ноузи.
   Баррич медленно качнул головой, как бы стряхивая с волос капли дождя.
Потом встал, возвышаясь над нами.
   - Это в его крови, - я слышал, как он бормочет  про  себя,  -  в  его
проклятой материнской крови. И нечего тут удивляться. Но мальчишку  надо
проучить. - И потом, глядя мне прямо в глаза, он предупредил меня:
   - Фитц, никогда больше не поступай так со мной.
   Никогда. А теперь дай мне этого щенка. - Он снова двинулся на нас, и,
опять ощутив вспышку его скрытой ярости, я не смог сдержаться. Я еще раз
оттолкнул его. Но на этот раз моя защита встретилась со стеной,  которая
вернула мне удар, так что я споткнулся и упал, почти  потеряв  сознание.
Тьма накрыла меня. Баррич стоял надо мной.
   - Я предупреждал тебя, - проговорил он тихо, и голос его  звучал  как
рычание волка. Тогда в последний раз  я  почувствовал,  как  его  пальцы
схватили Ноузи за шиворот. Он поднял щенка и понес к двери, держа его не
грубо. Замок, не подчинившийся мне, Баррич  открыл  быстро,  и  потом  я
услышал, как его тяжелые сапоги застучали по лестнице.
   Я тут же оправился, вскочил на ноги и бросился на  дверь.  Но  Баррич
каким-то образом запер ее, потому что я только безнадежно царапал засов.
Я чувствовал Ноузи все слабее, по мере того как его уносили все дальше и
дальше, оставляя мне  взамен  отчаянное  одиночество.  Я  хныкал,  потом
взвыл, царапаясь в дверь и пытаясь вернуть свой контакт с другом.  Потом
была внезапная вспышка красной боли, и  Ноузи  исчез.  Все  его  собачьи
чувства полностью покинули меня, я кричал и плакал, как делал бы на моем
месте всякий  другой  шестилетка,  и  бессильно  колотил  по  деревянным
доскам. Казалось, прошли часы, прежде чем Баррич вернулся. Я услышал его
шаги и поднял голову, лежа в изнеможении на дверном  пороге.  Он  открыл
дверь, потом ловко схватил меня за  ворот  рубашки,  когда  я  попытался
проскочить мимо него. Он втащил меня обратно в комнату, захлопнул  дверь
и снова запер ее. Я без слов  бросился  на  дверь,  слезы  подступали  к
горлу. Баррич устало сел.
   - И не думай об этом, мальчик, - предостерег он меня, как  будто  мог
слышать мои безумные мысленные планы о том, что я буду делать, когда  он
выпустит меня в следующий раз. - Его нет. Щенка нет, и.это  проклятье  и
позор, потому что он был хорошей крови. Его родословная была почти такая
же длинная, как твоя. Но я лучше потеряю собаку, чем человека.
   - Когда я не пошевелился,  он  добавил,  почти  ласково  -  Перестань
думать о нем. Тогда будет не так больно.
   Но я не мог перестать. Я слышал по голосу Баррича, что на самом  деле
он и не ждет этого от меня. Он вздохнул и начал потихоньку готовиться ко
сну. Он больше не разговаривал со мной, только погасил лампу и устроился
на своей постели. И он не спал, и до утра все еще оставались часы, когда
он встал, поднял меня с пола и положил на теплое место, которое его тело
нагрело в одеялах. Он снова ушел и некоторое время не  возвращался.  Что
же до меня, то я смертельно тосковал, и  лихорадка  трепала  меня  много
дней. Баррич, я полагаю, сообщил, что у меня какая-то детская болезнь, и
меня оставили в покое. Прошло много дней, прежде чем мне снова разрешили
выйти, и тогда я уже не был свободен.
   Потом Баррич принял  меры,  чтобы  у  меня  не  было  никаких  шансов
привязаться к  какому-нибудь  животному.  И  я  уверен,  он  думал,  что
преуспел в этом, и в какой-то степени это было так, то  есть  я  не  мог
почувствовать никакой особенной связи с собакой. Я знаю,  что  он  желал
мне добра. Но я чувствовал себя не под защитой, а в  заключении.  Баррич
был  надзирателем,  который  следил  за  моей  изоляцией  с   фанатичным
упорством. Невероятное одиночество было посеяно именно тогда  и  пустило
во мне глубокие корни.

ДОГОВОР

   Настоящие истоки  Скилла,  вероятно,  всегда  будут  покрыты  тайной.
Конечно, склонность к нему особенно  сильно  проявляется  в  королевской
семье, хотя и не ограничивается только ею. Судя по всему, и правда  есть
доля истины в народной  поговорке:  "Когда  морская  кровь  сливается  с
кровью равнин, расцветает Скилл".  Островитяне,  по-видимому,  не  имеют
предрасположенности к Скиллу, так же как  и  люди,  вышедшие  только  из
коренного населения Шести Герцогств.

   Все в мире ищет ритма и в ритме  находит  покой  -  вероятно,  это  в
природе вещей? Во всяком случае, мне всегда казалось, что это  так.  Все
события - неважно, катастрофические или  просто  странные  -  разбавлены
рутиной нормального течения жизни. Люди, бродящие по  полю  битвы  среди
павших в поисках раненых, все же останавливаются, чтобы откашляться  или
высморкаться, и поднимают голову, слыша крик клина диких гусей. Я  видел
крестьян, которые продолжали пахать и сеять невзирая на армии,  бьющиеся
всего в нескольких милях. Так было и со  мной.  Я  оглядываюсь  назад  и
удивляюсь. Разлученный со своей матерью, брошенный в  новый  город  и  в
чужую страну, оставленный моим  отцом  на  попечение  этого  человека  и
лишенный моего четвероногого друга, я тем не  менее  в  один  прекрасный
день встал с постели и вернулся к жизни маленького  мальчика.  Для  меня
это означало: подняться, когда Баррич разбудит меня,  и  последовать  за
ним в кухню, где я ел под его присмотром. После этого я становился тенью
Баррича. Он редко выпускал меня из виду. Я, как собака, ходил за ним  по
пятам, наблюдая за его работой и по возможности  помогая  ему  в  разных
мелочах. Вечером был ужин, когда я сидел рядом с ним на скамейке и ел, а
Баррич пристально следил за моими манерами. Потом мы поднимались наверх,
в его комнату. Там я проводил остаток вечера, молча глядя в огонь,  пока
он пил, или в ожидании его возвращения. Если он не  пил,  то  работал  -
чинил или мастерил сбруи, смешивал мази, составлял снадобья для лошадей.
Он работал, и я научился наблюдать за ним, хотя, насколько я  помню,  мы
произносили не много слов. Теперь  странно  думать,  что  таким  образом
прошли два года - и большая часть третьего.
   Я научился тому, что делала  Молли,  выкрадывая  какое-то  время  для
себя, когда Баррича  звали  на  охоту  или  помочь  ожеребиться  кобыле.
Несколько раз за долгое время я решался ускользнуть,  когда  он  выпивал
больше,  чем  следовало,  но  это  были   опасные   прогулки.   Если   я
освобождался, то поспешно искал в городе своих юных товарищей и бегал  с
ними столько, сколько смел. Мне так не хватало Ноузи, как  будто  Баррич
отрезал кусочек моего собственного тела. Но больше мы об этом никогда не
говорили.
   Оглядываясь назад, я думаю, что он был так же одинок, как и я.  Чивэл
не позволил Барричу последовать за  ним  в  изгнание.  Вместо  этого  он
должен  был  заботиться  о  безымянном  бастарде  и  обнаружил  у  этого
незаконнорожденного склонность к тому, что  сам  считал  извращением.  И
после того как его нога зажила, он понял, что никогда не  сможет  ездить
верхом, охотиться и даже ходить так, как прежде. Все это, очевидно, было
тяжелым испытанием для такого человека, как Баррич. Я никогда не слышал,
чтобы  он  жаловался  кому-нибудь,  но,  вспоминая  то  время,  не  могу
вообразить,  кому  он  мог  бы  жаловаться.  Мы  оба  были   заперты   в
одиночестве, и каждый вечер, глядя друг на друга, оба видели  виновников
этого.
   Тем не менее все проходит, особенно время, и с  течением  месяцев,  а
тем более лет, я постепенно нашел подходящую для себя нишу в  окружающем
меня мирке. Я прислуживал Барричу, принося ему  вещи  до  того,  как  он
собирался попросить об этом, убирал после того, как он лечил животных, и
следил за тем, чтобы у ястребов всегда была  чистая  вода,  и  выискивал
клещей у собак, вернувшихся домой с охоты. Люди привыкли ко мне и больше
не глазели на меня. Некоторые,  казалось,  и  вовсе  меня  не  замечали.
Постепенно Баррич ослабил свой надзор. Я свободно уходил и  возвращался,
но продолжал следить, чтобы он не знал о моих походах в город.
   В крепости были другие дети, многие из них примерно  моего  возраста.
Некоторые даже были моими родственниками - троюродными или седьмая  вода
на киселе. Тем не менее никакой настоящей связи ни с одним из них у меня
не было. Младшие были под присмотром своих матерей или нянек, у  старших
всегда находились свои неотложные  дела.  Большинство  из  них  не  были
жестоки ко мне - просто я был вне их круга. И хотя  я  мог  месяцами  не
видеть Дирка, Керри или Молли, они оставались моими ближайшими друзьями.
В своих исследованиях замка и зимними вечерами, когда все  собирались  в
Большом   зале   послушать   менестрелей   или   посмотреть    кукольные
представления, я быстро научился понимать, где меня приветствуют, а  где
нет.
   Я держался подальше от глаз королевы, потому что всякий  раз,  глянув
на меня,  она  находила  какую-нибудь  оплошность  в  моем  поведении  и
упрекала за это Баррича. Регал тоже  был  источником  опасности.  Будучи
почти взрослым мужчиной, он не стеснялся оттолкнуть меня  с  дороги  или
нарочно наступить на то, с чем я играл. Он был способен на мелочность  и
мстительность, которых я никогда не замечал в Верити. Не то чтобы Верити
занимался  со  мной,  но  наши  случайные  встречи   никогда   не   были
неприятными. Если он замечал меня, то ерошил мне волосы или давал пенни.
Однажды слуга принес в комнаты Баррича деревянные игрушки -  солдатиков,
лошадку и повозку, с которых сильно облезла краска, - с сообщением,  что
Верити нашел их в углу своего платяного шкафа и думает,  что  они  могут
мне  понравиться.  Не  могу  припомнить  никакой  другой  собственности,
которую я ценил бы так же, как эти игрушки. Коб в конюшне был еще  одной
опасной зоной. Если Баррич был поблизости, Коб разговаривал и  обращался
со мной ровно и справедливо, но не находил мне дел в  другое  время.  Он
ясно дал понять, что не хочет, чтобы я вертелся у него под ногами,  пока
он работает. Постепенно я сообразил, что  он  ревнует  меня  к  Барричу,
чувствуя, что забота обо  мне  вытеснила  интерес  солдата  к  нему.  Он
никогда не  был  откровенно  жесток  и  никогда  не  обращался  со  мной
несправедливо, но я чувствовал его неприязнь и избегал его.
   Все солдаты относились ко мне с большой  терпимостью.  После  уличных
детей  города  Баккипа  они,  вероятно,  более   всего   подходили   под
определение моих друзей. Но как бы терпимы ни были  мужчины  к  мальчику
девяти или десяти лет от роду, у них очень мало общего. Я  смотрел,  как
они играют в кости, и слушал их рассказы, но на каждый  час,  который  я
проводил в их обществе, приходились целые дни, в которые я вообще их  не
видел. И хотя Баррич никогда не запрещал мне бывать в караульной, он  не
мог скрыть, что не одобряет такого времяпрепровождения. Таким образом, я
и был и  не  был  членом  сообщества  замка.  Некоторых  я  избегал,  за
некоторыми наблюдал, некоторым подчинялся - но ни с кем я не  чувствовал
близости.
   Потом, в одно прекрасное утро, все еще немного стесняясь своих десяти
лет, я играл в большом зале, кувыркаясь со  щенками.  Было  очень  рано.
Накануне произошло какое-то важное событие, празднование  длилось  Целый
день и затянулось далеко за  полночь.  Баррич  напился  до  бесчувствия.
Почти все благородные слуги все еще были в постели, и кухня  этим  утром
не многое могла предоставить моему голодному набегу. Но столы в  Большом
зале были полны недоеденных сластей и тарелок с мясом. Кроме  того,  там
стояли миски с апельсинами, круги сыра - короче, там было все, о чем мог
мечтать мальчик для небольшого грабежа. Большие  собаки  уже  расхватали
лучшие кости и разошлись по углам  зала,  предоставив  щенкам  подбирать
меньшие кусочки. Я взял со стола  немного  паштета,  залез  под  стол  и
разделил пиршество с избранными  фаворитами  среди  щенков.  Со  времени
исчезновения  Ноузи  я