уставали и, казалось, как  и  мои  руки,
были подвержены беспорядочной дрожи. Большую часть  времени  я  проводил
лежа в кровати и думая. Иногда я не знал, хочу ли я вернуться в  Баккип.
Я думал, смогу ли по-прежнему быть  убийцей  Шрюда.  Я  знал,  что  если
вернусь, то должен буду сидеть за столом ниже Регала  и  видеть  его  по
левую руку от моего короля. Мне придется вести себя с ним как  будто  он
никогда не пытался убить меня и  не  использовал  меня,  чтобы  отравить
человека, которым я восхищался. Как-то вечером я откровенно поговорил об
этом с Барричем. Он молча сидел и слушал. Потом он сказал:
   - Я не думаю, что для Кетриккен это легче, чем для тебя. Или для меня
- смотреть на человека, который дважды пытался убить  меня,  и  называть
его "мой принц". Ты должен решать. Было бы отвратительно, если бы  Регал
думал, что испугал нас. Но если ты решишь,  что  лучше  нам  куда-нибудь
уехать, то так и будет.
   Думаю, я наконец догадался, что обозначала эта серьга.
   Зима была уже не угрозой, а реальностью, когда  мы  наконец  покинули
город. Баррич, Хендс и я вернулись в  Баккип  гораздо  позже  остальных,
потому что нам потребовалось больше  времени  на  путешествие.  Я  легко
уставал, и мое состояние оставалось совершенно  непредсказуемым.  Я  мог
внезапно упасть, свалившись с  седла  как  мешок  с  зерном.  Тогда  они
останавливались, чтобы помочь мне снова влезть на лошадь, и я  заставлял
себя снова двигаться дальше. Много ночей подряд я просыпался  дрожа,  не
имея сил даже позвать на помощь. Все это проходило очень медленно.  Хуже
всего, я думаю, были ночи, когда я не мог проснуться, а  во  сне  только
бесконечно  тонул.  После  одного  такого  сна  я,  проснувшись,  увидел
стоящего надо мной Верити.
   Ты можешь разбудить мертвого, - добродушно сказал он мне. - Мы должны
найти  тебе  учителя,  который  бы   научил   тебя   хотя   бы   немного
контролировать себя. Кетриккен находит немного  странным,  что  мне  так
часто снится, что я тону. Полагаю, я должен быть благодарен за  то,  что
ты хорошо спал по крайней мере в мою брачную ночь.
   Верити, - сказал я неуверенно.
   Спи дальше, - сказал он мне. -  Гален  мертв,  и  я  взял  Регала  на
короткий поводок. Тебе нечего бояться. Спи и перестань так громко видеть
сны.
   Верити, подождите! Но моя попытка ухватиться за него разорвала тонкий
контакт, и у меня не осталось другого выбора, кроме как последовать  его
совету.
   Мы ехали дальше, а  погода  становилась  все  хуже.  Мы  все  мечтали
попасть домой задолго до того,  как  оказались  там.  Баррич,  я  думаю,
недооценивал способности Хендса до  этого  путешествия.  В  Хендсе  была
тихая надежность, вызывавшая доверие как в лошадях,  так  и  в  собаках.
Вскоре он с легкостью заменил и Коба, и меня в конюшнях Баккипа.  И  все
возраставшая дружба между ним и Барричем заставила меня чувствовать свое
одиночество острее, чем я хотел бы признать.
   Смерть Галена при дворе Баккипа восприняли как трагедию. Те, кто знал
его мало, лучше всего говорили о нем. По-видимому, этот человек  слишком
много работал, раз сердце изменило ему, когда он  был  так  молод.  Были
какие-то разговоры о том, чтобы назвать  в  его  честь  боевой  корабль,
словно он был павшим героем, но Верити никогда не одобрял этой  идеи,  и
она так и не была осуществлена. Тело Галена было отослано назад в Фарроу
для торжественного погребения.  Если  Шрюд  и  заподозрил  что-нибудь  о
происшедшем между Верити и Галеном, он тщательно это скрывал. Ни он,  ни
даже Чейд никогда не  упоминали  мне  об  этом.  Потеря  нашего  мастера
Скилла, когда не было даже помощника, который мог бы заменить его,  была
не рядовым событием, особенно  тогда,  когда  у  наших  берегов  маячили
красные  корабли.  Это  открыто  обсуждалось,  но  Верити  категорически
отказался  рассматривать  кандидатуру  Сирен  или  кого-нибудь  другого,
обученного Галеном.
   Я никогда не узнал, выдал ли меня Шрюд Регалу. Я никогда не спрашивал
его и даже не говорил о своих подозрениях Чейду.  Полагаю,  я  не  хотел
знать. Я старался не позволить этому как-то повлиять на мою  лояльность.
Но в своем сердце, говоря "мой король", я подразумевал Верити.
   Строевой лес, обещанный  Руриском,  прибыл  в  Баккип.  Его  пришлось
волочить по суше к Винной реке, откуда бревна сплавили в  Турлейк  и  по
Оленьей реке к Баккипу.  Они  прибыли  к  середине  зимы  и  в  точности
оправдали все то, что говорил о них Руриск.  Первый  построенный  боевой
корабль был назван в его честь. Я думаю, что он бы понял это, но вряд ли
одобрил.
   План короля Шрюд а удался. Уже много лет в Бак-кипе не было королевы,
и прибытие Кетриккен пробудило интерес к придворной  жизни.  Трагическая
смерть ее брата накануне ее свадьбы и отвага, с которой  она  продолжила
церемонию несмотря на это, захватывали воображение людей.  Ее  очевидное
восхищение своим мужем сделало Верити романтическим  героем  даже  среди
его собственного народа. Они были эффектной парой  -  юность  и  светлая
красота принцессы оттеняли тихую силу Верити. Шрюд демонстрировал их  на
балах, привлекавших даже самую мелкую  знать  всех  Шести  Герцогств,  и
Кетриккен  с   настойчивым   красноречием   говорила   о   необходимости
объединиться, чтобы отразить нападения пиратов красных кораблей. Так что
доходы Шрюда повысились, и, даже несмотря  на  зимние  штормы,  началось
укрепление Шести Герцогств. Были сконструированы  новые  башни,  и  люди
добровольно шли  обслуживать  их.  Судостроители  соперничали  за  честь
работать с военными кораблями, и город Баккип увеличился за счет притока
желающих составить команды этих кораблей. На короткое время в  эту  зиму
люди поверили созданным ими легендам и тому, что красные  корабли  можно
победить одним желанием сделать это. Я не доверял этому  настроению,  но
наблюдал, как  Шрюд  использует  его,  и  думал,  как  ему  удастся  его
поддерживать, когда люди снова столкнутся с реальностью "сковывания".
   И еще об одном я должен сказать. О  том,  кто  был  вовлечен  в  этот
конфликт только из-за своей любви ко мне. До  конца  моих  дней  я  буду
носить шрамы, которые он оставил мне. Его стершиеся зубы  несколько  раз
глубоко вонзились в мою руку, прежде чем ему удалось  вытащить  меня  из
пруда. Как он это сделал, я никогда не узнаю.  Но  его  голова  все  еще
лежала на моей груди, когда нас нашли.  Его  связь  с  этим  миром  была
разрушена. Ноузи был мертв. Я верю, что он  по  собственной  воле  отдал
свою жизнь в память о тех счастливых днях, когда оба  мы  были  щенками.
Люди не могут тосковать как собаки. Но мы тоскуем много лет.
   - Вы устали, - говорит мой мальчик. Он стоит у моего локтя,  и  я  не
знаю, как долго он уже тут  находится.  Он  медленно  протягивает  руку,
чтобы взять  перо  из  моих  ослабевших  пальцев.  Устало  смотрю  я  на
колеблющийся чернильный след,  который  оно  оставило  на  моем  листке.
Думаю, я уже видел такой след,  но  тогда  это  были  не  чернила.  След
засыхающей крови на палубе  красного  корабля  -  крови,  пролитой  моей
рукой? Или это была струйка дыма, черная на фоне голубого неба, когда  я
подъезжал слишком поздно, чтобы предупредить город о готовящемся набеге?
Или яд, разворачивающийся желтоватой лентой в простом  стакане  воды,  -
яд, который я, улыбаясь, вручил кому-то? Нежный завиток  женских  волос,
оставленный на моей подушке? Или след на  песке,  оставленный  каблуками
мертвого человека, которого мы вытащили из догорающей  башни  в  Силбее?
След  слезы  на  щеке  матери,  когда  она  прижимала  к   себе   своего
"перекованного" младенца, несмотря на его злобные вопли? Как  и  красные
корабли, воспоминания приходили без предупреждения и без жалости.
   - Вы должны отдохнуть, - снова говорит  мальчик,  и  я  понимаю,  что
сижу, глядя на полоску чернил на бумаге. Это бессмысленно. Вот еще  одна
страница испорчена, еще одна неудачная попытка.
   - Убери их, - говорю я ему и не возражаю, когда он собирает  все  эти
листки и беспорядочно складывает их вместе. Гербарий и история, карты  и
размышления, все вперемешку в его руках, как и в моей памяти. Я не  могу
больше вспомнить, что это я собирался делать. Боль вернулась, и было  бы
так легко утихомирить ее. Но  такой  путь  ведет  к  безумию,  это  было
доказано множество раз до меня. Так что вместо этого я посылаю  мальчика
найти два листика каррима, и корень имбиря, и мяту,  чтобы  сделать  мне
чай. Я думаю, не попрошу ли я его  однажды  принести  три  листика  этой
травы чьюрда. Где-то друг тихо говорит: "Нет".



    Робин ХОББ
    САГА О ВИДЯЩИХ II
    КОРОЛЕВСКИЙ УБИЙЦА


Анонс

   Возмужавший Фитц, незаконнорожденный  сын  наследного  принца,  ведет
охоту на "скованных" - людей, которых пираты превратили в  бесчеловечных
марионеток. В этой опасной миссии ему помогает волк,  воспитанный  им  и
ставший для королевского убийцы настоящим другом. Но интриги и дворцовый
переворот превращают Фитца в преследуемого, заставляют его покинуть свое
тело и переселиться в тело волка.

   Способность к магии, называемой Скиллом,  чаще  всего  передается  по
наследству в королевской династии Видящих.
   Но существует еще более древняя магия, ныне повсеместно  презираемая.
Она  известна  под  названием  Уит.  Некогда   это   было   естественной
способностью живущих на нынешней территории Шести  Герцогств  охотников,
тех, кто чувствовал родство с дикими лесными животными. Уит, по  слухам,
давал человеку способность говорить на языке животных. Наиболее  активно
практикующих Уит предупреждали, что они могут превратиться в животное, с
которым быт связаны. Но, возможно, это только легенды...

Пролог
СНЫ И ПРОБУЖДЕНИЯ

   Почему считается, что записывать специальные магические знания  ни  в
коем случае не следует? Возможно, истинная причина этого  -  в  извечной
боязни  дать  страшное  оружие  человеку  недостойному.  Однако   всегда
существовала система ученичества,  согласно  которой  магические  знания
переходили от  учителей  к  их  особо  отобранным  питомцам.  Стремление
соблюдать строжайшую  тайну,  чтобы  оградить  нас  от  безответственных
пользователей,  всегда  считалось  похвальным,  но  при  этом  полностью
игнорировалось то, что магией  нельзя  овладеть  при  помощи  каких-либо
специальных знаний. Предрасположенность  к  определенному  ее  типу  или
является врожденной, или вообще  отсутствует.  Например,  способность  к
магии,  называемой  Скиллом,  чаще  всего  передается  по  наследству  в
королевской династии Видящих. Но порой  она  проявляется  как  случайная
склонность и у людей, чьими предками были как  представители  внутренних
племен, так и жители внешних островов. Обученный Скиллу способен достичь
сознания любого человека, где бы тот ни находился, и узнать,  о  чем  он
думает. Особо одаренные Скиллом могут влиять на мысли других  людей  или
общаться с ними на расстоянии. Для командования сражением  или  разведки
это крайне полезное орудие.
   В фольклоре упоминается еще более  древняя  магия,  ныне  повсеместно
презираемая. Она известна нам под названием  Уит.  Немногие  признаются,
что одарены этой магией. Обычно люди говорят, что это свойство  крестьян
из соседней долины или тех, кто живет по другую сторону дальнего  моста.
Я подозреваю, что некогда Уит был естественной способностью  живущих  на
нынешней территории Шести Герцогств  охотников  -  тех,  кто  чувствовал
родство с дикими лесными животными. Оседлым людям такое было недоступно.
Уит, по слухам, давал человеку способность говорить на  языке  животных.
Наиболее  активно  практикующих  Уит  предупреждали,   что   они   могут
превратиться в животное, с которым связаны.  Но,  возможно,  это  только
легенды.
   Существуют магии Ограждения, хотя мне никогда не удавалось установить
происхождение этого  названия.  Это  магии  одновременно  достоверные  и
вызывающие подозрение, включающие в себя чтение по  ладони,  гадание  по
воде,  по  отражениям  хрусталя  и  множество  других,   имеющих   целью
предсказывать  будущее.  В  отдельной,  не  имеющей  названия  категории
находятся магии, порождающие такие эффекты, как невидимость, левитация и
передвижение или оживление неодушевленных предметов,  -  все  это  магии
древних племен - от Летающего Кресла Сына Вдовы  до  Волшебной  Скатерти
Северного Ветра. Я не знал  еще  человека,  который  признавал  бы,  что
владеет одной  из  этих  магий.  Они,  по-видимому,  существуют  лишь  в
легендах и приписываются людям, жившим в давние времена  или  в  дальних
странах или существам мифическим и полумифическим - драконам,  гигантам,
Элдерлингам.

   Я останавливаюсь, чтобы почистить перо. На этой плохой  бумаге  буквы
то слишком тонкие, то расплываются кляксами. Но я не  буду  использовать
для своих записей хороший пергамент. Пока нет.  И  должно  ли  это  быть
написано? Я спрашиваю себя, зачем вообще доверять это бумаге? Разве  эти
знания не будут переданы из уст в уста тем, кто достоин их? Возможно. Но
возможно, и нет. То, что мы сейчас принимаем как должное, может  однажды
стать чудом и загадкой для наших потомков.
   В библиотеках вы немногое найдете о магии. Я  трудолюбиво  отслеживал
нить знания в лоскутном одеяле информации.  Я  нашел  отдельные  ссылки,
случайные намеки - и только. Я собрал их все за последние несколько  лет
и храню в своей голове, намереваясь соединить  сведения  и  изложить  на
бумаге. Я запишу то, что знаю из своего собственного опыта, так же как и
то, что мне удалось собрать. Возможно, моя  работа  ответит  на  вопросы
какого-нибудь  несчастного  будущего  глупца,  которого   раздавит   его
собственная магия. Как когда-то меня.
   Но, когда я сажусь, чтобы приступить к этой работе, я  медлю.  Кто  я
такой, чтобы противопоставить мое желание мудрости тех, кто жил до меня?
Должен ли я записать простыми словами  те  методы,  при  помощи  которых
одаренный Уитом может расширить зону своего влияния или привязать к себе
какое-то создание? Должен ли я детально изложить, чему должен  научиться
человек, прежде чем его признают владеющим Скиллом? Магиями Ограждения и
легендарными магиями я не владел никогда. Имею ли я право раскапывать их
тайны и пришпиливать на бумагу, как собранных  в  коллекцию  бабочек?  Я
пытаюсь обдумать, что может сделать человек,  получив  такие  знания  не
праведным путем. Это приводит меня к размышлениям о том, что это  знание
дало мне. Власть, богатство, любовь женщины?  Я  смеюсь  над  собой.  Ни
Скилл, ни Уит ничего подобного мне не дали. А если и предоставили  такую
возможность, то  у  меня  не  достало  разума  и  честолюбия,  чтобы  ею
воспользоваться.
   Власть? Не думаю, что  я  когда-нибудь  хотел  получить  власть  ради
власти. Я жаждал ее порой, когда был  повержен  или  когда  мои  близкие
страдали под гнетом тех, кто злоупотреблял своей властью. Богатство? Оно
меня никогда не прельщало. С  того  мгновения  как  я,  незаконный  внук
короля Шрюда, поклялся ему в верности, он всегда следил  за  тем,  чтобы
мои нужды полностью удовлетворялись. Еды у меня было в  достатке,  учебы
даже больше, чем мне иногда хотелось, одежда у меня была  и  простая,  и
раздражающе  роскошная,  и  частенько  мне   перепадала   монета-другая,
которыми я  волен  был  распоряжаться  как  мне  заблагорассудится.  Это
действительно считалось богатством в замке, а уж мальчишки Баккипа могли
только мечтать о чем-то подобном. Любовь?  Что  ж...  Моя  лошадь  Суути
неплохо ко мне относилась - в  ее  собственной  спокойной  манере.  Меня
искренне любил пес по имени Ноузи, и это стоило ему жизни. Со всей силой
собачьей преданности привязался ко мне щенок терьера,  и  его  это  тоже
привело к  гибели.  Я  содрогаюсь  при  мысли  о  цене,  которую  они  с
готовностью заплатили за любовь ко мне.
   Меня всегда мучило одиночество человека,  выросшего  среди  интриг  и
тайн, человека, который никому не может полностью открыть свое сердце. Я
не мог пойти к Федврену, замковому писарю, который ценил меня за  умение
красиво писать и рисовать, и рассказать ему,  что  не  имею  возможности
стать его учеником, потому что уже учусь у служащего королю убийцы.  Так
же я не мог открыть Чейду, моему наставнику в  дипломатии  ножа,  что  я
вынес, пытаясь овладеть основами  королевской  магии  у  мастера  Скилла
Галена. И  ни  одному  человеку  не  смел  я  открыто  говорить  о  моей
склонности к Уиту, древней магии, считавшейся извращением и  навлекавшей
позор на владевших ею.
   Даже Молли.
   Из всего, что было у  меня,  Молли  была  наибольшей  драгоценностью,
истинным убежищем. Она  не  имела  ничего  общего  с  моей  повседневной
жизнью. Дело было не только в том, что она была женщиной, хотя в этом  и
таилось  для  меня  что-то  загадочное  и  непонятное.   Я   рос   почти
исключительно в мужском обществе, лишенный не только матери и отца, но и
других кровных родственников, которые бы открыто  признавали  меня.  Еще
ребенком  меня  отдали  на  воспитание  Барричу  -  суровому  начальнику
конюшен, который некогда был правой рукой моего отца.  Моими  товарищами
были конюшие и стражники. Тогда, как и сейчас, в военных отрядах имелись
женщины, хотя и не так много, как теперь. Но, как и у мужчин, у них были
четкие обязанности, и когда  они  не  стояли  на  посту,  то  занимались
собственными семьями. Я не мог отнимать у них время. У меня не  было  ни
матери, ни сестер, ни теток. Не нашлось ни одной  женщины,  предложившей
мне  особую  нежность,  которую,  как   говорят,   может   дать   только
представительница прекрасного пола.
   Ни одной, кроме Молли.
   Она была всего на год или два старше меня и  росла  подобно  зеленому
побегу, пробивающемуся сквозь щель в булыжнике. Ни пьянство и жестокость
отца, ни изнурительный  труд  подростка,  пытающегося  содержать  дом  и
продолжать семейное дело,  не  смогли  сокрушить  ее.  Когда  я  впервые
встретил  ее,  она  была  дикой  и  настороженной,  как  лисенок.  Молли
Расквашенный Нос, так называли ее уличные мальчишки.  Она  часто  бывала
вся в синяках от побоев своего отца. Несмотря на  его  жестокость,  она,
однако, любила его. Я никогда не мог этого понять. Он ворчал и ругал ее,
даже когда она тащила его домой после очередной попойки и  укладывала  в
постель. А проснувшись, он никогда не испытывал  никакого  раскаяния  за
свое пьянство и грубость. Были только новые придирки: почему  мастерская
не выметена и пол не посыпан свежей травой, почему она не  ухаживает  за
пчелиными ульями, когда  мед  для  продажи  почти  кончился,  почему  не
уследила за огнем под котелком с воском? Я был этому свидетелем  гораздо
чаще, чем мне бы хотелось.
   Но, несмотря на все это, Молли росла. И в одно  прекрасное  лето  она
внезапно расцвела в молодую женщину, которая заставила меня  благоговеть
перед ее очарованием. Что до нее, то  она,  по-видимому,  совершенно  не
подозревала о том, что глаза ее, встретившись с моими, лишают меня  дара
речи. Никакая магия - ни Скилл, ни Уит, которыми я обладал, -  не  могла
защитить меня от случайного прикосновения  ее  руки  и  от  смущения,  в
которое меня повергала ее улыбка.
   Должен ли я описывать ее летящие по ветру  волосы  или  рассказывать,
как цвет ее глаз менялся от темно-янтарного до карего в  зависимости  от
ее настроения или тона ее платья? Заметив ее алую юбку  и  красную  шаль
среди рыночной толпы, я внезапно переставал видеть всех остальных людей,
сновавших вокруг. Вот магия, которой я был свидетелем, и хотя я  мог  бы
описать ее, никто другой не сумел бы воспользоваться ею.
   Как я ухаживал за ней? Я был неуклюжим мальчишкой и  глядел  на  нее,
раскрыв рот, подобно дурачку, следящему за сверкающими дисками бродячего
жонглера. Полагаю, она первой  поняла,  что  я  влюблен  в  нее.  И  она
позволила мне ухаживать за ней, хотя я был на несколько лет  младше,  не
жил в городе и, насколько она знала, не  имел  перспективной  профессии