ильно,  чтобы  устроить
засаду? И прямо у его дверей? Так же ясно,  как  если  бы  я  докладывал
Чейду, я начал собирать факты. Это был кто-то,  знавший  его  достаточно
хорошо, включая место, где он живет.  Тем  самым  можно  было  отклонить
случайное оскорбление в городской таверне. Кто-то,  кто  принес  нож,  а
значит, он не собирался просто побить его. Нож был  острым,  и  владелец
знал, как им пользоваться, Я снова  вздрогнул  от  воспоминания.  Таковы
были факты. Я осторожно начал строить из них предположения.  У  кого-то,
кто  хорошо  знал  привычки  Баррича,  была  серьезная  обида  на  него.
Достаточно серьезная, чтобы убить. Мои шаги внезапно замедлились. Почему
Кузнечик не знал о человеке, ждущем там, наверху? Почему Виксен не лаяла
сквозь дверь? Проскользнуть мимо собак на их собственной территории  мог
только человек, хорошо умеющий подкрадываться.
   Гален.
   Нет. Я только хотел, чтобы это  был  Гален.  Я  отказывался  поверить
этому выводу. Физически Гален не мог соперничать с Барричем, и  он  знал
это. Даже  с  ножом,  в  темноте,  когда  Баррич  полупьян  и  застигнут
врасплох. Нет. Гален мог хотеть, но не мог осуществить. Не сам.
   Стал бы он посылать другого? Я обдумал это и решил, что не знаю. Надо
подумать еще. Баррич не был спокойным человеком. Гален был самым главным
его врагом, но не единственным. Снова и снова я тасовал  факты,  пытаясь
прийти к твердому решению, но их было просто недостаточно, чтобы сделать
это.
   Постепенно я дошел до ручья и немного попил. Потом пошел дальше.  Лес
становился гуще, и  луна  по  большей  части  скрывалась  за  деревьями,
обрамляющими дорогу. Я не повернул назад. Я шел вперед, пока мой путь не
влился в прибрежную дорогу, как ручей, впадающий в реку. Я пошел по  ней
на юг, и расширившаяся дорога в лунном свете сверкала серебром.
   Я шел и размышлял всю ночь. Когда первые робкие щупальца  восходящего
солнца начали возвращать  краски  темным  обочинам,  я  чувствовал  себя
невероятно усталым и загнанным. Моя тревога была грузом,  который  я  не
мог сбросить. Я вцепился в тонкую нить тепла, которая говорила мне,  что
Кузнечик еще жив, и беспокоился  о  Барриче.  Я  никак  не  мог  узнать,
насколько серьезно он ранен. Кузнечик чуял его кровь, так что по крайней
мере раз нож достиг своей цели. А падение с лестницы? Я пытался отогнать
тревогу. Я никогда не мог даже вообразить, что Баррич может  быть  ранен
таким образом, не говоря уже о том, что я  буду  чувствовать,  если  это
случится. Я не мог даже найти названия этому чувству. "Просто пустота, -
подумал я. - Пустота. И усталость".
   Я немного поел на ходу и наполнил из ручья свой водяной бурдюк. Позже
небо затянулось облаками, начал накрапывать дождь,  но  к  середине  дня
внезапно снова прояснилось. Я шел вперед. Я  ожидал  найти  какое-нибудь
движение на прибрежной дороге,  но  не  увидел  ничего.  Ранним  вечером
дорога повернула к скалам. Через небольшую бухту я смог увидеть то,  что
прежде было Кузницей, От жутковатого спокойствия этого места  бросало  в
дрожь. Ни одного дымка не поднималось от разрушенных домов, в гавани  не
было ни лодок, ни кораблей. Я знал, что дорога поведет меня прямо  через
развалины. Меня не привлекала эта мысль, но теплая нить жизни  Кузнечика
вела вперед.
   Я поднял голову, услышав шарканье  ног  по  камню.  Только  рефлексы,
выработанные долгой тренировкой у Ходд, спасли меня. Я повернулся, держа
наготове палку, и сделал быстрый круговой взмах,  ударивший  по  челюсти
одного из тех, кто был  позади  меня.  Остальные  отступили.  Трое.  Все
"перекованные", пустые, как камень. Тот, которого я ударил,  катался  по
земле и вопил. Никто, кроме меня, не обращал на него никакого  внимания.
Я нанес ему еще один быстрый удар по спине. Он закричал  громче  и  стал
биться. Даже в этой ситуации мои действия удивили меня. Я знал,  разумно
убедиться в том, что обезвреженный  враг  действительно  обезврежен,  но
никогда бы не смог ударить воющую собаку - а именно  так  я  поступил  с
этим  человеком.  Но  драться  с  "перекованными"  было  все  равно  что
сражаться с призраками. Я не ощущал присутствия ни одного из них. У меня
не было никакого чувства боли, которую  я  причинил  раненому  человеку,
никаких  отзвуков  его  ярости  или  страха.  Это  было  все  равно  что
захлопнуть дверь - насилие без жертвы, - когда я снова ударил его, чтобы
убедиться, что он не схватит меня, если я прыгну через него на свободное
пространство дороги.
   Я размахивал посохом вокруг себя, держа остальных на расстоянии.  Они
казались оборванными и голодными,  но  я  чувствовал,  что  для  них  не
составит труда догнать меня, если я побегу. Я уже устал, а они были  как
голодные волки. Они будут преследовать  меня,  пока  я  не  упаду.  Один
подошел слишком близко, и я нанес ему  скользящий  удар  по  животу.  Он
выронил ржавый рыбный нож и с визгом прижал руку к сердцу. И снова  двое
остальных не обратили никакого внимания на раненого. Я отпрыгнул назад.
   - Что вы хотите? - спросил я их.
   - Что у тебя есть? - вопросом ответил один  из  них.  Его  голос  был
медленным и дребезжащим, как будто им давно не пользовались, слова  были
полностью лишены какой-либо интонации. Он медленно двигался вокруг  меня
широкой дугой, заставляя меня  поворачиваться.  "Говорящий  мертвец",  -
подумал я и не смог остановить эту  мысль,  эхом  повторявшуюся  в  моем
сознании.
   - Ничего, -  сказал  я  задыхаясь,  отвлекая  его  разговором,  чтобы
удержать на расстоянии, - у меня нет ничего для вас. Ни денег,  ни  еды,
ничего. Я потерял все мои вещи там, на дороге.
   - Ничего, - сказал второй, и я впервые понял, что  это  некогда  была
женщина. Теперь  это  была  пустая  злобная  кукла,  чьи  тусклые  глаза
внезапно загорелись алчностью, когда она сказала:
   - Плащ. Я хочу твой плащ.
   Она, по-видимому, была довольна тем, что  ей  удалось  сформулировать
эту мысль, и это сделало ее достаточно невнимательной,  чтобы  позволить
мне ударить ее по голени.  Она  посмотрела  вниз  как  бы  озадаченно  и
продолжала ковылять вокруг меня.
   - Плащ, - эхом отозвался второй. Мгновение они сверкали глазами  друг
на друга, тупо осознавая возникновение соперника. - Мне. Мой, -  добавил
он.
   - Нет. Убью, - спокойно сказала она. - И тебя убью, -  напомнила  она
мне и снова подошла достаточно близко. Я замахнулся на нее своей палкой,
но она  отскочила  назад,  а  потом  попыталась  ухватиться  за  нее.  Я
повернулся как раз вовремя, чтобы ударить того, в кого уже попал прежде.
Потом я прыгнул мимо него и помчался дальше по дороге. Я бежал  неловко,
сжимая в одной руке палку, а другой сражаясь с  застежкой  моего  плаща.
Наконец она расстегнулась, и я отбросил плащ, продолжая бег. Слабость  в
ногах  сказала  мне,  что  это  мой  последний  шанс.   Но   несколькими
мгновениями позже они, видимо, добежали до плаща, потому что  я  услышал
сердитые крики и вопли драки. Я взмолился, что-бы добычи им  хватило  на
всех четверых,  и  продолжал  бежать.  Дорога  изгибалась  несильно,  но
достаточно, чтобы скрыть меня от них. Все равно я  продолжал  бежать,  а
потом перешел на рысь и бежал сколько мог, прежде чем посмел  обернуться
назад. Дорога за моей спиной была широкой и пустой. Я заставил себя идти
дальше,  но  увидел  подходящее  место  и  покинул   дорогу.   Я   нашел
отвратительные заросли куманики и протиснулся в самую середину. Дрожа от
изнеможения, я присел на корточки в чаще колючего  кустарника  и  напряг
уши,  чтобы  уловить  какие-нибудь  звуки  погони.  Я  сделал  несколько
маленьких глотков воды и постарался успокоиться. У меня не было  времени
для такой задержки. Я должен был  вернуться  в  Баккип.  Но  я  не  смел
высунуть носа.
   Мне до сих пор кажется невероятным, что я мог заснуть там. Но  именно
так и вышло.
   Я медленно проснулся. Голова моя  кружилась,  и  я  был  уверен,  что
выздоравливаю после тяжелого ранения или  долгой  болезни.  Ресницы  мои
слиплись, губы распухли, во рту был противный кислый  вкус.  Я  заставил
себя открыть глаза и озадаченно огляделся. Свет угасал,  облака  закрыли
луну.
   Мое изнеможение было столь сильным, что я свернулся в колючих  кустах
и спал, несмотря на боль от множества  вонзившихся  в  меня  колючек.  С
большим трудом я высвободился, оставив в куманике клочки одежды, волос и
кожи.  Я  вышел  из  своего  убежища  осторожно,  как  всякое  загнанное
животное, не только прощупывая окрестности так далеко, как достигали мои
чувства, но еще и принюхиваясь и оглядываясь. Я знал,  что  не  обнаружу
прощупыванием никаких "перекованных", но надеялся,  что  дикие  животные
могут увидеть их и сообщить мне об этом. Но все было тихо.
   Я осторожно вышел на дорогу. Она была широкой и пустой.  Я  посмотрел
разок на небо и двинулся к Кузнице. Я держался  близко  к  краю  дороги,
там, где тени от деревьев  были  гуще.  Я  пытался  двигаться  быстро  и
бесшумно, но и то  и  другое  у  меня  получалось  не  так  хорошо,  как
хотелось.  Я  перестал  думать  о  чем-нибудь,  кроме   бдительности   и
необходимости  вернуться  в  Бак-кип.   Жизнь   Кузнечика   была   почти
неосязаемой нитью в моем сознании.  Думаю,  что  единственным  чувством,
которое  я  испытывал  на  самом  деле,  был  страх,  заставлявший  меня
постоянно прощупывать лес по обе стороны дороги и оглядываться.
   Была уже полная тьма, когда я появился на  склоне,  с  которого  была
видна Кузница. Некоторое время я стоял,  глядя  вниз,  ища  каких-нибудь
признаков жизни, потом  вынудил  себя  идти  дальше.  Поднялся  ветер  и
подарил мне проблески лунного света. Это было предательское благодеяние,
столь же обманчивое, сколь и правдивое. Оно заставляло тени двигаться по
углам заброшенных домов  и  отбрасывало  внезапные  отражения,  которые,
словно ножи, сверкали в уличных лужах. Но никто не двигался в Кузнице. В
бухте не  было  кораблей,  ни  из  одной  трубы  не  поднималось  дымка.
Нормальные обитатели покинули город вскоре после того  рокового  набега,
и, по-видимому, так же  поступили  и  "перекованные",  когда  у  них  не
осталось  больше  воды  и  еды.  Город  никогда  по-настоящему  не   был
восстановлен после набега,  а  долгие  зимние  шторма  и  приливы  почти
довершили то, что начали красные корабли. Только  бухта  казалась  почти
нормальной, если не считать пустых причалов. Дамбы все еще  вдавались  в
залив, как руки, защищающие и охраняющие доки. Но защищать  больше  было
нечего.
   Я пробирался по  развалинам,  которые  были  Кузницей.  Я  покрывался
гусиной кожей, проходя мимо дверей, повисших на разбитых рамах,  и  мимо
полу сгоревших зданий. Было  облегчением  отойти  от  пахнущих  плесенью
пустых домов и встать на верфях, возвышающихся  над  водой.  Дорога  шла
прямо к докам, извиваясь вдоль бухты. Плечо  грубо  обработанного  камня
некогда защищало дорогу от жадного моря, но  зимние  штормы,  приливы  и
отсутствие человека разрушили  его.  Камни  расшатались.  Плавучий  лес,
вынесенный приливом  на  берег,  загромождал  пляж.  Некогда  повозки  с
железными болванками тянулись по этой дороге к ожидающим их кораблям.  Я
шел вдоль дамбы и видел, что она, казавшаяся с горы такой прочной, могла
выстоять еще, может быть, один или два зимних сезона без ремонта, прежде
чем море заберет ее обратно.
   Сквозь облака просвечивали редкие звезды. Неуловимая луна тоже  время
от времени обнажалась, давая мне возможность увидеть гавань. Шелест волн
был подобен дыханию одурманенного гиганта. Это была ночь из сна, и когда
я посмотрел на воду, призрак красного корабля прорезал  лунную  дорожку,
двигаясь к бухте Кузницы. Корпус  его  был  длинным  и  гладким,  паруса
спущены, когда корабль скользнул в гавань. Красный цвет корпуса  и  носа
горел свежепролитой кровью, как будто корабль шел сквозь потоки крови, а
не по соленой воде. В мертвом городе  за  моей  спиной  никто  не  издал
предупредительного крика.
   Я стоял, остолбенев, вырисовываясь на  дамбе,  дрожа  от  вида  этого
привидения, пока скрип весел и бульканье воды,  срывающейся  с  них,  не
сказали мне, что корабль  настоящий.  Я  упал  плашмя  на  дамбу,  потом
соскользнул с гладкой поверхности дороги в валуны и плывун, разбросанный
вдоль нее. Я едва дышал от ужаса. Вся кровь прилила к  голове,  стуча  в
висках, в легких не было воздуха. Мне пришлось  сжать  голову  руками  и
закрыть глаза, чтобы снова обрести контроль над собой. К  этому  времени
тихие звуки,  которые  должен  издавать  даже  таящийся  корабль,  стали
слабыми, но отчетливыми. Послышался кашель, весло загремело в  уключине,
что-то тяжелое стучало о палубу. Я ждал какого-нибудь крика или команды,
которые бы выдали то, что я обнаружен, но не было  ничего.  Я  осторожно
поднял голову, выглядывая сквозь  побелевшие  корни  плывуна.  Все  было
тихо, не считая того, что корабль подходил все ближе и ближе,  а  гребцы
вели его в гавань. Весла поднимались и падали, двигаясь почти бесшумно.
   Вскоре я мог расслышать, как они разговаривают на языке,  похожем  на
наш, но речь их была такой грубой, что я  едва  мог  разобрать  значение
слов. Мужчина перескочил через борт с линем в руках и побрел  к  берегу.
Он привязал корабль на расстоянии не больше  двух  корабельных  длин  от
того места, где, затаившись между валунами и  корягами,  лежал  я.  Двое
других выскочили с ножами в руках и взобрались на дамбу. Они побежали по
дороге  в  противоположных  направлениях,  чтобы  занять  наблюдательные
посты. Один из них встал на дороге почти прямо  надо  мной.  Я  сделался
маленьким и неподвижным. Я держался за Кузнечика в своем сознании -  как
ребенок  хватается  за  любимую  игрушку,  пытаясь  спастись  от  ночных
кошмаров. Я должен был вернуться к нему домой и поэтому не мог позволить
им  обнаружить  меня.  Убежденность,  что  я  должен  выполнить  первое,
каким-то образом делала второе менее вероятным.
   Люди поспешно спускались с борта. Все в них  говорило  о  привычности
того, что они делали. Я не мог понять, почему они причалили здесь,  пока
не увидел, как они  выгружают  опустевшие  бочки  из-под  пресной  воды.
Пустые бочки катились по мостовой, и я вспомнил колодец,  мимо  которого
проходил. Часть моего сознания, принадлежавшая Чейду, заметила, что  они
должны были очень хорошо знать  Кузницу,  чтобы  причалить  почти  точно
напротив этого колодца. Не в  первый  раз  этот  корабль  останавливался
здесь набрать воды.
   "Отрави колодец, прежде чем уйдешь", - предложил бы Чейд, но  у  меня
не было ничего подходящего для этой цели и никакого мужества  на  что-то
большее, чем просто прятаться среди валунов. Остальные сошли с корабля и
разминали ноги. Я услышал спор  между  мужчиной  и  женщиной.  Он  хотел
развести костер из плывуна, чтобы поджарить немного мяса. Она запрещала,
говоря, что они отплыли недостаточно далеко и что  огонь  будет  слишком
заметным. Раз у них было свежее мясо, значит, они выехали недавно  и  не
издалека. Она дала разрешение на что-то другое, чего я не совсем  понял,
пока не увидел, как они выгружают два полных бочонка. Еще  один  человек
вышел на берег с целым окороком на плече и бросил его на одну из стоящих
вертикально бочек.  Мясо  с  характерным  стуком  шлепнулось  о  дерево.
Человек вытащил нож и начал отрезать большие ломти, в то время  как  его
товарищ открывал второй бочонок. Они не собирались скоро уходить. А если
пираты действительно разожгут костер или останутся до рассвета, тень  от
моего бревна перестанет быть сколько-нибудь надежным убежищем. Мне  надо
было оттуда выбираться.
   Сквозь гнезда песчаных блох и кучи морских водорослей, между бревнами
и камнями я полз на животе по песку  и  крупному  гравию.  Клянусь,  что
каждая коряга цеплялась за меня и каждый  выпирающий  камень  преграждал
мне путь. Волны с шумом разбивались о скалы, и ветер разносил  блестящие
брызги. Я скоро промок. Я пытался двигаться в такт  звукам  волн,  чтобы
скрыть  шум  от  моего  продвижения.  Кое-где  на  камнях  торчали  зубы
куманики, песок забивался в раны на моих  руках  и  коленях.  Мой  посох
превратился в непосильную ношу, но я не мог  бросить  свое  единственное
оружие. Спустя долгое время после того, как я  перестал  слышать  голоса
пиратов, я осмелился не встать, но, все  еще  сжавшись,  переползать  от
камня к бревну. Наконец я взобрался на дорогу и пополз через  нее.  Один
раз в тени  обвалившегося  пакгауза  я  встал,  прижимаясь  к  стене,  и
огляделся.
   Все было тихо. Я осмелился сделать два шага на дорогу, но даже там не
заметил ни корабля, ни часовых.
   Возможно, это  означало,  что  они  тоже  не  могут  меня  видеть.  Я
вздохнул, успокаиваясь. Я попытался нащупать  Кузнечика,  как  некоторые
люди похлопывают по своим кошелькам, чтобы убедиться, что их  деньги  на
месте. Я нашел его, но слабого и тихого, а его сознание было  похоже  на
неподвижный пруд. Я иду, выдохнул я, боясь побудить его к  какому-нибудь
усилию, и снова двинулся вперед.
   Ветер не утихал, и моя мокрая соленая одежда прилипла к телу и терла.
Я  был  голоден,  замерз  и  устал.  Мокрые  ботинки   стали   настоящим
несчастьем. Но у меня и мысли не было о том, чтобы остановиться. Я бежал
рысью, как волк, глаза мои непрерывно двигались, уши были насторожены  и
готовы поймать любой звук откуда  бы  то  ни  было.  Какое-то  мгновение
дорога передо мной  была  пустой  и  черной,  потом  тьма  обратилась  в
человека. Двое передо мной,  а  когда  я  резко  развернулся,  еще  один
оказался сзади. Шум волн скрыл звук их шагов, а мелькающая  луна  давала
возможность разглядеть  только  проблески  людей,  когда  они  смыкались
кольцом вокруг меня. Я прислонился  спиной  к  твердой  стене  пакгауза,
поднял палку и стал ждать.
   Я смотрел, как они крадучись, беззвучно подходят. Я  удивился  этому,
потому что они могли  бы  закричать  и  тогда  вся  команда  явилась  бы
посмотреть, как меня берут в плен. Но эти люди следили  друг  за  другом
так же, как они следили за мной.  Они  не  охотились  стаей,  но  каждый
надеялся,  что  другие  умрут,  убивая  меня,  и   добыча   перейдет   к
оставшемуся. "Перекованные", не пираты.
   Страшный холод охватил меня. Малейший звук драки приведет пиратов,  в
этом я был уверен. Так что если "перекованные" не прикончат меня, то это
сделают они. Но когда все дороги ведут к  смерти,  нет  никакого  смысла
бежать по любой из них. Пусть все идет своим чередом. Их  было  трое.  У
одного был нож. Но у меня была палка, и я умел ей пользоваться. Они были
тощими, оборванными, по меньшей мере  такими  же  голодными,  как  я,  и
такими же замерзшими. Один, я  думаю,  был  женщиной,  которую  я  видел
прошлой ночью. Когда они приближались ко мне, так  беззвучно,  я  решил,
что они знают о пиратах и боятся их так же, как и я. Не стоило думать об
отчаянии, которое  все-таки  подвигло  бы  их  напасть  на  меня,  но  в
следующее мгновение я подумал, испытывают ли "перекованные" отчаяние или
какие-нибудь  другие  чувства.  Может  быть,  они  слишком  тупы,  чтобы
осознавать опасность.
   Все тайное знание, которое дал мне Чейд, все свирепо-элегантные уроки
Ходд  относительно  того,  как  следует  сражаться  с  двумя  или  более
противниками, испарились. Потому что,  когда  первые  двое  оказались  в
пределах досягаемости, я почувствовал, как крошечное тепло, которое было
Кузнечиком, угасает  в  моем  сознании.  "Кузнечик",  -  прошептал  я  в
отчаянной мольбе, чтобы он каким-то образом остался  со  мной.  Я  почти
видел, как кончик хвоста шевельнулся в последней попытке вильнуть. Потом
ниточка щелкнула и искра погасла. Я был один. Поток черной силы ворвался
в меня, как безумие. Я шагнул вперед, воткнул конец моего посоха в  лицо
мужчины, быстро выдернул его и продолжил  замах,  который  прошел  через
нижнюю челюсть женщины. Обычное дерево срезало нижнюю часть  ее  лица  -
таким сильным был мой удар. Я ударил снова, пока она па