атории собрались и  недавние
одноклассники,  прич„м многие даже с родителями, и однокашники по Университету.
Девчонки и парни всхлипывали не стесняясь: Л„шу любили. И, как это часто бывает
на  похоронах хорошего человека,  многие  ощущали личную  вину  перед  ушедшим.
Кто-то  не  мог  простить себе,  что  при последней встрече и  разговоре с  ним
слишком торопился по  дурацким делам,  казавшимся неотложными,  и  в  итоге  не
удосужился выслушать что-то  такое,  чего  Л„ша  никогда теперь уж  не  скажет.
Кто-то  считал,  что мог в  тот день уберечь его от беды -  и  не убер„г...  На
родителей Л„шиных Благой посмотрел один раз и  в дальнейшем старательно обходил
их взглядом. Растерянные, недоумевающие лица, сухие глаза... болевой шок. "Будь
ТЫ проклят, ТЫ, который устроил, чтобы родители переживали детей, - вертелось у
Бориса Дмитриевича в  голове.  Он  понимал,  что  с  христианской точки  зрения
страшно кощунствует, но ему было вс„ равно.- Будь ТЫ проклят..."
     Некоторым  стихийным  образом  все  уже  знали,   что.   Л„ша  не   просто
скоропостижно скончался,  а  был  жестоко  и  хладнокровно убит,  и  терялись в
догадках: зачем?.. почему?.. кому могла понадобиться только-только стартовавшая
жизнь?..
     "Гоп-компания какая-нибудь,  -  объяснял плачущей девушке парень, стоявший
рядом  с  Благим.  -  Крутизну свою  проверяли.  Слабо  или  не  слабо человека
убить..."
     Борис  Дмитриевич,   помнится,  вздрогнул  и  чуть  не  поправил  Л„шиного
одноклассника.  Он  тоже вполне представлял себе,  на  что  способна иная шайка
юнцов,  но  здесь был  не  тот случай.  Здесь действовал на„мный убийца.  Очень
спокойный и  невероятно умелый.  Что должен был натворить начинающий журналист,
чтобы по его следу отправили такое чудовище?..
     Благой был единственным,  кто знал ответ на  этот вопрос.  Или думал,  что
знает.  Бедный Л„ша по молодости,  по неопытности где-то что-то сболтнул.  Быть
может,   просто  желая   невинно  похвастаться  перед   другом  или   подружкой
серь„зностью своих практикантских занятий.  А  при том,  что Л„ша был (Господи,
БЫЛ!..)  невероятно порядочен,  он наверняка сформулировал так:  "Мы с  Борисом
Дмитриевичем...  Как  с  каким Борисом Дмитриевичем?  С  Благим!  С  ТЕМ  САМЫМ
Благим!.." И ни сном ни духом не ведал,  что даже в чистом поле, бывает, растут
очень длинные уши.  А  друг,  клятвенно обещавший молчать ("Да брось,  кому мне
рассказывать-то?.."),  минуту спустя начисто забудет о  сво„м  обещании.  И  те
самые уши так или иначе услышали. И Л„шу убили. Не потому, что кто-то там очень
его  испугался.  В  наши дни информации мало быть взрывоопасной самой по  себе.
Надо ещ„  и  умело зарядить е„  в  пушку:  поместить в  ходовой передаче или на
видном месте в  авторитетной газете.  И  подписать громкой фамилией.  Кто такой
Корнильев? А никто. И звать его никак. Тогда как Благой...
     Убили-то Л„шу,  но рот заткнуть хотели конкретно его руководителю.  Борису
Дмитриевичу Благому.
     Логическая цепочка выстраивалась с  пугающей ясностью.  Благой  ощутил всю
жуть беззащитности,  поняв:  с той же л„гкостью,  с какой "грохнули" Л„шу,  ОНИ
могли избавиться и от него самого.  Он даже представил себе ход ИХ рассуждений.
Убийство Благого вызывает в прессе грандиозный скандал (не такой, наверное, как
по  Листьеву,  но  тоже мало не  покажется),  разъяр„нные коллеги поднимают все
материалы убитого, докапываясь, ПОЧЕМУ. И докапываются. И публикуют ТАКОЕ...
     А  кто  обратит  внимание на  гибель  какого-то  практиканта?  Из  широкой
журналистской общественности?..  Никто.  Кроме самого заинтересованного лица  -
Бориса  Дмитриевича Благого.  Который предупреждение отлично пойм„т.  Поскольку
далеко не дурак. И будет сидеть тише мыши. Поскольку жить хочет...
     Вот тогда стало по-настоящему страшно.
     Он  бросился звонить "Ивану  Ивановичу" и  услышал голос  пожилой женщины.
Женщина без  запинки ответила,  что  Иван  Иванович в  длительной командировке.
Благого затрясло от ощущения предательства,  он положил трубку,  но минут через
пять  разум вывернулся из  тупика -  мало  ли,  может,  его  высокопоставленный
информатор избавляется таким  манером  от  случайных  звонков?..  Благой  снова
набрал номер:
     - Будьте добры, передайте Ивану Ивановичу...
     Он был уверен,  что разговаривает с той же пожилой т„ткой,  но нет. Голос,
ответивший ему, был снова женский, но совершенно другой.
     - Иван Иванович,  к сожалению, болен и позвонить вам не сможет, - без пауз
на размышление выстрелила девица.
     - А мне только что сказали...
     - Иван Иванович болен.
     - Простите,  а  как-то  с  ним можно связаться?  Хотя бы  передать,  что я
звонил? Моя фамилия Благой, я...
     - Ничем  помочь  не  могу.  -  И  девица  повесила  трубку.  Больше  Борис
Дмитриевич никуда не  звонил.  Он  очень  долго сидел перед телефоном и  просто
смотрел на равнодушный аппарат. Как на спасательный круг, оказавшийся камнем на
ногах. А потом зав„л машину и поехал прямо в редакцию.
     Он  ехал и  думал о  том,  что задуманная им  статья скорее всего окажется
выстрелом  вхолостую.   Сейчас  не  перестроечные  времена,   когда  он  своими
публикациями свергал с  высоких кресел людей -  у которых,  впрочем,  и так под
ногами рушилась почва.  Да ещ„ позволял себе роскошь хвастать знакомым,  что ты
"у них" давно, мол, на мушке. Хвастать, зная при этом, что вечером благополучно
доедешь домой,  а  утром жена увидит тебя в  общей постели...  а  не в морге на
Поклонной горе.  Сколько ни  иронизируй теперь над захлебнувшейся Перестройкой,
сколько ни пиши само это слово в  кавычках и с маленькой буквы -  но по крайней
мере ведь было же ощущение, что кому-то что-то вс„-таки нужно. А теперь?.. Всем
на вс„ наплевать.  Кому не наплевать,  те убивают,  охраняя свои интересы. Или,
что ещ„ действенней,  замалчивают самую жгучую информацию.  Чья бы  подпись под
ней  ни  стояла.  Самого Солженицына выставили юродивым,  ни  уха  ни  рыла  не
смыслящим в российских реалиях, так что им Благой?..
     Понимая вс„ это,  Борис Дмитриевич вс„-таки приехал в редакцию, поднялся к
себе,  заперся на ключ и нажал кнопку компьютера. Ему не было нужды заглядывать
в ноутбук -  все нужные сведения так и кипели у него в голове, требуя выхода на
бумагу.
     "Схема  прохождения будущей кольцевой дороги  стала  секретом Полишинеля с
тех  пор,  как одновременно в  разных концах области сгорели целые садоводства.
Лишь ленивый не соединил бы пожарища одной линией и не увидел, что она пролегла
ещ„ и через знаменитые заповедники.  Чуть менее ленивому удалось выяснить,  что
об этой схеме, на сегодня строго секретной, знают лишь несколько избранных лиц,
облеч„нных властными полномочиями. Как же распорядились своими полномочиями эти
люди,  которым мы с  вами,  питерцы,  да„м квартиры и  платим очень немаленькую
зарплату?..  Быть может,  прокуратура ответит нам,  что, а точнее, кто стоит за
поджогами  целых  садоводческих  массивов?   Чьи  фирмы  -  я  привожу  реально
существующие названия -  стоят за грошовой скупкой у погорельцев-пенсионеров их
пепелищ,  нечаянно оказавшихся на пути будущей кольцевой?..  И чья властная, но
не  обремен„нная разумом  рука  прочертила  асфальтовую магистраль прямо  через
бесценные  заповедные рощи,  которые  охранялись государством со  времен  Петра
Великого,   а   теперь  будут  отданы  петербургским  олигархам  для  постройки
коттеджей?.."
     Борис Дмитриевич перечитал написанное и вдруг совершенно явственно ощутил,
что  Л„ша сделал бы  вс„  это  лучше.  Нет,  не  теперешний практикант,  только
овладевающий словом.  Тот Л„ша,  каким он стал бы лет через пять. Мальчишка был
безумно  талантлив.  Гораздо талантливее,  чем  сам  Благой.  Борис  Дмитриевич
беспощадно припомнил себя молодым:  такого репортажа, как Л„шин "Детдом", он бы
в  его годы не сделал.  И  даже не потому,  что тогда расцветал "благополучный"
застой и  ему запретили бы  сверху.  Просто кишка была бы тонка.  Это сейчас он
брал  чуть„м,  хваткой  и  отточенным  многолетним  умением.  А  вот  по  части
таланта...  Только встретив - и потеряв - такого ученика, вс„ и пойм„шь... И не
просто талантливее... ещ„ и честнее, лучше, порядочнее... Будь проклят ТЫ...
     Борис Дмитриевич зажмурился и заплакал - один в запертой комнате.
     Статья за  его  подписью вышла через два  дня.  Она была посвящена светлой
памяти  Алексея  Корнильева  и   против  всякого  ожидания  наделала  в  городе
переполоха.  В  редакции расплавились телефоны:  природоохрана,  партия "Кедр",
целые коллективы садоводов и дачников подтверждали,  изобличали,  приводили вс„
новые факты,  тащили в  милицию пойманных "фирмачей",  возмущались и  требовали
ответа у обоих губернаторов -  городского и областного. Чума на оба ваши дома -
да  наведите же,  мол,  наконец в  своих муравейниках хоть какой-то  порядок!..
Клубы  автомобилистов  высказались  в   том  духе,   что  кольцевая,   конечно,
необходима,  но  не  такой же ценой.  Финны со шведами вспоминали Ленинградскую
атомную  электростанцию  и  пресловутую  дамбу.   Зоологический  институт,  где
работала  Настя,  оторвался от  пробирок  и  препаратов,  ударил  в  колокола и
приготовился к собранию экологического общества...
     Утром Благой вышел из дома и  впервые за эти дни почувствовал,  что его не
"ведут".  Люди шли по  своим делам,  и  личность Благого никого из  прохожих не
интересовала.  Быть  может,  кто-то  в  самом деле  отдал приказ снять наружное
наблюдение.  Или  что-то  переменилось в  его  собственном восприятии?..  Борис
Дмитриевич не знал. Он был просто свободен.
     Вопрос в том, надолго ли...

     Оглянись!

     - Девушка,  вы в порядке? Вас проводить? Он ожидал благодарности, на худой
конец -  сл„зных жалоб на непут„вого мужа (любовника,  деверя,  св„кра - нужное
подчеркнуть),  либо же  истерического призыва не  лезть не  в  сво„ дело...  Но
получил  нечто  совершенно иное.  Женщина вскинула голову,  он  успел  заметить
холодный прицеливающийся взгляд... а в следующий миг она наотмашь шарахнула его
по  лицу чем-то тяж„лым,  так,  что ст„кла разбившихся очков врезались в  кожу.
Плещеев не упал сразу -  лишь резко отшатнулся и попятился прочь,  спотыкаясь и
поднимая руки к лицу.  Почувствовал,  как брызнула по щекам т„плая кровь, потом
ещ„ удары, теперь уже сзади, безнаказанно...
     Его сшибли на колени и начали бить. Верней, планомерно и слаженно убивать.
Устраивать "нелепый  случай"  с  горожанином,  сдуру  полезшим разнимать пьяную
драку...

     С  того злополучного дня в  конце лета,  когда он так и не доехал к ней на
свидание в  Токсово,  Плещеев Дашу  не  видел.  Зато  поездку свою он  время от
времени  мысленно прокручивал в  мельчайших деталях.  Начиная от  вдохновенного
вранья по  телефону жене ("Людочка,  я  тут  задержусь по  работе,  так уж  ты,
пожалуйста,  не  волнуйся...").  И  кончая классической,  отлично расставленной
ловушкой, в которую он столь же классическим образом угодил.
     Получалось сущее  самоистязание -  вспоминать было  не  только  мучительно
больно,  но и мучительно стыдно.  Не потому,  что он так жутко глупо попался. И
даже не потому, что в тот раз от одних убийц его избавил другой (и в сорок раз,
кстати, более страшный). Причина крылась в ином. Даша потом позвонила ему всего
однажды,  вскоре после того, как он выписался из больницы. Коротко поздравила с
выздоровлением и сразу повесила трубку... Что до самого Сергея Петровича, то он
вообще ей не звонил. Вообще.
     И  у  него  не  было  никакого желания тайком набирать е„  номер,  слушать
удивл„нный вопрошающий голос,  дыхание,  гудки отбоя...  и  потом глухо рыдать,
уронив голову на  скрещ„нные руки.  Ну вот никакого желания.  Наверное,  что-то
случилось.
     Описаны  психологами  и   обыграны  в   художественной  литературе  веякие
травмирующие эпизоды,  после которых напрочь улетучиваются все чувства и бывшие
Ромео с Джульеттами смотреть друг на друга не могут... Нет, здесь было не то.
     Просто  вс„  вместе  очень  уж   смахивало  на  серь„зное  предупреждение.
Сделанное Оттуда. Сверху. Из тонких миров... Вы, мол, подошли, ребята, к черте.
Сами думайте,  заступать или не  заступать,  только никаких "раз!  два!!  два с
половиной!!!" не будет...
     Можно называть как угодно,  в том числе ерундой.  Но Даша,  наверное, тоже
что-то почувствовала.
     Сегодня утром она позвонила опять.  На сотовый, чтобы не через секретаршу.
И  попросила о  встрече.  И  звук  е„  голоса  мгновенно см„л  все  плещеевские
рассуждения,  однозначно высветив  их  полную  глупость...  Так  бывает,  когда
просыпаешься утром  и  с  недоумением вспоминаешь тягостные раздумья,  которыми
мучился ночью...
     Но  когда они  договорились о  месте и  времени и  он  нажал отбой,  стало
полностью очевидно, что эта встреча станет для них некоторым образом последней.

     На угол канала Грибоедова и  Невского Сергей Петрович прибыл на машине,  а
Даша  приехала на  метро.  Когда  эскалатор вынес  е„  наверх,  она  показалась
Плещееву до  того  одинокой,  что  у  него натурально перехватило дыхание.  Она
встала у стены и стала озираться с таким отчаянием, будто жд„т уже час и совсем
потеряла надежду.  Сергей тяжело сглотнул и  подош„л,  держа в  руке  идиотские
розы, пять минут назад купленные с ближнего лотка:
     - Здравствуй, Дашенька.
     - Здравствуй...  -  Она коротко вскинула на  него взгляд и  снова опустила
глаза.  Машинально понюхала роскошные,  жизнерадостно-жирные розы: - Спасибо...
Какие красивые... Пойд„м?
     Плещеев взял е„ под руку. Она не отстранилась, но перст Судьбы был налицо:
они двинулись точно тем же маршрутом,  что и на сво„м первом свидании...  когда
они  перешли  на  "ты"  и  отправились смотреть картины "восходящей звезды",  а
потом...  -  Господи! - целовались на лавочке в Александровском саду... Плещеев
ш„л  рядом с  Дашей и  вс„  не  мог  проглотить ком  в  горле и  начать хоть  о
ч„м-нибудь говорить,  и  лишь чувствовал,  как раздваивается восприятие.  Перед
глазами был февральский,  мрачно-насупленный Невский,  в  фонарях,  разливавших
угрюмое подобие света,  окутанный клочьями пара от людского дыхания и  выхлопов
автомобилей... а память знай рисовала картины яркого, вес„лого лета... ш„лковую
блузочку,  л„гкие узкие брючки... что-то прозрачное, воздушное, неуловимое... и
вс„ было ещ„ впереди...
     Плещеев и  Даша  обменивались ничего  не  значащими репликами о  погоде  и
магазинах,  пока  наконец не  перешли Адмиралтейский проспект и  под  ногами не
захрустел утоптанный снег на садовых дорожках.
     - Я слышала, - сказала Даша, - недавно чуть ли не решение принимали, чтобы
здесь  вс„  повыкорчевать  и  посадить  маленькие  деревца.  Эти,  мол,  мешают
любоваться Адмиралтейством, и вообще вс„ должно быть, как при Петре.
     - Ну  да,  -  хмыкнул Плещеев.  -  Если вс„ как при Петре,  это не  только
деревья выкорч„вывать надо. До основанья, а затем... Чего мелочиться?..
     - Я встретила человека, - сказала Даша. - Он мне нравится, и я ему тоже.
     Сергей некоторое время молчал. Потом неуверенно проговорил:
     - Ты  только,  пожалуйста,  не  сердись за  такую  прозу,  но...  кто  он?
Понимаешь, время сейчас... сложное... Я бы по своим каналам... проверил...
     Даша медленно покачала головой и отвернулась.
     - Нет. Не надо. Я не хочу.
     Плещеев,  впрочем, успел заметить, что из е„ глаз начисто пропала присущая
им   голубизна,   и   в   очередной  раз  почувствовал  себя  идиотом.   Что  в
действительности означали е„ слова? И как он на них должен был ответить? Может,
для  не„ вс„ выглядело так,  будто он  очень обрадовался известию о  счастливом
сопернике? Увидел для себя возможность избавиться от не„?..
     И что получится, если он начн„т е„ в этом разубеждать?..
     Он вдруг решил, что у не„, должно быть, страшно зам„рзли руки в тонких, не
по погоде,  перчатках.  Не спрашивая,  отобрал розы, стащил перчатки и принялся
греть  е„  руки  (действительно оказавшиеся ледяными) в  своих.  Они  никак  не
отогревались, и Сергей нагнулся, стал на них дышать. Потом прижался лицом...
     Даша не отворачивалась и больше не говорила ему ничего. Не пыталась отнять
руки. Стояла неподвижно, плотно зажмурившись, и только слезы медленно выползали
из-под сомкнутых век, прокладывая по щекам две дорожки.
     Ветви голых деревьев тянулись вверх, в морозную темноту, пропадая из лучей
фонаря, а оттуда, из непроглядных небес, легко кружась, падали наземь реденькие
снежинки.  Суетящийся город  словно отступил далеко-далеко,  оставив Плещеева с
Дашей  наедине.  Только  доносились откуда-то  детские голоса,  да  из-за  угла
длинного здания Адмиралтейства торчал нос большого т„много джипа,  подъехавшего
с погашенными огнями. Но вс„ это существовало в другом мире, к которому Плещеев
и Даша временно не принадлежали.

     - Спишь,  Вовец?.. - Базылев на том конце провода как-то странно вздыхал и
сопел,  словно раздобыл необычайную новость и сам толком не знал, что ему с ней
теперь делать.
     - Не закусил,  что ли?..-  фыркнул в ответ Гнедин. Какое там спать! Восемь
часов вечера. Он только что прибыл домой, в свою холостяцкую, и в данный момент
стоял  посередине прихожей,  а  верный  бодигард Мишаня последовательно зажигал
всюду свет.  Чтобы принципалу не  нужно было самому заходить в  т„мные комнаты,
таящие неведомо что...
     Виталя Базылев не обиделся.
     - Ты... это, - продолжал он с той же странной нерешительностью. - Помнишь?
Просил посмотреть, кто там за тобой...
     Владимир Игнатьевич перехватил трубку  другой рукой  и  тихо  опустился на
стул,  чувствуя,  как от  внезапно прохватившей испарины влажнеют усы.  Чувство
близкой опасности стало острым как никогда. Неужели... Мишаня?!!
     - Ты где там? - рявкнул Базылев. - Ал„! Твою мать!..
     - Я слушаю, - сипло выдохнул Гнедин.
     - Так вот,  -  Виталя наконец-то стал самим собой.  Даже хохотнул: - А ещ„
делиться не хотел, корешок. Все они суки...
     - Что?..
     Базылев обрисовал ситуацию.  Кратко,  но исчерпывающе, благо линию защищал
скремблер.  Академикова внучка,  которую Гнедин, наивный дурак, на вс„м серь„зе
считал своей чуть ли не невестой,  оказалась при ближайшем рассмотрении той ещ„
прошмандовкой.  Само по себе это ещ„ куда бы ни шло (по мнению Базылева, таковы
были все бабы без исключения, так что особо и расстраиваться по этому поводу не
годилось). Главное, с КЕМ аккурат в данный момент стояла под фонар„м в садике и
вот уже минут десять разговаривала девица.
     Фамилию "Плещеев" Виталя даже по защищ„нной линии в  открытую не произн„с,
обош„лся нам„ками.  Которых,  впрочем,  его однокласснику, знавшему пулковского
лидера не один год и не десять,  оказалось достаточно. И даже более чем. Гнедин
обессиленно закрыл глаза, но тут же вновь распахнул их, невидяще уставившись на
фирменные  обои.   Плещеев   означал  охранное  предприятие  "Эгида".   Которое
занималось...  только не  надо песен,  будто контора,  чьи корешки,  не секрет,
тянутся на Литейный, занята исключительно на„мной охраной. Гнедин почувствовал,
как перед глазами вста„т мутно-красная пелена.  Он падал в бездну. Его предали.
Его продали за тридцать сребреников. Его... его...
     - Ал„!.. - снова заорал Базылев. - Ты куда делся?..
     - Я  не делся,  -  чужим голосом выговорил Гнедин.  Он лихорадочно пытался
сообразить,  что ТАКОГО могла Даша успеть рассказать про него Плещееву.  Ничего
конкретно-опасного в голову не приходило,  лишь нарастало ощущение неудержимого
падения в бездну.
     - Ты,  кореш,  не очень расстраивайся,- достучался до сознания дружелюбный
голос Виталика. - Ну их, баб. Ты подумай, зато теперь какие возможности!..
     Ему  хорошо  было  руководствоваться  здравой,   не  запудренной  эмоциями
логикой,  повелевающей всячески лелеять и холить обнаруженного "стукача". Ибо с
м„ртвого осведомителя, как всем