тягивала  все  больше  и  казалась   единственно
реальной.
   В один из дней он продал машину - отдал за гроши, за какие-то полторы
тысячи баксов. "Выиграю и куплю новую, - спокойно подумал Вадим. -  Лень
с этой возиться".
   И действительно, сначала как будто подфартило, и Вадим, взяв с  собой
пятьсот, выиграл три тысячи. "Надо остановиться", - мелькала  мысль,  но
он отмахнулся от нее. Этого на нормальную тачку не хватит.
   А  потом  фарт  вдруг  кончился.  Вернее,  Вадим  то  выигрывал,   то
проигрывал, и это было больше всего похоже на какое-то жуткое  испытание
из древнегреческих мифов: стоило ему немного приподняться, как злой  рок
тут же швырял его обратно в яму.
   Деньги, полученные за машину, постепенно  таяли  -  но  не  разом,  а
именно постепенно, как снег ранней весной.
   И нельзя сказать, чтобы Вадима это очень беспокоило. Внезапный полный
проигрыш или космический выигрыш  могли  бы  еще  вывести  из  состояния
какого-то азартного отупения, в которое он постепенно погрузился. Но  не
происходило ни того ни другого.
   В тот день в кармане у Вадима была целая  тысяча  -  кое-что  удалось
вчера выиграть. Но что такое тысяча  баксов  по  сравнению  с  тем,  что
нужно? И если два года назад такая сумма казалась бы  близкой  к  целому
состоянию, то теперь она превратилась в хорошее месячное  жалованье,  ну
пусть двухмесячное.
   Сегодня он встал в час  дня,  едва  разлепил  глаза  и  долго  лежал,
смотрел в потолок  и  курил,  благо  мать  ушла.  Нонна  Анатольевна  не
потерпела бы такого безобразия.
   Но основное безобразие было не в этом, и она прекрасно это знала,  но
ничего не могла поделать. Пыталась было поговорить с сыном по душам - он
ушел от разговора.
   Сегодня, пока Вадим спал, мать с  отцом  за  утренним  кофе  как  раз
обсуждали сложившуюся ситуацию.
   - Может быть, взять другой,  более  суровый  тон...  Конечно,  он  не
мальчик, но все-таки сын, и мы имеем право, по крайней  мере,  высказать
ему то, что думаем  о  его  поведении,  -  говорила  Нонна  Анатольевна,
которую очень беспокоило состояние сына.
   Отец переживал нисколько не меньше, но сомневался в  том,  что  стоит
давить на Вадима.
   - Как бы не вышло хуже, -  с  сомнением  покачал  он  головой.  -  Мы
рискуем полностью потерять с ним контакт.
   - Уже ведь потеряли! - с горечью воскликнула Нонна Анатольевна.
   Так ничего и не решив, родители ушли, оставив Вадима досыпать.  Вчера
он вернулся домой в пятой часу и потому спал долго.
   Когда Вадим наконец вылез из кровати, было уже почти два. Скоро могла
вернуться мать. Встречаться с ней не хотелось. И не потому,  что  он  не
любил ее.
   Напротив, родители были единственными на свете  людьми,  которые  для
Вадима еще что-то значили. И перед ними было стыдно. Именно поэтому он с
некоторых пор начал их избегать. Потому что при  встрече  с  ними  вдруг
начинала поднимать голову уснувшая было совесть.
   Вот и теперь Вадим поскорее помылся, побрился, надел  чистую  рубашку
(которую  приготовила  мать),  выпил  чашку  кофе  и  пошел   одеваться.
Посмотрел на свои  ботинки  и  поморщился:  они  были  заляпаны  осенней
грязью. Выходить в таких было совестно. Вадим вынул  щетку  и  вышел  на
лестницу, как его учили в детстве и как он делал всю жизнь.
   Хлопнула дверь лифта.  Вадим,  не  поворачиваясь,  продолжал  чистить
обувь, однако это нарочитое безразличие лучше всяких слов  выдавало  его
беспокойство, - Вадим, - услышал он за спиной голос матери. Он обернулся
и молча застыл с обувной щеткой в руках.
   - Ты, по крайней мере, мог бы поздороваться со мной, - сказала  Нонна
Анатольевна. - Мы с тобой не виделись уже несколько дней.
   - Доброе утро.
   - Вернее добрый день. Что ж, рада редкой  возможности  увидеть  спину
собственного сына. Ты куда-то собрался?
   - Видимо, да, - неопределенно ответил Вадим.
   - И куда же?
   - Тебе это так интересно?
   - А ты считаешь, мне должно быть безразлично, где бывает мой сын?
   - Но я взрослый мужчина, - ответил Вадим, - и сам отвечаю за себя.
   - Если бы я  была  в  этом  уверена...  -  грустно  улыбнулась  Нонна
Анатольевна, - тогда;  бы  я,  возможно,  тебя  не  спрашивала.  Но  мне
кажется, ты на неверном пути. Что с тобой  происходит?  -  В  ее  голосе
послышались ласковые, теплые нотки, и она мгновенно  превратилась  в  ту
самую теплую маму, в которую можно уткнуться, когда ты совсем  маленький
и тебе плохо.
   И Вадим чуть не разрыдался  и  не  бросился  к  ней,  однако  вовремя
сдержался.
   Ему стоило больших усилий скрыть свой  порыв,  и  потому  он  ответил
преувеличенно холодно и отстранение:
   - Со мной все нормально. И хватит об этом.
   - И все-таки?
   - Я же  сказал  тебе.  -  Вадим  говорил  раздраженно,  и,  хотя  это
раздражение было направлено больше на себя, его слова  прозвучали  почти
грубо. - Оставь меня в покое. У меня свои дела.
   Не говоря больше ни слова, он вошел в квартиру, бросил щетку под стул
в прихожей, надел плащ и вышел, даже не оглянувшись на мать.
   Ему хотелось как можно быстрее скрыться с ее  глаз,  потому  что  еще
минута разговора - и он бы не выдержал. Вадим боялся  только,  что  мать
будет его удерживать. Но Нонна Анатольевна не стала  этого  делать.  Она
молчала и смотрела, как сын быстрым шагом спускается  по  лестнице.  Вот
его шаги затихли внизу, вот хлопнула входная дверь.  Вадим  ушел.  Нонна
Анатольевна не знала, куда и зачем он идет, но почему-то  была  уверена,
что с ним что-то должно случиться. Что и как, она не знала. Поэтому  она
решила сегодня дождаться Вадима,  когда  бы  он  ни  пришел,  и  наконец
поговорить с ним начистоту.

Лайковые перчатки

   Уйдя из дому, Вадим  сначала  медленно  шел  по  Большому  проспекту.
Выглянуло солнце, и деревья на бульваре  с  повисшими  остатками  желтой
листвы казались не несчастными и жалкими, как в пасмурную  -  погоду,  а
по-своему  красивыми.  Однако  скоро  прелести   поздней   осени   стали
надоедать. Вадим вышел на проезжую  часть  и,  махнув  рукой,  остановил
какого-то частника на стареньком "Москвиче", который  с  готовностью  за
пятерку добросил Вадима до Невского.
   Там Вадим прошелся по  кафе,  посидел  на  втором  этаже  в  "Норде",
разглядывая посетительниц (почему-то в такие заведения днем ходят  почти
исключительно женщины). Вот какие-то две битый час сидят над наперстками
с коньяком "Метакса" и рассуждают о высоких материях.  Вот  две  другие,
раскрашенные  и  вальяжные,   громогласно   обсуждают   моды   и   цены:
"Представляешь себе, такое фуфло - и триста баксов!"  Вадим  поморщился.
До чего же все это надоело. Одно и то же изо дня в день. Неужели  теперь
так всю жизнь, до самой смерти?!
   Он бросил недопитый кофе  и  снова  вышел  на  улицу.  Стало  заметно
холодать, ветер  усилился,  начал  накрапывать  дождь.  Можно,  конечно,
немедленно уйти с этих промозглых осенних улиц и окунуться  в  приторный
уют казино, но пока идти туда не хотелось. Рано, еще слишком рано. Вадим
и без того знал, что, куда бы он ни пошел, даже если побредет куда глаза
глядят, все равно все дороги приведут в Рим, а этим Римом было небольшое
казино со светящимися лампочками и нарисованным китайским медведем.
   Вадим побрел дальше, на углу Невского и  Владимирского  задержался  у
магазина, где торговали дорогой импортной  сантехникой.  На  этом  самом
месте три десятилетия просуществовал легендарный "Сайгон". Вадим  застал
его уже на самом излете, но прекрасно помнил тусовавшиеся вокруг группки
молодых людей  в  банданах.  "Да,  -  мрачно  подумал  он,  рассматривая
поблескивающие за витриной унитазы, - советская власть так и  не  смогла
уничтожить, а новые русские сделали это в момент. И главное -  никто  не
возмущался. Рынок!"
   Он свернул на Владимирский, прошел мимо вновь  заработавшего  собора,
вокруг которого бомжи и бомжихи торговали всякой  дрянью,  собранной  на
помойках  и  кое-как  отмытой,  по  Загородному,  задержался  у  дома  с
огромными овальными окнами второго этажа, где шел ремонт. Вот ведь купил
какой-то жучила... У Витебского вокзала хотел повернуть назад, но  потом
передумал и наконец оказался у Технологического института, перед которым
возвышался полный энтузиазма Плеханов.
   Вокруг  шла  бойкая  торговля.  Хризантемами,  астрами,  гладиолусами
пестрел богатый цветочный  базар.  Почему-то  ужасно  захотелось  купить
цветов, однако было непонятно кому и зачем. Не покупать же  цветы  себе.
Вадим, правда, знал, что так делают некоторые  женщины,  но  он  еще  не
дошел до той стадии, когда мужчина может забыть о  том,  что  он  должен
вести себя, по-мужски. Да если бы он и купил цветы, не  нести  же  их  с
собой в казино. Можно, конечно, подарить  новой  девице-крупье,  но  та,
пожалуй, рылом не вышла...
   И все-таки в мозгу шла какая-то подсознательная работа.  Что-то  надо
купить. И вдруг Вадима осенило.  Вот  в  чем  дело  -  где-то  тут  день
рождения матери. Теперь все встало на свои  места.  Ну  конечно,  вот  в
такие дни по осени он всегда покупал цветы. Сколько помнит себя. Сначала
ходили вместе с отцом на Андреевский рынок, потом стали дарить каждый от
себя, а пару лет назад Вадим привез ей  из-за  границы  роскошный  букет
орхидей.
   "Какое же сегодня число?" - мучительно соображал Вадим.  Подходить  к
прохожим с таким нелепым вопросом не хотелось. Подумают еще невесть что,
а то и узнают в нем ТОГО САМОГО. Что, скажут, перепил на чужие  денежки?
Конечно, Вадим сгущал краски, но  такая  опасность  была,  а  потому  он
только поднял воротник повыше.
   Вадим вошел в вестибюль метро и стал разглядывать газеты. 12 октября.
   Увидев эту дату,  Вадим  даже  усмехнулся  про  себя.  Да,  автопилот
сработал. День рождения  у  матери  сегодня.  Он  вспомнил  их  утреннюю
встречу и поежился. Как жаль, что он вспомнил об этом слишком поздно.
   Но все-таки не забыл.
   Действительно, надо было что-то купить. Только не цветы. Вадим  обвел
взглядом окружающие коммерческие ларьки. Один и тот  же  набор  товаров:
куклы под Барби в одуряюще розовых платьях, турецкая помада  вырви-глаз,
пиратские  видеокопии  и  не  менее  пиратские  аудиозаписи,   а   также
псевдояпонская аппаратура и  якобы  итальянская  кожа.  Глаза  буквально
разбегались, не останавливаясь ни на чем.
   Да что тут можно купить, с презрением  подумал  Вадим  и  повернулся,
чтобы поймать тачку и доехать до "Пассажа" или  "Гостиного".  И  тут  он
увидел перчатки.
   Совершенно непонятно, как такая качественная  вещь  могла  попасть  в
ларек  у  Техноложки.  Вадим  подошел  и  присмотрелся   повнимательнее.
Действительно,  прекрасные  дамские  перчатки  из  темно-оливковой  кожи
прекрасной выделки. Как раз под цвет маминого пальто и большого шарфа от
Кардена. Однако сначала надо подержать их в руках, вдруг это всего  лишь
дешевая турецкая подделка.
   Вадим слегка склонился к открытому окошечку и сказал:
   - Покажите перчатки, пожалуйста.
   Продавщицу было не видно за заставленным товаром стеклом  ларька.  Да
Вадим не очень-то ее и разглядывал, заметил только старую душегрейку  на
вате и наверченный до ушей шарф. Что там было над шарфом, он не заметил,
да, собственно, не обратил внимания и на все остальное. Перед ним лежали
перчатки.
   Он взял их в руки. Действительно, настоящая  лайка.  Красивый,  очень
изысканный цвет и форма. Подходящий размер.
   - Сколько? - спросил Вадим.
   - Сто пятьдесят, - каким-то полузадушенным хриплым  голосом  ответили
из ларька.
   Вадим отсчитал деньги и сунул их в отверстие. Невидимая рука  приняла
их.
   "Идиоты, - думал Вадим,  -  фуфло  за  бешеные  деньги  задвигают,  а
настоящие вещи в полцены отдают".
   Он и понятия не имел, что из ларька, в  щель  между  куклой  Барби  и
набором косметики, за ним следят два зеленых глаза и быстро  наполняются
слезами.
   Кутаясь в клетчатый шерстяной платок, который все равно не спасал  от
сквозняков, гулявших по киоску, Кристина  пристально  смотрела  в  спину
удаляющемуся Вадиму.
   "Вот кому достались наши  перчатки,  -  горько  думала  она.  -  Этой
Валерии".

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека

   Вадим вошел в казино и сразу как будто очутился в другом мире.  И  не
было больше ни моросящего  дождя,  ни  сумрачных  лиц  прохожих.  Однако
Вадима больше не обманывала кажущаяся ласковость и мягкость этого  мира.
Потому что здесь царили другие законы, но не менее,  а,  пожалуй,  более
жестокие.
   Главное - не поддаваться азарту, голова должна быть холодной. Не идет
игра - уходи, придешь завтра. Идет - остановись, не надо эксплуатировать
удачу, она того не любит.
   Так Вадим говорил себе всякий раз, когда  переступал  этот  порог,  и
часто ему неимоверным усилием воли удавалось удержаться в рамках и внять
голосу рассудка, но иногда он срывался, и  тогда  следовал  либо  резкий
взлет, либо глубокое падение.
   Однако и взлеты и падения были  относительны,  ведь  касались  всегда
только одного, вокруг чего сейчас  только  и  вращалась  его  жизнь.  Ее
единственной последней опорой был выигрыш. Банальный рулеточный выигрыш.
Больше ничего не оставалось в жизни Вадима Воронова.
   В тот день он вошел в казино  в  хорошем  настроении.  Во  внутреннем
кармане лежал подарок матери. И радовало то, что он вспомнил о  подарке,
пусть и в последний момент, и  то,  что  нашел  его.  Вадим  решил,  что
сегодня пробудет здесь  совсем  немного,  вернется  домой  пораньше,  во
всяком случае пока родители еще не легли спать.
   Он окинул взглядом зад. Было много незнакомых лиц,  впрочем  как  две
капли воды похожих на те,  что  уже  успели  примелькаться.  Но  были  и
завсегдатаи. Вот  худенький  паренек,  этот  играет  очень  азартно,  но
приходит не часто, видно, не всегда есть что ставить.
   Вадим подошел к столу, где крутилась рулетка,  и  стал  наблюдать  за
игрой.
   Постепенно им начало овладевать то  чувство,  которое  он  все  время
пытался гнать от себя, - руки почему-то вспотели, начали дрожать пальцы.
   - Делайте ставки, - сказал крупье. Сегодня это был мужчина.
   Вадим бросил на стол несколько фишек.  Весь  мир  сразу  поблек,  как
будто выцвел. Реальным казался только  невозмутимый  крупье,  неподвижно
застывший над колесом рулетки.
   - Двадцать семь! - разнеслось над столом.
   Вадим нервно сглотнул и до хруста сдавил холодные пальцы. На двадцать
семь он поставил две зеленые фишки. Теперь все пойдет как надо.  Фортуна
снова обернется к нему лицом.
   Семьдесят долларов... Неплохо? А сколько он уже проиграл? Немерено. И
считать не хочется.
   Сосчитать было нетрудно, потому что Вадим пришел сюда с той  тысячей,
которая осталась от продажи машины.
   "Да... Блин! А ведь говорил себе, что больше ста ставить не буду.  Не
больше ста... Ну ста пятидесяти.
   Девушка услужливо спросила:
   - Не принести ли чего-нибудь?
   - Ничего не надо!
   Неужели  не  видит,  что   проиграл?   Жалостливая!   Все   они   тут
жалостливые... А сами  руки  потирают.  Хороший  навар  сегодня,  премию
дадут.
   - Тридцать.
   Это уже не сон. Вадима бросило в жар, задрожали пальцы, теплая  волна
нахлынула и ушла. Он опять выиграл. И выиграл-то случайно,  потому  что,
думая о своем, машинально поставил фишку не в один доллар, а  в  десять.
Ошибка...
   Случайность... Или судьба? Ведь теперь у него уже триста пятьдесят!
   В горле пересохло, захотелось выпить. И безудержно хотелось поставить
еще.
   Чтобы снова  испытать  то  блаженство,  когда  стрелка  движется  все
медленнее и медленнее, едва пересчитывая деления, а все вокруг неотрывно
смотрят на нее и ждут, ждут с замиранием сердца.  И  каждый  думает:  "А
вдруг?" Но чаще всего этого "вдруг" не случается. Слишком много цифр.  И
слишком мало денег...
   "У меня шестьсот, - думал Вадим. - Я вернул больше половины из  того,
что проиграл. Больше играть нельзя. Не за то отец сына бил, что,  играл,
а за то, что отыгрывался".
   Этот закон знали все, но дополнять его находили в себе силы немногие.
***

   - Оплатить.
   - Все? - Крупье приостановился и занялся детскими штучками - выстроил
все фишки столбиками по двадцать, положил набок, сдвинул, провел ногтем.
- Все оплатить?
   - Триста.
   Столбик поехал назад. "Что я делаю!"
   Снова появилась девушка; которая предлагала кофе или что-то еще.
   - Один чай с лимоном и пачку "Мальборо". И побыстрее, пожалуйста.
   "Зачем я оставил так много! Хватило бы пятидесяти... Да надо еще дать
крупье, я  забыл..."  ,  Две  фишки  полетели  крупье.  Тот  поймал  их,
поблагодарил, стукнул по  дереву  и  сунул  в  щель.  Подошла  маленькая
вьетнамочка, которую Вадим видел здесь уже не раз. Она поставила  вокруг
семнадцати: четырнадцать, восемнадцать и двадцать. И по  пять  штук.  Да
еще двадцать пять на всю тройку.
   Третий из игравших, щуплый парнишка, взял зеро, шесть, тридцать  пять
и одиннадцать.
   Крупье открыл рот, чтобы сказать: "Ставки сделаны",  но  Вадим  успел
подхватить пять синих, наклониться и просунуть их  на  семнадцать  между
столбиками  вьетнамки.  Он  еще  выпрямлялся,  когда  вьетнамка  дернула
головой, как бы предчувствуя свою ошибку.
   Шарик лежал на цифре семнадцать.
   "Но она, все равно не  в  проигрыше.  Берет  пять  на  семнадцать  на
четыре. Это будет... Триста сорок. Плюс двадцать  пять  на  одиннадцать.
Еще двести семьдесят пять. Молодец  тетка!  Крупье  явно  занервничал  -
начал проигрывать.
   Сейчас его сменят, и тогда плакали наши денежки".
   Вадим по-прежнему  верил  в  магическую  власть  крупье  над  колесом
рулетки.
   Крупье, однако, не сменили.
   - Синими. Два для вас.
   - Спасибо. Делайте ставки.
   Вьетнамка поставила на восемь, семь, четырнадцать  и  двадцать  один.
Замерла с горстью фишек в руке, а потом бросила три на  зеро.  Парнишка,
проигравший  почти  все,  что  взял  вначале,  забил  последнюю  тройку:
тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть.
   Играть и хотелось и нет. Ведь он уже почти отыгрался.
   - Тридцать один, - Крупье довольно сгреб фишки.
   Все проиграли.
   "Красное-черное, красное-черное, - жужжало в  голове.  -  Поставь  на
зеро.
   Девять на зеро. Зеро-один - пять, зеро-три - пять,  один-два-три-зеро
- десять".
   Крупье смотрел на Вадима с неким подобием улыбки.
   - Ну нет, - сказал Вадим вслух, - на сегодня хватит.
   Он вдруг понял, что все кончилось. Он наконец: достиг  того,  к  чему
шел, - он проиграл все. Абсолютно все, что у него было, кроме перчаток.
   Это значило не только просто проигрыш. Теперь можно было  попрощаться
с последним пристанищем, которое еще оставалось. Потому что больше  идти
было некуда.
   Он, привычно хромая, вышел на улицу. Была промозглая питерская осень.
   Может, вернуться в теплый уютный мирок  казино,  где  все  улыбаются,
пусть даже деланно, и жалеют, пусть фальшиво. Нет, он не возвращается.
   Такое правило. Никогда не возвращаться. Или он  нарочно  сам  выдумал
его в последнее время, чтобы не искать Кристину... Чтобы не пойти к ней.
Уж очень страшно, потому что так хоть остается надежда, что она его  еще
помнит. А вдруг нет? Не хочется в этом убеждаться. Но ведь иначе и  быть
не может! Чудес не бывает.
   Вадим поежился и пошел дальше, сунув руки в карманы  куртки,  которая
не защищала от пронизывающего осеннего ветра. Он бесцельно  брел  вперед
по каналу, дождь косыми струями бил по темной воде, по чугунной  ограде,
по золоченым мордам грифонов, которые со стоически-равнодушными улыбками
терпели непогоду Северной Пальмиры, куда занесла их нелегкая.
   Вадим зачем-то перешел по мостику на ту сторону, добрел до Казанского
собора, постоял под колоннами, вышел на унылую улицу Плеханова.
   Почему-то вспомнилось:
   Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
   Бессмысленный и чуждый свет.
   Живи еще хоть четверть века, Все будет так - исхода нет.
   Умрешь, начнешь опять сначала, И повторится все, как встарь.
   Ночь. Ледяная рябь канала. Аптека. Улица. Фонарь.
   Вадим засунул руки поглубже в ка