последний момент снова сел и спросил: - Андрей, я вам, честно, ничего не должен?
     - Да вы чего?!
     И Николаю Николаевичу показалось, что Андрей даже смутился.
     - Я ж сказал, Псков - зона наших интересов. За все платит моя структура.
     - Тогда еще раз спасибо за все.
     - Я постою тут минут пять. Если что заметите, ну мало ли чего, сразу назад, я прикрою...
     Николай Николаевич вытащил сумку и вошел в темный двор. Может быть, слова Андрея насторожили его, а может, и в самом деле в атмосфере двора ощущалось что-то подозрительное. Какие-то две фигуры стояли в углу и молча курили. Там не было ни дверей, ни окон, и что им там было нужно - непонятно.
     - Мужик, сколько времени? - спросил один из стоящих, не поворачивая лица.
     И Николай Николаевич с трудом удержал себя, чтобы не метнуться назад, к Андрею.
     - Половина седьмого, - сказал он дружелюбно и прошел в проем к лестнице.
     На лестнице на уровне второго этажа было темно. И вроде бы тоже кто-то топтался. По крайней мере, какое-то шевеление оттуда слышалось.
     ?Лучше быть две минуты трусом, чем всю жизнь трупом?, - вдруг вспомнил он поговорку и стал подниматься наверх, в темноту. И все же в случае чего он приготовился драться до последнего. Руками, ногами, зубами. Когда он ступил на площадку второго этажа, за дверями басовито залаяла собака и в темноте одна за другой под ногами прошмыгнули кошки. Следующий этаж был их.
     ?Это как же себя чувствуют те, у которых много денег всегда?? - подумал он, подойдя к своей двери.

***

     Когда-то, в другую эпоху, когда Николай Николаевич собирался в Гронинген, директор сам записал в его записную книжку свой домашний телефон.
     - Ежели что экстраординарное - звони не задумываясь.
     Это была одна из высших степеней доверия. В институте все знали, что тех, кто самолично пытался переговорить с директором по его домашнему телефону, он немедленно обрывал и рекомендовал записаться на прием у секретаря. То были иные времена, когда Николай поднимался на волне успеха и мурманская городская газета уделила ему аж целую страницу под шапкой ?Научной молодости - цвесть?, а в институте поговаривали о том, что после возвращения его очень хотят видеть замом по науке. И хотя это место его не манило, такие разговоры было приятно слышать.
     С тех пор как все в его жизни рухнуло, Николай ни разу не пытался позвонить директору домой. Но сейчас, пожалуй, случай был самый что ни на есть экстраординарный.
     - А-а, Горюнов, - сказал директор так, как будто они расстались минут двадцать назад. И поинтересовался ворчливо: - Ну что там у тебя? На конгрессе ты вроде бы выступил.
     - Я хочу сказать, что выполнил все поручения.
     - Какие еще поручения? Что там несешь? Я тебе не давал никаких поручений. Опять с тобой что-нибудь стряслось?
     Николай вспомнил, как после первого разговора со следователем просил директора прислать бумагу, которая подтверждала, что тот самый злополучный четыреххлористый углерод Николаю был заказан институтом. Вроде бы директору это ничем не грозило. Но он сделал вид, что не понимает, о чем речь.
     ?Забоялись, а жаль. Такой документ мог бы изменить весь ход процесса?, - говорил адвокат.
     - Я выполнил ваше поручение относительно Курска, - проговорил Николай, постаравшись придать этой фразе особую многозначительность.
     - Ты так не шути, Горюнов! Когда ты мог успеть слетать в Курск?
     - Я все успел, Павел Григорьевич. Завтра прилетаю в Мурманск утренним рейсом.
     - Ты подожди, подробности не раскрывай, - перебил директор. - Ты только скажи: да или нет? Ты с грузом или налегке?
     - Полное да.
     - Это ты не шутишь? В таких делах шутки неуместны.
     - Я говорю серьезно, Павел Григорьевич. Полное да. Привезу все.
     - Ну, Горюнов, ты - герой! - В голосе директора звучало радостное изумление. - Это же было гиблое дело. Абсолютно гиблое дело. Ладно, ладно, все подробности потом, - оборвал он самого себя. - Значит, говоришь, ты с грузом?
     - Да, с грузом.
     - Тогда стой, надо подумать, как организовать тебе встречу. Значит, так, я или сам за тобой приеду, или пришлю человека, ты его узнаешь. Из аэропорта не выходи, пока кто-то из нас к тебе не подойдет. Тут у нас такие дела творятся! Убийство за убийством. Все понял? Жди внутри аэропорта, на улицу ни шагу. Мы тебя найдем.
     История о приключении Николая в международном Шереметьеве разошлась по институту помимо воли Николая. И видимо, директор как раз про нее вспомнил, если решил принять такие меры предосторожности. С другой стороны, береженого и Бог...
     - Я все понял, Павел Григорьевич.
     - Ну, скажу я тебе, я всегда знал, что ты - молоток, но чтоб до такой степени! Да, и поздравляю тебя: я как раз подписал приказ о твоей лаборатории. Сотрудников наберешь сам, это мы с тобой обсудим завтра.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОГРУЖЕНИЯ

Молодость мага

     Неожиданный мороз, грянувший накануне вечером после нескольких недель оттепели, сыграл в городе немало злых шуток.
     Для охранного предприятия ?Эгида? шутка обернулась лопнувшим паровым отоплением на втором этаже - в офисе у шефа и в приемной, где за компьютерами сидели красавица Алла Черновец, в позапрошлом году выигравшая конкурс на звание ?Мисс Московский район?, и Наташа ПорОсенкова - девушка с лицом школьницы и характером стойкого вождя индейского племени.
     Если бы труба лопнула ночью - к утру порядок был бы уже восстановлен. Крепкие парни из группы захвата, проводящие время за стеклянной перегородкой в спортзале на первом этаже и внимательно встречавшие каждого посетителя, протечку заметили бы сразу. Но по закону вселенской подлости струи горячей воды низринулись с потолка на первый этаж за десять минут до прибытия дневной смены, а также и шефа, Сергея Петровича Плещеева - еще одного красавца, при виде которого вздрагивал любой телезритель со стажем, ибо немедленно узнавал в нем покойного телеведущего Листьева. Усы, шевелюра, очки, обаятельная улыбка - все было тем же, памятным, с одной лишь разницей, что при редкостном появлении Сергея Петровича на экранах телевизионщики старательно прикрывали его лицо защитной сеткой. Он был из той немногочисленной касты людей, засвечивать которых не полагалось без спецразрешения.
     Поэтому, пока группа захвата под руководством могучего рыжего великана Семена Никифоровича Фаульгабера, чаще отзывавшегося на более привычное имя Кефирыч, орудовала всем наличным количеством ведер, тряпок и разводных ключей, совещание в узком кругу происходило на единственном сухом пятачке.
     Этим сухим местом среди клубов пара, расходившихся от кипятка, который еще несколько минут назад бил сильной струей из разорванной от избыточного давления батареи, среди плеска воды и гулких голосов полуголых мужчин, которые повсюду тряпками собирали в ведра воду, была короткая лестница, ведущая со второго этажа к чердаку.
     Шеф ?Эгиды?, Сергей Петрович, а также два его заместителя - Марина Викторовна Пиновская, сорокапятилетняя модная женщина с осиной талией, мозгом суперкомпьютера и железной хваткой своего деда - деревенского молотобойца, и Осаф Александрович Дубинин, интеллигент, которого уличные бомжи не раз принимали за равного из-за его замшелого вида, не замечая аварийной ситуации, негромко, но активно спорили. Совещание было коротким, своего рода очередная летучка, где обсуждали всего лишь одно из десятка мелких и крупных заданий, спущенных ?Эгиде? из учреждения, которое по традиции петербуржцы называют Большим домом.
     - Ну не девчушку же к нему подпускать! - говорил Дубинин.
     - А кого? Был бы он педрилой, направили бы, например, Кефирыча. Но у него, по всей видимости, ориентация нормальная. Даже супернормальная. Кого вы в таком случае предлагаете? - спрашивала Пиновская. - Конечно, подошла бы Катя. Но она и так занята под завязку. У вас есть кандидатуры? Давайте рассмотрим.
     - Я бы тоже поостерегся, - осторожно заметил Сергей Петрович.
     Вопрос был чересчур деликатным, и шеф ?Эгиды? понимал, что командирские интонации здесь недопустимы. Будь его воля, он бы вовсе отказался от этого задания.
     - Вы сами говорили, Сергей Петрович: нам нужно понять технологию этой, так сказать, синей бороды, - напомнила Пиновская. - Как мы это сделаем, не подослав Наташу?
     - Синяя борода держал своих дам в подвале, - проявил эрудицию шеф, - а этот, судя по всему, нормальный серийный убийца. Как говорят: ?почувствуйте разницу?!
     Все шло к тому, что Наташе ПорОсенковой, вчерашней школьнице, многоопытные руководители ?Эгиды?, познавшие различные нюансы бытия, в том числе и приемы рукопашного боя, должны были поручить роль матерого Джеймса Бонда. Но не в кино, а в гораздо более скользкой живой ситуации. Выступить один на один против знаменитого экстрасенса. Это понимал каждый из них, но чувствовал внутреннее сопротивление.
     - Представьте, что этот Парамонов в самом деле ее закодирует, - снова заговорил шеф. - Если хотя бы половина того, что о нем говорят, правда, мы потеряем девчушку! Сделала запись одного сеанса - и хватит с нее. Девочка рискует, как бы точнее сказать, не жизнью, а душой и телом! Вправе ли мы...
     - К тому же, - вставил Дубинин, - он легко может ее расколоть со своим гипнозом. Представьте на секунду, что будет, если она выложит ему все!
     - Я предлагаю так, - перебила его Пиновская. - Пусть Наташа пойдет хотя бы на первый прием к этому экстрасенсу. Уверена, что на первом приеме особого риска не будет. Тем более я сама с группой буду дежурить в машине. Доверьтесь мне, наконец, как женщине! Нам хотя бы понять, в чем его зацепки!
     Против этого аргумента мужчины не устояли, тем более что Плещеев как раз накануне получил очередной втык от руководства, которому, как всегда, требовалась мгновенная и полная ясность по заданию. К тому же и сама Наташа ПорОсенкова прибыла к своему рабочему месту.

***

     Тот, кому было посвящено короткое совещание в ?Эгиде?, Андрей Бенедиктович Парамонов, в это время преспокойно спал на мягком современном диване в квартире у своего внучатого племянника Владлена.
     Часов до трех ночи они просматривали вместе те кассеты, которые записывал Владлен. Так сказать, эпизоды из жизни ближних и дальних горожан.
     Среди нынешних жителей России с каждым годом оставалось все меньше людей, которые связывали имя Владлена с создателем первого советского государства Владимиром Лениным. Сколько-то лет назад Владлен, начитавшись страшных публикаций о той всероссийской мясорубке, которую устроили вождь и его соратники, подумывал даже поменять имя, переназвавшись хотя бы в языческого Владислава. Но время было суетное. Оно то подбрасывало обоих родственников непривычно высоко, то опускало почти до полного обнищания, и до замены собственного имени руки не доходили. Другое дело его родная сестрица, Сталина, - та, учуяв ветры эпохи, быстро превратилась в полноценную Полину.
     Теперь мамаша, одарившая десятилетия назад своих детей звучными идеологическими именами, лежала в клинике, в кардиологическом отделении, а Владлен с Андреем предавались мечтам о возможном богатстве.
     Когда Владлен Парамонов поделился с родственником тайнами своих гляделок и подслушек, Андрей Бенедиктович сказал, что лишь идиот не воспользовался бы тем, что судьба сама вкладывает им в руки. И теперь раз в неделю он приносил к двоюродному внуку короткий списочек будущих клиенток-пациенток. А Владлен, с липовыми удостоверением городской газовой службы и электросети, обходил указанные родственником адреса, брал пробы воздуха на кухне в пустые пластмассовые бутылки из-под кока-колы и осматривал проводку на предмет возможного самовозгорания. Заодно, в каком-нибудь пыльном месте, куда не проникал взгляд владельцев квартиры, он навешивал свою подслушку. После этого Владлен парковал машину Андрея поблизости от того дома и записывал кухонные разговоры.
     - Ни один экстрасенс не отказывался от информации, полученной из обыденного мира, - приговаривал Андрей Бенедиктович, прослушивая бабью болтовню и делая пометки в своем блокноте. - Я как назову имя их кошки или собаки, клиентки просто торчат!
     Когда-то, в первый вечер, послуживший началом их делового содружества, Владлен угостил своего двоюродного деда видеофильмом из жизни одной нестарой соседки.
     - Это же Анька! - поразился маг и экстрасенс Андрей, вглядевшись в первые кадры. - Я с ней в одном классе!
     А потом, когда они просмотрели основные кадры, он остановил запись и проговорил задумчиво:
     - Дела! А ведь на месте этого пацана мог быть я!
     Они еще долго сидели в тот вечер, Владлен потихоньку набирался, Андрей, как всегда, был трезв, чтобы сохранять форму, но до странного размягчен.
     - Забавно, - проговорил он вдруг, - этой девочке я повернул судьбу. И что еще забавнее - даже не догадывался... А тот пацан мог стать моим сыном...
     С Андреем это происходило часто: обронит фразу и не договаривает. И Владлен давно уже не докапывался до глубинного смысла. Не его собачье дело.
     По этому фильму Андрей никаких инструкций родственнику не дал, сделать копию тоже не просил и, можно сказать, навсегда о ней позабыл. А мысль о сотрудничестве блеснула через час-полтора, когда Владлен все еще мог соображать, а Андрей выкарабкался из своей размягченности.

***

     Это в условиях вольного рынка издатели особенно полюбили оккультную литературу. А в годы, когда Андрей Бенедиктович Парамонов кончал школу, такие книги для обыкновенного россиянина были недоступны. В букинистических магазинах их не продавали, в библиотеке, которую все называли Публичкой, они лежали за семью печатями в спецхране. Даже самые безобидные, какой-нибудь Папюс или Нострадамус. И все же, когда на простор выходит ловец, прибегает и зверь.
     Из бездны информации, которая проскакивает сквозь сознание любого городского жителя, Андрей отсеивал свои крохи, которые его кой-чему научили. Иногда это были не крохи, а целые самородки, как тогда, когда он читал Библию. Дореволюционную толстенную Библию привезла из деревни его племянница, та самая, у которой он жил в малолетнем возрасте. Когда ему исполнилось четырнадцать, родители его умерли от обыкновенной старости, и тогда в городское жилье въехала деревенская племянница вместе со своими детьми, которая стала его воспитывать. Племяннице было тогда под сорок, а ее дети, приходившиеся Андрею Бенедиктовичу двоюродными внуками, были ему ровесниками. Так он и прочитал впервые Библию. И узнал из нее вовсе не то, что вычитывает христианин.
     Библия стала для Андрея настоящей книгой чудес, учебником по практической магии. Пререкания Авраама с самим Богом, чудеса Иосифа и Моисея, а также различных пророков вроде Даниила, чудеса, которые время от времени устраивал народу Иисус, - все это манило и одновременно внушало первобытный ужас.
     ?Неужели и я смогу такое сделать? - спрашивал он самого себя. - И если могу, то кто же я тогда??
     Он ходил на всевозможные публичные выступления гипнотизеров, запоминал их приемы, а потом, вернувшись домой, экспериментировал над своими двоюродными внуками - Сталиной и Владленом.
     - Ты станешь твердая и крепкая, как бревно, - внушал он Сталине, укладывая ее головой на одном стуле, а ногами на другом.
     И она становилась твердой, как бревно.
     - Ты - робот. Ты сделан из металлических рычагов, - внушал он Владлену.
     И тот начинал двигаться неуклюже, как железный дровосек.
     Однажды, когда у него не было денег на кино, Андрей протянул контролерше чистый лоскуток бумаги.
     ?Шестой ряд, крайнее место?, - просигналил он мысленно ей.
     И она, слегка приторможенно, взяла его лоскуток, а потом, словно сомнамбула, повторила:
     - Шестой ряд, крайнее место.
     Он решил сесть на это самое место, чтобы поставить опыт и над настоящим зрителем, если тот станет совать ему свой настоящий билет. Однако опыт кончился ничем. Когда к нему подошла немолодая пара с билетами и он полез в карман за лоскутком бумаги, стул под ним неожиданно проломился. И место не досталось никому. Свет погас, они сели куда придется.
     Однажды Андрей раскопал в журнале ?Наука и религия? воспоминания Вольфа Мессинга. И обрадовался, когда прочитал, что прославленный экстрасенс то же самое проделал в детстве с контролером в поезде.
     Еще забавнее получилось на экзамене по математике. Он выучил только один билет, двадцатый. И, храбро вытянув из кучи на столе билет, даже не глядя на номер, произнес:
     - Номер двадцать.
     Ответы полагалось писать на доске, что он и начал немедленно делать.
     Каково же было его изумление, когда следующий одноклассник, подойдя к столу и потянувшись за билетом, проговорил бодрым голосом:
     - Билет номер двадцать.
     А потом, встав рядом у соседней доски, стал резво стучать по ней мелом, выписывая те формулы, которые только что выписал Парамонов.
     То ощущение космического гула в голове и предельной ясности мира, которое посещало его в малолетстве, лет с двенадцати приходило все реже, особенно после того, как он стал тренироваться по книгам. Но тогда, у доски, неожиданно оно его навестило. И Парамонов попросил у неба, космоса, Бога, чтобы учитель и так, без ответа, поставил ему пятерку.
     Через несколько секунд после этого дверь раскрылась, вошла широко улыбающаяся завуч и что-то сказала на ухо учителю, отчего он радостно подпрыгнул. И едва за ней закрылась дверь, как объявил:
     - Сколько там еще в коридоре? Семеро? Зовите всех. Ставлю всем пятерки. У меня родился сын. Скорее, скорее заходите! - заторопил он недоумевающих девятиклассников. - В родильный дом опаздываю!
     Иногда, поглядывая на людей, Андрей Парамонов казался себе всесильным, как Бог. Люди делились на мягких и твердых. Мягкие поддавались его воле сразу или почти сразу. Твердые не подчинялись вовсе. Лишь через много лет он понял, что и твердые подвластны тоже. Только надо их подлавливать, чтобы внедриться в их волю и оставить там свой крючочек.
     Но в то же время Андрей Бенедиктович не мог заставить девушку, которая ему тайно нравилась, его полюбить. А может быть, не хотел. Быстро повзрослевших одноклассниц он стеснялся и в их обществе угрюмо молчал. И они тоже сторонились его.
     Однажды на пляже у Петропавловки, когда к нему снизошло состояние, он попробовал пожелать девицу, загоравшую поблизости в вольном купальнике. Андрей так и пожелал: ?Пусть она мне отдастся?. И девица очень скоро перебралась к нему, скорчила смешную рожу, передразнивая его серьезное лицо. Потом, оглянувшись на медленно бредущих по пляжу милиционеров, предложила быстро сматываться на квартиру к подруге, которая живет поблизости. Но едва они стали одеваться, как те самые милиционеры спросили у них документы.
     Девица было задергалась, но милицейский сержант что-то сказал ей негромко, и она сразу притихла.
     - А вы, молодой человек, свободны, вы тут ни при чем, - повернулся тот же сержант к Андрею.
     Но Андрей уныло поплелся за ней, тем более что она, ухватив его за руку, сказала, дыша ему в ухо:
     - Не бросай меня!
     Так они и прошли во внутреннее здание, вроде бы в какой-то каземат, и сержант, введя их в старинную, но абсолютно готовую камеру, из тех, и которых, возможно, сиживали декабристы или сама княжна Тараканова, сказал, рассмеявшись по-доброму:
     - Ладно, посидите вдвоем полчасика, раз так охота, пока машина едет.
     За ними заперли тяжеленные двери с глазком.
     - Это охотники, - заговорила возбужденно девица. - Они мечтают посадить меня в клетку - такое у них сверхсекретное задание. Потому что я - птица. Но я-то знаю, как с ними справиться. Мы будем с тобой трахаться, они войдут, увидят, подумают, что я - человек, и смоются. Давай скорее потрахаемся!
     Андрею уже ничего не хотелось, его космическое состояние давно улетучилось, однако девица так разошлась, что почти изнасиловала его.
     Радости от этого первого в жизни соития он не испытал никакого. Тем более что оно было прервано голосами в коридоре.
     - Лежи! Лежи на мне! - разгоряченно говорила девица, накрепко о