вонили из Москвы в ту минуту, когда Анна Филипповна вошла в кадр. До этого в Москве никому в голову не приходило соединить ту ужасную пленку с петербургской ведущей Анной Костиковой.
     Весть немедленно разлетелась по всем комнатам, и теперь Анна Филипповна шла, автоматически передвигая одеревеневшие ноги, по коридору из смолкающих и мгновенно расступающихся людей. Возможно, так в прежние времена двигались приговоренные к казни.
     Михаил Ильич сразу вызвал гримершу, которая у них выполняла и обязанности медсестры. Та прибежала с какими-то успокоительными средствами. Но Анна Филипповна, сев в привычное потертое кресло, севшим чужим голосом проговорила:
     - Не надо. Мне ничего в этой жизни не надо.
     - Анечка, тебе надо туда лететь. Ты должна увидеть это место и сохранить его в памяти.
     Главный режиссер решил, что суетные заботы - полет в самолете, посторонние люди - отвлекут ее от несчастья.
     - В чьей памяти? - хрипло переспросила она.
     - В твоей.
     - А-а-а, в моей, - согласилась она. - Хорошо, я сохраню.
     Теперь у нее появилась новая цель В жизни - немедленно лететь туда, где страдал истерзанный Костик. Чтобы увидеть, чтобы запомнить то место. Но нет, не только для этого. Ей надо, действительно надо торопиться туда, чтобы его заслонить. Спасти от следующих страданий. Ведь он же наверняка все еще там страдает. Говорят, душа еще долго не уходит от своего тела. И ей необходимо ехать туда немедленно, чтобы ощутить хотя бы душу Костика.
     Анна Филипповна снова вспомнила его глаза, полные боли и муки. И губы, прошептавшие в камеру всего одно слово. И она поняла, чтО это было за слово: в последнее мгновение жизни он звал ее. Он верил, что она придет и весь ужас останется позади, исчезнет. Ей надо, она должна немедленно быть рядом с ним. Только это остановит его страдания. И она решительно поднялась.
     У студии был давний контакт с ?Пулковскими авиалиниями?, и тот же Михаил Ильич, Миша, быстро договорился о месте на ближайший рейс. Миша позвонил и в военкомат. Они мгновенно врубились в ситуацию и сказали, что через полчаса можно заехать за нужными бумагами. Миша даже собрался лететь вместе с нею, но Анна Филипповна тем же не своим голосом произнесла короткое:
     - Нет. Я должна одна.
     Когда она вышла из студии, Валечка произнесла почти что восхищенно:
     - Во - характер! Ни слезинки. Железная женщина.
     - Что ты, Валя! Чего хорошего? Тут как раз разрыдаться надо. Реветь во весь голос. А не молчать. Как бы у нее крыша не поехала от такого молчания! - перебила ее ‚лка.
     Все дальнейшее происходило как бы не с ней. Студийный водитель завез ее в военкомат, где у дежурного лежала готовая бумага. Дома ей понадобилось не больше получаса, чтобы захватить нужные документы и детские фотографии Костика. Зачем она взяла эти фотографии, Анна Филипповна не знала, но они показались ей очень нужными.
     Все люди, встречавшиеся на ее пути в этот день, перешедший сначала в вечер, а потом в ночь, немедленно понимали, в чем дело, и бросались помогать ей - так сильна была энергия горя, которую она излучала.
     Бортпроводница, едва только заглянув в ее лицо при входе в самолет, сразу повела на отдельное от всех место. И хотя в соседних рядах тоже сидели какие-то люди, Анна Филипповна не замечала их, словно отделившись невидимым экраном. Она перебирала фотографии сына и повторяла одну только мысль: ?Я лечу к тебе, Костик! Потерпи! Закрой глаза, потеряй сознание, чтобы не чувствовать этого ужаса. Я лечу к тебе! Уже скоро! Я помогу?.
     На местном аэродроме тут же подвернулась машина, которая довезла ее до пресс-центра. А дальше братья-журналисты стали передавать ее с рук на руки по всему маршруту. Иногда приходилось ждать машину минут сорок - час. И она молча стояла, прислонившись к стене и свесив руки, или так же молча сидела, не участвуя в ни чьих разговорах.
     Лишь на последнем этапе едва не возникла заминка. Полковник, к которому ее привезли рано утром в штаб, стал выяснять, не появились ли в районе этой высотки новые боевики.
     - Мы это ради вас делаем, чтобы вашу жизнь сохранить! - твердил он. - Слышите, что делается?!
     Вдалеке послышалось несколько могучих взрывов.
     - У нас тут всюду можно пулю, а то и мину схватить.
     Так ничего и не выяснив, он наконец поддался силе ее горя, дал в сопровождение двух солдат с автоматами и напутствовал водителя ?газика?:
     - Там внимательней присмотри!
     Часть это была новая, не та, где служил Костик. Полк Костика, как она поняла, вечером успел передислоцироваться на другое место.

Разговор на высоте

     Анна Филипповна взбиралась на холм, и ее обдувал сырой ветер. Вокруг была ровная земля, кое-где присыпанная грязным снегом. Холм огибала дорога, и по ней время от времени приближалась, а потом уезжала вдаль боевая техника, машины с солдатами, изредка проходили пешие люди.
     Выше, на плоской вершине холма, лежали убитые люди, и там ее дожидался истерзанный Костик.
     - Маманя, может, вам не надо туда? - стал заботливо уговаривать шофер в пахнущем бензином бушлате, когда до вершины оставалось совсем немного. - Посмотрели сблизи, и ладно. Скоро похоронная команда приедет, соберет все тела, и вам вашего сына тоже пришлют.
     Этот шофер был ровесником Костика, он и во время пути пытался вступить с нею в разговор, но она отвечала ему лишь кивками. И сейчас тоже, не ответив, наоборот, ускорила шаг.
     - Там такое дело, - как бы извиняясь, стал объяснять один из автоматчиков. - Вы не обижайтесь, что они все рядом лежат - и чеченцы, и наши. Чеченцы, они в нашу форму оделись, и, когда их постреляли, разбираться было некогда - кто наш, а кто - нет. Так и оставили.
     - Хорошо еще, если лежат, - неопределенно проговорил шофер.
     Скоро они увидели, как немного выше, сбоку от них, по холму на вершину взбиралась какая-то пожилая женщина, одетая во все черное.
     - Эй! Что тебе-то тут надо? - грубо окликнул ее автоматчик.
     - Что надо, что надо? Сына надо, - с тоской в голосе ответила женщина.
     - Чеченка, - миролюбиво объяснил шофер. - Тоже своего ищет.
     Чеченская женщина поднялась на вершину первая и, обхватив руками лицо, неожиданно закричала дурным голосом.
     - Во-во, так и есть, - проговорил шофер. - Маманя, не ходили бы вы туда. Дали бы нам посмотреть сначала.
     Но Анна Филипповна еще более ускорила шаг. А когда поднялась, споткнувшись о чью-то оторванную ногу в изодранном сапоге, то Костика она не увидела.
     Вокруг на спекшемся грунте валялись обгорелые куски, лишь отдаленно похожие на частицы человеческих тел, и любой из них мог принадлежать ее Костику или быть куском кого-то другого.
     Не понимая произошедшего, она огляделась по сторонам, а потом закрыла глаза и простояла несколько мгновений в полной темноте, тихо пошатываясь.
     - Я про то и говорил, - негромко объяснял шофер автоматчикам. - Слышали, утром из установки жахнули, так это тут и было. Я сообразил, только когда подниматься стали. Сюда, значит, ночью бандиты снова вскарабкались, утром колонну обстреляли, по ним и жахнули... А это, - и он обвел рукой вершину, - то, что осталось. От всех.
     - Ну и что делать будем? - спросил один из автоматчиков.
     - Похоронить бы их вместе, - там бы Бог с Аллахом разобрались, кто чей, - ответил другой.
     - Аллах - это и есть Бог по-ихнему, - заметил шофер. И заботливо предложил Анне Филипповне: - Маманя, вы сядьте, давайте я вам бушлат подстелю. А то, может, в машину сразу, а? Поехали в часть.
     - Нет, - замотала головой Анна Филипповна, - я должна быть здесь, рядом с ним.
     И она села на подстеленный бушлат. Кто-то из автоматчиков подстелил также свою куртку для чеченской женщины. И они сидели молча, каждая со своим горем.
     - Во война, блин! - проговорил, отвернувшись, шофер. - Знал бы, что такое будет, маманя, ни за что бы вас не повез!
     Оба автоматчика отошли немного вниз. Один из них что-то насвистывал.
     - У тебя еще дети есть? - спросила вдруг хрипло чеченская женщина, ритмично раскачиваясь вперед-назад.
     - Больше никого. Совсем никого, - выговорила Анна Филипповна.
     - У меня тоже - никого. Муж был, два сына было. Теперь - никого.
     - Надо ехать, маманя, - тихо напомнил шофер.
     - Мне плохо, а тебе - тоже плохо. Я там живу. - И чеченская женщина показала на дома, стоящие недалеко в долине. - У меня теперь здесь могила будет. Ты сама откуда приехала?
     - Маманя, поехали, - снова встрял шофер.
     - Сейчас, - выговорила Анна Филипповна. И ответила чеченской матери: - Из Петербурга, Ленинграда.
     - Из Ленинграда? - переспросила та. - Красивый город. Я была, по путевке ездила. Дворцы смотрела. Этих, статуэток много. Мы с мужем хотели сыновей свозить, показать... - Она помолчала несколько мгновений, видимо соображая, как выразить мысль, внезапно пришедшую в голову, и заговорила снова: - Слушай, ты это место помни. Тут будет могила наших детей. Я, пока жива буду, ухаживать буду. Я умру - ты ухаживать будешь. Так?
     - Спасибо, - выговорила Анна Филипповна.
     - Ты дай мне адрес, я тебе напишу, ты тоже напишешь.
     Шофер вытащил из кармана огрызок карандаша, и Анна Филипповна на обратной стороне детской фотографии Костика наспех написала петербургский адрес.
     - Такой он был, - сказала чеченская женщина, перевернув фотографию. - У меня тоже...
     И она снова обхватила лицо руками. Лишь простонала:
     - Ты иди, иди... Тебе надо ехать. А я тут буду сидеть. Не бойся, я все сделаю для твоего сына.

***

     В самолете Анна Филипповна была снова наедине с фотографиями Костика. Вот он, совсем малютка, у дверей роддома. Она держит его, завернутого в одеяльце, и оттуда выглядывает лишь частичка лица. А рядом растерянно улыбаются ее родители. А вот ему десять месяцев. Он стоит, храбро держась за сиденье стула.
     Она подолгу рассматривала каждую из них и, улыбаясь, вспоминала все подробности, при которых были сделаны снимки. Вот ему двенадцать. И они вдвоем на лыжах. А вот - через неделю после того рокового вечера. Ему шестнадцать, и они снова на лыжах. Освещенные солнцем, стоят вдвоем у сосны, слегка опираясь на палки. Она специально захватила фотоаппарат и попросила проезжающего мимо незнакомого человека, чтобы он их снял.
     Тогда было счастье, а сейчас - расплата. Что тут скрывать: Бог видит все. Она, она одна все подстроила, и она виновата во всем. Только расплатился за ее счастье, за ее грех самый дорогой человек - Костик.
     Она виновата кругом. И в тот вечер, когда все решилось, и потом, когда ей нравилось видеть в нем взрослого мужчину. А бедный мальчик так старался соответствовать.
     - Анечка, мне предлагают работу в фирме, - сказал он. - Только говорят - надо перейти на вечерний.
     Сейчас, в самолете, эти его слова прозвучали словно рядом. И Костик, живой, красивый, любимый, тоже стоял рядом.
     Эти слова надо было услышать тогда! А она думала про свой фильм о Соловках. И что-то ответила ему весело. Она первый раз оставляла его одного надолго, и Костик торопился совершить мужской поступок.
     Не было бы ее греха, не было бы и армии.
     Это ее грех, это она - грешница, совратившая своего сына. И это ей должно было достаться возмездие, а не ему.
     - Костик, милый, за что? - шептала она, прижимая фотографии.
     И его изображение, его голос были реальнее, чем все, что она видела и слышала в эти два дня.

***

     По привычке, а точнее, уже по рефлексу, войдя в подъезд, она потянулась к почтовому ящику. Там что-то белело. И безумная, неожиданная мысль озарила ее на мгновение. Вдруг все, что случилось, - неправда. Костик не погиб. Он даже не ранен. На той пленке был несчастный, но чужой человек - не ее сын. А на холме она и вовсе никого не видела. Да, там валялись куски тел. Но то были чужие тела! Сын же ее жив. Командование части разобралось и послало домой телеграмму, которая обогнала ее самолет. И может быть, даже Костик сам скоро прилетит к ней, как доказательство глупого и трагического совпадения. И она обнимет его. Она даже ощутила тепло и силу его тела.
     Улыбаясь, готовая встретить счастье, Анечка открыла почтовый ящик и вынула сложенный пополам листок. Похоже, это и в самом деле была телеграмма. Анечка развернула его, но буквы печатного текста опять разбегались, множились, и ей никак было их не соединить. Она поняла, что это была вовсе не телеграмма. Наконец Анечка прочитала очередное послание:

     ?Анна Филипповна. Хватит крутить мочалку. О чем договаривались, или сегодня вечером, или никогда. Если до ночи не найду посылочку, кадры отдаю в прессу?.

     Листок выпал из рук, и она не стала нагибаться за ним, просто брезгливо перешагнула. Чуда не произошло. А без живого Костика все ее страхи были мелкими и ненужными. И никаких денег она добывать не станет. Ради кого - ради этого шантажиста? Ради типа, который столько времени держал ее здесь, в городе, на коротком поводке, когда она давно должна была лететь к сыну!
     Анечка словно споткнулась об эту мысль и замерла. Лифт остановился на ее этаже, двери распахнулись, и ей надо было выходить на площадку. Внизу чей-то нетерпеливый голос требовал освободить кабину, а она стояла внутри, прислонясь к деревянной стенке, и обдумывала эту самую мысль. Наконец Анечка шагнула к своим дверям. Лифт лязгнул и недовольно пошел вниз.
     Вот кто виноват в том, что все случилось! Если бы не он, она бы улетела к Костику, командиры дали бы ему короткий отпуск для встречи с матерью, и он бы не попал на эту высоту. Она должна была заслонить его от беды и так бы сделала, если бы не этот тип, не его шантаж.
     Ведь она же собиралась так сделать, уже договаривалась!
     Да, у них была грешная любовь. Но она никому не приносила несчастья. Это было личное дело их двоих. И больше ничье. А потом вмешался этот тип. Вот кто убийца ее сына!
     Она ходила по квартире и все делала автоматически, не переставая думать о шантаже.
     Неожиданно позвонили в дверь. Второй раз Анечка уже не надеялась на чудо. Но теперь она подумала о шантажисте. Ему не терпится получить свои баксы, и он осмеливается ломиться уже не в почтовый ящик, а прямо в квартиру. Она взяла большой кухонный нож, которым прежде они с Костиком резали хлеб, и пошла на звонок.
     Что ж, сейчас он свое и получит. Ей теперь ничего не страшно, потому что ничего и не надо больше от этой жизни.
     Анечка резко распахнула дверь, готовясь всадить нож мгновенно в тело шантажиста, как только он перед ней появится.
     Но это была пожилая соседка.
     - А я звоню, звоню. Уж решила, что вас нет. Объявление-то сорвали, так я так обхожу всех жильцов.
     Соседка когда-то работала по профсоюзной линии. Она часто объясняла это всем. И теперь была кем-то вроде председателя лестничного совета.
     - В воскресенье придут травить тараканов, просят, что бы во всех квартирах были жильцы. А кто не будет - чтобы оставили ключи. Вы, Анечка, как? Или еще не знаете?
     И Анечка на автоматизме, на привычке держать лицо, что бы ни случилось несколько минут назад, ответила, может быть, даже чересчур беззаботно:
     - Какие у меня планы - как обычно. С утра - дома, потом на работе. Если до ухода не придут, я вам ключи занесу.
     Соседка покосилась на нож, зажатый в руке, но беседу решила продолжить:
     - Вчера вечером приходили из фирмы. Предлагают стальные двери. Если больше десяти квартир наберется, так в полтора раза дешевле. Вы как? Нас уже восемь человек записалось. Давайте, я вас тоже запишу, это разве двери - картонка крашеная! Ее же пинком вышибают. Вы запишетесь, еще десятого найдем и всяко сэкономим.
     - Хорошо, записывайте, я готова, - согласилась Анечка.
     Она сейчас была готова согласиться на что угодно, даже на поход босиком вокруг экватора, лишь бы ее оставили одну со своим планом мести шантажисту.
     - Так не забудьте про тараканов! - еще раз напомнила соседка и пошла к своей квартире.
     Таракан! Вот кто ее шантажист. Именно таракан. И с ним надо поступить как с омерзительным тараканом.
     План мести был прост и ясен.
     Но неожиданно снова позвонили. Теперь по телефону.
     Это был один из ее многих поклонников, которые возникали постоянно, но, почувствовав, что тут им ничего не обломится, исчезали. Она разговаривала со всеми ими легко и весело, но держала их на расстоянии. Обычно они звонили на работу. И ‚лка даже вела их учет. Но этот исхитрился добыть ее домашний телефон.
     - Анна Филипповна! Я прямо из Нидерландов, с королевой общался и вот вам звоню. - Видимо, он рассчитывал поразить ее своей близостью к европейским монархам. - Завтра мировая премьера, билеты по особым спискам, но у меня заказаны. Куда за вами подъехать?
     И опять она разговаривала бодрым поставленным голосом. В том смысле, что и рада бы и благодарна за внимание, но занята.
     - Тогда послезавтра, еще лучше, - настырничал поклонник. - И я раньше освобожусь. Погуляем до спектакля, посидим в ресторанчике. Или лучше после спектакля.
     Надо было соглашаться, чтобы он отстал, - какая теперь разница, если она осуществит задуманное. Но даже в мнимом согласии была бы доля измены. Этого Анечка допустить не могла.
     И она отвечала в своей легкой манере, что - увы - послезавтра тоже занята, такова ее работа.
     - Давайте договоримся, что мы пока ставим многоточие в нашей маленькой тайне, а я завтра вам позвоню, - не унимался поклонник.
     Наконец отстал и он. И тогда Анечка приступила к выполнению своего плана.
     Анна Филипповна взяла большой конверт, написала на нем фломастером: ?5 тыс. долларов? и вложила туда две свернутые газеты. Этот конверт она заклеила и оставила в своем почтовом ящике внизу, в подъезде.
     У них под лестницей было нечто вроде открытой кладовки. Там стоял небольшой дощатый ящик, крашенный зеленой масляной краской. Женщины, которые приходили убирать дом, хранили в нем под замком ведра, тряпки, порошки. Рядом стояла палка, на которую они насаживали швабру. Летом на этом ящике постоянно жила большая серая кошка. Куда кошка уходила зимой - никто не знал.
     Анечка спустилась на лифте, отошла к уличной двери и посмотрела в сторону ящика. Под лестницей была темнота, и в ней ящик как бы растворялся.
     Это место и стало ее засадой. В руке у нее был тот самый нож с большой пластмассовой ручкой, которым они с Костиком резали хлеб. Она села на ящик, прислонилась к стене и, всматриваясь в лицо каждого входящего - подъезд освещала свисавшая с потолка тусклая электрическая лампочка, - стала представлять, как она сделает все задуманное.
     К лифту, даже не взглянув на свой почтовый ящик, еле передвигая ноги и натужно дыша, прошла старуха с палкой с третьего этажа. Анечка так и не знала ее имени, знала лишь, что дети ее несколько лет назад оставили, уехав в Америку.
     Потом появилась юная пара. Они недавно переехали, видимо, родители купили им квартиру. Эти, наоборот, долго копошились у ящиков, потом, в ожидании лифта, стали целоваться.
     Прошли двое мальчишек-близнецов с рыжим длинноухим спаниелем.
     Все эти люди точно не подходили под шантажиста. Они даже, каждый чем-то своим, напоминали ее Костика. Но Анна Филипповна старалась об этом не думать, чтобы не расслабляться. Она терпеливо сидела со своими горькими мыслями. И четким планом.
     Потом она вспомнила старую чеченку, которая обещала беречь пустую могилку на холме. И мысленно перед ней извинилась. Для чеченской женщины тот холм - родное место. И даже, когда она уйдет из жизни, кто-то все равно станет вспоминать о ее сыне. А что толку Анне Филипповне с чужой могилы на чужой стороне. На этом холме терзали ее Костика, надругались над ним. А потом сожгли и разметали взрывом его тело. Может ли после всего этого такой холм быть для нее святым?
     Наконец появился он. Странно, но что это - именно он, она поняла сразу. Даже когда он еще не сунулся в ее ящик.
     Но он сунулся, сначала пропустив мимо себя спускающихся по лестнице людей. Это был человек с их же лестницы, с верхних этажей, и его почтовый ящик находил