ятельский голос.
     - Заткнись! - дружелюбно отмахивался Парамонов и продолжал читать снова.
     Наконец приятель вырвал у него книгу из-под носа.
     - Дам я ее тебе читать! Бери ее с собой! - кричал приятель.
     Только тогда он оглянулся и вспомнил, что вообще-то зашел к однокласснику, чтобы дальше идти с ним вместе на день рождения к другому приятелю.
     На дне рождения он побыл чуть-чуть, потому что думал только о книге, завернутой в газету и лежавшей в прихожей. Крадучись он выбрался из шумной квартиры и всю дорогу до дому почти бежал с книгой за пазухой.
     А дома, торопясь, читал всю ночь. На другой день, вернувшись из школы, снова начал ее читать. Уже внимательней, с самого начала. Дочитав до конца, стал перечитывать в третий раз.
     С тех пор многие страницы этой книги он помнил наизусть.

***

     Владлен Парамонов возвращался домой в мрачном настроении. Использовав все знакомства, ему удалось наконец устроить матушку в престижную клинику, которую в разговорах называли просто по номеру. Клиника номер сто двадцать два. Говорили, что прежде в ней лечили только секретных деятелей, связанных с оборонкой. И лечили по-настоящему, не то что в Свердловке.
     Матушка у него была не так уж и стара - меньше шестидесяти пяти, но неожиданно случился Один инфаркт, потом второй. А теперь она почти перестала выходить из дому. А если куда направлялась, то едва ли не через каждый шаг хваталась одной рукой за стену дома, другой за сердце и Принимала нитроглицерин.
     - Пока не поздно, надо делать коронарное шунтирование, ельцинскую операцию, - еще полгода назад сказал ему кардиолог-профессор в другой больнице.
     Но то была обычная городская больница. Имени Ленина. Осталось у нее это имя или сняли его, он толком не разобрался. Однако врачам в общедоступных больницах он не верил. И потому стал искать ходы в престижную.
     Однако и здешний профессор сказал то же самое.
     - Операция очень дорогая. Если вы в силах заплатить двадцать тысяч, то ее можно сделать без очереди. Но у вас, как я понимаю, таких денег нет.
     Профессор был крупным рыжеватым человеком с огромными ручищами. И Владлен представлял, как этими ручищами он роется внутри грудной клетки, перешивает сердца, подшивает клапаны.
     Говорил он сочувственно и так, словно у него была одна-единственная больная - матушка Владлена.
     - Нужно поставить ее на очередь, однако она у нас очень большая, года на четыре. И я боюсь, что ваша мама не дотянет. Есть третий вариант: вы вносите только часть суммы - пять тысяч. Это - на покупку специальных лекарств. Все остальное мы делаем бесплатно. Тогда операция возможна через год. А год, я думаю, ваша мама сможет прожить.
     - Я подумаю, - ответил Владлен.
     - Поймите, мы себе ничего не оставляем. Я почти каждый день говорю с родственниками, и каждый раз мне стыдно. Рады бы делать только бесплатно, но государство нас не финансирует. Или вовсе отказывайся от операций, или вот так, как мы.
     - Я подумаю, - повторил Владлен.
     - Сердце мы ей подтянем насколько возможно и недели через две выпишем.
     Войдя в подъезд, Владлен сразу сунулся в железный почтовый ящик квартиры, где жила их лестничная телезвезда Костикова. Там лежал лоскуток бумаги с одним словом:

     ?Согласна?.

     Это уже был другой разговор. Он и сам знал, что ничего хорошего нет в том, что он решил заняться шантажом. Но и выхода у него не было. Ясное дело, Костиковой достать пять тысяч легче, чем ему. С нее наверняка ничего не убудет. Зато и матушка поправится.

***

     Чуть больше двух лет назад одна контора предложила фирмочке, в которой тогда трудился Владлен, провести в домах микрорайона кабельное телевидение. И почти в те же дни какие-то алкаши заявились в их офис, когда он сидел как раз один, и высыпали на стол интересные штучки размером с пуговку. Всмотревшись в них, он пришел в неописуемый восторг и удивление. Это оказались гляделки и подслушки!
     Он не стал допытываться у алкашей, где они это добро приватизировали. Скорей всего, из подвернувшегося контейнера с грузом, что пересекал просторы России и был заказан какой-нибудь сверхсекретной службой.
     Владлен постарался сделать скучное лицо, отвалил алкашам какую-то мелочь, как бы просто из жалости, и нехотя отодвинул гляделки в сторону.
     Но, едва они удалились, сгреб их в коробку, переложил поролоном и после работы отнес домой. А тут как раз пришла пора ходить по собственному дому с установкой заказа. Общей антенны у них давно не было - поломали бомжи, разгуливающие но крыше из одной части чердака в другую. Жильцы давно повырывали подводку к ней и пользовались комнатными антеннами. Поэтому он проводил кабель с лестницы в квартиру, а там - туда, куда указывали хозяева. И кое у кого поставил гляделки с подслушками. Надо же было проверить их в деле.
     Работали они отлично, и Владлен, когда было нечего делать, мог смотреть теперь собственное кино - из личной жизни соседей.
     Жизнь у соседей оказалась на редкость малоинтересная. Он скоро бы бросил это занятие как не оправдавшее себя и снял бы у них дорогостоящие гляделки, если бы не одна из квартир. Та, в которой проживала Аня Костикова с сыном. Увиденное там стоило всех его затрат. Ну тихонюшка с добрым обволакивающим голосом!
     Вот уж где черти водились!
     Иногда он наслаждался впрямую, так сказать, живым репортажем. А иногда - записывал, оставляя еще и на потом. Так у него получилось несколько полнометражных фильмов. Со вздохами, стонами и всем, что им сопутствует.
     Однако мысль о пяти штуках запала ему в душу совсем недавно. После бесед с кардиологами насчет матушкиной операции. И вот же, вроде бы начинало светить!

Туда, где лепят кирпичи

     В здании районного суда собрались мужики-автомобилисты из соседних с бедолагой домов. И жена умершего вместе с дочкой.
     - Будем драться до последнего, - говорили автомобилисты. - Человеку благодарность надо выдать за очистку общества, а не судить.
     - И все, что было, продал, - жаловалась жена. - Дочке подруга с работы купила новую куртку. Так он по дороге из школы подошел, снял ее и пропил.
     Но так говорили они в коридоре. Судья же их слушать не пожелала, как не имеющих отношения к обстоятельствам дела.
     - Лучше бы шли они по домам, - косясь на них, шептал в перерыве адвокат, - иначе вкатят вам убийство с помощью заранее подготовленных средств.
     Прокурор потребовал наказания в восемь лет, адвокат говорил долго, занудно и то просил проявить снисхождение и ограничиться годом, то вовсе отрицал состав преступления и предлагал оправдать.
     Приговор прозвучал как выстрел - три года условно.
     - Поздравляю, - говорил, радостно улыбаясь, адвокат. - Полтора года проведете на химии и вернетесь в нормальную жизнь. Советую кассацию не подавать, а то ведь могут и прибавить.
     Вика заплакала, едва объявили приговор, Не могла остановиться и плакала, уткнувшись лицом в мокрый платок.
     Ему же казалось, что весь этот ужас происходит с кем-то другим. Что еще минута-две, он стряхнет с себя все, что происходило в эти месяцы, и засядет за работу.
     Только работу ему теперь назначали другие люди. И они отправили его под Выборг на кирпичный завод, в спецкомендатуру номер шесть.

***

     Сколько раз он вспоминал всевозможные классические фразы типа: ?Где суд, там и неправда?, ?От сумы да от тюрьмы не зарекайся?, ?Суд - это машина, и она переезжает каждого, кто под нее попадает, невзирая, прав он или не прав?. И еще напоминался абсурдистский роман Кафки под названием ?Процесс?. Николаю он всегда казался бредовой фантастикой, а теперь с его судьбой творили похожий бред.
     И все же продолжал надеяться на победу здравого смысла. Да и в самом деле, если бы покойный не растворитель, который невозможно перепутать с водкой, а, скажем, отвертку бы проглотил? Неужели и тут дело довели бы до суда?
     - Поймите, им нужен процент раскрываемости. Основное количество преступлений остается нераскрытым, а им необходимо отчитываться. Вы и повышаете их процент, - внушал адвокат. - С вами станут разговаривать в спецкомендатуре. Бога ради, не говорите, что не согласны с решением суда. Сразу запишут, что не желаете встать на путь исправления, - напутствовал адвокат. - Лучше скажите, что искренне признаете свою вину и всей душой раскаиваетесь в содеянном. Без этого вам срок не скостят.
     Все так и было. Поселок под Выборгом, куда Николай доехал на дряхлом, времен полета Гагарина в космос, автобусе, назывался Ленинец-2. Где находился Ленинец-1 и был ли вообще такой, Николай так и не узнал. За все полтора года. Дорогу к комендатуре номер шесть местный мужичок показал ему сразу и дружелюбно.
     А дальше Николай увидел высокий забор с колючей проволокой наверху, скрипучие металлические ворота и кирпичный домик - контрольно-пропускной пункт с вертушкой внутри.
     Лысоватый круглолицый майор, время от времени поглядывая на Николая, перелистал его личное дело и спросил:
     - Ну, как теперь думаете жить? Все так же ваньку валять или станете исправляться? Вроде бы столько лет вас учили, кандидат наук...
     - Постараюсь примерным поведением загладить свою вину, - выговорил Николай заранее выученную фразу. Прозвучала она неискренне, но майору вряд ли хотелось вдаваться в психологические глубины.
     - Вот то-то и оно, что вину. А что же на суде отказывались признаваться?
     - Ошибался, - ответил Николай, чувствуя себя полным дураком.
     - Выпиваете часто?
     - Нет. Даже не курю.
     Майор удивленно поднял голову от личного дела:
     - Это вы мне бросьте! Закодировались, что ли?
     - Да нет. Просто с рождения не пил и не курил.
     - Ну, при рождении-то мы все. - И майор ухмыльнулся. - Ладно, я еще не раз буду с вами разговаривать. Вы ведь наверняка надеетесь, что вам уменьшат срок до половины. Для этого надо немного, но кое-кто, наоборот, вместо того чтоб к воле стремиться и встать на путь исправления, уходят от нас на зону.
     - Я на зону не хочу, я хочу как раз на свободу.
     - Правила у нас легкие. - И майор стал перечислять правила. - В двадцать три - вечерняя поверка. После нее быть только в общежитии. Распивать спиртные напитки или там ширяться - недопустимо. Всякие там заточки, кинжалы, тем более огнестрельное оружие - чтоб и мысли не было.
     - У меня и нет такой мысли, - вставил Николай.
     - Это мы будем проверять. Самовольные отлучки, прогулы на работе - тоже недопустимы. Иностранный язык знаете? - вдруг, помягчев, спросил он. - У вас тут написано, что год работали в Голландии. Там какой язык?
     - По-английски говорю более или менее свободно.
     - Станете два раза в неделю заниматься с моим хлопцем. Он в десятом классе. С ним раньше уже занимался профессор. Что смотрите? Настоящий, из Герценовского, тоже условник, у нас и такие люди отбывают наказание. Неделю назад освободили. Теперь вот вы прибыли. Справитесь?
     - Постараюсь.
     - Добро. Скажу, чтоб поместили как раз на его место. Станете выполнять правила, прилежно работать, будем отпускать на выходные домой. Полтора года промчатся - и не заметите. Кроме кандидата наук, какая у вас профессия?
     - Никакой.
     - Значит, разнорабочий. Ладно. Пойдете у нас туда, где лепят кирпичи.

***

     В чем-то майор оказался прав. Если дни первого месяца тянулись в этой полутюрьме как в замедленном кино, то потом заполненные одними и теми же занятиями недели помчались стремительно.
     Когда-то, может быть в позапрошлом веке, поблизости от поселка, а стало быть и комендатуры, обнаружили залежи красной глины. Песок тоже был рядом - на нем росли сосны. В результате тогда же, в незапамятные времена, какой-нибудь ушлый купец основал кирпичный завод, который и питал с тех пор окрестные стройки. Скорей всего, поселка, и уж тем более комендатуры, в те годы и в помине не было. Они взросли при заводе, чтобы обеспечивать его людскими силами.
     Но с наступлением свобод жители поселка стали перебираться в город, и теперь завод жил и даже процветал только благодаря тем, кого, наоборот, не по своей воле, власть перемещала сюда из города.
     Внутри огороженной территории стояли два длинных двухэтажных барака из потемневшего от времени красного кирпича. Они были построены из того же самого материала, который здесь выпускался и теперь, только лет на сто раньше. Строил здания первый владелец завода, чтобы разместить в них квартиры для рабочих Главные места в тех квартирах занимали грандиозного размера кухонные плиты, облицованные белым кафелем. Комнатки же были невелики.
     Несколько лет назад все внутренности бараков осовременили: убрали плиты, переставили перегородки, и в результате получились двухкомнатные квартиры со своим душем, крохотной кухней и туалетом. В каждой такой квартире помещалось по десять человек условно осужденных, которые сами следили за всем порядком.
     - Ваша квартира номер четыре, двухкомнатная, второй этаж, - сказал Николаю комендант из таких же, как он, осужденных условно. - Там в первой комнате свободная койка. Пойдемте в каптерку, получите белье, одеяло.
     Его соседями оказались школьный повар, допустивший отравление завтраком, водитель троллейбуса, задевший чужой ?мерседес? и спрятавшийся сюда от братвы, а также парикмахер, которого клиентка стала приглашать домой для любовных свиданий, но однажды их застал муж, и, чтобы спасти клиентку, ему пришлось изображать квартирного вора За что он и был наказан.
     Был еще молчаливый человек по кличке Студент, постоянно читающий детективы.
     Все мужики подобрались спокойные и, что важно, почти непьющие.
     - Эта койка давно тебя ждет, на ней раньше профессор отдыхал, хороший человек, - сказал пожилой, основательный водитель троллейбуса. - Значит, так, чтоб ты сразу знал. Убираемся по очереди, по неделям. Дежурный встает на пять минут раньше и кипятит чайник.

Несколько нюансов из частной жизни

     Солнце бывает жарким, палящим. А бывает тихим, ласковым, нежным. Примерно так было у Анны Филипповны с теми несколькими мужчинами, которые время от времени возникали за эти годы в ее жизни.
     После института она попала в детскую библиотеку. А так как свое дело она любила, то через год ее повысили - сделали заведующей залом научно-популярной литературы. Потом она стала главным библиотекарем. А потом стала директором.
     Коллектив библиотеки был женским. Мужчины являлись только в образе сантехника, пожарного инспектора или родителя, пришедшего записать ребенка. Эти самые родители иногда и становились ее мужчинами.
     Отчего-то все они скоро желали оставить свою семью и жениться на Анечке. И тогда Анна Филипповна сама оставляла их.
     - Дура! - каждый раз выговаривала Ленка Каравай. - Пробросаешься своим счастьем. Костик вырастет, с кем ты тогда останешься?
     - С ним! - говорила Анна Филипповна как о деле решенном. Она и в самом деле не могла представить свою жизнь без него.
     - Ты думай, что говоришь! - сердилась Ленка. - Парню скоро девушку надо будет привести!
     Сама она уже дважды успела сходить замуж и прицеливалась к третьему.
     Первый раз Анна Филипповна заметила, что Костик подсматривает за ней как за женщиной, когда ему было лет тринадцать.
     Может быть, он и прежде этим занимался, да она не знала. А тут вдруг обнаружила, что сын выстроил целую систему зеркал, чтобы видеть все, что происходит за спиной, когда она переодевается, а он за письменным столом якобы делает уроки.
     Ей смешно тогда стало: только что она возила его в коляске и носила всю ночь на руках закутанного в одеяло, когда у него была простуда и поднималась температура, только что он, испугавшись идти в школу с незнакомой учительницей, умолял, вцепившись в ее руку: ?Анечка, учись вместе со мной!? И его с трудом оторвали, чтобы отвести с классом.
     И вот - уже проявляет к ней мужской интерес. И она не стала стыдить его или прятаться - наоборот, сделала вид, что не догадалась, и даже слегка показывала ему себя. Пусть увидит, если ему это так нужно.
     Тем более что он по-прежнему оставался очень хорошим мальчиком. На родительских собраниях завуч несколько раз так и говорила ей при всех с чувством:
     - Спасибо вам за вашего мальчика!
     А когда другие матери жаловались на грубость своих детей, Анна Филипповна удивлялась и радовалась: у них с Костиком все было иначе. Он любил взять ее ладонь и приложить к своей щеке, любил, когда она прикасалась к его лбу губами, прощаясь перед уходом, они даже в кинотеатре сидели, нередко взявшись за руки.
     Лет до семи-восьми по утрам в выходные он любил прибегать к ней под одеяло и, щекотно шевеля коленками, рассказывал всякие мальчишеские тайны.
     Теперь же, когда он стал подглядывать за ней, ей было и смешно и приятно. И тоже как бы слегка щекотно.
     ?Ну прямо эксгибиционистка какая-то, - думала она про себя, - вот забавно!?
     После передачи все пили чай в редакционной комнате.
     Анна Филипповна вошла последней и не сразу поняла, о чем все говорят.
     - А мне этого мужика жалко, - отвечал кому-то режиссер Михаил Ильич. - То, что он - дурак, это само собой. Но его же хотят упразднить не из-за этого, а за то, что он отправился на лечебную процедуру.
     - Ничего себе - лечебная процедура, - хихикнул кто-то.
     - Это вы про кого? - спросила Анна Филипповна, присаживаясь на свободное место в углу и наливая чай из темно-синего электрического пластмассового чайника.
     - Про кого еще - про него, родимого, про генерального прокурора, - объяснила Елена Всеволодовна, или, как ее звали для краткости, ‚лка. - Пришла вроде бы информация, что дело с ним окончательно закрывается. Мне его тоже жалко: застенчивый мужик, попался как кур во щи. Помните такие кадры: эта девуля старается, старается, а толку никакого. И он так жалобно говорит: ?Что, клиент трудный попался??
     - Да какое там следствие, туфта все это - вялотекущий процесс, - вставил Михаил Ильич. - Я про то и говорю, что человек пришел на медицинскую процедуру - а его камерой. Любого сними с голой задницей на приеме у врача и показывай потом. Помните, он еще в конце их благодарит. Говорит: ?Так давно этого не испытывал!?
     Нюансы частной жизни есть у каждого. И предъявлять их обществу нельзя.
     - По-твоему, после этого можно занимать пост? - вмешалась ‚лка. - Мне хотя и жалко его, но только в качестве мужика, а не генерального.
     - После того показа надо было прежде всего отыскать тех, кто вмешался в частную жизнь, и примерно их наказать. А его уволить - не за то, что он с голой задницей ходил, а за дурость. Распинаться перед проститутками, что он не последний человек в державе и что Шаймиев его приятель, - вот за что уволить.
     - А мне больше всех его жену жалко, - сказала вдруг Анна Филипповна. - Как она себя должна чувствовать?!
     - Анечка, а тебе опять этот твой звонил, российский фермер. - ‚лка повернулась к ней. - Я его по голосу узнаю. Говорит такой сладенькой интонацией: ?А можно мне Анну Костикову?? А ему грубо так: ?Нет, нельзя. Она сейчас в эфире!? - ?Так вы передайте ей, когда она вернется из эфира, что я буду ей звонить?. Я-то сначала подумала, что педрила.
     - А что ему нужно? - удивилась гримерша Валечка. - Он каждый день звонит.
     - Что-что, - грубо ответила ‚лка. - Увидел, что место свободно, и решил клинья подбить. Ты ему скажи, если будешь разговаривать, пусть он лучше меду еще пришлет. А к тебе чтоб не приставал, чего тебе от него толку!
     Тут в комнату вбежал второй режиссер. Оказалось, был еще не готов монтаж сюжета, который обязательно предполагали показать через двадцать минут. Все, кто имел к этому отношение, помчались следом за ним в монтажную, в студию, и спокойное течение беседы прервалось.

***

     Все случилось в те дни, когда главный режиссер Михаил Ильич, сделав несколько проб, предложил ей перейти на телевидение.
     - Такое решение дается непросто, - сказал тогда Миша. - Это я по себе знаю. Для этого вам придется отказаться от прошлой карьеры. Вы вроде бы директор библиотеки?
     - Я попробую совме