восточный,  так палочками для еды!.. Эсфирь Самуиловна, вы у нас медик
- это возможно вообще? Они ведь деревянные! Не нож, не вилка там, наконец...
     Т„тя Фира кивнула и прошептала:
     - Возможно.  Если  очень сильный удар...  А  про  себя  сопоставила ржавый
гвоздь и деревянные палочки с досками от разломанных ящиков,  которыми когда-то
орудовали в дал„кой отсюда подворотне три юных подонка. Шлыгин, Гнедин... и ещ„
один, пока что живой. Пока что... О, шма-Исраэль!.. У не„ закружилась голова, и
она заподозрила,  что вряд ли  дойд„т до своей комнаты,  если вообще встанет со
стула. Не говоря уж о том, чтобы кашу на диван относить.
     - Ну так вот,  - рассказывал Гриша. - Из-за этого уже версии разные пошли.
Одни говорят - заказное убийство, только замаскированное. Тем более Гнедин этот
двух начальников подряд, говорят, схоронил, оба от болезни...
     - Знаем мы такие болезни, - проворчал дядя Саша.
     - ...А  недавно сам  к  какому-то  расследованию приступил,  где уж  очень
большие деньги были замешаны.  Вот так. А другие говорят, вс„ на бытовой почве.
Даже вспомнили,  что он вроде с женой на днях очень сильно поссорился. Вот она,
может быть, и решилась... Или за не„ кто...
     - Любовник,  - высказалась Витя Новомосковских. Патимат осуждающе покачала
головой и нахмурилась.
     - А что?  -  неожиданно воинственно заявила Оленька Борисова. - Эти важные
начальники дома часто такие!..  Он е„,  может быть,  бил!..  И развод не давал,
чтобы имидж не портить!  Тут не то что любовника завед„шь,  тут в  самом деле с
зарплаты на киллера будешь откладывать...
     - Ну,  бабы такие есть,  что и  в морду сунуть не грех...  -  вступился за
сильный пол дядя Саша.
     Оля  и  Витя  немедля повернулись к  нему  и  принялись яростно возражать.
Гриша,  видя,  что разговор съехал в  безнад„жно примитивную плоскость,  разв„л
руками -  о  времена,  о  нравы!..  -  и  удалился к себе.  В следующем выпуске
новостей могут поведать ещ„  какие-нибудь подробности,  которые вс„ поставят на
место.
     Т„тя  Фира  осталась сидеть на  сво„м  стуле  и  довольно долгое время  не
двигалась с  места.  Вдво„м с  Плещеевым они  были единственные в  Питере люди,
доподлинно знавшие,  КТО.  Плещееву, правда, в отличие от т„ти Фиры, оставалось
лишь гадать,  ПОЧЕМУ. Зато он знал о готовящемся убийстве заранее - и не только
не  выполнил свой прямой долг по  предотвращению преступления,  но  даже сделал
обратное:  помог его совершить.  Т„тя Фира наверняка пожалела бы шефа "Эгиды" и
пришла бы к выводу, что ей вс„-таки легче.
     Сначала ей казалось,  что она так и просидит здесь,  в кухне,  целую ночь,
потому  что  не  собер„тся с  силами  встать.  Потом  задела  локтем зав„рнутый
чугунок,  и  новое  беспокойство  отодвинуло  все  прочие  горести:  каша-то!..
Остывает!..  Этого никак нельзя было допустить.  Эсфирь Самуиловна поднялась на
ноги, взяла чугунок и пошла в свою комнату. Чувствовала она себя так, как будто
ей исполнилось не семьдесят семь лет, а все девяносто девять.
     Ночью  она,   естественно,   не  спала.   Даже  не  ложилась  в   постель.
Прислушивалась ко  всем  шорохам  и  даже  несколько раз  выходила в  коридор -
караулить,  возле  входной  двери.  Минула  половина третьего,  памятная ей  по
прошлому разу,  но  никто  так  и  не  появился.  Эсфирь Самуиловна выключила в
комнате  свет  и  стала  смотреть в  окно,  благо  огромный стеклянный полукруг
выходил на Кирочную.  Увы,  в окно была видна в основном дальняя сторона улицы,
да и  ту мешал как следует разглядеть фонарь,  горевший прямо внизу.  Т„тя Фира
пересаживалась со  стула на  кресло,  а  с  кресла на диван,  куталась в  плед,
замерзала и отогревалась,  гуляла по комнате,  держа на руках Ваську,  и тщетно
гнала от себя мысли о том, где мог быть теперь е„ постоялец.
     В  современных боевичках про на„мных убийц,  несколько штук из которых она
тайком  прочитала  в  чисто  познавательных целях,  описывались  ночные  клубы,
роскошные рестораны,  дорогостоящие любовницы...  Бог  с  ними  там.  Т„тя Фира
прекратила свои "изыскания" не  потому,  что е„ коробило от чисто литературного
убожества текстов или  выводили из  себя  зубодробительно-откровенные описания.
Садистские и сексуальные сцены она воспринимала с профессиональным спокойствием
медика,  лишь отмечала про себя неточности и перехл„сты - ну не холодеет в пять
минут только что застреленный человек, и тут уж вы как хотите!.. И докторица со
"скорой" не падает в обморок при виде пулевого ранения!.. Боевики опротивели ей
даже  не  из-за  того,   что  описанные  в  этих  книгах  "типично  киллерские"
особенности и ухватки не имели никакого отношения к реальному убийце, жившему у
не„ в доме.  Причина, по которой она перестала посещать лоток возле метро, была
печальней и проще.
     Всех киллеров в финале с мрачной предопредел„нностью убивали...
     Эсфирь  Самуиловна отвернулась от  окна  и  тихонько  включила музыкальный
центр,  который Ал„ша по  е„ просьбе настроил на всякие станции.  "Европа плюс"
передавала хит сезона -  нечто нескончаемое,  без мелодии и  без ритма.  Вместо
двух  других,  обещавших  круглосуточные передачи,  шипели  и  трещали  помехи.
"Эльдорадио" предлагало полуночникам побеседовать в  эфире  о  том,  какой брак
прочнее -  "гражданский" или  чин чином оформленный в  загсе.  Т„те Фире пришла
даже дикая мысль позвонить в студию и высказаться по этому поводу, но потом она
махнула рукой  и  снова  переключила канал.  Из  колонок зазвучала песня группы
"Сплошь в синяках", которую последнее время с удовольствием стал слушать Ал„ша.

     Словно м„ртвого друга,
     Хватая его за плечо...
     Т„тя  Фира вздрогнула и  торопливо выключила музыкальный комбайн.  Неужели
Ал„шу тоже вс„-таки догнали и  застрелили,  и сейчас он лежит где-то на ледяном
пустыре...  медленно остывая...  и снег уже не тает у него на лице,  на ладонях
раскинутых рук...
     Когда  сравнялась половина  шестого  и  на  улице  зажглись дополнительные
фонари,  а  народ начал выползать из  парадных,  спеша на  метро (так  только и
убедишься,  что кое-какие предприятия у  нас ещ„ дышат),  т„тя Фира стала самым
решительным  образом   собираться  из   дому.   Оделась  потеплее,   прихватила
неразлучную капроновую авоську (а  что?  Будет хоть какой-то  предлог,  если е„
вдруг  застукают в  коридоре не  вовремя  проснувшиеся жильцы...)  и  вышла  из
квартиры.
     Снаружи было по-прежнему ясно и  стоял лютый мороз.  Со  двора имелось два
выхода:  длинная подворотня,  удобно выводившая к  метро,  и  арка с гранитными
столбиками и ещ„ видимыми петлями давно снятых ворот -  на Кирочную.  Почему-то
т„те Фире показалось менее вероятным, чтобы Ал„ша приехал домой на метро, и она
направилась ко второй подворотне. Нет, на улицу она не пойд„т; она встанет так,
чтобы на всякий случай видеть ту и другую, и будет ждать, пока не дожд„тся...
     Она едва успела занять свой наблюдательный пост,  когда с  противоположной
стороны под арку шагнул Снегир„в.
     Живой и здоровый.  Он не полз,  не шатался,  марая м„рзлый снег кровью, не
падал,  не умирал... Ш„л вполне обычной походкой и, кажется, при виде т„ти Фиры
изумился не меньше, чем она сама - при виде него. Это продолжалось мгновение.
     - Т„тя Фира, - спросил он, остановившись, - вы что тут, пардон, делаете?..

     У  него,  правду молвить,  успела мелькнуть мысль  об  эгидовской засаде в
квартире, но Эсфирь Самуиловна сорвалась с места и молча повисла у него на шее.
Он в  самом деле был здесь,  живой и  вещественный.  Не привидение,  как она на
какую-то секунду решила.  Он безропотно дал ей повернуть себя к свету, и старая
женщина  пристально посмотрела ему  в  глаза.  Глаза  были  очень  несчастные и
усталые,  но... нормальные. Ничего общего с теми жуткими дырами, которыми он е„
дважды пугал.  Т„тя  Фира  еле  удержалась от  того,  чтобы  прямо на  месте не
пробежаться руками по его груди и плечам -  не ранен ли?.. Нет, любой непорядок
она бы сразу почувствовала...  Она снова обхватила его руками за шею, уткнулась
ему в куртку лицом и блаженно расплакалась.
     Приехали!..
     День вроде должен был бы заметно прибавиться, но покамест в природе ничего
синего,  ясного,  мартовского не наблюдалось.  Ни тебе каких лунок,  протаянных
солнцем,  якобы  повернувшим "на  лето",  в  сугробах вокруг древесных стволов:
кусты и  деревья стояли в  ледяных лужах,  не впитывавшихся в пром„рзлую землю.
Резкий ветер гнал по  лужам плавучий мусор и  рябь,  сугробы покрылись толстыми
корками из  того  же  мусора и  талого льда,  и  надо  всем  этим висело ч„рное
непроглядное небо.  Дн„м с крыш валились сосульки в человеческий рост,  а ночью
зло и крепко морозило, так что вода, раст„кшаяся по асфальту, к утру превращала
улицы в натуральный каток.  В настоящий момент как раз было.  утро, и в Москве,
судя  по  сообщениям радио,  ровно  минуту  назад  взошло солнце,  а  в  Питере
по-прежнему  царила  полная  мракотень.   Саша   Лоскутков  осторожно  ехал  по
Витебскому проспекту,  направляясь в  Купчино,  и мысли его одолевали далеко не
самые вес„лые.  Завтра к десяти утра он поедет в "Костюшку",  потому что оттуда
должны выписать Катю.  Вполне возможно -  и  даже  скорее всего  -  в  больницу
прибудет за дочерью и Катин отец и,  конечно, самолично увез„т е„ домой. Что ж,
Саша побудет в  сторонке,  а  потом -  не  выкидывать же!  -  отдаст сестричкам
дурацкие цветы, которые привез„т. Но за тем, какой походкой она выйдет оттуда и
как сядет к папе в машину, он проследит...
     Саша вздохнул и  сосредоточился на  дороге.  Его  не  оставляло жутковатое
ощущение, какое бывает, когда ты чувствуешь - тебе о ч„м-то не договаривают, но
о ч„м именно - не можешь понять.
     И сама Катя,  и е„ лечащий врач,  и Сергей Петрович Плещеев, и Катин папа,
явно сговорившись,  задвигали одну и  ту  же  дезу.  Небольшая почечная колика,
говорили  они.   Ну  вот  совсем  небольшая.   Абсолютно  ничего  серь„зного  и
опасного...
     Саша знал,  что они врут. И, не в силах угадать причину и конкретную форму
вранья,  предполагал,  естественно,  самое  худшее.  Тем  более  что  пища  для
тягостных размышлений имелась  серь„зная.  Несколько дней  назад,  когда  ввиду
позднего времени  пожилая  врачиха  бескомпромиссно гнала  его  из  больничного
коридора,  из-за двери одной женской палаты (по счастью -  не Катиной) зазвучал
ужасающий крик.  Даже не просто крик.  Это был животный р„в, возникающий на той
точке  страдания,  когда отмирает за  ненадобностью вс„  человеческое и  вместо
разумного существа  оста„тся пропитанная болью,  нерассуждающая биомасса.  Крик
длился и  длился,  дольше,  чем теоретически может хватить у человека воздуху в
л„гких. Потом на секунду прервался и опять зазвучал. Саша в своей жизни кое-что
видел и знал,  как такое бывает. И даже самонадеянно думал, будто перестал быть
кисейной барышней,  падающей в  обморок при виде скальпеля и  шприца.  К самому
закал„нному  человеку  можно  подобрать  ключик,  и  самый  крутой  заскорузлый
профессионал обламывается на  личном.  Стоило Саше сообразить,  что  несчастная
женщина,  загибавшаяся от  боли  за  дверью,  лежала здесь примерно с  таким же
диагнозом,  что и ЕГО Катя,-  и вс„,  и ослабели коленки, и сделалось холодно в
животе, а сердце заколотилось у горла. Врачиха ещ„ добила его, убегая на помощь
страдалице.  "Ну вот,  -  расстроенно проговорила она.  - А мы-то е„ выписывать
завтра хотели..."
     Теперь  Саша   гнал   больничное  воспоминание  прочь,   но   оно   упрямо
возвращалось.  Этаким жирным вопросительным знаком по поводу Катиной завтрашней
выписки.  А если и е„ "небольшая почечная колика" оберн„тся чем-нибудь примерно
таким же?.. Больше всего Саше хотелось прямо сейчас занять позицию перед дверью
"Костюшки".  А ещ„ лучше - напротив палаты. И ждать, ждать... Вот только был бы
от этого хоть какой-нибудь толк...
     Саша  вздрогнул  и  прислушался  к  ощущениям  собственного организма,  по
обыкновению работавшего как часы.  Может, Кате донорская почка нужна?.. Сказали
бы уж...
     Катя и вс„ с нею связанное для него было во-первых. А во-вторых, последнее
время  ему  решительно  не  нравился  Сер„жа  Плещеев.   Со  "Смертью  Погонам"
происходило нечто не менее таинственное,  чем с  Катей,  хотя и совсем в другом
духе.   Вот   уже   несколько  дней  Сергей  Петрович  был   ужасно  корректен,
предупредителен и задумчив.  Сколько Саша знал шефа,  подобное с ним до сих пор
приключалось, только когда от него в очередной раз навсегда уходила супруга. Но
теперь?..  Плещеев раза два в день звонил Людмиле по телефону,  блестя при этом
глазами,  как  влюбл„нный мальчишка,  и  рубашки надевал исключительно голубые,
прич„м каждый день свежие.
     А  на  сотрудников (думая,  что никто не  заметит) поглядывал так,  словно
потихоньку с ними прощался. Какие выводы из этого следовало сделать?..
     Если бы  Саша мог сейчас думать в  полную силу,  он  бы выводы,  наверное,
сделал.  И не исключено даже, что правильные. Но что поделаешь! Ни о ч„м, кроме
Кати  и  е„  невыясненной  болезни,  он  был  сейчас  не  способен.  И  вообще,
трагическая любовь,  да притом не первый год длящаяся, умственных способностей,
как известно, человеку не прибавляет...
     Надежда Борисовна открыла дверь,  и  Шушуня вылетел в прихожую с радостным
криком:
     - Дядя Саша!.. А я стихотворение сочинил! Сам, честное слово!..
     - Тихо,  Шурочка,  - поспешно од„рнула его бабушка. - Нельзя кричать, мама
болеет!
     Саша подхватил т„зку, и чужой сын привычно устроился у него на руке. В это
время дня ему вообще-то полагалось быть в  детском саду,  но шея у  Шушуни была
обвязана т„плым платком -  не иначе,  простыл.  Мало хорошего и само по себе, и
ещ„  потому,  что  у  Саши  имелся к  Надежде Борисовне разговор.  При  котором
мальчику совсем ни к чему было присутствовать...
     Командир  группы  захвата  слегка  подкинул т„зку  на  локте,  отчего  тот
счастливо засмеялся и обхватил его руками за шею.
     - Какое стихотворение? - спросил Саша очень таинственным ш„потом.
     - Про Дракона и Муську... -тоже ш„потом ответил Шушуня.
     Дракоша - п„с,
     а Муська - кот.
     И совсем не наоборот...
     Саша св„л брови, глубоко задумавшись над услышанным.
     - Стихи замечательные,  -  сказал он затем.  - Только в одном месте... мне
показалось...
     Шушуня  смотрел  на  него  в  полном  отчаянии.  Пятилетним поэтам  всегда
кажется,  что строчка,  явившаяся на ум,  есть самый прекрасный и окончательный
вариант, лучше которого придумать уже ничего невозможно.
     - Насч„т того,  что Муська - кот, - сказал Саша. - Если бы она была котом,
она Тимофею была бы не мамой,  а  папой.  Мыто с  тобой знаем,  что к чему,  но
другие могут и не понять...
     С этой логикой было трудно поспорить. Шушуня глубоко задумался и обреч„нно
спросил:
     - А как лучше?
     Если Лоскутков что-нибудь понимал,  малыш был близок к слезам.  Вот сейчас
дядя Саша прямо с  ходу скажет стихотворение,  и,  конечно,  оно  будет гораздо
лучше того, которое он целый день вчера сочинял... Потому что у взрослых всегда
получается лучше, и они норовят сделать вс„ за тебя, чтобы ты сразу увидел, как
надо. Потому что они давно позабыли, какое это блаженство, когда что-то впервые
сообразишь или сделаешь САМ...
     - Я,  братишка,  так навскидку не  знаю.  -  Саша покачал головой.  -  Тут
мозгами шевельнуть надо.  Чтобы потом выйти во двор,  кому-нибудь рассказать, и
тот сразу представил...
     Вид  у  Шушуни  стал  ужасно  сосредоточенный.  Он  шевелил мозгами.  Саша
поставил его на пол:
     - А ещ„ лучше, т„зка, ты попробуй-ка Муську Драконом нарисовать. Не слабо?
Так и стихи, между прочим, лучше придумываются...
     - Не  слабо!  -  заверил его  Шушуня.  И  с  прежним сосредоточенным видом
отправился рисовать. Лоскутков проводил его взглядом.
     Надежда Борисовна повела Сашу в кухню:
     - Дайте я  вас хоть чайком попою...  Гулять-то нынче не стоит,  вон погода
какая...
     - Надежда Борисовна, а как Вера? - спросил Саша.
     - Сос„т он е„ изнутри...- Глаза Шушуниной бабушки немедленно заблестели от
слез.  -  Все соки последние... И такая боль... каждую ночь криком кричит... Да
ещ„ подруга эта с работы, Татьяна... У не„ последнее время на вс„ один разговор
- Господу Богу молиться и  во  вс„м каяться...  Бог и  спас„т...  Я  вот старый
человек, а и то... Ну вот в ч„м, Саша, скажите, Верочке каяться? Разве только в
том,  что на свет родилась?  Что охламона этого полюбила, человеком его сделать
хотела?   Что  сынка  ему  родила?..-  Надежда  Борисовна  ут„рла  глаза  краем
передника.  - Татьяна вчера вот батюшку привела... а святости в н„м... название
одно...  после Верочки даже нас не постыдился, чуть не прямо при ней давай руки
спиртом тереть...  Да  что я  вам вс„...-  Она спохватилась и  пододвинула Саше
баночку  "витамина" -  прот„ртой  с  сахаром  ч„рной  смородины.  -  Вы  пейте,
Сашенька, пейте...
     - Надежда Борисовна, я не так просто спросил, - сказал Саша и положил руки
на стол.  Он не мог заставить себя притронуться к чаю.  Всякий раз, когда его в
этом доме чем-нибудь угощали,  ему казалось, будто он, здоровый мужик, объедает
сирот.  А уж сегодня... особенно. - Надежда Борисовна, - повторил Саша, - я тут
поговорил кое с какими хорошими докторами.  Очень хорошими.  Вс„ рассказал... И
они мне посоветовали раздобыть для Веры направление в хос-пис...
     - Что?..
     - В хоспис.  Это такое медицинское заведение... для очень тяж„лых больных.
Я сам съездил вчера,  посмотрел.  Уход замечательный, лекарства какие угодно...
обезболивающие...  и родственникам -  пожалуйста...  чтобы человек спокойно,  с
достоинством...
     Говорить об этом с матерью Веры оказалось чудовищно трудно. Саша смотрел в
стол,  на котором лежали его стиснутые кулаки,  и  до него не сразу дошло,  что
Надежда Борисовна его просто не слышала.
     - В хоспис?..  - медленно переспросила она, когда Саша ос„кся на полуслове
и вскинул глаза.  Взгляд Надежды Борисовны был чужим и враждебным.  - В хоспис?
Как же,  знаем,  знаем,  Татьяна давеча говорила,  - недобро усмехнулась она. -
Это, значит, вы нам такое место нашли, где раковых усыпляют?..

     Пенис   топтался   на   сыром   ветру   и   с   ненавистью  поглядывал  на
празднично-кружевной  сруб  "кормобазы".   На  подп„ртое  нарядными  столбиками
крылечко,  на  маленькие окошки,  из которых лился т„плый электрический свет...
Когда  кто-нибудь  входил-выходил из  дверей,  следом вылетал шлейф  совершенно
невозможного  запаха.   Пахло   растопленным  маслом,   шипящими  сковородками,
сметаной,  вареньем...  Вывеска изображала пузатого мужика  в  рубахе навыпуск,
сидящего перед  самоваром.  Мужик словно бы  в  изумлении взирал на  гигантскую
стопку блинов и, радостно разводя руками, изрекал светящуюся надпись: "Блин!" И
До чего хорошо было,  наверное,  смотреть оттуда в окошечко на зимнюю питерскую
непогодь. Совсем не И то, что стоять, блин, снаружи и ждать, ждать...
     На плече у Пениса висела тяжеленная сумка,  и кто бы только знал,  до чего
она ему надоела.  Временами,  когда становилось невмоготу, он ставил е„ наземь,
но  сумка стоять не  хотела и  упорно валилась.  Пенис всякий раз  е„  поспешно
подхватывал.  Бензин не вода,  его,  говорят, просто так в кока-кольной бутылке
под крышечкой не удержишь.  Разоль„тся ещ„.  И  будет как в  боевике,  И  когда
кому-то грозят пистолетом,  потом в  конце концов И жмут на крючок -  и волына,
вместо того  чтобы выстрелить,  лишь  беспомощно щ„лкает.  Пенис шмыгнул носом,
расклеившимся от  холода,  и  завистливо покосился на  Фарадея.  Тому вс„  было
нипоч„м  -  он  легко  держал  на  плече  сумку,  в  которой были  не  паршивые
пластиковые  бутылки,  а  самая  настоящая  канистра.  Десятилитровая...  Пенис
переступил с  ноги на  ногу.  Его трясло то  ли  от  холода,  то ли от нер