ославленного спортсмена
и отваливает, предварительно  извинившись.  В  жизни  все  проще.  Вадим
ничего не ответил, поскольку придумать достойный ответ  было  свыше  его
сил. И он уже знал внутренним чутьем, не имеющим отношения к  разуму,  -
так оно все и будет, как говорит этот громила. И что интересно,  по  той
же самой причине, по которой он остался кругом виноват в  приснопамятном
ресторанном  сражении.  Что  можно  доказать  или  объяснить  существам,
мыслящим по своим особым законам?.. Ты для них в любом случае не  больше
чем питательная среда. Подножный корм. А если вздумаешь рыпаться...
   Страх. Унизительный физический  страх.  Примитивная  боязнь  насилия,
убийственная  для  мужской  гордости.  Паскудненький  внутренний  голос,
угодливо бормочущий: "А в самом деле, есть из-за чего связываться? Ну ее
к черту, эту "девятку", и так в ремонт пора было отдавать.  Убьют  ведь,
глазом не моргнувши, либо изувечат, больше потеряешь..."
   - Ключи гони, говорю!.. - надвигаясь на Воронова, гаркнул вожак. -  И
ксиву, мать твою так, живо мне сюда!..
   - Э, молодежь... - раздался за спиной вздрогнувшего Вадима  еще  один
голос.
   - Что, совсем ушки уже заложило?
   Двое,  склонившиеся  над  передком  "скорпио",  вскинули  головы,   и
дождевые капли побежали вниз  по  кожаным  курткам.  Пока  вся  команда,
включая предводителя, силилась сообразить,  какие  еще,  к  едрене-фене,
ушки и что такого важного они ими умудрились прохлопать,  мимо  Воронова
проследовал  его  пассажир.  Он  вышел  вперед  не  торопясь,  чуть-чуть
вразвалочку и даже не пряча  руки  в  карманы,  но  Вадиму  необъяснимым
образом захотелось посторониться.  А  седой,  не  тратя  времени  даром,
окинул  опытным  взглядом  побитую  физиономию  "девятки"  и  совершенно
спокойно" - еле заметно растягивая слова, обратился к молодому жлобу:
   - Шестьсот баксов прямо здесь наскребешь?
   Ему, невысокому, полагалось бы  попросту  затеряться  на  фоне  троих
здоровенных шкафов, но этого почему-то не происходило.  Да  ведь  он  НЕ
БОИТСЯ, осенило вдруг Воронова. Он их не боится, и в этом вся  штука.  А
вот противоборствующая сторона явно задергалась, раздумывая, на кого это
довелось нечаянным образом напороться. Если он не боится, значит,  он...
он... Блеклые, точно зола, глаза седого  не  мигая  смотрели  верзиле  в
грудь и были двумя дырами в весьма зловещую пустоту. Помедлив,  водитель
"скорпио" поднял ручищу, украшенную характерными мозолями  каратиста,  и
его  движение  можно   было   с   некоторой   натяжкой   расценить   как
примирительный жест:
   - Это, блин... ты полегче на поворотах... Стрелку забьем?
   В таких вот не поддающихся истолкованию незнакомцах людям свойственно
видеть тех, кого они боятся. Одно слово, черт не нашего Бога.  Свяжешься
с ним, а он... Лучше уж сперва навести справки!
   Дядя Леша между тем легко согласился:
   - Забьем.
   Разговор втекал в русло, привычное для братвы.
   - Ну, значит, это самое... - Стриженый зачем-то посмотрел на часы.  -
Значит, в Апрашке возле...
   - Нет, -  ровным  голосом  перебил  седой.  -  На  Пулковском  шоссе.
Двадцать пятый километр, где перекресток и поле.
   Вадим поймал себя на том, что в присутствии тощего невзрачного мужика
начинает ощущать примерно то же, что и трое верзил. А  именно  не  очень
понятную, но вполне определенную жуть.
   Предводитель  троицы  нервно  оглянулся  на  своих  корешей   и,   не
удержавшись, спросил:
   - А че тебе там, на Пулковском?..
   Седой усмехнулся, показав  ровные  зубы,  и  усмешка  вышла  донельзя
хищной, потому что глаза остались холодными. Он не обращал  внимания  на
дождь, стекавший по скулам.
   - А там земля мягкая, -  ответил  он  коротко.  Вряд  ли  требовалось
объяснять, в чем состояла выгода мягкой  земли.  В  мягкой  земле  легче
выкопать глубокую яму.
   И спрятать в ней труп. Или даже целых три трупа. Верзила, ставший как
будто поменьше ростом, снова посмотрел на часы:
   - Ну, значит, это... в двенадцать...
   - В двенадцать чего?
   - Дня, блин...
   - Какого тебе дня, блин? Не ясно, что ночи?
   - Ну ладно, ты че, в натуре!.. - Стриженый поднял перед собой уже обе
ладони. Перспектива встречи в глухой час в безлюдном месте  со  стремным
типом его никак не прельщала. - Слушай, мужик, не в кайф мне с тобой под
дождем тут базарить, разбежались при своих!
   Дядя Леша и не подумал двигаться с места.
   - Какое при своих? - поинтересовался он  зловеще,  глядя  на  помятый
номерной знак "скорпио". - А шесть сотен на ремонт я что, рожу?
   Можно сколько угодно твердить, что физическая угроза - не аргумент.
   Аргумент,  да  еще  какой.  Причем  для  людей  определенного   сорта
единственно понятный. Вот только скажи нечто подобное сам  Воронов,  его
послали бы по известному адресу. Если  не  хуже.  Седой  вел  себя  так,
словно расправа со всеми троими была делом решенным. И в  это  верилось.
Ой верилось...
   - Шестьсот - это здесь, - добил он оппонента. - На  Пулковском  будет
тысяча.

***

   И братва дрогнула окончательно. Видно, внутренний голое  нашептал  им
то же, что и Воронову две  минуты  назад:  не  связывайся,  пропадешь!..
Парни принялись  суетливо  шарить  в  карманах,  кто-то  даже  нырнул  в
"скорпио" и открыл бардачок. И наконец вожак протянул седому пачку мятых
долларов вперемешку с розовыми полтинниками:
   - Все, бля буду... Домой едем, всю капусту, блин...
   Победитель взял деньги, не считая  сунул  их  в  карман  и  милостиво
кивнул - дескать, свободны. Трое заскочили в мигом заведшийся "скорпио",
живо развернулись и  были  таковы.  Они  явно  считали,  что  еще  легко
отделались. У Вадима мелькнула совершенно шальная мысль:  а  может,  так
оно на самом деле и было?..
   Его попутчик жизнерадостно улыбнулся ему и сказал:
   - Не знаешь, чего мы тут мокнем стоим?..
   Воронов запоздало осознал, что рубашка и брюки действительно липнут к
телу, заставляя его содрогаться от холода на ветру. Мужчины одновременно
повернулись к "девятке". Девочка стояла  рядом  с  машиной,  держась  за
раскрытую дверцу, и тоже героически  намокала,  не  желая,  по-видимому,
отставать от своего дяди Леши.
   - А ну живо внутрь!.. - рявкнул тот с напускной строгостью. - Привезу
мокрую - тут же кончатся все наши хождения!..  -  Угроза  подействовала,
ион оглянулся на Вадима:
   - Справишься, Вадим Владимирович? Рулить-то сможешь? А то  смотри,  я
сяду...
   Воронов шагнул к машине, собираясь ответить: естественно, мол, смогу.
Еще он хотел удивиться, с чего это седой вдруг его по имени-отчеству,  и
сообразить,  что  тот  с  самого  начала  опознал-таки   в   нем   героя
телеэкрана... Но не ответил, не удивился и не  сообразил,  поскольку  от
движения ребра опоясала жгучая боль и стало невозможно  дышать.  И  еще,
когда он повернул голову, создалось странное ощущение, как  будто  мозги
перестали поспевать за глазами и  воспринимали  окружающее  с  секундной
задержкой.
   Крепко, стало быть, его  все-таки  приложило.  Родительский  дом,  от
которого только что отделяло плевое расстояние, вдруг показался  страшно
далеким. Никогда ему туда не добраться.
   - Сам сяду, - сказал он на удивление нормальным голосом.  Сделал  два
шага, открыл дверцу и сумел сесть за руль. "Сейчас  ведь  не  заведется,
проклятая..."
   Седой между тем деловито просунул пальцы под изувеченный край капота,
откинул его  и  заглянул  в  моторный  отсек.  Воронову  было  почему-то
безразлично,  что  он  там  увидит.  Весь  мир  постепенно  отодвигался,
сменяясь гораздо более важными вещами, происходившими внутри напуганного
и побитого тела. Девочка позади еле слышно возилась, протирая  очки.  Ее
спутник критически осмотрел  подкапотное  пространство,  потом  запустил
туда руку, что-то быстро поправил и кивнул сквозь стекло. Вадим повернул
ключ. Двигатель чихнул, ожил и уверенно зафырчал.
   "Я доеду, - твердил про себя Воронов. - Я непременно  доеду.  Сам.  У
меня все получится. Только торопиться не надо".
   Вишневая "девятка" влилась в общий поток и осторожно переползла  мост
Строителей. Она мигала желтыми  аварийными  огоньками,  а  внутри  вовсю
работала печка. На сей раз Вадимов пассажир поместился рядом с  ним,  на
переднем сиденье.
   Вадим догадывался зачем. Боялся, кабы водитель не скис.
   - Давайте мы вас проводим, - подала голос девочка, когда  съезжали  с
моста.
   - Вам, может, к доктору?..
   - Ничего, - ответил Вадим. - Справлюсь, Говорить  было  еще  больней,
чем дышать, и каждое слово отзывалось в голове волной дурноты.
   - Ну тогда у Зоологического нас выпусти, - сказал дядя Леша.
   Вадим притормозил плавно, как только мог. В открывшуюся дверь повеяло
сырым холодом. Уже вылезая из машины,  седой  вдруг  спохватился,  сунул
руку в карман затрепанных джинсов  и  вывалил  на  сиденье  разноцветную
кучку мокрых мятых купюр:
   - Твои... на ремонт. Ну бывай.
   Воронов возмутился  и  потянулся  было  к  деньгам,  чтобы  заставить
странного типа непременно взять  их  назад...  По  ребрам  точно  огрели
дубинкой, и рука, дернувшись, замерла.
   Снаружи по-прежнему лило как из ведра. Отъезжая, Вадим какое-то время
еще видел своих попутчиков в зеркале. Они стояли под козырьком у входа в
музей и смотрели вслед вишневой "девятке". Потом скрылись из виду.

Бабушкин портрет

   Вадим едва добрался до квартиры. Голова раскалывалась. Тело  безбожно
болело. Сил хватило только на то, чтобы доползти до дивана в гостиной  и
лечь.
   Однако при первом же соприкосновении с манившей  мягкой  поверхностью
он  ощутил  резкую  боль.  Он  попробовал  найти  удобное  положение   и
перевернулся на спину.
   Стало немного легче. Вадим попытался глубоко вздохнуть, но  внезапная
боль в груди оборвала вздох.
   "Черт, кажется ребра сломал", - понял Вадим.
   Он, как спортсмен, разбирался в медицине и понимал, где и что у  него
внутри. Продолжая лежать на спине, Вадим ощупал ребра,  слегка  надавил.
Грудную клетку пронзила уже знакомая боль. "Так и  есть,  -  подумал  он
обреченно. - А, теперь все равно! Вот если бы раньше..." Раньше это была
бы настоящая катастрофа. Теперь  же,  когда  его  жизнь  превратилась  в
бессмысленный поток дней, это  была  маленькая  неприятность,  не  более
того. Равно как и разбитый автомобиль. Неудобно, но не смертельно.
   Сейчас его больше волновал самый прозаический вопрос.  Как  добраться
до кухни и поставить чайник, а еще лучше поджарить яичницу с луком, ведь
с самого утра Вадим еще  ничего  не  ел.  "Ладно.  -  Он  нашел  удобное
положение, в котором боль почти не  ощущалась.  -  Как-нибудь  протянем.
Человек может не есть больше двух месяцев. Мама приедет раньше".
   Вадим оказался прав. Мама приехала в тот же день - поздно вечером.  А
ведь она собиралась пробыть на даче по крайней мере до конца недели.
   Нонна Анатольевна ворвалась в квартиру и немедленно бросилась к сыну.
   - Жив? - спросила она.
   - Как будто, едва разлепив глаза, ответил Вадим.
   - Там внизу твоя машина... Что случилось?
   - Столкнулся тут с одними. Они сами были виноваты.
   - Но номер ты, по крайней мере, запомнил?
   Вадим хотел было отрицательно покачать головой,  но  каждое  движение
вызывало боль в висках.
   - Ничего не запомнил, - пробормотал он. - Да и черт с ними. Они  свое
получили. Мам, выключи свет, пожалуйста, -  сказал  он  после  паузы.  -
Очень режет глаза.
   Нонна Анатольевна выключила верхний свет и оставила только  торшер  в
углу, который дополнительно закрыла сверху зеленой кофточкой,  отчего  в
комнате воцарился приятный зеленоватый полумрак.
   Вадим лежал, стараясь не шевелиться, и слушал, как  мать  в  прихожей
звонит куда-то,  кажется,  вызывает  "скорую".  Затем  он  провалился  в
темноту, наверно заснул, и проснулся, только когда  ему  в  глаза  снова
ударил неприятный яркий свет.
   Вадим открыл глаза и увидел, что над ним склонился  человек  в  белом
халате.
   Мать помогла Вадиму раздеться, что оказалось очень мучительным,  врач
осмотрел его, сжал грудную клетку сбоку, затем от ключиц к  пояснице  и,
повернувшись к Нонне Анатольевне, сказал:
   - Сотрясение мозга  средней  тяжести  и  перелом  шестого  правого  и
седьмого левого ребра. В принципе, надо бы сделать рентген, но для этого
лучше госпитализация.
   -  Никакой  госпитализации!  -  решительно  ответила  мама.  -  Если,
конечно, не нужна операция.
   - Нет, но хорошо бы сделать рентге...
   - Хорошо. Я поеду с вами  и  после  рентгена  немедленно  заберу  его
домой!
   - Я никуда не поеду! - Вадим приподнялся  на  локте,  тут  же  рухнул
обратно на диван и уже в таком положении повторил; -  Нечего  делать  из
меня инвалида!
   Прошло несколько дней. Вадим поправлялся, - в  целом  полученные  при
аварии травмы оказались не такими уж страшными. Хуже было с  сотрясением
мозга: тошнота не проходила, Вадима мучили страшные головные боли, каких
никогда не бывало раньше. В такие часы он не мог не то  что  читать  или
смотреть телевизор, ему было тяжело даже разговаривать.  Не  помогал  ни
анальгин,  ни  тем  более  американские   средства,   которые   зачастую
оказывались  куда  слабее  испытанных  отечественных  лекарств.  Отчасти
спасала только пятерчатка.
   Однажды, когда снова схватила головная  боль  и  Вадим,  стараясь  по
возможности не двигать головой, сидел в кресле, ибо был уже не  в  силах
лежать, его вдруг поразило ощущение какой-то пустоты. Чего-то вокруг  не
хватало. Голова раскалывалась, и Вадим никак  не  мог  сообразить,  чего
именно. Для этого пришлось бы сосредоточиться, а сил не было.
   Он закрыл глаза, боль как будто немого утихла. "Сейчас  бы  чуть-чуть
совсем потихоньку Моцарта, - подумалось ему. - Слабый рассеянный свет  -
это хорошо.
   Молодец мама. Какая она у меня все-таки..."
   Он не додумал, потому что его  мозг  внезапно  пронзила  догадка.  Он
вдруг понял, чего не хватает. На  противоположной  стене  всегда  висела
"Женщина с петухом", а сейчас ее там не было.
   Этот факт настолько взволновал Вадима, что даже головная боль  отошла
на задний план. С некоторых  пор  эта  картина  стала  для  него  чем-то
большим, чем семейная реликвия и память о бабушке. И вот теперь ее вдруг
нет на месте.

***

   Вадим поднялся и побрел на кухню, где Нонна Анатольевна мыла посуду.
   - Вадик! Зачем ты  поднялся?  -  воскликнула  она,  увидев  в  дверях
сына.Немедленно иди ложись.
   - Мама, - вместо ответа спросил Вадим, - где "Женщина с петухом"?
   - Я сказала - иди ложись, - ответила Нонна Анатольевна.  -  Я  сейчас
закончу и приду к тебе.
   - Ты ее перевесила?
   - Нет, - ответила мать. - Я сейчас все тебе объясню. Прошу тебя,  иди
в комнату.
   Вадим  повиновался,  тем  более  внезапно  накатила  слабость,  и  он
испугался, что может упасть. Не  дай  Бог  еще  свалиться  на  глазах  у
матери.
   Вадим вернулся в комнату и сел обратно в кресло. Пустующее  место  на
стене бросалось в глаза все больше и больше, и Вадим уже не понимал, как
мог не заметить этого с самого начала. Видно, совсем был не в себе.
   Наконец Нонна Анатольевна закончила свои дела на кухне и появилась  в
комнате. Она тихо села на стул у стола и спросила:
   - Ну как ты?
   - Нормально, - ответил Вадим без всякого выражения. На  интонации  не
было сил, головная боль снова усилилась. Это, однако, не  означало,  что
он потерял способность соображать. - Так что там с картиной? -  все  так
же бесцветно спросил Вадим.
   - Она пропала, - спокойно ответила мать.
   - Что?! - Вадим приподнялся в кресле, взявшись за  подлокотники,  что
было очень неудачно, потому что в тот  же  миг  он  почувствовал  резкую
боль, - на грудную клетку была надета  тугая  повязка,  но  не  гипс,  и
некоторые движения оказывались очень болезненными. Вадим рухнул  обратно
в кресло. - Что значит пропала? Когда?
   - Я не хотела тебе об этом говорить, - ответила Нонна Анатольевна.  -
Мы с твоим отцом и сами не сразу заметили. Не до того было. А вчера я  к
тебе зашла, смотрю - стена какая-то пустая.  Сначала  не  придала  этому
значения, а вдруг понимаю - бабушкиного портрета нет.
   - Ты только вчера заметила? - уточнил Вадим.
   - Да, - кивнула мать. - Позвала отца,  он  тоже  ничего  не  знал.  Я
думала, ты... в курсе.
   - Что? - переспросил Вадим, до которого не сразу стал доходить  смысл
маминых слов. - Вы что?
   Он в изнеможении закрыл глаза. Родители думали, что это он... Продал,
проиграл, потерял... Мысль была ужасная,  но,  положа  руку  на  сердце,
Вадим не мог не согласиться, что основания так думать о нем были.  Были.
- Мама. - Вадим открыл глаза и увидел, что Нонна Анатольевна сидит перед
ним, все так же сложив руки на коленях.
   - Мама, картину взял не я. Скажи честно, вы с отцом решили, что я  ее
продал?
   - Недавно снова появлялся мистер Уолш. -  Мама,  как  всегда,  начала
издалека. - Снова завел разговор о "Женщине  с  петухом",  потом  сказал
какую-то странную фразу, которой мы с отцом не придали значения, я  даже
не помню точно, как он выразился... Что-то  вроде  того,  что  он  может
согласиться на предложения других.
   - И ты подумала, что на мои? Что это я ему усиленно толкаю картину, а
он не берет, ангельская душа?
   - Он сказал, кажется, что ты однажды...
   - Я сейчас расскажу, как все было...
   Вадим снова закрыл глаза, собираясь  с  силами,  потому  что  нелегко
взять и открыто признаться хоть и не в подлости, но все же  не  в  самых
красивых поступках. Пришлось  выложить  все:  и  про  Адрианыча,  и  про
Кристину. Потому что иначе не объяснить, как вышло так,  что  он  своими
руками отдал "Женщину с петухом" и выручил ее по чистой случайности.
   Нонна Анатольевна слушала сына не перебивая. Когда он  закончил,  она
спросила только:
   - А что сейчас с этой девушкой? С Кристиной?
   - Не знаю, - ответил Вадим. - Я  недавно  пытался  ее  найти.  Уехала
куда-то.
   Бабушка умерла у нее, и ее забрала мать.
   Мать и сын замолчали.
   - Значит, картину взяла Лера, -  вдруг  сказал  Вадим.  -  Ты  можешь
верить мне или  нет,  но  я-то  в  себе  уверен.  Лера,  -  повторил  он
убежденно, - больше некому.
   - Так я сейчас позвоню ей. - Мать поднялась со стула. - Я все эти дни
ждала, что она позвонит сама, но она не проявлялась.
   - Звонить бесполезно, - без всяких эмоций остановил ее Вадим.  -  Она
ушла.
   В тот день, когда я попал в аварию, я заезжал на  "Горьковскую".  Она
забрала все свои вещи.
   - Значит, пока мы были на даче... - покачала головой мать.
   - Да, - кивнул Вадим.
   - Но откуда у нее ключи?
   - У меня были... в пиджаке. Она знала.
   - Но это же кража.
   - Ты считаешь, это ее остановит?
   - Надо позвонить в милицию.
   - Лучше сходить, - посоветовал Вадим.
   - Вот дождусь отца...
   - Лучше сейчас иди. Хотя уже чуть не неделя прошла, но все-таки...
   Нонна Анатольевна вышла в прихожую и стала поспешно одеваться.

Интересные подробности

   Никакая настойчивость Нонны Анатольевны не помогала, в милиции  очень
мало озаботились фактом исчезновения какой-то картины. Ладно бы  еще  из
музея, а то так, на стене  в  квартире  висела.  И  рисовал  всего  лишь
дедушка хозяев, а не настоящий художник. Попытки объяснить, что  дедушка
тоже может быть  настоящим  художником,  а  художник  часто  оказывается
чьим-то дедушкой, ни к чему не привели.
   - Беспредел какой-то! - говорила Нонна  Анатольевна.  -  Может  быть,
удастся через Академию художеств организовать звонок из мэрии,  и  тогда
они зашевелятся...
   Но и это не удалось.
   Вадим никогда не видел мать в таком состоянии.  Нонна  Анатольевна  в
бессильном отчаянии сжимала кулаки.
   - Мам, - предложил Вадим, - я поговорю с Ник-Санычем. Когда они  рыли
под Челентаныча, к нему  приходил  какой-то  деятель.  То  ли  это  было
частное сыскное агентство, то ли юридическая фирма, но  он  очень  ловко
некоторых наших раскрутил. Кое-кто признался в  своих  грешках,  которые
Адрианыч покрывал, когда е