перчатках все пальцы и кисти с тыльной
стороны у  него обгорели до  пузырей.  Он  не  мог сам набрать номер на сотовой
трубке, Игорь Пахомов справился с крохотными кнопками вместо него и придерживал
аппаратик  возле  уха  Кефирыча  -   тот  громыхал  в   телефон  на   ужасающем
"шварцдойче",   мобилизуя  своих  многочисленных  родственников  в  Казахстане.
Меньшов невольно прислушался и уловил слово "кумыс".  Другое слово, определ„нно
отсутствовавшее в диалекте восемнадцатого века, было "спецрейс".
     Возле кормы эгидовского джипа стояла Пиновская, и слышал ли кто другой, но
Меньшов  ещ„  не  потерял  тренированного  диверсантского  слуха  и   явственно
разобрал, как "Пиночет" тихо и твердо проговорила:
     - Ты как хочешь,  Осаф, а мо„ мнение, что Храброва надо валить. Прич„м вне
зависимости от Сашиного...
     - Да?  -  Дубинин обнял Марину Викторовну за плечи, загораживая от стылого
ветра. - И уже есть прикидки?..
     Внутри джипа навзрыд плакала красавица Алла. Сегодня у не„ был выходной, и
Наташин звонок сд„рнул е„ с тренировки по шейпингу.  Алла примчалась из Озерков
на  такси  и  вместе  со  всеми  побежала сдавать кровь,  но  врачи  завернули.
Багдадский Вор  сидел  рядом  с  Аллой  и  кутал девушку в  свою  куртку.  Алла
безутешно прижималась к  нему,  он что-то шептал ей,  целуя в макушку...  Игорь
Пахомов косился на них сквозь стекло.
     - Саша однажды рассказывал,  - проговорил вдруг Плещеев, - как их, зел„ных
курсантов,  натаскивали со  снайперской винтовкой.  Мишень ч„рт-те  где,  вс„ в
снегу,  холодина собачий и ветер мешает,  он и так и этак -  не получается! Тут
подходит инструктор...
     Иван Анатольевич заинтересованно слушал.
     - И Сашка,  -  продолжал Плещеев, - ему нахально докладывает: рассеивание,
мол, у винтовки слишком большое, лучшего результата не выжать. А инструктор, по
обыкновению  ни   слова   не   говоря,   "Калашникова"  -   ты   представляешь,
"Калашникова"!  -  к плечу,  одиночным бах!  -  и в десятку... Было дело, Антон
Андреевич?
     - Ну... - Меньшов перед„рнул плечами и не стал возражать. Он вдруг подумал
о том, что они, словно древние язычники, ставили дымовую завесу на пути Сашиной
смерти.  Прид„т  старуха  с  косой,  увидит  веселье,  решит,  что  напутала  с
адресом... и на всякий случай отвалит...
     - Саша его ещ„ действующим застал,  -  кивнув на бизнесмена,  сказал Ивану
Анатольевичу  эгидовский  шеф.   С   майором  Кузнецовым  можно  было  говорить
откровеннее,  чем  с  большинством  простых  смертных.  -  Говорит,  совершенно
фантастическая была троица. Легендарная... Теперь таких нет.
     Меньшов посмотрел на  окна больницы.  Одного из  этой троицы он  похоронил
сам.  А  второго...  Второй тоже знал Сашу в  те  дал„кие времена.  И  для него
командир  эгидовской  группы  захвата  так  и  остался  навсегда  салажонком...
лопоухим вчерашним детдомовцем по кличке "Лоскут"...
     Эта мысль,  как иногда происходит,  посетила Меньшова далеко не  случайно.
Потому  что  одновременно с  нею  у  него  в  поясном  чехольчике требовательно
заверещал пейджер.  Антон Андреевич нажал кнопку, прекращая нарастающий писк, и
проч„л на маленьком дисплее одно-единственное слово: "Звал?"
     Заведующий отделением уже понял,  что эгидовцы,  временами заглядывавшие в
коридор,  уберутся не  скоро.  Ещ„  он  понял,  что  для  своего сотрудника они
расшибутся в  леп„шку,  прич„м во всех отношениях.  Его слегка раздражало,  что
ЭТИМ (имелись в виду спецслужбы вообще) необходимое доставлялось по обыкновению
на  тарелочке,  тогда как  прочим больным...  Однако парня,  удивительно стойко
сопротивлявшегося  смерти,  было  искренне  жаль.  К  тому  же  доктор  обладал
счастливым иммунитетом против профессиональной гордыни,  так  часто побуждающей
отвергать помощь.  Он  очень  обрадовался приезду  Ассаргадона,  о  котором был
премного  наслышан.   Вдво„м  они  удалились  за   дверь,   на   ходу  обсуждая
внутрикостные инъекции по  Атясову.  Тогда Меньшов зав„л "БМВ" и  быстро поехал
сквозь сумерки к себе в офис. На Московский проспект.
     Войдя в  кабинет,  он первым делом включил в  углу большой и  очень мощный
компьютер,  а вот свет зажигать не стал -  просто уселся за стол. Ожидание, как
он и предполагал,  оказалось недолгим.  Прошла,  быть может,  минута,  и внутрь
заглянул Витя Гусев. Меньшов даже впотьмах различил, что выражение лица у Утюга
было... сложное.
     - Антон Андреевич,- начал Витя,- там к вам...
     Меньшову дослушивать не понадобилось, он кивнул:
     - Пропусти.
     Витя  убрал  голову,  и  почти сразу через порог шагнул человек,  которого
Меньшов не  видел с  лета девяносто второго,  с  того памятного дня на Канарах,
когда этот человек приходил его убивать.
     Скунс закрыл за  собой дверь и  сел  в  ч„рное "компьютерное" кресло возле
стола.  Короткий серебряный „жик переливался в тусклом свете, падавшем из окна.
Меньшову показалось,  что со  времени их последней встречи Алексей нисколько не
изменился.
     - Как? - спросил Скунс, помолчав.
     - Плохо,  -  отозвался Меньшов.  - В живот из "ТТ". Много крови потерял. И
ожоги... около пятидесяти процентов, бензиновые...
     - Вытащить надеются?
     Бывшим  напарникам незачем было  друг  перед  другом лукавить,  и  Бешеный
Огурец ответил:
     - Практически нет.  -  Подумал и добавил:  - Катю, может, поэтому к нему и
пустили.
     Скунс покачал головой и  вытащил из  кармана миниатюрный "Псион".  Положил
рядом сотовый телефон.  Достал гибкий кабель и  подоткнул один конец к  разъ„му
"Нокии"...
     Бешеный Огурец  протянул через  стол  руку  и  осторожно опустил крышечку,
выключая крошку-компьютер.  Скунс вскинул голову, и Огурец молча кивнул в угол,
где тихонько шуршали на холостом ходу несч„тные мегагерцы и гигабайты.

     I
     Скунс довольно долго смотрел ему в глаза. Потом сказал:
     - Спасибо, Санек.
     Сел за клавиатуру электронного чудища, перекинул с "Псиона" какие-то файлы
и взялся за работу.
     "Дорогой дон Педро! Мо„ вечное почтение, кабальеро..."
     На  сей  раз послание не  будет выписывать в  мировой сети звериные петли,
хороня следы и скрываясь от возможной погони. Оно кратчайшим пут„м улетит прямо
к южным берегам Карибского моря, в солнечный портовый город на реке Магдалена.
     "Приношу тысячу извинений за то,  что так долго молчал,  и  всемерно спешу
сообщить,  что  отныне считаю "Тегу" Луиса Альберто Арсиньегу де  лос Монтероса
своим заклятым личным врагом..."
     Оно  будет запечатано тем  двойным нераскрываемым шифром,  при  виде коего
дона Педро, невзирая на обстоятельства, мгновенно извлекут отовсюду.
     "Который,   несомненно,   заслуживает  скорейшего  избавления  от  бремени
бытия..."
     С деловых переговоров. Из-за карточного стола. Из женских объятий...
     "Я только решусь попросить вас авансом об одном большом одолжении.  Пусть,
если угодно,  это составит весь мой гонорар за работу.  Как я  слышал,  в ваших
благословенных Богом  краях  добывают  Balsamum  peruvi-апит,  он  же  Balsamum
indicum nigrum,  он же Opobalsamum liquidum*.  Дело в том, что мой близкий друг
получил сегодня ожоги,  которые врачи считают смертельными. Я очень хочу спасти
этого  человека.  Скунс".  Компьютер  стиснул  письмо  до  невидимой плотности,
снабдил его маскирующей оболочкой и за долю секунды выстрелил в сеть.
     *  Перуанский бальзам,  дорогостоящее и очень сильное натуральное средство
для  заживления  ран,  в  особенности тяж„лых  ожогов.  Его  получают  из  коры
некоторых деревьев, растущих в Южной Америке, и ценят буквально на вес золота.
     Чтобы  добраться  в   Колумбию,   электронному  письму  даже   при   самых
благоприятных условиях нужно  время.  Там  его  расшифруют,  прочтут  и  примут
решение.  И опять время,  потребное,  чтобы ответ долетел обратно в заснеженную
Россию, в город Санкт-Петербург...
     А вот было ли время у Саши Лоскуткова, этого не знали ни Скунс, ни Бешеный
Огурец. Они просто сидели и ждали. Их этому не требовалось учить.
     Они не разговаривали друг с другом и света по-прежнему не зажигали, только
экран компьютера ярко переливался в  углу,  да  в  окно (сквозь которое снаружи
ничего нельзя было  рассмотреть) проникали лучи  уличных фонарей.  Потом  экран
погас,  экономя  энергию и  люминофор,  и  остались лишь  фонари.  Тогда  Скунс
вздохнул и со стуком поставил на стол бутылку "Синопской":
     - У тебя сын, говорят... Поздравляю.
     - Спасибо.
     - Как назвал?
     Бешеный Огурец усмехнулся:
     - А ты догадайся.
     Поднялся,  открьи шкаф  и  вытащил два  стакана.  Немного помедлил.  Убрал
стаканы назад. Открыл другой шкаф и откуда-то из глубины извл„к гитару в чехле.
Очень, очень давно он не брал е„ в руки...
     Скунс молча наблюдал за ним.  Потом скрутил пробку,  хлебнул из горлышка и
пододвинул бутылку Бешеному Огурцу.  Тот  тоже глотнул раз  или два и  принялся
подтягивать струны.
     Давай я тебя согрею
     И кровь оботру со лба.
     Послушай, очнись скорее,
     Утихла вдали стрельба.
     Дожд„м закипают лужи,
     Разбит на двери замок,
     И пулю сожрал на ужин
     Включавший электроток.
     Вс„ вышло даже красиво,
     Ещ„ помогла гроза,
     Все наши остались живы,
     Послушай, открой глаза!
     Сейчас подоспеют крылья,
     Ведь им не помеха дождь.
     Мы так за тобой спешили,
     Мы знали, что ты нас жд„шь...

     Бешеный Огурец  пел  очень  тихо,  словно  молился.  Время  от  времени он
поглядывал на Скунса. Скунс молчал.

     Мы скоро взлетаем, слышишь?
     Винты в вышине гудят.
     Послушай, очнись, дружище,
     Не то подвед„шь ребят.
     Держись! Не твоей породе
     Да в пластиковый мешок!
     Ты видишь - солнце восходит,
     Все кончилось хорошо.
     Ты завтра напишешь маме,
     Я сам отнесу конверт...
     Послушай, останься с нами!
     И так довольно потерь.
     Ещ„ впереди дорога
     Длиною в целую жизнь...
     Родной, потерпи немного!
     Держись, братишка. Держись...*
     * Стихи М.В.Сем„новой.
     На последнем куплете Скунс негромко принялся подпевать,  и Бешеному Огурцу
показалось, что давнишняя песня стала звучать не так безнад„жно.
     Ответ  из  Колумбии приш„л через  три  с  половиной часа.  "Querido amigo!
Памятуя о нашей с вами ничем не запятнанной дружбе,  я был весьма удивл„н,  что
вы завели какой-то странный разговор об одолжениях и,  того хуже,  об авансах и
гонорарах.  Впрочем,  amigo,  я списываю ваши слова на то несомненно угнет„нное
состояние,  в  котором вы,  должно быть,  сейчас пребываете из-за  прискорбного
несчастья,  постигшего вашего  друга,  и  не  сержусь.  В  любом  случае я  рад
сообщить,  что  упомянутое  вами  находится  уже  в  воздухе.  Я  лишь  рискнул
присовокупить от себя немного кашалотовой амбры,  которую, по утверждению моего
семейного доктора,  в подобных случаях раньше также настоятельно рекомендовали.
Когда вы получите это письмо, моя маленькая посылка, вероятно, успеет проделать
немалую часть пути до  Нью-Йорка.  Там е„  перенесут на "Конкорд" и  доставят в
Европу,  а  непосредственно к  вам  переправят  частным  самол„том  из  Швеции,
прибывающим в  ваш город во столько-то по местному времени.  Пилота зовут Бенгт
Хьялмарссон, и он без промедления вручит груз тому человеку, которого вы за ним
пришл„те в аэропорт.  Я очень надеюсь,  что лекарство попад„т к вашему другу со
всей  мыслимой скоростью,  и  смиренно молюсь Пресвятой Деве,  чтобы самол„т не
задержался  в  пути  из-за  каких-нибудь  сумасшедших,  которым  вздумается его
захватить.  А если уж такому суждено будет случиться,  ибо вс„ в руце Божией, -
чтобы на  борту снова отыскался некто вроде вас,  мой  querido amigo...  Энрике
переда„т вам,  кстати,  горячий привет.  Я  неосторожно обмолвился ему о  вашем
скором прибытии,  и он тоже сгорает от нетерпения... С наилучшими пожеланиями -
дон Педро".
     Дочитав,  Скунс оглянулся на  Бешеного Огурца,  смотревшего на экран через
его плечо.
     - Встретишь?
     Тот кивнул. И потом только спросил:
     - А ты?
     Скунс поднялся на ноги и не спеша потянулся:
     - Так отрабатывать... А ещ„ здесь дел всяких немерено...
     Несбыточные лики надежды
     Стаська рисовала картину.
     Когда  тебе  неполных тринадцать,  большое значение имеют чисто физические
размеры создаваемого полотна.  Возможно, в будущем она научится высказывать то,
что захочет,  средствами небольшого рисунка,  но  покамест е„ удовлетворить мог
только огромный ватманский лист.  Стаська прикнопливала его на черт„жную доску,
сохранявшуюся у дяди Вали ещ„ со студенческих лет, а саму доску, водруж„нную на
большую  коробку,  прислоняла  к  полкам  с  книгами.  Получалось что-то  вроде
мольберта. Даже с подставкой для баночек с красками и водой.
     Ни  в  какие  кружки  художественного творчества она  никогда  не  ходила.
Наверное,  по той же причине,  по которой ей тошно было рисовать вечный огонь и
поздравления ветеранов, предписанные школьной учительницей. Стаське требовалось
так или иначе "вылить" на  бумагу то,  что е„ в  данный момент волновало,  ну а
чисто технические умения, по е„ мнению, при наличии Божьего дара должны были по
ходу дела "наработаться" сами.  Дядя Валя с нею не соглашался.  Он говорил, что
овладение при„мами живописи да„т  инструменты,  которые позволят думать чисто о
художественном смысле картины,  а  не  о  том,  как правильно нарисовать руку и
ногу.  Иными  словами -  прежде  чем  замахиваться на  симфонии,  научись гаммы
играть. Наверное, дядя Валя был прав. Однако рисовать гипсовые головы и осенние
букеты в кувшинах Стаську не заставила бы никакая сила на свете.
     Когда-то,  на  ранних этапах,  опекуны из самых лучших побуждений пытались
руководить е„  творчеством.  То бишь заглядывали через плечо и  выносили оценки
ещ„ не  заверш„нным произведениям,  давая по  ходу дела рекомендации и  советы.
Однажды Стаська обнаружила на  сво„м  карандашном эскизе  следы  вмешательства,
произвед„нного с помощью ластика и грифелька,  и е„ терпение лопнуло.  Лист был
порван  и  выкинут в  мусоропровод.  После  этого  опекуны два  дня  с  ней  не
разговаривали,  так что Стаська в конце концов извинилась.  Но вовсе не потому,
что осознала свою ужасающую бестактность.  Она е„  не  осознала и  до  сих пор.
Просто дядя  'Валя и  т„тя Нина были родные и  хорошие люди,  и  она  их  очень
любила...
     Вс„  это  случилось  давно,   но   Стаська  до   сих  пор  ограждала  свои
незаконченные шедевры, завешивая их газеткой.
     Когда в этот день Снегир„в прибыл к Жуковым,  он сразу понял,  что Стаська
так и разрывается посвятить его в некоторую жгучую тайну.  И действительно, она
едва  дождалась,   пока  он  допь„т  чай,   предложенный  ему  на  кухне  Ниной
Степановной, и немедленно повела Алексея к себе:
     - Дядя Л„ша,  хотите,  я что-то вам покажу?..  Она даже дверь прикрыла для
вящей  секретности.  Потом набрала полную грудь воздуха и  откинула газету.  На
коробке,  подпиравшей черт„жную доску,  лежали два старых,  ещ„ Кириных видовых
альбома  про  Африку,  и  Алексей  их,  конечно,  заметил,  но  уберечь его  от
потрясения они  не  смогли.  Он  видел  прежние  Стаськины батальные полотна на
африканскую тему и  подсознательно ожидал чего-нибудь в  том же духе.  На самом
деле его ожидал шок не  меньше того,  который он  испытал прошлым летом,  когда
впервые вош„л в  эту комнату и увидел воссозданную обстановку Кириной квартиры.
То  есть действие вправду разворачивалось вс„ на  том же фоне опал„нной солнцем
саванны,  почерпнутом  художницей  с  "ангольских" разворотов  альбома:  жухлая
трава,  плоские макушки акаций,  убегающие в  испуге  жирафы.  Но  на  переднем
плане...
     На  переднем плане,  возле края заросшей дороги,  лежал на боку грузовик с
русской надписью "Геодезическая экспедиция" через борт. Грузовик смрадно чадил,
из  развороченного нутра понемногу выбивался огонь,  а  за  колесом,  припав на
колено,  прятался от пуль человек.  Но не просто так прятался. Он держал в руке
пистолет и яростно отстреливался от наседавших врагов,  прикрывая кого-то,  кто
лежал рядом с ним лицом вниз и явно не мог ни сражаться,  ни убегать. Человек с
пистолетом и сам был уже ранен -  в голову и плечо, так что кровь впитывалась в
одежду,  и  патроны наверняка оставались самые последние,  и фонтанчики пыли от
чужих пуль подбирались вс„ ближе...
     Ради этого человека была задумана вся большая картина,  его фигуру Стаська
вырисовала  тщательно,   в   мельчайших  подробностях.   У   него  были  густые
пепельно-русые волосы,  точно такие же, как у не„ самой. Волосы рисовать трудно
- отдельный клок бумаги с пятнами гуаши,  валявшийся на полу, свидетельствовал,
сколько она мучилась,  подбирая точный оттенок. А лицо у обреч„нного воина было
худое и резкое и...  точь-в-точь похожее на то,  которое смотрело с портрета на
стене  комнаты.  Только  на  портрете Стаськин отец,  ещ„  собиравшийся таковым
стать,  был счастлив и  влюбл„нно улыбался подруге,  а на картине его лицо было
перекошено яростью и страданием... но вс„ равно оставалось гордым и красивым...
очень красивым...
     Снегир„в молча смотрел на себя самого,  умиравшего в  африканской саванне.
Он  знал  со  слов  т„ти  Фиры,   как  представляла  себе  Кира  гибель  своего
невенчанного  мужа.   Именно  этот  момент  Стаська  и  изобразила,  наконец-то
решившись,  наконец-то  приготовившись к  самому главному всеми прежними своими
грандиозными полотнищами,  ныне  украшавшими -  туда  и  дорога,  не  жалко!  -
школьные коридоры.  Может, ради этого ей и понадобилось вообще взяться за кисти
и карандаши.
     Чтобы в дальнем углу, позади разбитого грузовика, нарисовать заклубившееся
над дорогой облачко пыли. Это мчался сопровождаемый бэтээрами танк, а над ними,
стремительно приближаясь, летел вертол„т. Это шла помощь...
     Стаська  вс„  смотрела то  на  картину,  то  на  парализованного увиденным
Снегир„ва, и наконец очень тихо спросила его:
     - Дядя Л„ша, как вам кажется, только честно! Успеют они?..
     Алексей собирался пробыть у  Жуковых весь остаток дня и вместе со Стаськой
сходить выгулять Рекса,  но  неожиданный звонок по  сотовому вынудил его  резко
переменить  планы.   Сказав  несколько  раз  "ага"  и   "угу"  (так  он  всегда
разговаривал по телефону при посторонних),  Снегир„в извинился и поспешно отбыл
на "Ниве". Пообещав, впрочем, скоро вернуться.
     Свои  обещания он  выполнял всегда.  Примерно через час  жуковский аппарат
захлебнулся трезвоном, и Стаська, схватившая трубку, услышала одну фразу:
     - Выгляни-ка с кухни в окошко.
     Голос  у  дяди  Л„ши  был  очень  довольный.  Двор  дома,  вытянутый вдоль
проспекта,  в  самом  деле  хорошо просматривался из  окон  на  кухне.  Валерий
Александрович,  которому Снегир„в перед  отъездом шепнул  кое-что  по  секрету,
прилип к стеклу вместе с воспитанницей. Нина Степановна сняла с огня суп и тоже
подошла посмотреть.
     Так,  в полном составе, они и увидели невероятно чистый по нынешней погоде
"Москвич",  чинно  и  торжественно въезжавший  во  двор.  Элегантный  четыреста
восьмой "Москвич" удивительно красивого и  нежного серовато-голубого цвета  под
названием "Ладога".  Он помедлил на въезде, моргнул дальним светом - и покатил,
распл„скивая талые лужи, к жуковскому подъезду.
     Жуковы - Стаська с Валерием Александровичем и Рексом, а чуть погодя и Нина
Степановна  -   оказались  внизу  чуть  не  раньше,   чем  машина  подъехала  и
остановилась.
     - Ну? - Снегир„в выбрался наружу и оставил дверцу открытой.- Узна„те?..
     Рекс   первым   сунулся  в   автомобиль,   наследив  мокрыми  лапищами  на
водительском кресле. Принюхался и чихнул.
     Валерий  Александрович,   волнуясь,   откинул  капот.  Если  и  остальные,
невидимые сверху, части машины были вылизаны так же, как двигатель, - "Москвич"
обязан был  прослужить верой  и  правдой ещ„