есчастный.
     Сама  она  носила  гордое прозвище "Пиночет".  Гнедин потянулся за  манго,
Мишаня предпоч„л киви,  Алла  же  выбрала банан.  Группа захвата постаралась на
совесть -  перед ней лежал самый длинный, должным образом изогнутый... Сладкий,
но не перезрелый... упругий...
     - Ах  ты,  мой  красавчик...-  Алла нежно обхватила плод пальцами,  быстро
оборвала шкурку  до  середины и  прикоснулась языком  к  самому  кончику.  Чуть
помедлила...     и    принялась    употреблять.     А    именно,     облизывать
белоснежно-бархатистую мякоть.  С чувством, неспешно... Ее зрачки расширились и
замерцали,  грудь,  не  стесн„нная мещанскими оковами  лифчика,  трепетала  под
л„гкой импортной тканью,  а лицо светилось ожиданием, предвосхищением восторгов
блаженства...
     Это был высший класс!..  Гости ощутили томление во всех членах и перестали
жевать. Между тем, взасос поцеловав фрукт, Алла принялась погружать его в рот -
вс„  глубже  и  глубже,  умело  расслабив  мышцы  гортани,  так,  будто  хотела
проглотить его не жуя... Говорят, нечто подобное делают начинающие порнозв„зды.
И кончающие "живоглотки".
     Эффект был  достигнут -  гости  подозрительно тихо  застыли на  месте.  За
столом  ещ„  продолжались  какие-то   разговоры,   но  для  них  ничто  уже  не
существовало. Не шевелясь, смотрели они на белоснежное Аллино горло, в глубинах
которого  натужно  и   сладострастно  двигалось  нечто...   Объ„мом  и   формой
напоминавшее... Вот она, женщина! Совершенно готовая к использованию по прямому
своему назначению!..  Как она естественна,  как волнуется и жив„т е„ тело,  как
трепещет от  невыразимых желаний...  Нет,  такого ни  в  каком кино не увидишь.
Незабываемое зрелище - "если женщина просит"...
     ...Какая-то сила без предупреждения шарахнула Гнедина в  грудь,  опрокинув
его навзничь вместе со стулом.  Катя Дегтяр„ва, о которой он успел благополучно
забыть, стояла над ним, держа двумя руками небольшой пистолет, и ворон„ное дуло
сурово указывало на  что-то,  находившееся за спиной у  Мишани.  Л„жа на спине,
Владимир Игнатьевич невольно проследил направление е„ взгляда...  Там, у стены,
стоял гигант Фаульгабер.  И  сжимал в занес„нной руке мясницкий устрашающий нож
Изготовленный для удара в  ту самую точку,  где мгновение назад находилась его,
Гнедина, голова...
     Мишаня  медленно  оборачивался,  держа  похожий  на  мохнатую  картофелину
недоеденный киви. От неожиданности он подавился - по подбородку т„к сок.
     Фаульгабер опустил свой тесак и  принялся дружески хлопать его  по  спине.
Ясно, мол, пацан, кто есть ху?..
     ...У нас ведь как говорят? Попал в больницу или, скажем, в армию, и ты уже
не  человек.  Какие  глупости!  В  больнице,  где  поправлял здоровье известный
питерский  коллекционер Владимир  Матвеевич Виленкин,  как  раз  и  можно  было
ощутить  себя  человеком,   а   не  букашкой.   Чистота  и  гармония,   приборы
дистанционной диагностики,  одноразовые шприцы...  Сестры  тактично  улыбаются,
санитары  придерживаются цензурного лексикона,  а  доктора  задумчивы и  уч„ны.
Среди всего этого великолепия Владимир Матвеевич быстро ш„л на поправку. Вкусно
ел,  много спал,  а  чтобы не скучать -  ибо от скуки начинают одолевать лишние
мысли,  - сражался с персональным компьютером в тетрис... Так проходили дни, но
по ночам не было ни процедур,  ни компьютера,  ни иных отвлекающих моментов,  и
устроенный  ему  эгидовцами  кошмар  неотвратимо оживал.  Пока  что  Дубинин  с
Пиновской щадили его подорванное здоровье и,  будучи людьми деликатными, к теме
золотого дуката не возвращались...  но они ЗНАЛИ. Или догадывались, что было, в
общем,  не лучше. И рано или поздно говорить с ними прид„тся. И оттого господин
Виленкин просыпался в поту и стонал:  "Господи!  Да когда ж это кончится!.." Не
кончалось.  Наверное,  Бог  не  слышал его.  Или,  наоборот,  слышал очень даже
хорошо...
     Во  сне  он  видел себя  совсем молодым,  подающим надежды искусствоведом.
Затем   появлялась   харя   полковника   Кузьмиченко  -   двойной   подбородок,
пронизывающие глаза.  Взгляд его был красноречивее слов -  кто не с  нами,  тот
против.  Товарищ, вы против?.. Лица, морды, рожи... хари и рыла. Листы бумаги с
убористыми строчками,  надписи "Хлеб" на автозаках, блеск найденных при обысках
бриллиантов...  Глаза людей,  меняющих бриллианты на хлеб.  Тихий голос старого
друга "Володя... за что?.."
     "За что, Господи?.."
     Послеобеденный сон оказался едва ли  не  хуже ночного.  Владимир Матвеевич
даже  прослезился от  жалости к  самому себе -  старому,  слабому,  с  больным,
надорванным сердцем...  Надумав  утешиться хотя  бы  гастрономически,  Виленкин
открыл  холодильник и  только  собрался съесть  что-нибудь вкусное,  как  дверь
распахнулась: в палату пожаловал посетитель.
     - Добрый   день,   почтеннейший  Владимир   Матвеевич!   Как   здоровьичко
драгоценное?..
     На пороге стоял осанистый россиянин в дорогом строгом костюме.  Породистое
лицо, украшенное явным сходством с академиком Лихач„вым. Добрая улыбка. Дышащие
благородством манеры,  понимающие глаза...  Только вот  господину Виленкину эти
глаза  показались страшнее полковничьих,  тех,  из  сна.  Он  охнул и  без  сил
опустился на стул:
     - Что... вам... ещ„ от меня...
     Это был он. Негодяй и мерзавец. Хладнокровнейшим образом уперевший золотой
дукат. Тот самый дукат...
     - Все  ПОРЯДОЧНЫЕ люди  искусства  желают  вам  скорейшего выздоровления,-
склонив  убел„нную  сединами  голову,   визит„р  вытащил  объ„мистый  пакет   и
элегантным жестом убрал его в тумбочку:  -  Витамины...  А то не comme il faut*
получается...  Мы  ведь  с  вами люди искусства,  дражайший Владимир Матвеевич,
n'est-ce pas?**
     - Я...  мы, - Виленкин от ужаса едва мог вымолвить слово, но посетитель на
беседу и не напрашивался.
     - Так вот,  mon cher monsieur***, лучшее средство для укрепления здоровья,
а тем паче для долгой и счастливой жизни -  это молчание. Так французы считают.
Не стоит дожидаться,  пока "колумбийский галстук" повяжут, лучше просто держать
рот на замке... Правда, велика мудрость народная?
     Как следует,  "комильфо" (франц.).  Не  так ли?  (франц.).  **  Сударь мой
дорогой (франц.).
     Егo глаза вдруг стали жуткими и опасными, он резким вижением полоснул себя
ладонью поперек гортани.  Потом учтиво раскланялся...  и  уже в  дверях покачал
головой:
     - Совсем забыл!  Ах, память, память... Годы, наверное. Что лучше - склероз
или маразм?  Наверное, Склероз: о маразме как-то забываешь... Так вот, это вам,
уважаемый Владимир Матвеевич,  так скажем, звоночек. Из прошлого. Мы же старики
с вами... Нам и освежить память не грех...
     Вытащил из кармана фотографию,  положил на стол и неслышно исчез. Господин
Виленкин взглянул и вторично схватился за сердце:  "Ну,  святая Богородица, ну,
сука, ну, падла!.." Выругался... и заплакал.
     На фотографии был запечатлен рубль.  Да не простой,  а  серебряный.  И  не
просто серебряный.  С изображением императора Константина. Того самого, который
никогда императором не был и отр„кся от престола ещ„ до выпуска рублей со своим
профилем.  Всего-то  успели их выпустить только семь штук.  Теперь каждая такая
монета -  целое состояние.  Владимир Матвеевич умудрился в  сво„ время выменять
знаменитый "рубль Константина" на полмешка муки. И уже после войны сплавить его
за  границу,  от  греха подальше.  И  вот  вам  пожалуйста!..  Вс„ тайное стало
явным!.. Доколе, Господь?..

     Визит неприспособленного

     - А зохн вэй!..- возмутилась Эсфирь Самуиловна Файнберг и, сердито сдвинув
на  лоб очки,  оглядела коммунальную кухню.  -  Ну,  рассматривает себе человек
золото в чемодане, так прямо сразу надо на него ружь„ наставлять? И пускай себе
рассматривает!.. Вам-то, спрашиваю я, какой интерес?
     Ей  никто  не  ответил.  Только рыжий  котище Пантрик высунул усатую морду
из-под стола своей номинальной хозяйки Вити Новомосковских.  Т„тя Фира иной раз
баловала колченогого инвалида кусочком.  Однако на  сей раз речь шла явно не об
угощении, и Пантрик, верно оценив ситуацию, уполз досыпать.
     На  кухне  царило  редкостное  безлюдье.   Был  вечер.  Работающие  жильцы
вернулись домой и  в  настоящее время ужинали по своим комнатам,  а т„тя Фира в
гордом  одиночестве  пекла  на  кухне  пирог.   Вообще  говоря,  финальный  акт
кулинарной драмы личного присутствия автора как бы  не  требовал,  но т„те Фире
было семьдесят шесть лет,  и она имела обыкновение, отлучившись "на минутку" из
кухни,  начисто забывать о  поставленном на  огонь.  Последствия иногда  бывали
самые катастрофические.
     Вот  она  и  караулила  на  обшарпанной табуретке  возле  плиты.  А  чтобы
нечаянным образом не  сорваться на  какие-нибудь дела,  читала книжку.  Книжка,
прямо скажем,  была не  из тех,  какие в  е„ возрасте обычно читают.  На мягкой
обложке кривились в оскалах жуткие рожи, извергали свинец пистолеты и автоматы,
а  буквы названия оплывали багровыми каплями.  Т„тя Фира вникала в  современный
отечественный боевик.
     У  не„  была веская и  таинственная (о,  как она оглядывалась у  лотка!..)
причина потратить на этот томик кровных семь тысяч.  И  приступить к  изучению,
когда  никто,  кроме  кота  Пантрика,  не  мог  за  ней  проследить.  Но  какое
разочарование поджидало е„ буквально на первой странице!..  Нет, с подч„ркнутой
сексуальностью действующих лиц и  с  матерными словами в тексте она худо-бедно,
по„живаясь,  примирилась.  Что поделаешь - какая жизнь, такие и песни. Но когда
дед героя,  предавшись фронтовым воспоминаниям, обозвал "Студебеккер" трофейным
грузовиком!.. Оставалось гадать, с кем мы вс„-таки воевали полвека назад.
     Поразмыслив (семь  тысяч как-никак отдала),  Эсфирь Самуиловна вс„  же  не
стала  выбрасывать книгу  в  мусорное ведро.  Пускай будет  маразм престарелого
персонажа,  решила она.  Другое дело,  каждый сюжетный ход отныне вызывал у не„
законные подозрения.  О  ч„м  она,  время  от  времени  забывая о  конспирации,
оповещала кота Пантрика и кухонные стены.
     Что же касается пирога,  то он был с капустой и притом из довольно хитрого
дрожжевого теста,  именовавшегося,  словно в насмешку,  "ленивым". По глубокому
убеждению Эсфири Самуиловны,  это самое тесто,  а заодно и начинка, должны были
однажды загнать ee в безвременную могилу.
     Правду сказать,  т„тя Фира до  последнего времени не  увлекалась готовкой.
Тому опять же были причины; волею недоброй судьбы оставшись в девицах, она жила
всю  жизнь  одна.  Настоящая же  серь„зная стряпня подразумевает многочисленную
принюхивающуюся и вертящуюся под руками,  а затем - дружно лопающую родню. Ну и
для кого было т„те Фире стараться? Для себя одной?..
     Так  и  получилось,  что  вкуснейший (когда  удавался) пирог  по  маминому
рецепту она  пекла не  чаще одного раза в  год.  Хроники боевых действий она не
вела,  но,  кажется, не осталось ни единого ингредиента, кроме муки, который бы
она не упустила из виду,  и этапа технологического процесса,  который бы она по
нечаянности не нарушила. Однажды она забыла отжать капусту, вынутую из кипятка;
в  результате пирог,  больше смахивавший на  мокрую губку,  гости съели ложками
прямо из противня.  Да ещ„ и  хвалили,  воспитанные!..  В другой раз -  ой вэй,
лучше  вовсе  не  вспоминать!  -  т„тя  Фира  начинила и  аккуратнейшим образом
защипала пирог,  полюбовалась красавцем и уже хотела ставить в духовку... когда
до  не„  вдруг дошло,  что она не  прослоила тесто маргарином.  То  есть своими
руками  загубила  собственный  многочасовой  труд.  Впору  было  зарыдать,  как
композитор  Россини  над  блюдом  лично  приготовленных  и   лично  угробленных
макарон...  что  т„тя  Фира  немедля и  сделала.  Бросила полотенце и  чашку со
взбитым  яйцом,  которым собиралась мазать  пирог,  -  и  рухнула в  слезах  на
кровать.
     По  счастью,  достопамятная трагедия случилась уже при е„  жильце,  Ал„ше.
Которому,  между прочим,  она и  имела в виду устроить приятный сюрприз.  Ал„ша
(зачт„т ему это Бог!)  для начала накапал своей хозяйке валокордина,  а  затем,
прояснив ситуацию,  вскрыл пирог и проворно выгреб начинку: "Т„тя Фира, где там
у вас "Воимикс"?.."
     Смех и грех -  тот раз в тесте попадались запеч„нные ошм„тки капусты, но в
целом  пирог  вышел как  никогда прежде удачным.  Это  было  два  месяца назад.
Сегодня т„тя Фира ждала очень дорогого гостя и  только потому,  укрепясь духом,
решилась  на  повторение  кулинарного подвига.  И  было  похоже,  что  практика
начинала  сказываться:  сегодня  при  изготовлении пирога  случился всего  один
инцидент.  Когда  будущее  украшение стола,  уже  водвор„нное на  противень,  в
последний раз подходило на  электрогрелке,  на него придумал улечься т„ти-Фирин
кот Васька.
     Кошачья логика  была  проста и  понятна:  т„плое,  мягкое и  вкусно пахнет
из-под полотенца... Однако несчастной кулинарке от этого было не легче. Она так
ахнула,  схватившись за сердце,  что "норвежский лесной" мгновенно осознал весь
ужас  содеянного и  дал  д„ру на  шкаф.  Естественно,  трамплином при  этом ему
послужил вс„ тот же многострадальный пирог.
     Т„тя  Фира  всю  жизнь проработала медсестрой и,  помимо нищенской пенсии,
заработала на  этом  совершенно маниакальные понятия  о  санитарии.  Ей  стоило
огромного труда  убедить себя,  что,  во-первых,  нефеш* Васька контактировал с
тестом  сугубо сквозь полотенце;  во-вторых,  пирогу предстояло минимум полчаса
при  температуре двести тридцать градусов Цельсия,  сиречь полная стерилизация;
и,   в-третьих  (это,  положим,  было  уже  малодушие),  гостю  вовсе  даже  не
обязательно ни о ч„м говорить...
     *Балда, негодник, проказник (еврейская брань).
     Эсфирь  Самуиловна сердито перевернула страницу,  но  вместо  того,  чтобы
углубиться  в  дальнейшие приключения героя,  внезапно  вспомнила  маму.  Семья
врачей  Файнбергов была  очень  советской  -  что,  впрочем,  не  предотвратило
папиного ареста,  прич„м задолго до знаменитого "дела врачей". Но это случилось
потом,  а когда вс„ было ещ„ хорошо, маленькая Фирочка однажды явилась из школы
перемазанная чернилами.  И мама, видимо опасавшаяся, что дочь вырастет неряхой,
рассказала ей в  назидание про гимназиста по имени Володя Ульянов.  "Однажды он
писал сочинение.  Огромное,  на тридцати шести листах.  И на последнем нечаянно
посадил кляксу. Он переписал все тридцать шесть листов..."
     У  детей  цепкая  память...   Восьмилетней  девочке  в  голову  не  пришло
задуматься, чего ради было переписывать вс„ - им там что, насмерть сшитые листы
выдавали?  Воображение школьницы  было  слишком  потрясено  громадностью труда,
проделанного будущим Лениным.  Тридцать шесть  листов!..  Когда для  не„  самой
оставалось едва  посильной задачей исписать одну страницу в  тетрадке!..  Имело
значение даже то, что мама говорила не о "страницах", а именно о "листах". Лист
- это ведь две страницы.  Она долго потом не решалась спросить маму,  как писал
сво„ сочинение Владимир Ильич. На одной стороне? Или на обеих?..
     ...Т„тя Фира расстроилась уже вконец,  уронила очки и зашарила по карманам
в  поисках платка,  потихоньку загадывая:  если с пирогом вс„ же выйдет конфуз,
значит,  мама таки сердится ею на небесах...  Однако в это время (слух у старой
женщины   был   по-прежнему  великолепный)  за   поворотом  скупо   освещ„нного
Г-образного  коридора  проскрипел в  замке  ключ,  потом  щ„лкнул  выключатель,
зашаркала по  колючему половику уличная  обувь...  обычная  возня  вернувшегося
домой человека.  А  поскольку все  квартирные обитатели уже были здесь...  Т„тя
Фира поспешно высморкалась и спрятала крамольную книжку.
     - Он умчался прочь на газонокосилке,  перед этим выпив четыре бутылки... -
сдержанно донеслось из  прихожей,  и  она поняла,  что слух не  подв„л е„.  Это
действительно появился е„ жилец Алексей.
     - От кустов остались пеньки да опилки, - сообщил он ей, возникая в дверях.
И немедленно пов„л носом: - Т„тя Фира, я же с лестницы на запах приш„л! Это что
вы  тут,  если  не  секрет,  такое  вкусненькое  готовите?  Пролетариату дадите
попробовать?..
     Внешность у  Алексея Снегир„ва была  самая заурядная.  Под  сорок,  худой,
невысокий,  с ничем не примечательным бл„клым лицом и невыразительными глазами,
неопредел„нно-серыми,  как зола. Единственной деталью были совершенно седые, не
по возрасту,  волосы.  Да и те он стриг „жиком - поди разбери в вечных сумерках
коммуналки, какого они на самом деле цвета.
     - Пирог  пеку,-  ответила  т„тя  Фира.  И  прикрыла для  верности кухонной
тряпкой засунутый в карман фартука боевичок:  -  Вы же понимаете,  Ал„ша, к нам
Монечка сегодня прид„т. Помните, я вам говорила?
     Алексей  опустился  на  корточки  перед  плитой,  внимательно  заглянул  в
прозрачную бойницу духовки и секунду спустя осторожно поинтересовался:
     - Т„тя Фира, а вы не хотите взглянуть, как он там поживает?..
     Она  ахнула,   вскидывая  к  глазам  руку  с  часами.  Потом  с  невнятным
восклицанием схватилась  за  суконки  для  горячей  посуды.  Пирог  впору  было
спасать.
     Моня обещал прибыть к  девяти часам вечера,  и Эсфирь Самуиловна приложила
немало усилий,  подгадывая пирог как раз к этому сроку: "Он войд„т - а тут я из
духовки горяченький достаю..."  Однако по телевизору успела кончиться программа
"Время",  потом часы на шкафу пробили десять -  а Мони вс„ не было.  Отчаявшись
услышать долгожданный звонок  или  рассмотреть что-либо  в  окошко,  т„тя  Фира
несколько  раз  выглядывала  на  лестницу...  и  наконец  принялась  решительно
одеваться.
     - Вы это куда собрались?..- изумился Снегир„в, войдя в комнату и обнаружив
свою квартирную хозяйку в кофте и с т„плым платком в руках.
     Та потупилась:
     - К метро хочу прогуляться... Вы же понимаете,
     Ал„ша, сейчас такое творится...
     - А вы Софочке позвоните, - предложил Алексей. - Он ведь от Софьи Марковны
должен был ехать?
     Т„тя Фира замотала головой:
     - Нет, Ал„ша, я не могу. Вы только представьте: я ей звоню, а она говорит,
что давным-давно его проводила...
     Снегир„в устало вздохнул.
     - Ладно, т„тя Фира, уговорили,- сказал он затем. - Фотография Монина у вас
какая-нибудь есть?..
     Насколько успела  понять Эсфирь Самуиловна,  е„  жилец  был  человек,  что
называется, с биографией. Весьма даже с биографией. И потому совершенно не имел
склонности смеяться над е„ опасениями за Монину жизнь. А кроме того - посмотрев
один раз на любую Монину фотографию,  он безошибочно узнал бы его на улице. Вне
зависимости от одежды,  наличия или отсутствия очков,  усов и так далее.  Такой
вот   жилец.   Т„тя  Фира  скомкала  пуховый  платок  и   принялась  беспомощно
озираться...
     И  в  это время на стене комнаты залился соловьиной трелью звонок.  Старая
женщина  всплеснула руками,  уронила  платок  и  с  молодой прытью  бросилась в
коридор - открывать дверь.
     Моисею  Львовичу  Каплану  -   Монечке,   о  котором  так  долго  говорили
большевики,  -  было  двадцать девять лет,  и,  несмотря на  столь  характерное
"ф.и.о.",  ничего библейского в  его  облике не  наблюдалось.  Монину внешность
скорее следовало признать усредн„нной. Назови русским - сойд„т. Назови евреем -
тоже сойд„т.
     С некоторой натяжкой.
     - Т„тя Фира,  я  тут  вам пирожных купил,-  сказал он,  повесив в  тамбуре
длинное пальто и проходя в комнату.  -  Вы,  кажется, такие любили? Белковые. А
почему вы дома так тепло одеваетесь? Здесь очень дует, наверное?
     Т„ти-Фирина  комната,   являвшая  собой   фрагмент  разгороженной  некогда
гигантской  гостиной,   имела  архитектурную  особенность  -  полукруглое  окно
размером  в  добрую  половину  стены.  От  него  действительно иногда  безбожно
сквозило,  и  старая женщина успела перепугаться,  не  продует ли  Монечку,  но
вовремя вспомнила,  что ветер нынче дул северный,  не  попадавший в  о