ромали  по  дороге  так  быстро,  как  только
могли. Те, что бежали первыми, налетели  на  едущего  навстречу  гончара,  с
головы  до  ног  обвешанного  глиняными  горшками.  С  головы  его   слетела
широкополая соломенная шляпа, и обнажилась... тонзура.
   - Это священник! - выдохнул  брат  Игнатий.  -  Святой  человек,  который
путешествует переодетым, потому что боится королевы и ее людей!
   - Вот ее люди и нашли его, - заключил я. - Наверное, они  знают  какие-то
знаки.
   Но ведьмы  вовсе  не  арестовали  священника  -  они  что-то  лопотали  и
размахивали руками. Священник оправился от испуга. Лицо его  из  напуганного
стало торжественным, он поднял руку. Больные  ведьмы  умолкли,  а  священник
вытащил длинное полотнище - епитрахиль, предмет  священнического  облачения.
Потом он перебросил ее через шею и ушел за повозку, поманив рукой первую  из
ведьм. Старуха поковыляла за ним.
   Остальные  ведьмы   выстроились   в   цепочку   перед   импровизированной
исповедальней. Кое-кто, правда, пытался пробиться  без  очереди,  но  как-то
вяло. Видно было, что у ведьм мало сил.
   - Не думают же они, что он их вылечит? - спросил я.
   - Он может вылечить их души, - возразил брат Игнатий. -  Может  быть,  им
придется сто лет страдать в Чистилище, а может, не сто, а тысячу за  все  те
муки, которые они причинили другим на земле. Может быть, им суждено гореть в
кострах таких жарких, какие горят в самой Преисподней, но настанет  день,  и
их отпустят очищенными, и они поднимутся к Небесам. Они не будут прокляты на
веки вечные, получат отпущение грехов, как только священник исповедует их.
   - Смешно, - усмехнулся я, - как подумаешь, что  эти  самые  люди  за  ним
вчера охотились, как за диким зверем.
   А потом я услышал эхо моих собственных слов и замер, потрясенный,  поняв,
каким же мужеством должен обладать этот странствующий священник. Значит,  он
много лет тайно свершал церковные таинства, зная, что в любой день его могут
арестовать, что он может умереть под пытками. И все-таки он продолжал делать
свое дело, потому что несколько добрых душ зависело от него.
   Теперь ему более чем когда бы то ни было требовалось мужество.  Он  то  и
дело покачивался, словно его били,  держался  за  край  повозки,  выслушивая
бесконечный рассказ о ведьминских грехах.
   - Кто причиняет ему боль? - поинтересовался я.
   - Невидимые бесы, - ответил брат Игнатий и поджал губы. - Они  не  желают
легко расставаться со своей добычей.
   Вот и исповедующаяся ведьма начала как бы отбиваться от невидимых ударов.
У того, кто терзал ее, имелись  когти  -  на  ее  щеках  и  руках  появились
царапины. По другую  сторону  тележки  невидимые  демоны  принялись  терзать
стоящих в очереди на исповедь старух.
   - Нужно помочь им.
   Брат Игнатий протянул руки, соединил их, склонил голову и закрыл глаза.
   - Что... - начал было я, но Фриссон дотронулся до моей руки, и я умолк.
   На  картине,  что  нам  показывало  озеро,  нападение  невидимых  злодеев
прекратилось. Ведьмы собрались в кучку, испуганно оглядываясь по сторонам.
   - Ангелы дерутся с демонами, - пробормотал Фриссон.
   Брат Игнатий перекрестился и поднял глаза к небу.
   - Ангелы победили, - сказал я.
   - Конечно, - отозвался брат Игнатий и широко улыбнулся.
   А священнику по другую сторону повозки удалось наконец выслушать исповедь
до конца. Он склонил голову, осенил крестным знаменем епитрахиль, лежащую на
голове у кающейся грешницы, которая  в  этот  миг  перестала  быть  ведьмой.
Старуха встала и пошла прочь, гордо подняв голову и распрямив плечи. Она вся
так и светилась облегчением и радостью.
   - Теперь она может умереть с легким сердцем, - прошептал брат Игнатий.  Я
посмотрел на него.
   - Между прочим, вы сейчас совершили весьма ответственное чудо, брат!
   Но Игнатий только головой покачал:
   - Никакого чуда, чародей. Только молитва.
   - "Только", - сухо повторил я.
   Исповедовавшаяся ведьма уже шаркала по дороге, за ней  -  другая.  Вот  и
третья встала с колен и пошла за ними.
   - Куда они теперь? - спросил я брата Игнатия.
   - Не сомневаюсь, искать врача, -  отвечал  монах.  -  Души  их  исцелены,
теперь они будут разыскивать того, кто вылечит их тело.
   - И не вернутся к прежней работе?
   - Конечно, нет, чародей! Это  невозможно  для  них  без  того,  чтобы  не
продать душу.
   То же самое ожидало и бюрократов - по крайней  мере  те  несколько  дней,
пока Сюэтэ разыскивала бы новых добровольцев. Но к  тому  времени  революция
вкупе с вторжением могла бы уже и завершиться, неизвестно, что бы сталось  с
самой Сюэтэ, - так что набирать добровольцев было бы некому.
   Картина с исповедующимися ведьмами и священником подернулась зыбью,  вода
затуманилась, и вот перед  нами  заголубела  полоса  Средиземного  моря.  Мы
увидели широкую зеленую ленту. Она становилась все шире, все  ближе,  и  вот
уже можно было различить отдельные деревья на краю леса. Серебристая полоска
превратилась в ручеек, а на его берегу стояли четверо мужчин и тролль  и  на
что-то смотрели.
   - Ой, это же мы! - вскричал Фриссон.
   - Тихо! - оборвал его я. - Похоже, сейчас нам дадут маршрут.
   И действительно, синева моря исчезла, и всю поверхность озера занял  лес,
по которому побежала дорога. Мне все  это  очень  напоминало  Югославию.  На
дороге виднелись движущиеся точки.  Изображение  стало  крупнее  -  и  точки
обратились в людей в грубой домотканой одежде с косами и цепами.
   - Засада? - Жильбер нахмурился и напрягся.
   - Нет, - покачал головой я. - Похоже, это наши ополченцы.

***

   Oак оно и оказалось. И выяснили мы это, не выходя из леса.  Мы  пошли  по
тропе вокруг громадного столетнего дуба и увидели их: с десяток  крестьян  в
зелено-коричневой одежде с луками и кинжалами вместо кос.
   - Разбойники! - заорал Жильбер и потянулся за мечом.
   - Спокойно. - Я удержал его, схватил за руку и не дал  выхватить  меч  из
ножен. - По-моему, они хотят с нами переговорить.
   Это точно. Глава отряда вышел вперед - мужчина с грубыми чертами  лица  и
усталым взглядом.
   - Мы хотим до дому вернуться, - пояснил он. - Но не можем, покуда  правит
эта гадкая королева и ее палачи.
   - Это поправимо, - ответил я. - Может быть.
   - Это что же за "может быть"?
   - Армия, - ответил я. - Будь у нас побольше народу, риска было бы меньше.
Нам помогает Король-Паук, а ему дают советы отличные специалисты.
   И мы пошли дальше по дороге, а вслед за нами потопала дюжина  вооруженных
мужиков. Долго мы не прошагали: из-за кустов на  дорогу  выскочила  какая-то
старуха. Она еле  держалась  на  ногах,  опиралась  на  суковатую  палку,  а
свободную руку протягивала к нам. Разбойники завопили:
   - Ведьма со Скалы! - и бросились врассыпную.
   - Я больше не служу Сюэтэ! - слабым голосом проговорила старуха,  подойдя
поближе, и страшно закашлялась.
   Запах ее дыхания долетел до меня, и меня  передернуло.  Что  она  ела  на
завтрак? Силос, что ли?
   И ведь направлялась прямехонько ко мне! Я попятился.
   - О, не отталкивай меня! - возопила ведьма, сделала еще несколько  шагов,
и ее снова начал бить жестокий кашель Она не удержалась на ногах,  упала  на
колени, подняла руки и взмолилась: - Излечи меня. Разве ты не  тот,  кто  не
брезгует лечить ведьм?
   - Ну, так про меня...  говорят,  -  промямлил  я  и  посмотрел  на  брата
Игнатия. - Но я это делаю только тогда,  когда  ведьма  готова  покаяться  и
отказаться от занятий колдовством. Ты должна  понять,  что  мое  лечение  не
поможет, покуда ты служишь Дьяволу. И  потом,  какой  мне  прок  лечить  ту,
которая в следующее же мгновение швырнет в меня пламенем?
   - О, нет, я такого не сделаю! - выпалила  ведьма  и  снова  раскашлялась.
Кашель у  нее  был  лающий,  все  тело  ее  сотрясалось  от  его  приступов.
Откашлявшись, старуха прохрипела: - Я никогда не отплачу злом за добро.
   - Тогда какая же ты ведьма?
   - Не ведьма я! Я не хочу больше быть ведьмой! Я боюсь огненной пасти Ада,
откуда вырываются языки пламени! - Старуха снова раскашлялась и обернулась к
брату Игнатию. - А ты не священник ли? Тогда исповедуй меня, умоляю! Пусть я
умру, пусть он меня и не вылечит даже, так хоть  душа  моя  не  будет  вечно
гореть в Аду!
   Брат Игнатий долго не спускал с меня глаз, потом кивнул.
   - Отойдем в сторонку, - сказал он. Старуха попыталась встать, но ее снова
разбил кашель, и она не смогла подняться с колен. Она упала на  спину,  брат
Игнатий подхватил ее, помог выпрямиться, дал нам знак рукой отойти  и  вынул
из рукава епитрахиль. Перебросив полотнище через шею, он и сам опустился  на
колени рядом с рыдающей грудой лохмотьев. Он перекрестился и проговорил:
   - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. В  чем  ты  желаешь  исповедоться,
чадо?
   Слово "чадо" изумило меня не  меньше,  чем  епитрахиль.  Я  наклонился  к
самому уху Фриссона и сказал:
   - А он, выходит, побольше чем "брат", а?
   - Но он никогда и не говорил, что он не священник, - вполголоса отозвался
поэт. - А какой болезнью страдает эта ведьма, чародей?
   Я внимательно пригляделся к старухе, которая исповедовалась через час  по
чайной ложке - между приступами кашля.
   - Трудно сказать без опроса и  простукивания  грудной  клетки,  но  можно
догадаться, что у нее туберкулез. Может быть, и  воспаление  легких,  только
сомневаюсь, что тогда она смогла бы ходить.
   -  Разве  ее  демон-покровитель  не  должен  был  защитить  ее  от  таких
страданий?
   - Защитил бы, если бы у него была веская причина сохранять  ей  жизнь.  А
так - она ведь не из тех, кто заправляет политикой и вовлекает тысячи душ  в
служение Злу. Кто она такая? Мелкая сошка. С какой же  стати  продлевать  ей
жизнь? К тому же и душа ее так быстрее демону достанется.
   По крайней мере объяснения такого сорта устроили Фриссона. Сам я не верил
ни единому своему слову. Зато  верил  он,  вот  и  приходилось  говорить  на
понятном поэту языке.
   - Легкие у нее  полны  жидкости,  -  продолжал  я.  -  В  них  поселились
крохотные существа, из-за них ее тело  стало  плохо  работать,  и  в  легких
образуется гной. Скажи, мог бы ты что-нибудь  такое  сочинить,  чтобы  убить
этих пакостных существ и осушить место их обитания?
   Глаза у Фриссона слегка разъехались в стороны. Через  пару  мгновений  он
вынул кусок пергамента и принялся  что-то  черкать.  Я  услужливо  подставил
поэту спину и сказал:
   - Как допишешь строчку, сразу произноси "Медлить нельзя".
   Фриссон сопровождал написание стихотворения бормотанием. Я едва улавливал
слова. Что-то там было насчет "чисто" и "сухо", но  зато  я  своими  глазами
видел, что происходило с бывшей ведьмой.
   Приступы лающего кашля, мешавшие ей исповедоваться, становились все  реже
и реже, к коже  начал  возвращаться  румянец.  Глаза  утратили  лихорадочный
блеск, но не потускнели. Они сверкали здоровьем. Конечно, она не прибавила в
весе - для этого ей надо было несколько раз  плотно  поесть.  Несколько  раз
каждый день. Несколько раз каждый день в течение нескольких недель.
   Наконец она замолчала и,  дрожа  всем  телом,  склонила  голову.  К  тому
времени у нее уже был такой здоровый вид, что  я  заключил:  дрожит  она  от
страха, что вдруг брат Игнатий не отпустит ей грехи.
   А у брата Игнатия вид был очень и очень  суровый.  И  нечему  удивляться,
если хотя бы половина из того, что он сейчас выслушал, была так ужасна,  как
я догадывался. Но Игнатий кивнул и завел со  старухой  тихий  разговор.  Она
кивала, односложно отвечая  ему,  и  с  каждым  ответом  все  больше  теряла
присутствие духа. Наконец монах довольно кивнул и начал короткий монолог.  Я
ничего не слышал, но догадывался: брат Игнатий наставляет  бывшую  ведьму  в
том, что ей следует делать  в  качестве  наказания  за  грехи.  Надо  отдать
старухе  должное,  она  даже  не  дрогнула.  Игнатий  договорил,  а  старуха
изумленно подняла глаза. А потом, к удивлению брата Игнатия, старуха  начала
молиться. Монах закрыл глаза, запрокинул голову и сам принялся молиться. Его
молитва продлилась чуть дольше,  чем  молитва  старухи,  потом  он  произнес
последние  слова,  перекрестил  старуху,  а  она  -  вот  это  да!  -   сама
перекрестилась!  Склонила  голову,  что-то  прошептала,  встала   на   ноги,
отвернулась, побежала...
   Жильбер успел схватить ее за руку.
   - Погоди минутку, дай ногам привыкнуть, а то упадешь!
   - Ноги у меня окрепли! - восхищенно воскликнула старуха. - Слыхала я, что
исповедь душеполезна, но чтобы она и  для  тела  полезна  была...  -  Потом,
видно, до нее дошло, и она повернулась ко  мне.  -  Это  же  ты,  верно?  Ты
вылечил мое тело, как он - душу?
   - На этот раз не я. - Я покачал головой и указал на Фриссона. - Благодари
этого человека.
   - О, благодарю,  благодарю  тебя!  -  запричитала  старуха,  бросилась  к
Фриссону и упала к его ногам. - Тысячу раз благодарю тебя,  добрый  человек,
тысячу раз! Ты мне жизнь вернул, ты дал мне шанс покаяться!
   - Я... я рад, - пробормотал смущенно Фриссон. - Но это все  вот  он  меня
научил! - И он указал на  меня.  -  Мне  бы  самому  никогда  до  такого  не
додуматься! Восхваляй мастера Савла!
   - Восхвалю, восхвалю его! - Бывшая ведьма  развернулась  ко  мне,  прижав
руки к груди, и мне пришлось здорово поторопиться, чтобы не дать ей  впиться
поцелуем в мои ботинки. - Мне никогда  не  отблагодарить  тебя,  никогда  не
восславить, как подобает! О, как же мне тебя благодарить?
   - Помогай другим людям, - автоматически отозвался я. - Ступай по деревням
и ищи тех, кому нужна помощь.
   - Но я же больше не умею колдовать! Ох, если бы могла!
   - Нет-нет, никакого колдовства, никакой магии, -  поспешил  я  отговорить
старуху. - Ты сама поймешь: достаточно всегонавсего самого  обычного  труда.
Ну, конечно, можно выслушать чьи-то жалобы и постараться утешить страждущего
А  встретишь  других  ведьм  -  расскажи  им,  насколько   улучшилось   твое
самочувствие после того, как ты отказалась от колдовства.
   Бывшая ведьма удивленно посмотрела на меня, медленно поднялась  на  ноги.
На лице ее застыло выражение твердой решимости.
   - Что ж, да будет так, - сказала она. - Пока я дышу, я сделаю  то  малое,
на что еще способна. Прощай, целитель! Каждое утро и каждый  вечер  я  стану
благословлять тебя в моих молитвах!
   Она отвернулась и пошла по  дороге,  держась  куда  прямее,  чем  раньше.
Вообще  впечатление  было  такое,  будто  бы  с  каждым  шагом  сил  у   нее
прибавляется.
   Брат Игнатий встал рядом со мной и проводил старуху глазами.
   - Прекрасная работа, мастер Савл, - сказал он.  -  Ты  сегодня  на  славу
потрудился. Я пожал плечами.
   - Просто не могу смотреть, когда кому-то больно, а  я  хоть  чем-то  могу
помочь, святой отец. Но и вы, как мне кажется, потрудились славно.
   - Я только выполнил свой долг. - Брат Игнатий сложил епитрахиль и убрал в
рукав, покачав головой. - Она пришла ко  мне,  потому  что  боялась  вечного
проклятия. Как многие, она никогда не задумывалась об адских пытках, считала
их ненастоящими, выдуманными - не задумывалась, пока смерть не подошла к ней
вплотную.
   - И тут она захотела продлить свою жизнь, чтобы успеть отречься от Ада.
   - Да, но как только она подумала, что  Ад  -  это  нечто  настоящее,  она
поняла, что страх никогда не покинет ее, что настанет день, и она окажется в
Геенне огненной, в лапах у демонов. Брат Игнатий покачал головой.
   - Не сказал бы,  что  это  самая  лучшая  причина,  чтобы  отказаться  от
колдовства и отречься от Сатаны, но хотя бы так.
   - А вы  бы  предпочли,  чтобы  она  захотела  исповедоваться  из  чистого
покаяния, да?
   - Да. Поэтому я с болью в душе вынужден был напомнить ей,  что  Чистилище
похоже на Ад.  Там  тот  же  огонь,  те  же  муки,  только  душа,  прошедшая
Чистилище, в один прекрасный день становится свободной и взлетает в  Рай,  а
та душа, что томится в Аду, будет мучиться вечно. В Аду нет надежды.
   И тут я вспомнил о дантовых вратах Ада, на которых было написано: "Оставь
надежду всяк сюда входящий", - тут же  мне  припомнилось  и  то,  как  Данте
описал Чистилище. Оно у него выглядело куда менее пугающе,  чем  в  описании
брата Игнатия. Но в любом случае уж лучше так, чем нескончаемые пытки.
   - Я могу понять, - сказал я, - почему ведьма предпочла Чистилище, как  бы
долго ей ни пришлось там оставаться.
   - Ведьма, да и любой грешник, - кивнул брат Игнатий.  -  А  все  те,  кто
правит этой страной, все их прислужники - это либо ведьмы, либо грешники.
   От мысли обо всех тех людях,  которых  я  мог  отправить  в  Ад,  пытаясь
сохранить собственную жизнь, мне стало худо.
   - Знаете, святой отец, какая у меня мечта? Я мечтаю, что вы  в  ближайшее
время будете заняты по горло!

Глава 29

   Но уже на следующий день я думал по-другому. Ведьмы  и  колдуны-бюрократы
повалили к нам толпами, дрожа от страха и умоляя брата Игнатия  исповедовать
их. Кроме того, большинство из них были больны, поэтому я  предложил,  чтобы
мы с монахом разделили обязанности таким образом: сначала он их  исповедует,
потом я занимаюсь их  физическим  излечением.  Фриссон  быстренько  набросал
целый каталог стихотворений. Мне только и нужно было что  описывать  видимые
симптомы, а потом дрожащий, но радующийся покаявшийся грешник  или  грешница
рассказывали о симптомах, глазу невидимых, после чего  Фриссон  перелистывал
пергамента и вручал мне соответствующие стихи. Стихи порой попадались  очень
замысловатые, но помогали все.
   - Просто поразительно, как это ты всякий раз подбираешь стихи  к  каждому
конкретному случаю, - сказал я поэту, когда у нас выдалась редкая передышка.
   Фриссон пожал плечами.
   - Когда меня охватывает вдохновение, господин Савл, я пишу  то,  что  мне
приходит в голову, и не думаю, как это будет использовано. Тем не  менее  не
могу избавиться от мысли, что, наверное, это очень  плохие  стихи,  раз  они
получаются так легко и служат таким прозаическим целям.
   - Ты просто в свое время наслушался критики, - проворчал я. - Ты бы лучше
смотрел на то, как твои стихи действуют И мы снова зашагали по дороге,  и  я
гадал, кто сейчас самая важная персона в нашей компании.

***

   E нам подходили группами - по четыре, по пять  человек.  На  второй  день
кающиеся стали появляться каждые четыре часа.  Что  бы  ни  говорили  я  или
Жильбер, брат Игнатий всегда настаивал, чтобы мы остановились, и он выслушал
исповедь.
   - В противном случае, - объяснил он мне, - вышло бы так,  что  я  нарушаю
данный обет. Я не имею права отвернуться ни от одного грешника.  Моя  служба
состоит в том, чтобы воссоединить их с Господом.
   - А моя задача состоит в том, чтобы остаться в живых,  а  для  этого  мне
нужно, в частности, свергнуть королеву, - сказал я. - По большому  счету  на
пути к этой  цели  можно  спасти  множество  душ!  Но  чем  чаще  ты  будешь
останавливаться, тем дольше будет наш путь к столице и тем больше у королевы
останется времени, чтобы собрать силы и укрепиться в замке, не говоря уже  о
том, чтобы подготовить засаду с превосходящими силами.
   Брат Игнатий невозмутимо покачал головой.
   - Ты по-прежнему рассуждаешь по-мирски, господин Савл,  и  не  понимаешь,
что выиграть это сражение можно только силой духа.
   - Может, оно и так, преподобный, но тучи стрел и копий в этом мире  очень
даже могут помешать нам повести сражение в мире загробном.
   - Не помешают, - заверил меня  монах,  -  потому  что  этими  стрелами  и
копьями руководит сила Зла. А если мы противостоим этой порочной силе, никто
не бросит копья и не пустит стрелы.
   Я бы поспорил, но в этом человеке была такая чистота и уверенность, что у
меня язык не повернулся ему возражать. Да я и возражений не  мог  придумать!
То есть минут десять спустя они у меня, конечно, появились, но от них уже не
было никакого толка. Я решил приберечь эти аргументы для  нового  спора,  но
пришло время  нового  спора  -  и  брат  Игнати