деле  мы
там научились обходиться безо всякого волшебства. Мы изучаем окружающий  мир
и организуем полученные знания в науки. Пожалуй, мы заменили силу волшебства
знаниями и умениями, но все равно  выходит  так,  что  мы  творим  кое-какие
чудеса.
   - С таким образом мыслей да с  талантом  в  придачу  в  таком  мире,  где
волшебство действует... нет, нечего и дивиться тому, что ты могучий чародей,
хотя и знаешь об этом искусстве так мало!
   Монах  глянул  на  Тимею  и  покраснел.  Он  опустил  глаза,  а  она  вся
подобралась, и глаза ее зажглись тревогой.
   Все было ясно и без слов. Он хотел  сказать:  "Ты  можешь  вытащить  меня
отсюда?"
   - Как это, как это? - вмешалась Тимея. - Во всем мире  вряд  ли  отыщется
мужчина, который не отдал бы все за то, чтобы оказаться  на  твоем  месте  и
отведать моих прелестей! А ты, а ты! А ну, признавайся, бритоголовый!  Разве
ты  не  сгораешь  от  желания  обнять  меня?  -  Голос  нимфы   стал   тише,
сладострастнее. - Разве ты не жаждешь погладить, приласкать меня,  коснуться
моего тела, прижаться губами к моим губам, а потом...
   - А  потом,  согрешив,  погибать  от  раскаяния?  -  простонал  монах.  -
Перестань меня мучить, красавица! Молю тебя, перестань!
   - Я выполню твое желание, когда ты выполнишь  мое!  -  Голос  нимфы  стал
подобен тончайшему шелку. - Скажи  правду,  Игнатий!  Разве  ты  не  жаждешь
изучить прелести моего тела?
   - О Господи, жажду! - простонал монах. - Когда  ты  рядом,  моему  разуму
только того и надо, что видеть, слышать, обонять тебя! Но душа моя рвется  к
Небесам! Не искушай меня, о прелестная, ибо твои  чары  -  только  мука  для
того, кому нельзя обладать тобою!
   - Можно! - выдохнула нимфа и коснулась его руки своей нежной ручкой. -  Я
твоя - только скажи!
   - Нет! Я должен быть верен своему обету!
   - Как хочешь... - проворковала нимфа и прижалась к монаху.
   Игнатий вздрогнул и возопил:
   - Нет, не как я хочу, а как  я  поступлю!  О,  как  жестока  ты  ко  мне,
прекрасная нимфа, - ты мучаешь  меня  радостями,  от  которых  я  отказался!
Прекрати эту сладостную пытку, молю тебя.
   - Ах так? Ты сказал, что будет так, как ты поступишь? - прошипела задетая
за живое нимфа и вдруг из источника вожделения превратилась в самую  обычную
красивую женщину. - Я ничего не могу с тобой поделать, пока ты упрямишься. С
тобой с ума можно сойти, Игнатий!
   - Сожалею, что приношу тебе боль, - прошептал монах и опустил глаза.
   - Не больно-то ты сожалеешь, - буркнула нимфа, и вновь  в  ее  взгляде  я
увидел оскорбленные чувства. И тут я все понял.
   - А, да он тебя интригует, верно? Единственный мужчина,  устоявший  перед
твоими заигрываниями?
   - Глупец! - простонал Фриссон.
   - Нет, были и другие, - ответила Тимея, и казалось, слова  ее  сгорают  и
пеплом осыпаются с губ. - Был один мужчина, у него еще  так  странно  горели
глаза... он напал на меня и колотил, пока я не вырвалась и не убежала. Я его
нашла среди обломков корабля, который притянула к острову,  вызвав  на  море
шторм. Был еще один монах, послушник в  белой  рясе,  -  этот  обзывал  меня
дьяволицей, суккубом и все пытался истребить меня длинными злобными стихами.
Пока он тут жил, остров опустел и почти превратился в пустыню.
   Хотел было я спросить, сколько времени это продолжалось и  какой  смертью
умер тот монах, но передумал.
   А брат Игнатий качал головой и бормотал:
   - Я бы такого никогда не  сделал,  нет!  Нет,  она  добрая  женщина,  она
чудесная женщина, и я должен признаться в том, что обожаю ее.
   - Но все же не настолько, чтобы предаться похоти, -  резюмировала  нимфа,
сардонически усмехнувшись. - Что за новое чувство ты взрастил во мне, монах?
Прежде я никогда не смеялась над своими неудачами.
   - Обидно, да? - спросил я.
   - Он терзает меня безмерно, - согласилась нимфа. - Но не так, не так, как
мне хотелось бы. Поэтому я не отпущу его и буду держать здесь, покуда он  не
отдастся своим чувствам. Тогда он по-настоящему полюбит меня и позабудет и о
клятве, и даже о своей вере.
   - Поскольку одно следует из другого, - пробормотал я себе поднос...  -  А
ты никак не можешь пережить, что тобой  пренебрегают,  да?  Не  можешь  хоть
немножко воздержаться и не грешить?
   Тимея пожала плечами. Остальные части ее тела также пришли в движение, и,
надо сказать, вышло это весьма гармонично.
   - Ну... если бы тогда... когда он только-только тут появился... тогда еще
может быть, а теперь - теперь задета моя гордость. Мне нужно, чтобы  он  был
мой, мой до конца.
   - Я готов! Я твой до конца! - воскликнул Фриссон, сверкая глазами.
   Тимея только взмахнула ресницами да лениво усмехнулась.
   - Премного благодарна, песнопевец... Однако гордость мою оскорбил не  ты,
а он. О нет, я должна стать для него важнее всего  в  жизни,  иначе  я  буду
чувствовать, что ни гроша не стою как женщина.
   - Стоишь! Ты очень даже стоишь! Ты мила и добра! - Брат Игнатий чуть было
не взял нимфу за руку, но  вовремя  передумал.  -  "Милая",  -  передразнила
нимфа. - Это все ерунда. Да и доброта, как ты ее понимаешь, - это не по мне.
   - А он тебе, что называется, под кожу забрался с самого начала, верно?  -
спросил я у нимфы.
   - Да, но только иносказательно, в этом вся и жалость. О, поначалу он  для
меня  ничего  особенного  не  значил   -   всего   лишь   очередная   жертва
кораблекрушения... И совсем он меня не интересовал. Я  забавлялась  со  всей
командой во главе с капитаном. Но когда они мне надоели и  я  их  отпустила,
лишив возможности впредь портить девственниц...
   - Ты лишила их желания? - воскликнул я. Нимфа цинично улыбнулась.
   - Знай, презренный мужчина, что, когда мечты исполняются, они умирают.
   А я гадал, что же такое она сделала с теми несчастными  моряками.  То  ли
они настолько пресытились любовными утехами, что больше им уже и  захотеться
ничего не могло? То ли настоящие женщины слишком много теряли в сравнении  с
ней?
   - Они надоели тебе - так ты сказала? И что ты с ними сделала?
   - Да ничего. Отправила вещички собирать, -  небрежно  ответила  Тимея.  -
Волшебством починила их корабль. Мой остров восполнил их запасы провизии.  А
я пожелала им попутного ветра и прогнала их корабль от острова. Они  уплыли,
полные целомудрия и нежелания насиловать женщин.
   Конечно, они бы запросто могли организовать насильническую кампанию  ради
того, чтобы доказать самим себе, что они еще  мужики,  но  не  думаю,  чтобы
Тимею это  волновало.  Вообще-то  я  сильно  сомневался,  что  ее  волновало
что-либо, кроме ее самой.
   - А потом ты обнаружила, что брат Игнатий тебя не хочет.
   - Да, - сердито кивнула нимфа. - Его я никак не могла соблазнить и именно
поэтому стала обожать. Он  меня  поразил.  И  когда  я  распрощалась  с  его
товарищами,  я  его  оставила  здесь,  чтобы   развлекаться.   Но   никакого
развлечения не вышло - одно только расстройство.
   -  Боюсь,  так  все  и  останется,  -  вздохнул  брат  Игнатий.   -   Мои
соболезнования, красавица.
   - Но ты приняла вызов, - догадался я.
   - Верно, - кивнула Тимея. - И он тоже наверняка принял мой вызов, хотя  и
помалкивает.
   Я все понял. Она беззаветно верила в свои женские чары. Но  у  этой  веры
были свои пределы.  И  как  раз  там,  где  вера  нимфы  в  себя  кончалась,
начиналась полнейшая неуверенность, настоящий мыльный пузырь.  Брат  Игнатий
проколол этот мыльный пузырь своим отказом от прелестей нимфы и  превратился
в вопиющий вызов ее самолюбию. И теперь для того, чтобы  снова  уверовать  в
себя, уверовать в то,  что  она  неотразимая,  роковая  женщина,  оставалось
только одно - соблазнить монаха. А он никак не соблазнялся, вот и  выходило,
что Тимея день за днем все больше разочаровывалась сама в себе.
   Однако  к  чести  брата  Игнатия  надо  было  заметить:   он   разработал
потрясающую технику  отказов.  Всякая  женщина  на  месте  нимфы  уже  давно
почувствовала бы себя польщенной и отказалась бы от  своих  притязаний,  при
этом не обидевшись.
   Но Тимея была нимфой, и к тому же она была реальна.  Я  печально  покачал
головой.
   - Жаль тебя огорчать, но, видимо, ты обречена на разочарование.
   - Ни за что не сдамся до тех пор, пока не сдастся он!  -  упрямо  заявила
нимфа.
   - Твое упорство похвально, - сказал  я.  -  Но  тебе  недостает  здравого
смысла (это я так надеялся). В любом случае, боюсь, я не позволю ни тебе, ни
ему доказать, кто из вас победит. Мне нужна помощь брата Игнатия.
   - А я не позволю тебе разлучить  меня  с  моей  единственной  любовью!  -
вскричала нимфа.
   - Придется, - вздохнул я. - Потому что я чародей - не забыла?
   Нимфа прищурилась, вскочила,  запрокинула  голову,  раскинула  руки  так,
словно хотела  обнять  весь  небосклон.  Зрелище  получилось  захватывающее,
однако я был к чему-то в таком роде готов, поэтому стихи у меня как бы  сами
сорвались с губ:

   Обманутым это понравится,
   Их тем утешаю я:
   Безжалостною Красавицей
   Повелеваю я!

   Тимея застыла, потом медленно опустила руки и потупилась. Она смотрела на
меня с нескрываемой ненавистью и отвращением.
   - Приказывай, - сказала она голосом, в  котором  притаились  слезы.  -  Я
должна тебе повиноваться.
   - Приказываю тебе отпустить этого монаха.
   - Что ж, повинуюсь, - с жуткой неохотой проговорила нимфа и повернулась к
брату Игнатию. - Мной повелевают, - сказала она. - Поэтому  я  не  повелеваю
тобой. Ты свободен и можешь уходить.
   Надо было видеть,  какой  радостью,  каким  облегчением  осветилось  лицо
монаха. Нимфа увидела это, и ее лицо исказилось болью. Брат Игнатий  вскочил
на ноги и принялся жалобно восклицать:
   - О несчастная блудница! О, если бы  я  только  не  успел  принести  свой
последний обет! Тогда я предался  бы  страсти  с  тобой!  Но  я  -  человек,
посвятивший себя Господу и целомудрию! И все  же  сердце  мое  сжимается  от
боли, когда я смотрю на тебя!
   Похоже, нимфе стало немножко лучше. Игнатий схватил Тимею за руку.  Глаза
его горели страстью.
   - Никогда мне не забыть этих чудесных дней, не забыть часов, что мы  были
рядом! О нет, каждая  минута  рядом  с  тобой  была  такой  радостью,  таким
счастьем, что я даже испытывал боль, я благодарен  тебе:  ты  позволила  мне
отведать  благодати!  Я  никогда  не  забуду  тебя  и  всегда  буду  лелеять
воспоминания об этих дивных месяцах!
   На лице нимфы не осталось и следов боли, но видно было, что внутри у  нее
так и кипит желание. Она не могла глаз отвести от Игнатия.
   А он заставил себя отвернуться.
   - Чародей! - взмолился он. - Сделай что-нибудь, чтобы она не  так  сильно
страдала. Можешь ли ты подарить ей забвение?
   - Устроить небольшую амнезию? Вообще-то из элементарного чувства  жалости
можно было бы снизойти. И потом, нельзя же было позволить ей мстить  морякам
и мешать навигации  -  она  наверняка  попытается  удовлетворить  уязвленное
самолюбие. Я обернулся к Фриссону.
   - Поможешь, Фр... о-о-о...
   Физиономия у  Фриссона  настолько  ярко  выражала  бушующие  в  его  душе
страсти, что он напоминал почуявшего дичь бладхаунда. Выпучив налитые кровью
глаза, он пялился на Тимею.
   - Нет-нет, я уж лучше сам что-нибудь придумаю, - торопливо проговорил  я,
обернулся к несчастной парочке,  вспомнил  вечеринки  в  разных  кофейнях  и
разразился куплетом из старинной народной песенки:

   У меня в садочке,
   У меня в садочке
   Дивный цвел тимьян.
   Но украл цветочек,
   Но украл цветочек
   Дерзкий хулиган ..

   Все сбылось быстрее, чем я ожидал. Я еще и допеть-то  не  успел,  а  этот
самый  "дерзкий  хулиган"  уже  тут  как  тут  -  его  голова  возникла  над
вечнозеленой изгородью около беседки. Вскоре он появился  целиком:  влез  на
дерево, уцепился за ветку и спрыгнул на землю. Росточком  он  был  чуть-чуть
пониже Тимеи, если не считать рожек - коротеньких козлиных  рожек.  Ножки  у
"хулигана" тоже были козлиные и заканчивались копытцами.  С  ног  до  головы
существо поросло густой длинной шерстью и, естественно, не  нуждалось  ни  в
какой одежде - не только не нуждалось, оно ее и не имело. Лишь  на  груди  у
него на шнурке болталась сиринга - флейта Пана.
   Тимея  глянула  на  нежданного  гостя.   Сначала   бегло.   Потом   более
внимательно.
   Я задумался, нужен ли второй куплет, но на всякий случай пропел:

   У меня в садочке,
   У меня в садочке
   Роза расцвела.
   Я ее сорвала -
   Больно укололась,
   К ивушке пошла.

   - Ах! К иве! К символу печали всех влюбленных? - горько вздохнула  Тимея.
- Ну, прямо про меня!
   - Чегой-то! Уж не опечалилась ли ты часом?  -  воскликнул  фавн  и  одним
прыжком оказался рядом с нимфой. - Печаль надо прогнать. Такое личико, как у
тебя, должно быть беззаботным.
   Тимея посмотрела на фавна  -  комплимент  на  нее  подействовал.  Но  она
ответила:
   - Эй, да кто ты такой? Откуда взялся?  Ишь  как  разговорился!  Маленький
еще!
   - Может, и так, только овечки  меня  уже  слушаются,  -  отозвался  фавн,
лукаво усмехнувшись. - Так что  берегись,  прелестная  распутница,  скоро  я
подрасту.
   - Ничего не поделаешь, - притворно  вздохнула  нимфа  и  жестом  отослала
фавна прочь. - Ступай, ступай отсюда, испорченный малыш!
   - Вот те раз! -  огорчился  фавн  и  умоляюще  поглядел  на  меня.  -  Не
поможешь, а, чародей?
   - Может, и помогу, - ответил я.

   Опустел садочек,
   Опустел садочек,
   В нем один бурьян,
   С той поры как дерзкий
   Хулиган премерзкий
   Тут сорвал тимьян.

   - Что за чепуху  ты  порешь?  -  возмутилась  Тимея,  не  понимая  смысла
куплета, но фавн уже поднес к губам флейту и заиграл.
   Полилась удивительно приятная, печальная  мелодия,  полная  страсти,  так
несвойственной  возрасту  фавна.  Казалось,   флейта   выговаривает   слова,
рассказывает историю о неудовлетворенном чувстве, о неразделенной любви.
   Тимея изумленно уставилась на юного фавна.
   Фавн покачивался из стороны в сторону, а потом задвигал копытцами,  начав
медленный танец.
   Тимея  как  завороженная  следила  за  ним  взглядом.  Печаль  совершенно
покинула ее лицо, и она тоже начала покачиваться в такт мелодии.
   Я протянул руку и ухватился за один из трех столбов, на которые опирались
своды беседки. Музыка наполняла меня, проникала в  тело  и  вызывала  в  нем
жгучую боль.
   А Тимея раскачивалась все сильнее. Вот и она стала  переставлять  ноги  с
места на место, подхватив танец фавна. В музыке послышался трепет надежды  -
движения фавна стали более откровенными. Тимея вторила ему -  она  все  шире
раскачивала бедрами, тело ее извивалось, веки отяжелели, на  губах  заиграла
понимающая улыбка...
   Кто-то застонал у меня за спиной. Я узнал голос Фриссона.
   Танцующая парочка сблизилась. Они  извивались  и  качались,  приближались
друг к другу и отступали. Резко запахло мускусом. Танцоры двигались в унисон
- казалось, будто бы двумя телами управляет единый разум.
   Краешком глаза я видел Фриссона. Глаза поэта, казалось,  вот-вот  вылезут
из орбит. Еще мгновение - и он потеряет рассудок.
   Тимея коснулась брошки, скреплявшей ее платьице на груди.
   - Пора идти. - Я решительно схватил Фриссона за руку  и  потянул,  но  он
будто корнями врос в землю. - Жильбер! - крикнул я. - Помоги мне!
   Сквайр встряхнулся, очнувшись от транса. Он покраснел, кивнул  и  схватил
Фриссона за другую руку.
   - Поднимай! - распорядился я, и мы вместе поволокли окаменевшего поэта  к
выходу.
   В глотке у Фриссона родился отчаянный вопль, добрался до губ и вырвалось:
   - Не-е-е-е-е-е-т!
   - Шагай давай! - прошипел я сквозь стиснутые зубы.
   - Нимфа, задержи меня! - умолял Фриссон. - Унизь меня, истерзай меня, как
хочешь, только оставь меня здесь!
   Нимфа даже не посмотрела в его сторону. Она не сводила глаз с фавна. Лицо
ее разгорелось, пальцы теребили брошку.
   - Прощай, прелестная нимфа, - пробормотал монах и выскользнул из беседки.
   Фриссона мы тащили волоком, а он стонал и  упирался,  пытаясь  вырваться.
Жильбер держался молодцом - он и не думал оглядываться.
   Но это означало, что я уходил спиной к выходу и все видел.  И  я  увидел,
как упало платье, как блеснула жемчужнорозовая кожа, а потом блеск утреннего
солнца затмил все вокруг. Мы потащили Фриссона подальше от беседки.
   Мы еще слышали музыку - она  оставалась  все  такой  же  чувственной,  но
постепенно замедлялась, - в ней появился четкий ритм.
   Фриссон повис у нас на  руках  и  заплакал.  Брат  Игнатий  издал  долгий
трепетный вздох.
   - Благодарю тебя, чародей. Изо всех  ударов,  которые  мне  суждено  было
пережить на этом острове, этот был самым тяжелым. - Губы  его  скривились  в
усмешке. - Но как печально сознавать, что меня так быстро  забыли,  -  А  ты
смотри на это как на доказательство того, что она  всего  лишь  использовала
тебя, - предложил я ему способ утешиться.  -  Ну,  или  хотя  бы  собиралась
использовать.
   - Да. Хорошо сказано, - кивнул Игнатий. - В этом смысле я  рад,  что  мне
удалось устоять, - рад и как мужчина, и как священник, ведь я  для  нее  был
всего-навсего игрушкой.
   - Не горюй, - посоветовал я монаху. - Мы ее больше не интересуем.
   - Хвала Небесам! - воскликнул Жильбер. - И тебе  спасибо,  чародей.  Если
честно - она меня чуть не обольстила.
   Между нами говоря, я считал, что это пошло бы ему на пользу, но  счел  за
лучшее промолчать.

Глава 27

   Фриссон заработал ногами только тогда, когда впереди показался океан.  Но
и тогда он только и сумел, что доплестись до лодки и,  рыдая,  повалиться  в
нее. А мы принялись толкать и тянуть, и наконец лодка закачалась на  волнах.
Главную лепту в этот труд, безусловно, внес Унылик. Без него нам  бы  ни  за
что не справиться.
   - Садись, - сказал я троллю и указал на  скамью.  Тролль  оскалил  пасть,
полную акульих зубов. Он явно радовался,  что  мы  отплываем.  Забравшись  в
лодку, тролль уселся на носу и заворчал, понимая, что ему суждено помучиться
от морской болезни.
   - Садитесь, - сказал я Жильберу и брату Игнатию. Они  забрались  в  лодку
через борта. Жильбер уселся лицом к корме, взял  весло,  вставил  его  между
двумя сучками, служившими уключиной. К моему великому изумлению, то же самое
проделал и брат Игнатий. Я запрыгнул в лодку через корму. Жильбер и  Игнатий
принялись дружно грести.
   Скоро последние звуки музыки утихли вдали. Я думал о том, что происходило
в беседке, а потом постарался изо всех сил  сосредоточиться  на  мысли  о...
яблоках. Стараться о чем-то не думать - от  этого  чаще  всего  мало  толка.
Лучше попытаться думать о чем-нибудь еще.
   Только тогда, когда  остров  превратился  в  тонкую  зеленую  полоску  на
горизонте, брат Игнатий, задыхаясь, выговорил:
   - Погодите! - Они с Жильбером устало склонились  к  веслам.  Отдышавшись,
брат Игнатий сказал: - Спасибо тебе, чародей. Самому бы мне  ни  за  что  не
освободиться.
   А я знал почему. Он не очень-то и хотел этой свободы. И я не мог  его  за
это винить.
   - Рад, что так вышло, но у меня на то были свои причины.
   - Верно, - кивнул брат Игнатий. - Ты сказал, что тебе нужна моя помощь.
   - Точно. Видишь ли, мы собираемся затеять что-то вроде революции -  хотим
свергнуть королеву Аллюстрии.
   С минуту я слышал только плеск волн да последние  печальные  всхлипывания
Фриссона.
   А потом брат Игнатий сказал:
   - О! - И, помолчав, добавил: - Вот как?
   - Да, - кивнул я и продолжил: - Видишь ли, вышло так, что  я  влюбился  в
одну из жертв королевы и мне удалось удержать ее  от  отчаяния  в  последний
миг. Она была непорочной девушкой, и ее призрак  устремился  к  Небесам.  Но
Сюэтэ не могла смириться, чтобы жертва ускользнула от нее, поэтому сохранила
в теле моей возлюбленной жизнь. Я стараюсь сделать так, чтобы и тело, и душа
Анжелики воссоединились. Но она - в замке Сюэтэ, и я...
   - Я понял. Единственный способ - свергнуть королеву, - угрюмо кивнул брат
Игнатий. - Не сказал бы, что задача поста