влена дурная, хотя мотивы, движущие
тобой, чародей Савл, и не совсем благородны.
   - А я всегда был такого мнения, что любовь благородна,  если  только  она
настоящая. - Я пожал плечами. - Кроме того, я - не из вашего  мира,  поэтому
меня не очень-то интересует ваша политика. Дело у меня исключительно личное.
   Брат Игнатий посмотрел на меня в упор.
   - Но любой человек не может быть равнодушен к битве между Добром и Злом!
   - И то, и другое - абстрактные понятия, - возразил я. -  Долгое  время  я
даже сомневался, существует ли реальное зло,  зло,  так  сказать,  в  чистом
виде. Я считал, что это всего лишь ярлык и я сам прилепляю его к тем  людям,
которые противостоят мне. Но шли годы, и я повидал людей,  с  которыми  меня
вообще ничего не связывало. Они  совершали  по  отношению  к  другим  просто
ужасные поступки, и порой только потому, что это доставляло им  наслаждение.
Поэтому теперь я могу сказать: зло существует.  Но  это  все  равно  не  моя
проблема, понимаешь? Не мое это дело.
   Но впервые собственные слова показались мне пустыми и бессмысленными.
   Послышался сиплый стон. Фриссон вскарабкался со дна  лодки  на  скамью  и
сел. Он смотрел мимо меня назад, на зеленую полоску острова Тимеи.
   Я решил рискнуть.
   - Тебе уже получше?
   С минуту он не отрываясь смотрел на остров, потом неохотно кивнул.
   - Да, - вяло проговорил он. -  Пожалуй,  что  мне  следует  поблагодарить
тебя, чародей Савл, за помощь. Я был просто околдован.
   - И до сих пор не уверен, хотелось ли тебе на волю. Поэт покачал головой,
уронил ее на грудь.
   - Вот горе! Ведь там мне хотелось умереть, лишь бы только  она  позволила
коснуться себя! Мне хотелось спрятать ее в бутылку и забрать с собой,  чтобы
она была со мной всюду!
   - Ты не первый мужчина, которого мучают  такие  желания!  -  предложил  я
Фриссону слабое утешение.
   - Да ты ее тут же бы выпустил,  -  заявил  брат  Игнатий  с  уверенностью
опытного профессионала. - И не сумел бы заманить снова.  Всю  жизнь  бы  зря
потратил, приплясывая перед ней и ожидая ее милостей.
   Фриссон вздрогнул от нахлынувших воспоминаний.
   - Разве это называется "потратить зря"?
   - Да, это называется именно так, потому что ты бы  ничего  не  достиг,  -
сказал я. - Ты перестал бы существовать как личность и превратился бы в одну
из игрушек Тимеи. Забудь об этом, Фриссон. Я уже сказал тебе. Не ты  первый,
не ты последний. - Я  обернулся  к  брату  Игнатию.  -  Понимаешь,  с  одной
стороны, мне бы не хотелось, чтобы он забывал  о  случившемся,  а  с  другой
стороны, нельзя, чтобы он отвлекался от дела - дел  у  нас  впереди  ой  как
много. Ты изучал магию, можешь что-нибудь подсказать?
   - Я не только изучал магию, - негромко,  отозвался  монах.  -  Я  пытался
постичь Бога, Веру и душу. - Он повернулся, протянул руку и  коснулся  виска
Фриссона. То есть еле-еле коснулся, кончиком пальца, а Фриссон вдруг как  бы
окаменел. Монах что-то нараспев произнес по-латыни.
   Фриссон обмяк, однако в глазах его появилось странное выражение  -  какое
бывает у цепного пса.
   Брат Игнатий убрал руку и вздохнул.
   - Говорил же я: нет у меня таланта.
   - Намекаешь? - усмехнулся я. - Ладно, попробую.

   Мог бы тот дурень и дальше страдать
   (Вам доводилось таких встречать?)
   Покуда его не выгнали вон
   (Дамочки так поступают с древних времен).
   От него бы кожа да кости остались...
   (Признайтесь, а с вами так не случалось?)

   Только тут дама была ни при чем,
   На счастье, вмешался друг,
   И вовремя за руку взял дурака,
   И вырвал из дамских рук.
   А не то бы злодейка в жертву впилась
   И выпила соки до дна.
   Счастлив тот, кого вовремя оторвут
   От женщины и вина!

   Фриссон снова вытянулся, словно мачта, а потом  обмяк,  будто  проколотый
воздушный шарик. Мы, затаив дыхание, ждали. Поэт  медленно  сел.  Глаза  его
были широко открыты.
   - Это произошло! Я  излечился!  -  прошептал  он  и,  робко  улыбнувшись,
посмотрел на меня. - Я никогда не смогу отблагодарить тебя сполна,  господин
Савл.
   Вид у него, правда, остался печальный.
   - Какие счеты между друзьями, - сказал я. - Кроме  того,  ты  мне  нужен,
чтобы  воевать  на  стороне  ангелов.  Брат  Игнатий  воззрился  на  меня  с
одобрительным удивлением.
   - А я думал, что ты проповедуешь существование вне Добра и  Зла,  чародей
Савл.
   - Нет, не вне, - поправил я монаха. - Я говорил всего лишь о том, что  не
намерен служить ни тому, ни другому.
   Монах грустно улыбнулся.
   - Одного без другого не бывает, чародей - Бывает, - негромко отозвался я.
- Есть нейтральное поле, и я стою на нем. - Последние слова эхом  прозвучали
в моих ушах. Я остолбенел, но упрямо продолжал: - Но это не означает, что  я
бесстрастен. Мне не все равно, когда я вижу людские  страдания,  и,  если  я
могу оказать помощь, я это делаю. Просто я не фанатик, вот и все.
   - Нельзя  балансировать  между  Богом  и  Сатаной,  чародей,  -  спокойно
проговорил брат Игнатий.
   По спине у меня побежали мурашки, но я небрежно пожал плечами.
   - Здесь, вероятно, нельзя. Однако можно удерживать в поле зрения все, что
тут происходит, смотреть на все несколько отстранение и  не  позволять  себе
цепляться за букву закона так, чтобы это мешало твоему духу.
   Глаза монаха раскрылись шире.
   - Я думал, ты не питаешь склонности к добру, чародей Савл, между  тем  ты
цитируешь слова Спасителя нашего.
   - Ты хорошо знаешь Библию, да? Я тоже, хотя и не сказать, чтобы по  своей
воле. Я получил хорошее религиозное воспитание -  хорошее,  с  точки  зрения
моих родителей.
   - Но что же в этом плохого?
   - А то, что я успел наглядеться на уйму фанатиков,  на  множество  людей,
которых хлебом не корми, а дай публично поунижать ребенка и  постращать  его
тем, что он всенепременно угодит в Ад.
   - Это грубейшая ошибка, - пробормотал монах, не  спуская  с  меня  широко
раскрытых глаз. Я печально улыбнулся.
   - Хорошо, если бы таких священнослужителей, как ты, было бы побольше.
   Он отвернулся, лицо его помрачнело.
   - Навряд ли. В конгрегации от меня не было бы проку, господин чародей. На
самом деле я уверен, что стоит мне только взойти на кафедру, как язык у меня
к небу прилипнет и я ни слова не смогу произнести со страху.
   Мне стало его ужасно жалко.
   - Да что ты. Все будет хорошо! Все мы побаиваемся выходить на публику. Ну
а если тебя и взаправду воротит от этого, ну, значит,  нет  у  тебя  таланта
проповедника. Ты ведь сам знаешь, в чем ты силен, верно?
   - Знаю, - кивнул Игнатий и отвернулся.  -  Я  обладаю  бесполезным  даром
толкования Святого Писания, чародей, и потому умею разъяснять, каким образом
слова Христа, произнесенные  им  тысячу  лет  назад  и  даже  больше,  могут
управлять нашим поведением даже теперь. Хотя, может быть, мой дар и  не  так
уж бесполезен, поскольку другие священники,  бывало,  подслушивали  меня,  а
потом пересказывали мои слова своим прихожанам.
   - Так ты богослов! - выпалил я.
   - Почел бы за великую честь так называться, - вымолвил Игнатий. -  Но  не
смею.
   - Как это не смеешь? - возмутился я. - Ты не  имеешь  права  лишать  тех,
кому  это  нужно,  возможности  вкушать  плоды  твоих  трудов!  Значит,   ты
специализируешься в том, что толкуешь Писание для повседневной жизни?
   - Да. И особенно я умею толковать  о  том,  как  другим  людям  применить
данные Господом таланты, поскольку сам я почти начисто лишен таковых.
   - Так вот почему ты стал изучать магию, - понимающе  проговорил  я,  и  у
меня появилась догадка. - Распространились ли твои изыскания  на  то,  чтобы
объяснить принцип действия магии?
   - Да, хотя, по сути, это проще простого.
   - Как и большинство величайших открытий, - тихо прошептал я.
   - Начать хотя бы с того, что  попробовать  дать  определение,  что  такое
магия, а что ею не является. Вот первый шаг к упрощению.
   - Вот как? И что же ею не является?
   - Молитва. Если мы молим Господа вмешаться в нашу жизнь  и  он  полагает,
что это возможно, мы склонны думать, что это волшебство, тогда как на  самом
деле это божественное чудо.
   Я нахмурился.
   - Я таких чудес никогда не видел.
   - Неужели? - улыбнулся монах. - А не ты ли  рассказывал  мне  о  любви  к
прекрасной девушке? Я покраснел.
   - Это обычное дело, тут нет ничего чудесного! Я хотел сказать,  всякий...
ну масса народу влюблялась... тут дело только в гормонах  да  в  сублимации,
вот и все... а не...
   Брат Игнатий смотрел на меня в упор.
   - Ну  ладно.  -  Я  поднял  руки.  -  Значит,  есть  еще  что-то,  помимо
сексуального желания и  совместимости  феромонов.  Но  и  такое  встречается
нередко.
   - Ты когда-нибудь видел, как рождается ребенок? - спросил брат Игнатий.
   - Это естественный процесс!
   - А вот создание новой души - нет! Это деяние Господа!
   У меня голова шла кругом. Я пытался прогнать смятение.
   - А я думал, что, когда так говорят, имеют в виду только всякие кошмарные
бури и землетрясения.
   - Получается, что ты думал о Господе нашем только как о разрушителе?  Или
всякая молния представляется тебе божественным чудом?
   - Я думал, что молнии  принято  считать  проявлением  гнева  Господня,  -
выдавил я.
   - Это не так, хотя молнии и могут быть его орудиями, как и все на  свете.
Каждый добрый христианин должен надеяться, что Господь и его  изберет  своим
орудием.
   - Погоди! - воскликнул я и поднял руку, чтобы прервать  монаха.  -  Не  к
тому ли ты клонишь, что чудеса - это все, что происходит на свете?
   - Конечно же, нет. Но между тем чудеса не так уж редки. Вместе с тем  они
все равно остаются чудесами, друг мой, -  сказал  брат  Игнатий  и  дружески
улыбнулся. - Я видел, как излечиваются безнадежно больные, и не тем,  что  к
ним прикасались руки  целителя,  а  только  из-за  того,  что  сами  больные
молились Богу, и Богу была приятна их молитва. Я видел, как  девичья  печаль
рассеивается  при  виде  восходящего  солнца.  Я  видел  мужчину,  решившего
покончить счеты с жизнью и отказавшегося  от  этого  в  тот  миг,  когда  он
услыхал пение жаворонка. Милость Господня способна коснуться всякого из  нас
в любое мгновение, если мы открыты для нее.
   Откровение!
   - Так вот что такое молитва! Вроде как взять и включить приемник и  найти
верный канал!
   - Дивны мне слова твои, - нахмурившись, покачал головой брат  Игнатий.  -
Но чувствую, что-то ты понял верно. Не все, конечно, но частично понял.
   - У меня такое ощущение, что именно та часть молитвы, которая мне понятна
и достойна последующего обсуждения. Ну а как же, на твой взгляд,  происходит
действие волшебства?
   - Это происходит за  счет  применения  символов  и  подключения  воли,  -
отвечал брат Игнатий. Он положил руку на плечо Фриссона и запел:

   Оковы с сердца опадут,
   Как лепестки с цветка,
   Воспоминания уйдут,
   И станет жизнь легка.
   Тебя покинет дух томленья,
   Тревога и тоска,
   Уйдет любовь, как наважденье,
   И станет жизнь легка.

   Фриссон испуганно вздрогнул, нахмурился и посмотрел на брата Игнатия.
   - Что ты сделал?
   - Всего-навсего дал тебе песню, которая будет  охранять  твое  сердце,  -
заверил поэта монах.
   Фриссон еще на миг задержал взгляд на брате Игнатии.
   - Тебе это удалось, и я глубоко признателен тебе за  это.  Увы,  блудница
была прекрасна! Но на самом деле она думала только о своем  удовольствии,  а
не моем благе. Теперь все  прошло,  но  воспоминания  об  испытываемой  мною
страсти так сладки... - Лицо Фриссона помрачнело. - О горе мне, в какого  же
дурака я превратился!
   - Тебе в этом немало помогли, - утешил его монах. Фриссон улыбнулся, а  я
рот раскрыл от удивления: улыбка вышла сардоническая - я такой у него раньше
ни разу и не видел.
   - В особой помощи я не нуждался, брат Игнатий, - возразил  Фриссон.  -  Я
сам из себя делал дурака, много раз в прошлом. О, сколько раз!
   - Что ж, в таком случае мы с тобой братья.
   - Вот как? Нет, не думаю. Ты избрал жизнь  по  Божьим  законам  и  потому
избежал позора.
   - Как  говорится  в  псалме:  "Господь  твердыня  моя  и  прибежище  мое,
избавитель, Бог мой".
   - Для тебя, наверное, но не для меня. Я только и делал, что валял дурака.
Честно говоря, так и подмывает сказать, что не я сам в этом повинен,  а  Бог
меня таким идиотом создал.
   - Не говори так, - строгим голосом одернул поэта  монах.  -  Единственная
истинная глупость состоит в том,  чтобы  отвернуться  от  Господа,  господин
поэт, а покуда тебя тянет к другим людям, можешь  быть  уверен  -  этого  не
произошло.
   - Даже тогда, когда они меня отталкивают? А пожалуй, в твоих словах  есть
смысл, - кивнул Фриссон. - Но тянуться к людям можно  по-разному.  Наверное,
мне стоит поработать над приемами, брат-Мудрость.
   - Я бы себя назвал братом-Глупцом, - улыбнулся монах. - Пока мы  живем  и
дышим, мы должны до какой-то степени оставаться глупцами.  -  Монах  заметил
мой взгляд и спросил: - Что тебя так удивляет, господин Савл?
   Я тряхнул головой и сказал:
   - Да вроде бы ты сам твердил, что не умеешь творить чудеса?
   Брат Игнатий зарделся и потупился.
   - Это такое маленькое волшебство, господин чародей, такое мог бы любой.
   Я хотел было поспорить, но вдруг понял, что он имеет в виду. "Заклинание"
- это такое же предположение, как любое другое высказывание. Надо было  лишь
убедить Фриссона в том, что он равнодушен к Тимее, и это удалось,  поскольку
поэт верил и в чудеса, и в слова монаха. Но сказал я вот что:
   - У тебя это заклинание было заготовлено?
   - Верно, - признался брат Игнатий. - Хотя несколько строчек я поменял  на
ходу. Это - лекарство от многих болезней, господин Савл. Все должно  пройти,
и пусть проходит поскорее, если от чего-то нам плохо.
   Здравый смысл в этом был, хотя я и не слышал  подобную  мудрость  из  уст
европейца.
   - Я уже  было  начал  подумывать,  что  в  вашем  мире  ты  кто-то  вроде
физика-теоретика, но теперь я начинаю подозревать, что ты  скорее  психолог.
Брат Игнатий сдвинул брови.
   - Какие непонятные слова.
   - Непонятные, это точно. Итак, брат Игнатий, так как же, на твои  взгляд,
действует магия?
   - Действует так, как действует, -  отвечал  монах.  -  Причем  постоянно,
поскольку охватывает всех нас, хотя мы об этом и не  знаем.  Она  похожа  на
огромное пушистое невидимое одеяло, застилающее весь мир, господин  Савл,  -
так, как туман окутывает равнину.
   Слово "застилающее" мне не понравилось, показалось слишком уж уютным, что
ли. Я  хотел  было  возразить,  сказать,  что  больше  подходит  определение
"оцепляет", но тут вспомнил, что, по понятиям брата Игнатия, Земля плоская.
   - Значит, это вещество, но очень разреженное?
   - Не вещество, - покачал головой монах, - а  вид  энергии,  что-то  вроде
прилива бодрости, какой ощущаешь ясным утром, будучи в добром здравии.
   Я напрягся. Он описывал силу поля.
   - И это самое энергетическое одеяло покрывает всю Землю?
   - Да, но наша внутренняя энергия способна уплотнять  и  направлять  ткань
магии в нужное место, если у нас есть к тому талант.
   - Как? - Я нахмурился. - Думая  об  этом?  А  что,  в  этом  есть  смысл.
Мыслительные волны будут модулировать силу поля...
   Но брат Игнатий просительно поднял руку.
   - Дело не только в мыслях, господин Савл. Подумай обо всех наших телах, о
каждой частице нашей сути. Наша собственная энергия  наполняет  нас,  и  она
зиждется не только в разуме, ведь тогда мы и ходить бы не могли.
   Такое  развитие  мысли  мне  пришлось  не  по  душе,  но  зато  оно  явно
понравилось Фриссону. Он просто-таки впился глазами в брата Игнатия.
   - Человек с прирожденным талантом, - продолжал монах, - способен  сгущать
магию, брать от нее силу и направлять эту силу по своему желанию.
   - И как же он это делает?
   - Путем выбора символов. Они проясняют его мышление и подчиняют его  воле
все существо, - ответил брат Игнатий.
   - Но что же тогда, - вмешался Фриссон, - делает магию черной  или  белой,
злой или доброй?
   - Цели, преследуемые творящим чудо, - отозвался брат Игнатий.  -  Цели  и
причины, двигающие им. Если добродетельная женщина желает вылечить  кого-то,
кому-то чем-то помочь, кого-то защитить, то она молит Господа о поддержке  в
делах своих, и тогда ее магия будет белой.
   - Ну а если она, скажем, попросит о Божьей помощи для того,  чтобы  убить
напавшего на нее? - поинтересовался я.
   - Хорошая женщина не захочет никого убивать, - ответил монах и  обернулся
ко мне. - Она захочет только защититься и молить Бога станет о том, чтобы Он
остановил напавшего на нее или помешал ему.  Если  другого  пути  остановить
злодея не будет, заклинание может и  убить  его.  Однако  намерения  женщины
останутся добрыми и магия - белой.
   Звучало с натяжкой, но  спорить  я  не  стал.  Я  вдосталь  наслушался  о
преступлениях на сексуальной почве для того, чтобы вот так взять и поверить,
что женщина  могла  случайно  убить  насильника.  Все  верно,  мысли  у  нее
наверняка направлены на то, чтобы ему помешать, остановить его.  А  выход  -
врезать как следует между ног, и все дела. Только давайте будем считать, что
я этого не говорил. Я спросил у монаха:
   - Но как узнать, кто перед тобой - чародей или колдун?
   - Его можно распознать по тем символам, которыми он пользуется, - ответил
брат Игнатий. - Если он обретает силу через боль, если он говорит о  смерти,
употребляет для своих нужд черепа, витые клинки и кровь, значит,  его  магия
определенно черная, злая, и помогают ему силы Зла.
   - Символы? - Я непонимающе  нахмурился.  -  Пока  я  видел  только  таких
колдунов, которые колдуют словами.
   - Еще они могут размахивать палкой или посохом, - продолжал брат Игнатий.
- Этим они усиливают мощь заклинания или хотя бы силу  наносимых  ударов.  Я
догадался: дело тут, видимо, было  в  ориентации  силы.  Наверное,  все  эти
посохи действовали наподобие антенн, но я счел за лучшее промолчать. Было бы
нечестно с моей стороны затрагивать в  разговоре  со  средневековым  монахом
теорию электромагнитных волн.
   - Однако создание заклинаний с помощью физических объектов, играющих роль
символов, - дело долгое и сложное, - объяснял  тем  временем  Игнатий.  -  В
чистом поле волшебнику не на что рассчитывать, кроме как на слова и жесты.
   - Но от них-то что толку? И что толку от физической символики, если на то
пошло?
   - Дело в том, господин чародей, что символ - это вещь.
   Я  выпучил  глаза,  но  не  проронил  ни  слова.  В  моем  мире  один  из
кардинальных принципов семантики заключался в том, что символ  -  это  ни  в
коем случае не вещь. Ну, что тут  поделаешь?  Другой  мир  -  другие  законы
природы.
   -  Вся  суть  творящего  чудо  должна  быть  собрана  воедино  и  куда-то
направлена, - продолжал брат Игнатий, - для того, чтобы вся  энергия  внутри
нашего  тела  и  снаружи  него  могла  образовывать  и  выстраивать  энергию
магическую в соответствии  с  нашими  целями.  Символы  -  это  инструменты,
которыми мы пользуемся для того, чтобы  укрепить  самую  нашу  суть,  и  чем
мощнее символ, тем лучше происходит единение разрозненных частиц нашей сути.
   - Стало быть, призываем ли мы в данном случае Бога, чтобы  он  помог  нам
сфокусировать нашу энергию, или не призываем  -  дело  исключительно  нашего
желания.
   - "Сфокусировать" - вот прекрасное  слово!  -  Брат  Игнатий  от  радости
хлопнул  в  ладоши.  -  Мне  давно  следовало  обратиться  к  математическим
понятиям! Благодарю тебя, чародей Савл.
   Я поежился,  гадая,  что  я  такого  натворил.  В  этом  мире  это  самое
"магическое  поле",  про  которое  толковал  брат  Игнатий,   похоже,   было
эквивалентом нашего электрического, а я отлично знал, что способны вытворить
наши инженеры с помощью электричества и магнитов, когда они додумываются  до
чего-нибудь  и  начинают  соображать  в   соответствии   с   математическими
принципами. А что стрясется здесь, есл