раблей сходить боятся. Скоро, наверно, и  до  нас
доберется. Сейчас май, холодно. Вибрион  в  такой  воде  дохнет.  А  как
потеплеет, так и на Руси падеж начнется... Тьфу, эпидемия, хочу сказать,
будет.
   Фогтий поднялся, нетвердыми шагами добрел до окна,  сделал  несколько
глубоких вдохов свежего воздуха.
   - Вот такие-то  пироги,  шатуны.  Вы  после  июня  -  июля  со  своих
мануфактур лучше не высовывайтесь. Подхватите этакую дрянь, всем  клубом
сдохнете. Я своих сервов уже упредил, чтобы во второй половине  лета  из
фогтии  ни  ногой,  и  к  проезжим  купцам-молодцам  даже  пальцами   не
прикасались.
   - Погоди... - поднялся Росин и пошел за ним следом. - Так ведь делать
нужно что-то?
   - А ничего не сделаешь, - снова  зевнул  фогтий.  -  Прививки  против
холеры неэффективны, антибиотиков нет. Водоемы дустом  засыпать?  Так  и
дуста тоже еще не существует. Единственное средство: карантин. Да и то я
не уверен, что какой-нибудь носитель на наши земли не забредет.  Границы
ведь колючей проволокой все не заплетешь. Так что: не пейте сырую  воду,
мойте руки перед едой и  молитесь.  Молитва,  она  как  витамины.  Когда
больше ничего не помогает,  надеяться  остается  только  на  нее.  И  не
шляйтесь нигде. Наши широты, вообще-то, холеростойкие, холодные. Сами не
завезете, так и не подхватите.
   - А юг? Юг России? Там что будет? Волга, Дон?  Орел,  Елецк,  Тамбов,
Воронеж?
   - Вымрут, - устало пожал фогтий плечами, привалился спиной к стене  и
сполз вниз. - Ой, вымрут...
   - А Москва?
   - И Москва...
   - Что такое? - крепко ухватил Зализа Росина за плечо. -  Что  он  про
Москву говорил?
   - Эпидемия, говорил, идет. Холера.
   Опричник испуганно отдернул руку и перекрестился. А  Костя  заметался
вдоль стола мимо удивленных  одноклубников,  прослушавших  половину  его
разговора. В затуманенном вином сознании возникали  и  тут  же  рушились
планы один фантастичнее другого, но с каждым  разом  Росину  становилось
все яснее, что фогтий прав:  останавливать  холеру  им  нечем.  Ее  и  в
двадцатом веке с трудом гасили, а уж сейчас...
   - Семен Прокофьевич, - резко остановился он. - А иностранцев у нас на
границе ловить сподручно? Ну, подержать их месяцок  в  карантине,  чтобы
заразу какую не привезли?
   - Так больных, Константин Андреевич, и так не пущают.
   - Больных мало, - мотнул головой Росин. - Здоровых  нельзя.  Какой  у
холеры инкубационный период? Блин, не помню!
   - Что-то типа недели, - почесал в затылке Андрей.
   - Неделя...  Ладно,  пусть  две.  -  Росин  снова  остановился  перед
опричником. - Всех иностранцев, на Русь приезжающих,  нужно  на  границе
останавливать, и под замок на две недели сажать.  Обязательно!  Если  не
заболеют за это время - отпускать. И так до первых холодов.
   Фогтий  что-то  неразборчиво  пробормотал,   всхрапнул   и   медленно
завалился набок.
   - Как можно, боярин? - пожал плечами Зализа.
   - То ж купцы, посольские  люди,  бояре  едут.  Почто  их  под  стражу
сажать?
   - Что бы холеру не провезли! - Росин сжал и отпустил кулаки. -  Тайно
чтобы не привезли, понял?
   - Как можно бич Божий тайком, ако  золотой  за  щекой,  протащить?  -
покачал головой Зализа. - Не дело говоришь, боярин. Где же это видано?
   - Я, я знаю, Семен Прокофьевич, - ударил себя в грудь Костя. - Ты мне
поверь просто. Аето подступает, жара скоро встанет, поздно  может  быть.
Нужно до середины лета все сделать, до самого пекла.
   - Все в руке Божьей, Константин Алексеевич,  -  широко  перекрестился
опричник. - Милостью его живем, он мора не попустит.
   - Да ты чего, Семен Прокофьевич? - не поверил  своим  ушам  Росин.  -
Холера ведь! Ты хочешь, чтобы в Москве холера была?
   - Господь не  допустит,  боярин  Константин,  -  опять  перекрестился
Зализа. - Что ты такое говоришь?!
   -  Да  не  Господь,  люди  допустить  не  должны!  Люди!  Ну,   Семен
Прокофьевич, ты хочешь, чтобы царь умер?
   - Да ты что, боярин!!! - Зализа повысил голос и изменился в  лице.  -
Речи охальные ведешь...
   - А ведь может, - Росин понял, что попал  в  больную  точку  и  решил
давить ее до конца. - Может царь умереть. Знаю я, что  против  него  вся
эта мерзость придумана, для его уничтожения лазутчика подбирают...
   - Нислав! - во всю глотку рявкнул Зализа. - Сюда!
   - А?! - бывший патрульный милиционер, сбивая по дороге столы, ринулся
на призыв командира.
   -  Верно  ли  говоришь,  Константин  Андреевич,  -  пересохшим,   как
присыпанная из печки зола, голосом переспросил Зализа. - Верно  ли,  что
крамола  тебе  известна,  супротив  государя  нашего  Ивана  Васильевича
затеянная?
   Росин понял, что перегнул палку, и хмель из его головы  улетучился  в
считанные мгновения.
   -  Верно  ли...  -  не  дождавшись  ответа,  начал  повторять  вопрос
опричник.
   - Да вы чего, ребята? - первой  спохватилась  Юля.  -  Мало  ли,  что
спьяну человек сболтнул? Да пошутил он!
   - Да правда, не надо  так  сразу...  Всерьез-то...  -  послышались  с
разных сторон другие  голоса,  и  даже  боярин  Батов,  приблизившись  к
государеву человеку, успокаивающе положил руку ему на плечо:
   - Полно тебе, Семен Прокофьевич...
   - Да... - в нарастающем гомоне никто не понял, что короткую фразу  из
двух звуков произнес Росин, и ему пришлось повторить:
   - Да, ведомо мне о крамоле. Знаю!
   В зале повисла тишина всеобщего ошеломления.  Первым  пришел  в  себя
опричник, и закончил свой так и не отданный приказ:
   - Нислав, отныне боярин Константин Андреевич под стражей.  Доглядывай
за ним, ибо головой отвечаешь. Сбирайтесь в  дорогу,  бояре.  Ныне  дело
государево у нас, а оно спешки требует. Выступаем немедля.
 
*** 
 
   До  замка  дерптский  епископ  домчал  за  два  часа,  бросил   повод
взмыленного,  загнанного  едва  не  насмерть  коня  новому  привратнику,
взятому начетником из молодых  сервов,  стремительно  поднялся  в  малую
залу, с яростью метнул в стену серебряный колокольчик, стоявший на столе
рядом с высоким и тонкогорлым, чем-то похожим на лебедя, кувшином.  Пока
покатывающиися по полу сладкоголосый звонок  издавал  жалобно-удивленный
перезвон, правитель сбежал  вниз,  в  пыточную,  перехватил  с  верстака
широкий нож для снятия кожи, кроваво блеснувший  в  темно-красном  свете
жаровни, так же торопливо поднялся наверх.
   - Вы меня звали господин епископ? - Служка  стоял  уже  здесь,  зябко
кутаясь в коротковатую рясу.
   - Да, - хозяин замка подступил к нему, сжимая в правом, крепко сжатом
кулаке  нож,  указательным  пальцем  левой  руки   приподнял   мальчишке
подбородок.
   Служка мгновенно посерел, став похожим на древние каменные стены,  но
правитель всего лишь покачал за  подбородок  его  голову  из  стороны  в
сторону, вглядываясь в лицо.
   - Родинки на теле есть?
   - Д-да, господин епископ, - дрожаще кивнул служка.
   - Раздевайся.
   Мальчонка послушно  скинул  рясу,  под  которой  оказался  совершенно
обнаженным.
   - Г-господин н-начетник  велел  п-прачке  отдать,  -  заблаговременно
попытался он оправдать отсутствие исподнего, но дерптского епископа этот
вопрос интересовал  менее  всего.  Священник  обошел  мальчишку  кругом,
заметил на боку расположенные  треугольником  крупные  родинки,  измерил
пальцами расстояние между ними.
   - Руки подними...
   На руках у служки тоже ничего не оказалось.
   - Опусти руки. Одевайся. Возьми у начетника кадушку и большой  бурдюк
молока, чтобы наполнить  ее  хотя  бы  наполовину.  Вели  оседлать  двух
лошадей. Поедешь со мной.
   - Н-но у нас в замке... Нет коровы... - осторожно напомнил служка.
   - Иди сюда, - поманил его правитель, схватил за загривок  и  повернул
лицом к стене.  -  Видишь  тень  от  решетки?  Когда  след  этого  прута
опустится на пол, ты должен стоять здесь с молоком и кадушкой. Иначе  ни
ты, ни начетник этой тени больше уже никогда не  увидите.  Пока  еще  не
знаю, почему...
   Но мальчишка мгновенно понял, что ничего хорошего  подобное  обещание
ему не сулит, и опрометью кинулся выполнять приказание. Правитель  замка
подошел к колокольчику, подобрал его,  хозяйственно  поставил  на  стол.
Подул на ладонь, словно ожегся о серебряную безделушку,  потом  повернул
кресло к тени, на которую указывал служке  и  уселся,  положив  руки  на
подлокотники и следя за перемещением темной полосы  с  таким  интересом,
словно перед ним танцевало не меньше десятка полуобнаженных турчанок.
   Тени оставалось до пола еще никак не менее двух пальцев, когда в  зал
ввалился запыхавшийся служка:
   - Кони оседланы, господин епископ. Молоко  и  кадушка  приторочены  к
седлу.
   - Что же, ты  очень  расторопен,  -  кивнул  дерптский  правитель.  -
Сегодня вечером ты  получишь  за  это  достойную  награду.  Какое  здесь
ближайшее болото?
   - Лобицкая вязь, господин епископ.
   - Очень хорошо. Мы едем туда. Ты покажешь дорогу.
   Расстояние в десять миль  застоявшиеся  в  конюшне  войсковые  лошади
одолели с восхитительной легкостью, почти не запыхавшись. Двое всадников
свернули с дороги  на  некошеный  луг,  проскакали  по  нему  еще  около
полумили  и  остановились  неподалеку   от   низких   ивовых   зарослей,
застилающих пространство на сотни шагов вперед.
   - Это именно то, что нужно, - спешился дерптский епископ,  подошел  в
кустарнику, закрыл глаза и  развел  руки  в  стороны,  ладонями  вперед.
Некоторое время он стоял неподвижно, потом начал тихонько покачиваться в
такт ветру.
   Служка ощутил, как у него пересохли губы. Он попытался облизнуть  их,
потом потянулся  к  фляге,  в  которой  плескалось  слегка  подкисленная
уксусом вода.
   - Не делай этого, - внезапно предупредил правитель здешних земель.  -
Бери молоко и кадушку и ступай за мной.
   - Там же вода! Болото!
   Однако священник, не меняя позы, двинулся прямо в заросли.  Мальчишка
волей-неволей спешился и двинулся следом за ним. Как  ни  странно,  хотя
впереди постоянно поблескивала вода, но под ногами  не  хлюпало,  словно
епископу удалось нащупать те редкостные в здешних местах кочки,  что  не
проваливаются мгновенно, стоит на них ступить человеческой ноге.
   Кустарник закончился, началась рыхлая травяная подстилка, что плавает
поверх темной болотной воды, колтыхаясь от мелких волн и проваливаясь от
прикосновения обычной жабы - но и здесь  священнику  удавалось  каким-то
чудом угадать место, где под тиной и травой  скрывается  твердая  земля.
Служка, с полной ясностью сознавая,  что  по  сторонам  от  проложенного
правителем пути таится бездонная топь, старался ступать след в след.
   Наконец впереди показался холмик,  похожий  на  человеческую  лысину,
окаймленную редкой порослью травяных волос. Дерптский  епископ  выбрался
на него, сел, поджав под себя по-турецки ноги, подставил лицо  вечернему
солнцу. Служка с ужасом понял, что за все это время его господин  так  и
не открывал глаз.
   - Садись, отдыхай, - разрешил правитель. - Скоро  темнота.  Ночью  по
болотам ходить не надо. Ночью здесь случаются беды.
   - Но как же м-мы...
   - Не бойся. Скоро все закончится. Осталось совсем чуть-чуть. Я обещаю
тебе, все будет хорошо и закончится еще до полуночи. А я всегда выполняю
свои обещания.
   - Д-да, господин епископ, - согласился  мальчишка.  -  Вот  только...
Комары... Они нас до утра съедят... М-мы ведь не сможем возвращаться в-в
т-темноте?
   - Комаров не будет, - дерптский епископ повернул руки ладонями вверх.
- Здесь очень свежий ветер. Неужели ты не чувствуешь?
   Служка и вправду почувствовал - но  ветер  показался  ему  отнюдь  не
свежим, а темным и затхлым,  словно  дохнуло  холодом  из  темного  зева
погреба. И промозглой, пронизывающей до самых костей  сыростью...  Хотя,
какой еще может быть воздух на болоте?
   - Да у тебя озноб,  мой  мальчик?  Ты  совсем  замерз...  -  удивился
дерптский епископ, так и не открыв глаза. - Ладно, в Питхалагарти  ночь,
так что ничего страшного. Ты видишь меня?
   - Да, господин епископ... - удивился странному вопросу служка.
   - Это правильно, - кивнул правитель  и  наконец-то  открыл  глаза.  -
Джетс вирст  ду  стербен,  унд  ди  сееле  дайне  вирд  сих  ауф  небеса
емпортраген, плоть вирд дайне ин ди эрде, инд дас блут возопит ебер  нью
обители веггехен.
   - Что вы говорите? - не понял мальчишка.
   - Ты совсем продрог, устал, голоден и хочешь пить,  -  улыбнулся  ему
правитель.  -  Сразу  все  человеческие  муки  вместе.  Нужно   поскорее
заканчивать, и избавить тебя от этих неудобств. Встань, и возьми кадушку
под днище.
   Служка поднялся, выполнив  приказание  священника.  А  правитель  тем
временем принялся рассматривать перстни, украшающие пальцы. Поднял глаза
на мальчика:
   - Какой из них нравится тебе больше всего?
   - Вон тот, красненький в окружении зелененьких.
   - Да, он действительно красив, -  епископ  снял  перстень,  не  такой
массивный, как остальные, но куда более дорогой, поскольку  его  украшал
крупный рубин
   В окружении восьми маленьких изумрудов.
   - Что же, если он тебе так понравился,  то  теперь  он  станет  твоим
навсегда, - священник уронил украшение в кадушку.
   - Ой! - мальчишка пожирал подарок глазами, но достать его из  кадушки
не мог, поскольку держать снизу ее приходилось двумя руками. А правитель
взял бурдюк с молоком, откупорил и опрокинул  в  деревянную  емкость.  -
А-а...
   - Потом, - остановил его непонимающее бормотание  священник.  -  Инда
верден мих ди альтерть-млихен гейсте унд харвинген дизер эрде црен.
   - Что, господин епископ?
   - Ставь его на землю. Осторожно.
   Служка  низко  наклонился,  ставя  кадушку  с  молоком  на  землю,  а
дерптский епископ, положив ладонь ему на затылок, умело резанул ножом по
горлу. Кровь хлынула в емкость, покрывая белую жидкость рисунком булата,
мальчишка захрипел, пытаясь  то  закрыть  рану  рукой,  то  оттолкнуться
руками от земли.
   -  Осторожней,  ты  меня  забрызгаешь,  -  попросил  его  епископ.  -
Успокойся, все  уже  позади.  Зато  теперь  ты  перестанешь  мерзнуть  и
бояться.
   Поток живительной молодой крови иссяк, и одновременно  обмяк  служка,
безвольно упав на колени.
   Правитель здешних земель  оттолкнул  его  в  сторону,  позволив  телу
медленно сползти в воду, а сам  остановился  над  наполненной  до  краев
емкостью, зябко засунув руки в рукава и громко призывая:
   - Коммен зи хирхер алле, фер труцицх инд тирхц мих нихт, вер сиет нуд
сиенд нихт, вер аух вей акц не знает, придите живые и  мертвые,  айлукси
ерегти нерожденные, коме кновинг анд нот кновинг...
   В  его  речи  путались  русские  и  немецкие  слова,  французские   и
английские, слова вовсе неведомых на Земле языков, а  многие  призывы  и
вовсе не произносились вслух, предназначенные для совершенно иных  ушей.
Но не смотря ни на что призыв был услышан и понят, и  вскоре  в  воздухе
захлопало великое множество крыльев.
   Первыми  примчались  мохнатые  крылатые  малыши  -  анчутки,  похожие
расцветкой и повадками на кошек, но  только  с  человеческими  руками  и
ногами, и рогатой головой. Они тут же устроили воздушный хоровод,  ныряя
вниз и тыкая  мордочки  в  предложенное  угощение.  За  ними  примчались
неотличимые от летучих мышей криксы, и  почти  одновременно  полезли  из
воды пухлые розовощекие младенцы-мавки и голые  зеленоглазые  лопатницы.
Неведомо  как  возникла  золотоволосая  полуденница,  зачерпнула  молоко
ладонью, затем еще и еще, но вскоре отступила под напором более голодных
гостей. Появился монах-болотник  и,  раздвинув  корявым  посохом  прочую
нечисть, наклонился к кадушке. Примчались веселые берегини с прозрачными
стрекозиными крыльями, выбрался на холмик одетый в  белые  развевающиеся
одежды жыцень, несколько толстокожих леших, жадно зашипела  .неотличимая
от болотной гадюки рохля. За более крупными существами подошли маленькие
неповоротливые баечники, и мохнатые овинники, помахивающие длинной голой
рукой. Зашебуршалась вверх по стенкам кадки всякая мелкая  шушера  вроде
бурых и зеленых моховиков, одетых в травяные юбочки  луговых,  сереньких
лесавок. Под конец появилась ленивая бабка-коровница,  обычно  ленящаяся
ходить сама и тайком катающаяся на телегах от  деревни  к  деревне.  Она
сунула вперед руки-грабли, согнула их к  себе  и  принялась  старательно
облизывать.
   Вскоре  на  лысой  болотной  кочке  выросла  огромная  куча-мала   из
дорвавшихся до редкостного лакомства самых непохожих существ. Под  конец
дерптского епископа едва не столкнули в воду - но, по счастью, пир начал
потихоньку затихать, а  количество  собравшихся  на  острове  существ  -
уменьшаться. После полуночи правитель западного  берега  Чудского  озера
остался здесь и вовсе один.
   Господин  епископ  поднялся,  подошел  к  кадушке  и  достал  со  дна
оказавшийся ненужным никому из нечисти перстень.  Добродушно  хмыкнул  и
одел его обратно на палец.
   Он прекрасно знал древних обитателей этой планеты, поскольку в  шкуре
кое-кого из них ему тоже довелось побывать.
   Знал, что большинство из них к роду двуногих совершенно  безразличны,
некоторые доброжелательны, а некоторые и враждебны. Но знал он и то, что
два человеческих изобретения оказались  несказанно  вкусны  для  древней
нежити: хлеб и молоко. Именно ради маленькой порции  молока  и  горбушки
хлеба готовы помогать хозяину в его делах овинники, домовые и  кикиморы,
именно их годами выжидает в темных углах терпеливый рохля, именно за  их
отсутствие мстят  банники,  криксы  и  баечники.  Только  молоком  можно
выманить к ненавистному  человеческому  жилью  лесавок,  болотников  или
мавок.
   Но знал дерптский епископ и то, что молоко  можно  отравить  -  живой
кровью. Живая  кровь  находит  себе  новую  обитель,  а  душа  нежити  -
пристанище  в  молочном  амулете.  И  силе  этого  амулета   не   сможет
противостоять никто из таящихся обитателей подлунного мира.
   Священник повернул перстень камнем вовнутрь и сильно  сжал,  согревая
живым теплом. А потом резко вытянул руку вперед и приказал:
   - Приведите их к моему дому!
 
*** 
 
   По иронии судьбы, первой пострадала Инга. Она шла следом за лошадьми,
подгоняемая дядюшкой, и внезапно вскрикнула, схватившись за шею.
   - Что опять? - недовольно буркнул Картышев.
   - Меня кто-то укусил!
   - Подумаешь, комары...
   Но тут певица поднесла руку  к  глазам  и  испустила  такой  истошный
вопль, что все люди мгновенно  оглохли,  еще  минут  десять  пребывая  в
блаженной тишине - ладонь девушки оказалась настолько окровавленной, что
темные черные капли падали с нее  на  сочную,  изумрудно-зеленую  траву,
прибивая листву к земле.
   Почти одновременно вскрикнул от боли идущий замыкающим  Алексей  и  с
ужасом воззрился на змею, вцепившуюся мертвой хваткой ему в голень -  но
оглохший отряд его не услышал. Парень попытался  перебить  гадюке  спину
прикладом, потом отрубил голову мечом - но голова продолжала  стискивать
добычу, а  обрубок  с  внезапной  быстротой  выпростал  новую  голову  и
вцепился в ногу рядом со старой.
   - А-а-а... - воин попятился назад и тут  получил  самый  неожиданный,
хлесткий удар: низкой веткой липы по лицу. - А-а-а...
   Он рубанул ветку мечом - та бессильно упала на землю, а его принялись
жарко охаживать другие. Алексей  направил  в  сторону  дерева  мушкетон,
нажал на спуск, потом еще и еще, и только тут вспомнил, что у оружия  не
зажжен фитиль.
   Всхрапнули и понесли в сторону лошади -  Прослав  повис  на  поводьях
первой,  успевший  более-менее  оклематься  после  ран  Малохин  натянул
поводья другой, но  чистокровный  арабский  жеребец,  высоко  взбрыкивая
задними ногами, унесся в чащу.
   В воздухе загудело, и на отряд из крон  ближайших  деревьев  ринулись
крылатые, рогатые кошки. Они злобно шипели, вцепляясь когтями в  руки  и
лица, хватая людей зубами, пытаясь ударить крыльями. Пожалуй, они смогли
бы разорвать людей в клочья, но Зализа перед выходом из  замка  приказал
одеть доспехи - чай, по чужой земле идут  -  и  холод