анное бормотание.
   - Это просто статуя, - нервно перекрестился дьяк,  начиная  понимать,
что именно про это басурманское чудище и наказывал ему узнать  государь.
- Это просто большая статуя... У меня в  отряде  священник  был...  Отец
Сергий... И колдун...
   Чудище, покачнувшись из стороны  в  сторону,  внезапно  сделало  шаг,
потом еще.
   - Знаешь, атаман, - внезапно решил Даниил Федорович. - Бросьте вы эти
отары. Давай уходить отсюда. Быстрее. Глиняное не догонит...
   - Назад, назад братья! Поворачивай! На Дон уходим! Домой!!!
   Разворачиваться в тесноте строя было совсем не просто  -  но  никакой
опасности казакам в эти мгновения не грозило, а  потому  они  справились
быстро, никого не задавив и не покалечив. А потом все вместе дали  коням
шпоры, уносясь самым стремительным галопом, какой только могли позволить
отдохнувшие за ночь лошади.
   - Ал-ла! Ал-ла! Гей! - послышались позади радостные выкрики,  громкий
посвист. Даже не оглядываясь, боярин  понял,  что  степняки  кинулись  в
погоню.  Нет  большего  удовольствия  для  любого  воина,   чем   рубить
беззащитные спины еще недавно грозных и глумливых врагом.
   - Ничего, - пробормотал дьяк. - До нас далеко. Дайте только от чудища
ускакать.
   Одинаково легко вооруженные  всадники  мчались  на  одних  и  тех  же
брюхатых степных скакунах, одинаково уставших вчера в бою, и  отдыхавших
на одной и той же траве. А потому  копыта  верста  за  верстой  били  во
влажную землю, отбрасывая назад большие черные комья, а расстояние в два
полета  стрелы  между   спасающимися   и   преследователями   почти   не
сокращалось. - Пора... Пора атаман! - боярин начал  натягивать  поводья,
замедляя галоп, и смотря направо и налево, чтобы его примеру последовали
остальные. Боярские дети и холопы, заметили  его  маневр  сразу,  казаки
пронеслись  немного  вперед,  но  атаман  Черкашенин  уже  орал   что-то
воинственное.
   Скакать долго в плотном  строю  довольно  долго,  а  потому  всадники
разошлись на одну-две сажени друг от друга, и развернуть коней труда  не
составило. Даниил Федорович выхватил саблю и помчался на такой же рыхлый
строй преследователей. - Москва!!!
   Рубка на встречном ходу - штука быстротечная. Да еще вне строя, когда
каждый раз один на один, каждый раз только сам за себя. Ближний  степняк
- молодой, легкий, горячий, вырвался вперед, а щита  держать  не  умеет.
Боярин, сталкиваясь, ударил окантовкой своего щита по  низу  татарского,
верх открылся. Сразу - н-на  туда  саблей!  Следующий  татарин  -  удар!
Треснули щиты, звякнули сабли, так и не дотянувшись  до  тел.  А  лошади
скачут, и они уже разошлись, невредимые,  и  впереди  новый  враг.  Щиты
столкнулись, поднялись до уровня  голов.  Дьяк  наугад  чиркнул  клинком
снизу вверх, протянув его чуть вперед, и попадая между вражеским щитом и
телом татарина. Ощутил легкий толчок - кажется, попал лезвием по  рукам.
Значит, степняк мертв - не добьют беззащитного,  так  все  равно  кровью
истечет. Но и он уже позади, а на него мчится огромный татарин, поднимая
щит выше головы и наваливая его  сверху,  норовя  закрыть  все  небо,  а
заодно - не дать разглядеть, откуда последует  удар.  Дьяк  опустил  щит
ниже - в таких случаях обычно как раз понизу уколоть пытаются, а рубанул
басурманского коня по крупу - пусть пешком  ходит.  А  там,  глядишь,  и
стопчет кто-то из своих. И опять они разминулись,  опять  скачка.  Опять
татарин поднимает щит выше, а над ним сверкает острый стальной кончик. А
раз сабля сверху - значит там можно  прикрыться  клинком,  а  окантовкой
щита на всем скаку ударить в живот, расплющивая  внутренности  до  самых
позвонков - н-на!
   Отставшие  татары  начали  замедлять  скачку.  Одно  дело  -   рубить
улепетывающих трусов, и совсем другое  -  затевать  новую  долгую  сечу.
Поняв, что скрестить с ним оружие никто не торопится,  Даниил  Федорович
остановил свою кобылу, потрепал ее  рукой  по  шее.  Оглянулся.  Казаки,
вырубив передовой татарский отряд, торопливо  собирали  своих  убитых  и
раненых, поднимали их в седла или  клали  поперек  холок  коней.  Боярин
натянул повод, поворачивая к своим, перешел на  рысь,  нагоняя  уходящих
вперед донцов. Татары их больше не  преследовали,  тоже  начав  собирать
погибших.
 
*** 
 
   Простояв три дня на  месте  разгрома  русского  отряда,  пятитысячное
войско Девлет-Гирея двинулось все-таки не в Крым, а повернуло на  запад,
вдоль никем не отмеченной границы Дикого  Поля,  в  холмистые  места  по
берегам  реки  Псел.  Наконец-то  потеплело.  Снег  начал   стремительно
стаивать, и теперь во время  стоянок  между  короткими  переходами  люди
останавливались на вершинах холмов,  уже  оттаявших  от  зимнего  сна  и
кажущихся чуть ли не  теплыми.  Под  яркими  солнечными  лучами  к  небу
полезла молоденькая травка, которую  торопливо  выщипывали  кони  своими
мягкими губами.
   С реки сошел лед. Русский, все время что-то искавший,  наконец  вывел
их на довольно широкую возвышенность, частью поросшую лесом,  и  заявил,
что теперь можно отдыхать.
   Вскоре выяснилось, что свой лагерь они  разбили  на  кладбище.  Среди
леса и на поле вдоль него стали попадаться  лежащие  на  земле  каменные
плиты с непонятными знаками, но было уже поздно: вода поднялась, отрезав
их от окружающего мира.
   Взятые у русских припасы закончились, и татары начали  резать  коней.
По счастью, хоть лошадям бескормица не грозила - трава продолжала  бурно
лезть из земли, а на кустарниках распускалась сочная молоденькая листва.
Дров для костров тоже хватало,  поэтому  никто  не  роптал.  Разумеется,
воины предпочли бы спать на мягких коврах и в теплых шатрах -  но  лучше
быть сытому под небом, чем голодному в шатре.
   К середине мая  вода  отпустила  их  из  своего  полона.  Выждав  еще
немного, чтобы дороги успели просохнуть, русский поднял всех на коней и,
погнав в стремительный двухдневный переход, внезапно обрушился на  тихие
деревушки по берегам Сейма.
   Здесь явно забыли про существование  Крымского  ханства,  А  может  -
понадеялись, что после зимнего разгрома татары в этом году не  появятся.
Во всяком случае, когда хохочущие степняки появились среди хат  Терны  и
Дубовязовки, глупые русские  сидели  по  деревням  и  занимались  своими
делами: в кузнях стучали молоты, мужики ремонтировали телеги, поправляли
изгороди - хотя большинство, конечно, работали в  поле,  поднимая  пашню
для сева. Бабы развешивали на  веревках  постиранное  белье,  носили  от
колодцев воду, готовили еду, шлепали детей, просто болтали  между  собой
и, кажется, так до конца и не поверили в ужас происходящего, даже  когда
на них набрасывали веревки, привязывали за шею к собственным  телега,  в
которые грузили их же добро и  запрягали  их  же  коней,  и  даже  когда
опрокидывали на спину и задирали подолы, без стеснения запуская  руки  в
срамные  места,  или  начиная  делать  то,  что   позволительно   только
венчанному перед лицом Господа мужу.
   Некоторых мужиков, хватавшихся за вилы или  топоры,  пришлось  рубить
тут же, на месте, но большинство  побежало  на  веревках  за  лошадиными
хвостами вместе со своими женами и плачущими детьми.
   В  конце  мая  Девлет-Гирей,  по  совету  своего  ближнего  советника
Менги-нукера, вышел в Путивлю и встал на обширных заливных  лугах  прямо
под стенами древнего города - но на другом берегу Сейма.  Татары  знали,
что делали - брод, позволяющий перейти реку, находился примерно  в  двух
верстах от города вниз по течению. Чтобы добраться до него, а  потом  до
лагеря степняков, решившимся на вылазку русским пришлось бы топать  пару
часов у всех на виду - и за это время даже ленивый успел бы приготовится
отбить атаку. От стен стоящего на высоком  холме  города  по  прямой  до
шатров бея и его советника  было  всего  три-четыре  сотни  саженей.  Но
половину  этого  расстояния  составляла  стремнина  Сейма   трехсаженной
глубины.
   Оставшись приглядывать  за  городским  гарнизоном  с  двумя  тысячами
нукеров, Девлет-Гирей отпустил остальных воинов  на  облаву  -  и  лихие
степняки с готовностью ринулись во все стороны, отлавливая  зазевавшихся
путников,  девочек,  отправившихся  отнести  обед  отцу  в  поле,  самих
пахарей. Они проносились по деревням, снося, подобно Змею-Горынычу, все,
что могло представить хоть какую-нибудь ценность, и оставляя после  себя
хлопающие дверьми опустевшие дома и молчаливые разоренные  сараи.  Всего
за несколько дней татарские тысячи  дошли  до  Баник,  Шалыги,  разорили
Бурынь и Конотоп.
   Обитатели города могли наблюдать, как внизу, почти у них под  ногами,
к басурманскому лагерю, что ни час, подходят все новые  и  новые  обозы,
сгоняется скотина и толпы людей. Детей запускали в общие загоны,  мужчин
связывали спинами одного с другим.
   Самых красивых девок радостные татары укладывали  тут  же  на  землю,
распиная между колышков, и оставляли лежать  целыми  днями,  по  очереди
подходя и насилуя. Некоторым задирали юбки  и  завязывали  над  головой,
после чего слепых и беззащитных, со смехом гоняли друг к другу,  шлепая,
подкалывая саблями и  ножами,  либо,  разгорячась,  тут  же,  при  всех,
насилуя. Временами некоторые горожане  узнавали  в  татарских  полонянах
знакомых  и  родственников  -  но  ничем,  кроме  посылаемых  в  сторону
нехристей проклятий, помочь своим близким не могли.
   Первого июня татары снялись с лагеря и медленно двинулись на  восток,
но спустя четыре дня резко повернули на юг,  втягиваясь  между  Сулой  и
Пселом на старый, нахоженный, омытый слезами  миллионов  полонян  Бакаев
шлях.
   Имея в обозе тысячи невольников, большинство из которых были  слабыми
детьми или девками, при утрате привлекательности стремительно  теряющими
в цене, татары шли медленно, проходя  за  день  немногим  больше  десяти
верст. До ханства такими темпами они добирались почти месяц, но еще дней
через десять Девлет-Гирей рассчитывал закончить свой путь в Гезлеве  или
Кафе,  а  оттуда  заехать  в  Балык-Каю   и   преподнести   Кароки-мурзе
какой-нибудь подарок. Если хочешь в этом  мире  чего-либо  достичь  -  с
султанскими наместниками ссориться не нужно. С ними следует или дружить,
или хоть как-то проявлять дружелюбие. Никогда не угадаешь, когда  и  чье
слово окажется решающим в далеком Стамбуле.
   Однако всего в одном дне пути от Ор-Копа разъезды вдруг наскочили  на
приглядывающие за степью дозоры. Причем дозоры - русские!
   - Они хотят нас перехватить, Менги-нукер, -  метался  перед  палаткой
Девлет-бей. - О, Аллах! Мы просидели половину зимы в холодном снегу,  мы
дрались, как волки, еще месяц мы торчали  посреди  воды,  как  филин  на
тополе. Мы наконец-то смогли взять  хорошую  добычу,  мы  довели  ее  до
ханства, и вдруг оказывается, что русские поджидают нас прямо здесь!
   - Этого не может быть, хан,  -  покачал  головой  русский,  продолжая
спокойно сидеть на потнике. - Неужели ты думаешь,  что  они  гнались  за
нами от самого Путивля?
   - Дозорные привезли тело одного из  зарубленных  в  стычке,  -  Гирей
резко остановился и  протянул  Менги-нукеру  руку.  На  пальце  болтался
привязанный к тоненькому ремешку крест.
   - Нужно остановить обоз и выдвинуть вперед  конницу,  -  все  тем  же
безразличным тоном продолжил русский.  -  Пусть  прикроет  добычу,  если
желает получить свою долю.
   - Я уже отдал такой приказ, Менги-нукер. Я  не  так  глуп,  как  тебе
хочется думать.
   - Если бы я считал тебя глупым, хан, - спокойно возразил Тирц. - То я
бы к тебе не пришел.
   - Я о другом говорю, Менги-нукер, - заткнул крестик куда-то в складки
пояса татарин. - Ты должен сделать своих  монстров.  Сейчас!  Чтобы  они
перебили загораживающих нам дорогу русских.
   - Ты хочешь, чтобы я вылил на землю всю кровь ради  твоего  страха  и
жадности? - на этот раз голос Тирца стал жестким и  холодным.  -  Големы
мне нужны для того, чтобы покорить Россию, а не ради нескольких  золотых
монет.
   - Там и твоя добыча, Менги-нукер, - скрипнув зубами, напомнил бей.
   - Но здесь не может быть русских, - поднявшись на ноги, ответил Тирц.
- Это же Перекоп! Покажи мне здесь хоть одного боярина с оружием в руках
и без веревки на шее - и я сделаю тебе голема в тот же день.
   - Тогда садись на коня! Ногайские сотни уже ушли вперед.
   Недовольно поморщившись, Тирц  все-таки  встал  и  забрался  в  седло
подведенного ему бейским телохранителем  мерина.  За  пару  часов  отряд
нагнал основные силы. Сотни уже выстроились в несколько рядов,  закрывая
дорогу  незнакомому  врагу.  Тирц  мог  бы   поклясться,   что   впереди
перегораживают  степь  точно  такие  же  ногайцы,  как  и   в   отданных
Девлет-Гирею родах - если бы не одна деталь. В центре вражеского  войска
стояло несколько десятков русских витязей  -  одетых  в  русскую  броню,
русские шлемы, русские пояса, имеющих русские бороды и русское оружие.
   Нет, среди татар тоже имелось в избытке тех, кто пользовался добрым и
доступным московитским снаряжением - но чтобы одеться под витязя  с  ног
до головы, да еще собрать вместе сразу несколько таких воинов...
   - Может, кто-то из местных беев? - неуверенно пожал плечами Тирц.
   - Аза, передай Халилу, пусть проверит их, - повелительно махнул рукой
Гирей.
   Один из его телохранителей сорвался с места, помчался на левый  фланг
войска. Вскоре с фланга отделилась и двинулась вперед сотня  воинов,  на
ходу вынимающая из колчанов и натягивающая луки. И почти  сразу  стоящая
через поле конница, опустив  копья,  дружно  ринулась  в  атаку.  Татары
рванули навстречу - огромные массы людей и  коней  столкнулись  с  сухим
деревянным треском, еще через мгновение донеслись  крики,  ржание,  звон
сабель.
   - Ведьма моя в палатке осталась,  -  поморщился,  признавая  свою  не
правоту, Менги-нукер. - Нужно немедленно начинать рыть глину.
   Обоз  с  невольниками  остался  слишком  далеко  позади,  и   поэтому
ковыряться в глине, пока русский умчался за  шаманкой,  пришлось  личной
сотне бея. Но воины не роптали - им совсем не хотелось, чтобы добытая  с
таким трудом добыча оказалась потеряна чуть не  у  колодца  собственного
кочевья. Ради спасения набранного с таким трудом, потом и  кровью  добра
они готовы были сражаться день и  ночь,  лечь  костьми  на  этой  никому
неизвестной прогалине и даже - ковыряться в грязной, еще  влажной  после
недавних дождей земле собственными руками.
   Прислушиваясь к доносящимся  крикам  боли  и  ярости,  лязгу  оружия,
нукеры  кромсали  глину  ножами,  выволакивая  ломти  в  общую  кучу   и
выкладывая  их  в  примерное  подобие  большой  человеческой  фигуры.  К
сумеркам глиняный воин был почти готов. Прискакавшие Менги-нукер  и  его
рабыня придали фигуре окончательный  вид,  подравняв  и  загладив  тело,
увеличив ступни, нарисовав лицо и даже сделав  великану  глаза  из  двух
оловянных мисок. На ночь готового голема они оставили лежать на земле, а
поутру, когда солнце осветило его своими  ласковыми  лучами,  а  наскоро
перекусившие воины уже выстроились перед русскими  рядами,  начали  свое
действо.
   Обряд, который за последние годы пришлось проводить уже не один  раз,
прошел быстро и привычно,  почти  буднично  -  и  вскоре  новый  ребенок
татарской шаманки и нежити, еще не родившейся, опершись руками о  траву,
выпрямился во весь рост.
   В этот раз до сражения дело не дошло - едва увидев голема,  вражеская
конница кинулась врассыпную. Несколько татарских сотен рванули в  погоню
за  трусливыми  беглецами,  но  большинство  воинов  Девлет-Гирей  успел
остановить. Он не желал столкнуться с новыми неожиданностями, не имея  в
своих руках сил, достаточных для отпора очередному врагу.
   К  вечеру  его  верные  ногайцы  подошли  к   перекопскому   валу   и
остановились под стенами Op-Копы. А к полудню  следующего  дня  сюда  же
подтянулся и собранный  ими  в  путивельских  землях  богатый  обоз.  По
дороге, что еще несколько дней назад пропустила на волю почти пятнадцать
тысяч обретших свободу татарских невольников, теперь шли в рабство более
трех тысяч новых жертв.
 
Глава 5 
СОВЕТНИКИ 
 
   Нa  этот  раз,  остановившись  перед  воротами  дома  боярского  сына
Толбузина, Костя раздумывал  довольно  долго.  Душу  его  грязла  мелкая
трусливая мыслишка, что все это  не  к  добру.  Не  так  просто  любимый
опричник государя  снова  вызывает  в  Москву  боярина,  совсем  недавно
вызвавшего царский гнев. Вот войдешь сейчас  в  ворота  -  и  сгинешь  в
безвестности, как четыре столетия спустя исчезали командармы, разведчики
и чиновники разных рангов. Правда, ныне век не двадцатый, а шестнадцатый
- люди в нем живут куда более цивилизованные и не настолько подлые,  как
в будущем. В  конце  концов,  боярин  он  или  шантрапа?  Не  станет  же
прятаться и бегать, аки кот нашкодивший?
   Росин кивнул своему холопу, и тот громко забарабанил в ворота:
   - Боярин Р-росин Константин Алексеевич к боярскому сыну  Толбузину  в
гости пожаловать изволил!
   После недолгой задержки ворота заскрипели. На этот раз боярский ярыга
ненамного приоткрыл только одну створку, и во дворе их никто не встречал
- но как раз это Костю  Росина  и  успокоило.  Раз  лживой  и  приторной
ласковости нет - стало быть, и в остальном можно ожидать искренности.
   - Доброго тебе здравия, Константин Алексеевич, - низко  поклонился  с
крыльца пожилой толбузинский подворник. - Боярин  в  покоях  тебя  ждет,
проводить наказывал.
   -  Холопов  моих  покормите,  или  в   кабак   отправить?   -   хмуро
поинтересовался Росин.
   - Покормим, барин, как же не покормить? И  в  людской  уложим.  Идем,
барин, хозяин ждет.
   На этот раз Костю проводили не в  трапезную,  а  в  одну  из  комнат,
носившую налет как аскетичности,  так  и  небывалой  роскоши.  Рубленные
бревенчатые стены - и  роскошный  персидский  ковер  на  полу.  Икона  в
потемневшем окладе - и резное французское бюро красного дерева. Ничем не
закрытые окна с распахнутыми во двор  ставнями  -  и  книга  в  тисненом
золотом  переплете  на  подоконнике.  Грубо  сколоченный  табурет  -   и
чернильница венецианского стекла. На простом столе из струганных досок -
серебряный пятирожковый подсвечник с причудливо переплетенным лиственным
орнаментом.
   Сам хозяин из-за жары августовской жары сидел в одной  только  черной
шелковой рубахе и цветастых штанах из какой-то блестящей  ткани  -  толи
атласа, толи тонкая парча, толи люстрин.  В  общем,  какая-то  иноземная
поволока.
   - Это ты, Константин Алексеевич? - поинтересовался опричник.
   - Здрав будь, боярин Андрей, - с кривой ухмылкой кивнул  Росин,  ясно
понимая, что ответной здравицы не услышит.
   - Поверить не могу, что оскорбил ты так Ивана  Васильевича  во  время
встречи прошлой, Константин Андреевич,  -  мотнул  головой  Толбузин,  -
Никак не могу. Это же надо, царю, царю предложил  трусом  сказаться!  Но
государь милостив, и никакой кары на тебя накладывать не захотел...
   - А ты хотел, - сделал соответствующий вывод Росин. - Чего же  позвал
тогда, коли нелюб я тебе?
   - Потому позвал,  что  люб-нелюб,  а  боярин  ты  русский,  и  службу
государеву нести обязан.
   - А скажи, боярин Андрей, пять  пушечных  стволов  для  русской  рати
заменят для нее одного боярина? - не дождавшись приглашения,  Костя  сам
уселся на пустующий табурет. - Или нет... Десять стволов?
   Андрей Толбузин, опустив руки  на  подлокотники  немецкого  кресла  с
матерчатой спинкой, закинул ногу на ногу.
   - Нынешним летом  дьяк  Даниил  Адашев  по  указанию  государя  ходил
кочевья крымские воевать. Вернулся он с успехом, Константин  Алексеевич,
и добычей преизрядной.
   - Я рад за него, боярин, - пожал плечами Росин. - Очень рад.
   - А еще сказывал он, - продолжил Толбузин, - что в  сече  у  крепости
турецкой Op-Копы татары глиняного человека на него  напустили  ростом  о
пяти саженей, три сажени в плечах и вонючего преиз-рядно.
   - Опять?
   - А потому как разгромлен Даниил Федорович не