удивлением заметил, что на клене неподалеку от его замка развеваются  на
ветру какие-то тряпочки.
   - Что это? - приостановил он своего коня.
   - Это сервы, господин епископ, - пояснил гарцующий рядом Флор. -  Они
почему-то уверовали, что на вас  сошла  благодать.  А  поскольку  вы  не
любите принимать благодарности, то каждый, кто  хочет  вознести  за  вас
молитву, оставляет здесь тряпочный узелок.
   - Вот как? - священник спрыгнул на липкий весенний  снег,  вошел  под
крону, огляделся, касаясь отдельных тряпочек руками. - Да их тут  больше
сотни... Странно... Оказывается, это тоже приятно.
 
*** 
 
   Холодная  спальня,  несмотря  на  всю  прелесть  мягких  перин,  мало
нравилась и самому епископу, и его личной певице, а потому  они  нередко
оставались ночевать в малом зале, на раскиданных перед камином медвежьих
шкурах. Здесь их и застал начетник, прибежавший с тревожным известием:
   - Господин епископ, русский келарь приехал!
   - Кто? - прикрыл священник девушку краем шкуры.
   - Да отец Анисим, из Псково-Печерского монастыря. Дань  для  русского
царя собирает.
   - Почему в такую рань? - покосился в сторону светлеющих окон епископ.
   - Так, чтобы отъехать не успели. Вы только  ничего  ему  не  давайте,
господин епископ, - засуетился начетник. -  У  нас  серебра  всего  пять
бочонков, а золота и того меньше. Сервы платить хуже  стали,  страха  не
чувствуют. Совсем доходы упали.
   - Ладно, не дам, - поднялся хозяин замка. - Зови  его,  раз  приехал.
Только не торопясь.  Пусть  со  стола  все  вчерашнее  уберут  и  свежее
угощение поставят. Мне умыться принесут. И приберут тут все.
   Русский келарь  по  объему  превышал  дерптского  епископа  никак  не
меньше, чем втрое. В двери малого  зала  он  протиснулся  бочком,  затем
сразу приосанился и двинулся вперед, сложив ладони, как на  полочке,  на
животе.
   - Дорогой отец Анисим! - широко раскрыв объятия,  двинулся  навстречу
хозяин замка.
   Гость от такой нежданной радости попятился и попытался даже  епископа
обойти, но вовремя спохватился и  просто  поторопился  отвесить  поклон,
выставив вперед, как оружие, высокий клобук.
   - Здравствуйте, господин епископ.
   - Вы проходите к столу,  отец  Анисим,  присаживайтесь.  Покушайте  с
дороги. Какие дела привели вас в наши земли?
   - Да дела все те же, - от приглашения присесть гость не отказался,  с
тяжелым стоном опустившись на стул и поправив края рясы. - По государеву
уложению, должны вы на своих землях по одной немецкой  марке  с  каждого
человека в год платить  в  царскую  казну,  однако  же  этот  год  опять
никакого серебра от вас не пришло. Обидно сие сильно, и  думы  нехорошие
вызывает. Опять же, недоимки за вами числятся за пятьдесят три  года,  и
никаких поползновений долг сей уменьшить я не вижу.
   - Налить вам вина, отец Анисим?  -  хозяин  сделал  Инге,  переодетой
служкой, знак подойти, и она тотчас взялась за кувшин,  наполняя  бокалы
собеседников.
   Келарь спорить не стал, вина отпил, внимательно наблюдая  за  слугой,
однако обратился к епископу:
   - Посему должен вопрос я вам задать сурово: готовы ли  вы  долг  весь
выплатить в исправности? Али желаете  гнев  государев  вызвать,  каковой
немалый разор в ваши земли может внести?
   - Долг я готов выплатить с радостью, - почтительно кивнул епископ,  -
Однако же в сей момент казна епископская совершенно  пуста,  и  я  прошу
вас, отец Анисим, дать мне отсрочку еще на один год.
   - Крещен ли ты, сын мой? - неожиданно спросил священник Ингу.
   Та испуганно шарахнулась, отрицательно закрутила головой.
   - Неужели веры в тебе нет, коли от таинства святого отказываешься?
   Певица растерялась, испуганно кидая взгляды то на одного  священника,
то на другого.
   - Именем тебя каким кличут? - продолжал напирать гость.
   - Простите, отец Анисим, - несколько повысил голос дерптский епископ.
- Если мой служка мешает нашему разговору, я его немедленно отошлю.
   - Ну что вы, господин епископ, ничуть. И хочу я  сказать,  что  ни  о
какой отсрочке речи  более  идти  не  может,  потому  как  стремления  к
честному ведению дела я не вижу.
   - Что вы, что вы, отец Анисим,  -  ласково  улыбнулся  епископ.  -  Я
искренне уважаю вас и государя  московского,  а  потому,  услышав  месяц
назад о его выздоровлении после тяжкого недуга, на радостях все недоимки
сервам простил. Думаю,  вы  слышали  про  это,  дорогой  келарь?  Храмов
православных в моих  землях  много,  на  них  это  облегчение  также  не
сказаться не могло.
   - Да, я слышал о деяниях ваших по облегчению гнета на черных людей, -
после некоторой паузы признал гость. - Но никак не знал, что связано это
с возвращением здоровья государю Ивану Васильевичу.
   Тут отец Анисим приподнялся со стула и широко перекрестился.
   - Видать, про облегчение рабы наши слышать любят куда больше,  нежели
о причинах оного, -  еще  шире  улыбнулся  хозяин  замка.  -  Однако  же
прощеные недоимки тяжким бременем легли на  казну  нашу,  и  теперь  она
пуста как никогда, дорогой келарь. Разве только пожелаете вы кару  какую
за этот жест радости наложить, отец  Анисим.  Придется  тогда  прощенные
недоимки вашим именем сервам обратно на плечи возвернуть.
   - Нет, что вы, господин епископ, - пошел на попятную сборщик податей.
- Здоровье государя нашего радость общая, и серебром измерить ее нельзя.
   Дерптский епископ, пряча улыбку, пригубил вино.  Вот  как  неожиданно
вернулся давнишний  широкий  жест.  И  если  начетник  подслушивает  под
дверью, он наверняка уже упал без  чувств  от  радости  и  благословляет
давешнюю мудрость своего господина.
   - Да, смерды ваши, господин епископ, многое хорошее про вас  говорят,
- продолжил гость. - И батюшки при церквях плохого слова не  произносят.
По всей Ливонии ересь странная идет, костелы обезумевшие люди громят, на
церкви  святые  руки  поднимают.  И  только  здесь  словно  длань  Божия
простерта. Это радует нас, очень радует.  Однако  же  и  тревога  начала
проникать в сердца людей православных. Многие из них, мимо  дома  вашего
проходя,  слышали  звуки  странные,  словно  замок  ваш  весь  дрожал  и
заговорить пытался. Странно это все, и мысль нехорошую навевает. Как  бы
не силы диавольские пытались веру вашу испытать и в  сердце  епископства
вашего проникнуть.
   - Я так мыслю, - задумчиво кивнул хозяин замка,  -  что  беспокойство
ваше излишне.  Вера  моя  крепка,  лютеранскую  ересь  я  в  епископство
Дерптское не пропущу, а Диавол, - епископ даже рассмеялся. - Диавол  мне
не страшен, это уж несомненно.
   - Но готовы ли мне слово дать, что звуки сии бесовского происхождения
не имеют?
   - Именем Создателя клянусь: звуки эти вполне  мирское  предназначение
имеют и обычным смертным издавались.
   - Кем же должен быть муж этот, чтобы замок весь сотрясать?
   Хозяин замка от этого вопроса вздрогнул, слегка  покосился  на  Ингу,
потом осуждающе покачал головой:
   - Кажется, вы хотели о чем-то спросить, отец Анисим? - голос  хозяина
стал холодным, как свисающие с крыши замка сосульки.
   - Да, - печерский келарь понял, что его хитрость раскрыта.  -  Ведомо
стало нам, что вы, господин епископ, завладели девицей, в деревне Каушта
Ижорского погоста проживающей, и в замке своем удерживаете.
   - Это не так, отец Анисим, - лаконично ответил хозяин дома.
   - Готовы ли вы  поклясться  в  этом  именем  Господа  нашего,  Иисуса
Христа?
   - Клянусь Создателем, я не удерживаю в  заточении  в  этом  замке  ни
одной девицы, - перекрестился священник и хладнокровно поцеловал большой
нагрудный крест.
   - Что же, я верю вам, господин епископ, - тяжело  простонал  гость  и
подозвал к себе служку. - Ох, старость, прости Господи.
   Он, поднимаясь, всем весом надавил Инге на плечо - да  так,  что  она
невольно вскрикнула, потом поклонился:
   - Прощайте, господин епископ, - и побрел к дверям.
   - Вот слон какой, - певица, болезненно морщась,  принялась  растирать
плечо.
   - Слоны, Инга, звери удивительно умные, - задумчиво произнес  хозяин.
- Хотя, что это меняет? Спой мне, красивая моя. Спой. Пусть слышит.
 
*** 
 
   Выбравшись из леса на луг, Зализа придержал коня, любуясь открывшейся
впереди мощью: неспешно взмахивающая крыльями ветряная мельница, гудящая
длинным ремнем стекловарня, истошно взвизгивающая лесопилка. И  все  это
на его земле, под его рукой! И хотя реального прибытка  мануфактура  сия
пока не дала, он не  беспокоился:  даст.  Он  пока  не  голоден,  оружие
справное, дом не  пустует.  Так  зачем  торопиться,  лишнюю  копейку  из
нарождающегося дела выжимать?  Пусть  растет.  Бог  даст  -  еще  больше
разрастется, сыновьям-внукам останется.
   Опричник нетерпеливо оглянулся, покачал головой. Наклонился вперед  и
потрепал жеребца по шее. Тот с готовностью заржал, закрутился на месте.
   - Не балуй! - предупредил его всадник, и конь  снова  весело  заржал,
словно рассмеялся.
   На  лесной  дорожке  появились  сани  -  не  мужицкие  розвальни,   а
поставленная на полозья кибитка, с кучером на  облучке  и  развалившимся
позади под богатой бельковой накидкой господином.
   - Как ему не жарко? - удивился опричник.
   На улице уже сияло теплое весеннее солнце, и  если  сверкающий  белый
наст еще пытался устоять под напором надвигающегося лета,  то  с  темных
березовых веток уже начинал  капать  превратившийся  в  воду  иней,  ели
постряхивали со своих лап тяжелые сугробы, на ивах, кленах, липах начали
набухать почки. Весна!
   Скоро опять поднимется наверх  вода,  превращая  Северную  Пустошь  в
непролазное для  конного  и  пешего  болото,  лодки  от  низких  берегов
переберутся наверх,  и  будут  привязываться  к  крылечкам,  к  натертым
лошадиными поводьями перилам. А скотина во многих  хозяйствах  со  двора
переместится  на  чердак,  недовольно  постукивая  головами  по   низким
стропилам.
   Впрочем, помимо бед половодье всегда несет и прибыток, и развлечение:
в огороженных сетями дворах  то  и  дело  застревают  идущие  на  нерест
бревноподобные лососи; в отдельные старицы и ямы  заходит  дурная  рыба,
чтобы потом остаться там до следующей весны - если  не  переловит  летом
руками с радостным визгом детвора; переплывают от хозяйства к  хозяйству
стога, загородки, ворота, а  иногда  и  целые  клети.  Купцы,  пользуясь
случаем, заходят на своих лоймах и ладьях в  недоступные  в  иное  время
места, продавая свой товар и собирая местное рукоделье.
   Ну, а ратникам весеннее половодье - время отдыха. По  такому  времени
воевать - все одно, что на море пиратствовать. Ухватить, может,  чего  и
можно, но закрепиться негде: весна.
   Зализа пристроился к саням и, указывая  дорогу,  поскакал  к  старому
двору.
   Сани  остановились  перед  воротами,  отец  Анисим,  откинув   полог,
степенно выбрался наружу, низко поклонился поднятому над шатром  часовни
кресту, двинулся во двор. Навстречу  выступил  отец  Никодим.  Служители
Господа троекратно обнялись, поцеловались.
   Опричник, не мешая обряду поповского общения, потянул повод, поскакал
к стекловарне, постучал рукоятью плети в дверь. Вскоре  оттуда  выглянул
плечистый Симоненко.
   - Келарь приехал, - сообщил ему боярин. Симоненко  кивнул,  а  Зализа
поскакал к мельнице. Здесь он спустился с седла, накинул повод  коня  на
выступающий из стены сучок, шагнул внутрь.
   В широком помещении стоял низкий надсадный гул: опускающийся  сверху,
от вращающихся крыльев, деревянный вал неторопливо проворачивал огромный
жернов - но  обо  что  трется  камень,  видно  не  было,  поскольку  там
кружилась вода, в  которой  мелькали  тряпочные  лохмотья,  куски  кожи,
отдельные травины сена и палки соломы.
   - Только загрузил, - подошел к гостю Росин.
   - Тряпье мое на пользу пошло, боярин?
   Не дожидаясь, пока с низовьев  Луги  вернется  Илья  Анисимович,  две
недели назад опричник приказал собрать по своей усадьбе  старые  рубахи,
портки, тулупы и прочий мусор и отправил в Каушту.
   - Пойдем, посмотрим, - пожал плечами иноземец, провел его в небольшую
угловую комнатку и указал на сложенные на чистых досках  пачки  бумажных
листов.
   Опричник взял  один,  тряхнул  рукой  -  тонкая,  но  плотная  бумага
зашелестела: гладкая, приятная на ощупь, белая. Зализа посмотрел  ее  на
просвет и обнаружил обещанные боярином по  осени  буквы:  "SZ"  -  Семен
Зализа.
   - Неужели ты  скажешь,  Константин  Алексеевич,  -  не  удержался  от
сомнения он, - что этот лист не далее, как  две  недели  назад,  рукавом
моей рубахи был?
   - Нет, не скажу, - покачал головой Костя.  -  Вполне  мог  статься  и
штаниной от портов.
   - Да ну?
   - На самом деле, все просто, - вздохнул Росин.
   - Все то добро, что вы мне поприсылали, я в бочки запихал  пополам  с
дерьмом, извините уж за откровенность, да и кваситься на несколько  дней
оставил. Стирального порошка-то тут нет.
   - У меня мать с куриным пометом стирала, - усмехнулся Зализа, -  дело
знакомое.
   - Ну вот, - кивнул Росин. - Как  проквасилось,  закипятил,  потом  на
денек в реку, на прополаскивание. Потом еще раз всю  процедуру  сначала,
потом промытую массу под жернова. А как все в  кашу  размелет,  опять  в
котел, с рыбьим клеем прокипятить. Вот и все. Как  остыло,  можно  ситом
вычерпывать, да под пресс. Это вы с Ильей Анисимовичем уже видели.
   - Больно просто оно у тебя получается, Константин Алексеевич.
   - Да тут не столько разум да трудолюбие, Семен  Прокофьевич,  сколько
терпение нужно,  -  отмахнулся  Росин.  -  Порцию  заквасил  -  жди,  не
торопись, чтобы грязь хорошо разъело. Полоскаться в реку кинул  -  опять
же не торопись, пусть промоется хорошо. Под жернова запустил -  и  снова
жди, чтобы размололо на совесть. И делать-то ничего не надо: ветер дует,
жернова крутятся. Сам спишь, а дело идет. Ну,  а  готовую  массу  ситами
вычерпать: так мы с мужиками собираемся, да за пару часов  под  пресс  и
перекидываем.
   - Тебя послушать, Константин  Алексеевич,  так  любой  смерд  с  этим
справится!
   - Ну, положим, - пожал плечами Росин, - знаю я поболее смерда любого.
Как состав готовый выглядит, знаю, и чего добавлять сколько нужно, и где
чего поправить. Но если на все готовое: то да, справится.
   - А можно, боярин, я немного бумаги возьму? Хочу в Москву,  боярскому
сыну Толбузину отправить. Пусть посмотрит,  что  мы  здесь,  в  Северной
Пустоши делать научились.
   - Хоть четверть, - пожал плечами Росин.  -  Тряпье  все  твое,  Семен
Прокофьевич, с делом ты тоже помогал. Мы так прикинули,  если  по  чести
поступать, четверть готовой бумаги тебе отдать надо.
   - Четверть? - прищурился на доски опричник. Получалось совсем неплохо
в обмен на тряпичный мусор-то. - Ладно, тогда я перед  отъездом  заберу.
Келаря я Псково-Печерского привез, Константин Алексеевич, из епископства
он вернулся. Думаю, с отцом Никодимом они уже  помолились,  теперь  и  с
нами поговорить могут.
   К моменту подхода Росина и опричника в средней избе  собрались  почти
все  обитатели  Каушты.  Правда,  если  раньше  они   легко   и   просто
рассаживались под крышей двора, то теперь там стояли лошади и коровы,  а
людям пришлось перебираться в  жилье.  Естественно,  в  горнице  все  не
помещались, и теснились в соседних  комнатах,  заглядывая  через  головы
друг друга.
   Зализа с удовлетворением отметил,  что  выглядели  они  теперь  не  в
пример опрятнее: новые рубахи, пусть и без вышивки, что на  Руси  каждый
любит, добротные порты, сапоги. Видать, взятая в походе добыча пошла  на
пользу - либо сами одежу пошили, либо у соседей  сменяли.  В  Новагород,
вроде, не ходили: он бы знал.
   - Здравия вам, бояре, - с достоинством  вошел  в  избу  отец  Анисим,
перекрестился  на  красный  угол,  поклонился,  направился  к  столу  на
оставленное ему место. Позади, едва  ли  не  в  точности  копируя  жесты
келаря, но держась с достоинством, двигался отец Никодим. - Здоровья вам
всем и мужества.
   Он уселся за стол и продолжил:
   - Тяжелую весть принес я вам с сопредельной стороны, бояре. Видел я в
замке епископстком полонянку  вашу.  Не  просто  видел:  за  столом  она
прислуживала, ако рабыня  безродная,  слова  молвить  не  смела.  Одежды
носила срамные, мужицкие.
   - Вот, черт! - не выдержал Картышев.
   Отец Анисим укоризненно покачал головой, перекрестился и продолжил:
   - Слова Семена Прокофьевича выслушал я внимательно,  и  узнал  все  в
точности. Люди православные, мимо  замка  епископа  проезжая,  последние
недели часто звуки страшные  слышали.  Такие  громкие,  что  человек  их
издать не может. Но отец Никодим заверил меня,  что  дар  сей,  воистину
чудный, дан был полонянке божьей милостью. И еще сказывали православные,
зачастил епископ дерптский в храмы разные службы проводить. И при этом в
костелах нехристских такие чудные голоса  звучат,  что  самый  последний
крестоносец в Господа верить начинает, и  искренние  молитвы  возносить.
Мыслю я, страдает в неволе душа полонянки вашей, к Богу рвется. Не может
епископ с даром священным совладать, а  потому  и  откупается,  в  храмы
разные пленницу тайно допуская.
   Келарь широко перекрестился.
   - Был я и в самом гнездовье зла, ибо долг перед  храмом  и  государем
меня к таким подвигам обязывает.  И  видел  прислужку  странного.  Глаза
имеет зеленые, волосы прямые светлые, обличья приятного.
   - Инга?! - опять перебил священника Картышев.
   - Токмо одежды на въюноше сем были срамные, мужские, не по  плечу,  и
носил он их без умения. Прислуживал сей отрок нам  за  столом  боязливо,
голоса подать не решался. Посему пришлось мне на  хитрость  пойти,  боль
ему причинив. И голос, мною услышанный, явно девице  принадлежал,  а  не
мальчику, пусть и безусому.
   За столом повисла тишина.
   - Потребовал я клятву у епископа тамошнего, что нет у него  полонянки
в замке, но ответ нехристь дал  уклончивый,  хитрый.  Дескать,  в  цепях
никого не держит, и все. И мыслю я то, что сломили  волю  вашей  родичи,
запугали. Держат рабыней, но и отдавать  не  хотят.  А  выкуп,  -  Семен
Прокофьевич, епископ брать за нее не станет. Потому как владения  своего
над ней признавать не хочет. А раз нет полонянки, то и выкупать некого.
   - Черт! - опять стукнул по столу Картышев. - Ну, с-суки  заграничные,
они у меня попляшут!
   - И еще об одном упредить хочу бояре, - повысил голос отец Анисим.  -
Последнее время на епископа дерптского словно  милость  Божия  снизошла:
многие  тяготы  с  рабов  своих  он  снял,  недоимки   старые   простил,
выздоровление государя нашего от немочи, - келарь перекрестился,  -  как
праздник  великий  воспринял,  начетников  и  монастыри  свои  со   всей
строгостью от притеснения сервов наказал.  Потому  надеждой  наполнились
сердца жителей земли пограничной, дышать стали легче,  правителя  своего
возлюбили. Ноне, бояре, от сервов помощи вам ждать не придется. Укрывать
вас от латников епископских они не  станут,  троп  тайных  к  замкам  не
покажут, да и сами, по недомыслию, на защиту господина встать могут.
   - Сами справимся! - решительно отрезал Игорь. - Поможете, мужики?
   Со всех сторон послышался одобрительный гул. Девять месяцев  жизни  в
шестнадцатом веке уже успели приучить  членов  клуба  "Черный  Шатун"  к
тому, что оглядываться за поддержкой им не на кого, милиция на помощь не
приедет, что идти в сечу боятся только рабы - за что и долю свою рабскую
волокут; и  что  даже  ближайшее  начальство,  государев  человек  Семен
Прокофьевич Зализа, в первую очередь на них же самих  и  опирается.  Сам
своего друга или соседа из плена не  выручишь  -  никто  за  тебя  этого
делать не станет.
   - Завтра пойдем!
   - Э-э, нет, - встрепенулся Зализа. - Вы что, так с места на  ливонцев
кинуться собираетесь? Не подготовившись, ни плана компании не обдумав?
   - Чего там думать? - усмехнулся Симоненко. - Бить их надо!
   - Бить ливонцев дело хорошее, - не стал спорить опричник. - Но как вы
до них дойдете?
   - Чего, дороги не знаем? Мимо Чудско