сывая в воду причальную веревку. - Сейчас шторм поднимет, и  потонем
все к ядреной фене.
   - Не поднимет, - покачал головой Сергей. -  Запал,  похоже,  на  твою
племяшку. Побоится, что вместе с нами потонет.
   Дерптский епископ, провожая взглядом уходящие в ночь суда,  потянулся
за ними, войдя в воду выше колен и остановился. С ним происходило  нечто
странное, непривычное  -  видать,  человеческая  душа  и  тело  накрепко
въедались  в  бессмертное  существо,  смешивались   с   ним,   заставляя
испытывать непривычные, неведомые ранее чувства и эмоции.  Но  демон  не
видел в этом для себя ничего страшного: ведь именно ради этих странных и
нелогичных переживаний, недоступных вечным бестелесным существам, он так
любил вселяться в  человеческую  плоть.  Хотя...  Хотя  раньше  телесные
удовольствия значили для него куда больше душевных переживаний.  Видимо,
что-то меняется. Либо - люди, либо - он сам.
 
Глава 3 
Государево дело 
 
   До Ветвенника отряд добрался к  вечеру  следующего  дня  -  идущий  в
первом баркасе Прослав вывел всю эскадру точнехонько ко входу в залив, а
уж к причалам все вставали сами, кто как умел. Зализу местные  встретили
с восторгом - не столько соскучившись по  государеву  человеку,  сколько
стремясь похвастаться хорошей добычей, взятой чуть ли не месяц назад,  и
тому, что на этот раз набег на орденские земли прошел почти без  потерь.
Правда, двоих мужиков  из  Рыжкино  стрелами  все-таки  посекло,  но  не
насмерть. Да и в этих царапинах виноваты сами оказались - не послушались
опричника, застряли в Кодавере еще на полдня,  вот  конница  епископская
примчаться и успела.  Хорошо  хоть,  вовремя  опасность  заметили  и  до
баркасов добежать успели - но стрел им вослед литовцы высыпали от  души.
Один погиб в Кодавере, у монастыря. И тоже  сам  виноват:  нечего  из-за
бабы смазливой близко к вражьим крепостям подбегать. Один получил стрелу
в живот при штурме монастыря, но все еще не умер - а значит, теперь  уже
наверняка должен выкарабкаться.
   По заведенному на Руси обычаю,  гостей  попотчевали  хмельным  медом,
стопили баньку, от пуза накормили копченой  и  печеной  рыбой,  солеными
грибами, вареной убоиной, уложили спать на пряно  пахнущих  сеновалах  в
соседних избах.
   Поутру рыбаки сами оседлали братьям застоявшихся  в  конюшнях  коней.
Старший же Батов, прежде  чем  подняться  в  седло,  отозвал  в  сторону
опричника.
   - Я уже стар, Семен Прокофьевич, - негромко проговорил он, поглядывая
в сторону остальных воинов. - Мне бояться более нечего. И  мыслю  я,  не
слышали мы никаких слов от Константин Андреевича. Молод, глуп.  Мало  ли
что по пьяному делу сболтнул?
   - То не просто  сболтнул,  то  дело  государево,  -  покачал  головой
Зализа. - Крамола супротив царя.
   - Сколько верст мы с ним бок о бок прошли. Как он от ливонцев нас  со
своими иноземцами отбивал... - Боярин вздохнул. - Ну, как знаешь,  Семен
Прокофьевич. А мы с сыновьями  никаких  слов  не  слышали.  Между  собой
говорили, и что там боярин Константин сбрехал, не слышали...
   Он резко отвернулся, отошел к коню, легко запрыгнул в седло.
   - Во Пскове увидимся, Семен Прокофьевич, - он  хлопнул  свою  вороную
кобылу по крупу. - До встречи!
   Одноклубники вместе с опричником двинулись на  юг  на  захваченных  в
дерптском  епископстве  лоймах.  Да  и  как  иначе  вывести  добычу   из
исхоженных приозерных деревень? Не на телегах  же  по  болотным  тропкам
тащить?! Одноклубники управлялись с парусами, правда, не лучшим образом,
но, копируя действия Прослава и правя за ним,  кое-как  вперед  все-таки
продвигались.  Вскоре  после  полудня  флотилия  миновала  узость,  выше
которой Чудское озеро обычно именовали Псковским, ночь провела на якорях
в виду берега, а ранним утром, помахивая длинными тонкими веслами, вошла
в устье темной, как и все болотные реки Северной Пустоши, реки Великой.
   В вольный город Псков Зализа наезжал всего пару  раз,  а  со  стороны
реки видел его и вовсе впервые. Стены здесь  стояли  не  в  пример  ниже
внешних, саженей пять в высоту, не более. И выглядели куда как древними.
Впрочем, если стены, обращенные  к  полям,  по  приказу  государя  Ивана
Васильевича,  недавно  перестраивали,  спрямляя  для  удобства  пушечной
стрельбы - то вдоль реки они и так тянулись, как по ниточке, и спрямлять
их явно не требовалось. Вот, разве  округлые,  под  деревянными  шатрами
башни теперь выступали темными бойницами не раз на треть версты, а через
каждые триста шагов. Видать, и здесь стояли  литые  московские  чугунные
пятнадцатигривенные пищали, либо  короткие  бронзовые  тюфяки,  накрепко
примотанные к бревнам.
   Что  поразило  опричника  -  так  это  обилие  вдоль  речного  берега
причалов, и ладей возле  них.  По  влажным  дощатым  помостам  постоянно
сновали мужики с объемными тюками, мешками, бочками,  где  разгружая,  а
где и загружая корабли. Подъезжая к городу по обычной дороге,  подобного
оживления Зализа не видел ни разу.
   Он привстал, внимательно вглядываясь  в  отдыхающие  у  берега  суда,
задумчиво облизнул губы:
   - Что-то не видно ладьи Ильи Анисимовича... Уж не  продал  ли  старый
разбойник полонянок  на  рынке,  и  не  отправился  ли  снова  бороздить
холодное Варяжское море? Ну, я ему тогда устрою родные реки!
   Лоймы прошли вдоль всего города, но приметной баженовской ладьи так и
не заметили.
   - Ладно, Прослав, - решился опричник. - Правь к  свободному  причалу,
там разберемся.
   С  веслами  одноклубники  управлялись  куда  более  ловко,  нежели  с
парусами, а потому без особого труда поставили свои лоймы борт о борт  с
лодкой Прослава, быстро увязавшись носами и кормами, чтобы не развернуло
течением.
   От городской стены к ним тут же устремился мужик в черных  полотняных
штанах,  легкой  белой  сатиновой  косоворотке  с  шитым   алой   лентой
воротником, и с большой окладистой, иссиня-черной бородой.
   - Доброго вам здоровья, гости дорогие, - с готовностью поклонился он,
и указал опричнику на  болтающуюся  на  поясе  саблю.  -  Ты  меч-то  на
кораблике оставь, а то кабы стража не осерчала. У нас, чай,  не  Европа,
лихих людей опасаться не след.
   - Я человек государев, Семен Зализа,  слыхал?  -  вскинул  подбородок
опричник. - А ты кто таков, чтобы в саблю, Ивану Васильевичу целованную,
пальцем тыкать?
   - Прости Бога ради, не узнал, - поклонился мужик вдвое ниже, и трижды
испуганно  перекрестился,  вытянул  нательный  крестик,   поцеловал.   -
Крестом-Богом клянусь,  не  узнал.  Гостей  торговых  каженный  день  по
полсотни приходит, глаз совсем замутился...
   - Ладно,  -  остановил  его  причитания  Зализа.  Опричник  с  полной
ясностью подозревал, что пскович вообще ни разу в глаза его не видел и о
существовании не подозревал, но боиться сказать  прямо,  что  приехавший
воевода в богатом  вольном  городе  -  всего  лишь  мелкий  безызвестный
боярин. - Кто таков?
   -  Артельный  я,  Кондратом   Репиным   кличут.   То   вары   грузим,
склады-погреба сдаем, лавку можем присоветовать с купцом честным...
   - А Баженов Илья Анисимович тебе известен?
   - А как же! - выпрямился во весь рост мужик, и Зализа  не  без  обиды
понял, что богатого купца уважают здесь поболее, нежели  воеводу,  живот
свой за Русь Святую не жалевшего. - С месяц назад  с  мелким  товаром  и
крупным полоном пришел, но полон продавать не стал, цену ждет.  А  ладью
свою воском и шпабами  загрузив,  с  кормчим  в  Нарву  расторговываться
отправил.
   - Это дело, - с облегчением кивнул опричник. - Причал чей?
   - Хамовной сотни купца Ерофея Ругова. Я его сей час покличу.
   - Не нужно, - остановил  его  опричник.  -  Пусть  он  сразу  к  Илье
Анисимовичу идет. Я Баженову доверяю, пусть вместо меня дело ведет.  Где
он остановился?
   -  Постоялый  двор  за  часовней  святой  Варвары,  -   перекрестился
артельный. - Во Пскове, недалеко  от  ворот,  направо  повернуть,  шагов
двести будет.
   Зализа кивнул и, пройдя вдоль длинной стены по  утоптанной  тропинке,
повернул налево, вышел к воротам и шагнул в тенистый проход. Стоявшие  в
воротах стрельцы окинули его презрительным взглядом: пеший, да с саблей,
ако ландскнехт какой-то. На Руси, где каждый смерд по три-пять  коней  в
сараюшке держит, коли пеший - так  лучше  рубище  одень,  да  побираться
ползи, а не оружием бряцай.  Однако  остановить  -  не  остановили,  что
опричника удивило.
   Он двинулся дальше по глухому каменному коридору  шириной  в  полтора
десятка  шагов,  и  со  стенами  саженей  в  десять.  Улитка  сия   была
приготовлена для ворогов, кои первые ворота сломать могут - до вторых им
придется почти двести шагов идти, избиваемыми защитниками с обеих сторон
коридора и не имея никакой поддержки снаружи.
   У вторых ворот оружного гостя ждал караул из двоих  одетых,  несмотря
на жару, в ватные тегиляи стрельцов с бердышами и их воеводы  в  красном
суконном кафтане с высоким воротником и  с  саблей  на  боку.  Лицо  его
показалось Зализе знакомым, и опричник приложил руку к груди:
   - Здравы будьте, люди служивые, и ты здрав будь, боярин.
   - И тебе того же, гость  дорогой...  -  похоже,  воевода  тоже  узнал
Семена, и то же только в лицо, а потому и приказа  разоружить  пришельца
не давал, но и дорогу загораживал.
   - Казань! - наконец-то сообразил Зализа. - У ворот на Арское поле. Вы
за окопами, под рукой Шиг-Алея стояли!
   - Точно, - с облегчением кивнул псковский караульный воевода. -  Было
такое.
   Правда, общее  участие  в  казанском  походе  еще  не  означало,  что
служивому человеку можно расхаживать по мирному городу с  острой  кривой
саблей.
   - Вы наместнику Турунтаю про меня не докладывайте, -  решил  опричник
облегчить караульщику муки сомнений. - Ноне я не Семен Зализа, государем
за  рубежами  Северной  Пустоши  приглядывать  поставленный,  а   просто
прохожий, что на лодке  мимо  проплывал.  Лодку  продать  хочу,  а  коня
купить. Пешим путем до Невы воротиться собираюсь.
   Это объясняло все: и право на саблю вне привычной царской  службы,  и
отсутствие лошади под служивым человеком.
   - Коней ноне хороших нет, - посетовал воевода, освобождая  проход,  -
Жмудинский купец две с половиной сотни в Литву увел. Всех, что татары из
Твери на продажу пригнали.
   - Купца Баженова спрошу, - пожал плечами опричник. - Илья  Анисимович
калач тертый, не может быть, чтобы скакуна хорошего не добыл.
   - Не добудет, - улыбнулся воевода. - Цены,  говорят,  в  Литве  вдвое
супротив нашего подпрыгнули. Кто же здесь от таких денег откажется?
   Постоялый  двор  "у  святой  Варвары"  мало   отличался   от   прочих
раскиданных по Руси других подобных дворов: высокий частокол из жердей в
руку толщиной, за которым скрывался высокий бревенчатый дом в два жилья,
обширная конюшня на полсотни лошадей,  да  скотный  сарай  напротив.  На
дворе трое молодых безусых пареньков сноровисто разделывали  подвешенную
за задние ноги тушу бычка, рядом  сгружал  с  повозки  сено  низкорослый
угрюмый смерд. Хотя мясники своей работы явно еще не  закончили,  но  по
двору уже тянулся соблазнительный запах мясной похлебки.
   - Знатно устроился  Илья  Анисимович,  -  покачал  головой  опричник,
заметив, что обычной в постоялых  дворах  и  придорожных  ямах  суеты  с
приезжающими и отъезжающими гостями  нет.  -  Никак,  один  все  комнаты
занял?
   - Семен Прокофьевич, милый, ну наконец-то! - одетый в  темно-бордовую
шелковую рубаху и черные штаны купец выбежал на плечо и  широко  раскрыл
объятия. - Бояре Батовы ужо второй день отсыпаются, а  тебя  все  нет  и
нет. Ну, заждались мы тебя, гость дорогой!
   - Что так заскучал, Илья  Анисимович?  -  удивился  Зализа,  позволив
купцу немного потискать свое усталое тело.
   - Да разорят меня твои полонянки вконец,  Семен  Прокофьевич!  Хнычут
все время, жрут за десятерых, четыре комнаты занимают. Продать бы их,  и
дело с концом!
   - Все бы тебе только продать, Илья Анисимович, - рассмеялся опричник.
- Ну да ладно, продавай. Три баркаса  у  причала  Ерофея  Ругова  стоят.
Товар с них на телеги сгрузить можно, а сами лоймы продай. Мне они ни  к
чему.
   - Добычу взял, Семен Прокофьевич? - глаза купца  жадно  сверкнули.  -
Так, может, расторговаться сперва? Во Пскове цену хорошую дадут, и телег
менее потребуется.
   - Не хочу, Илья Анисимович, -  мотнул  головой  Зализа.  -  Заскучал.
Алевтине в глаза давно  не  заглядывал,  в  постели  своей  не  ночевал,
рубежи, государем доверенные, лично не  объезжал.  В  золоте  и  серебре
нужду ныне сильную не испытываю,  и  ждать  торговли  удачной  не  хочу.
Покупай повозки, Илья Анисимович, грузи товар и полон. Домой едем.  Все,
домой...
 
*** 
 
   Обоз из пятнадцати телег полз до Раглиц  целых  три  дня.  На  ночлег
Зализа специально останавливался не в ямах, а в лесу, по  всем  правилам
организуя дозор и охранение, а девок  укладывая  вместе  с  кауштинскими
иноземцами на одну поляну. Однако ничего не  происходило.  Пару  раз  он
даже не выдерживал и прямо кивал служилым людям  на  полонянок:  "Добыча
ведь, развлекайтесь", но те блюли чистоту,  словно  давали  своим  богам
клятву целибата. Так и нетронутые пленницы, поначалу испуганно  жавшиеся
друг к другу, несколько успокоились, повеселели, и  выглядели  не  живым
товаром,   а   обычными   деревенскими   девками,    отправившимися    с
односельчанами на прогулку.
   От Раглиц бояре ушли вдоль реки вверх, к броду, а  Зализа,  собрав  у
местных  смердов  лодки,  принялся  отправлять  набранный  во  владениях
дерптского епископа груз вверх по течению.  Платы  с  него  не  взяли  -
местные жители еще помнили, как зимой опричник остановил орденскую  рать
всего в нескольких десятках верст от здешних стен.
   Разумеется, верховые бояре добрались  до  Замежья  первыми,  сообщили
Алевтине о возвращении мужа, и она прислала навстречу смердов с вьючными
лошадьми. Последние восемь верст, очередной брод, уже через Рыденку - ив
надвигающихся сумерках Семен, бросив медленно бредущий караван,  вскочил
на  одну  из  лошадей  верхом,  умчался  вперед  и,  влетев  в  ожидающе
распахнутые ворота усадьбы, наконец-то обнял свою единственную  и  самую
желанную на свете женщину, укрыв лицо  поцелуями,  не  давая  сказать  в
ответ хоть слово, и сам бормоча что-то неразборчивое.
   Обоз пришел уже в глубокой темноте  -  разбираться  по  комнатам  или
ставить палатки усталые путники не захотели и, пользуясь теплой погодой,
улеглись спать в сено, разворошив во дворе две приготовленные для  скота
копны.
   Пожалуй, Зализа с удовольствием задержался в родной  усадьбе  еще  на
пару  дней  -  но  остальные  участники   похода   от   долгого   отдыха
категорически отказались, и ему  волей-неволей  пришлось  ехать  дальше:
опричник имел смутное подозрение,  что  странные  кауштинские  иноземцы,
предоставь он им волю, захваченных в Лифляндии баб  просто  отпустят  по
домам.
   От Замежья к Кауште за последний  год  дорогу  натоптали  изрядно,  и
теперь, не в пример  прежним  временам,  проехать  здесь  можно  было  и
конному, и на повозке. Поэтому полонянок посадили на телеги вперемешку с
обосновавшимися на Суйде иноземцами. Добыча, правда, осталась во вьюках:
к братьям Батовым в их лесное урочище, окромя  лесных  троп,  дороги  не
имелось. Правда, полноводный Оредеж  позволял  подходить  туда  довольно
крупным торговым лодкам, так что особой беды они в этом не видели.
   Себе из взятого у епископа добра Зализа оставил примерно четверть, из
коей выделил Ниславу персидский ковер и пышное иноземное  платье  -  его
Матрена, коли еще не родила, вот-вот должна была разродиться. Ей дурной,
но роскошный подарок от невенчанного мужа должен понравиться.
   Остальное отдал Батовым,  шедшим  вместе  с  кауштинцами  охотниками.
Иноземцы певунью свою выручать собирались - они своего  добились,  и  на
лишнее добро претендовать не  могли.  Правда,  по  молчаливому  согласию
Батовых и Зализы, оставшиеся пять ковров отдали Юле. Лучница и в  походе
отличилась, и пытку,  в  отличие  от  прочих,  приняла.  Ковры  ей  зело
понравились, дом она отдельный обживать пыталась. Коли хочет для тепла и
уюта на пол постелить, да по стенам развесить - отчего не  дать  хорошей
девке поразвлечься?
   С телегами, да неспешным  шагом  ленивых  меринов  за  день  до  цели
добраться не смогли и встали на ночлег вблизи  Костынки,  но  к  полудню
следующего дня обоз все-таки выбрался из леса на Кауштин луг и  медленно
потащился к поселку.
   Зализа, гарцуя на отвыкшем от седла  туркестанском  жеребце,  вытянул
шею,  пытаясь  разглядеть,  насколько  изменился  за  прошедшие   месяцы
поселок. Над бумажной мельницей  неспешно  крутились  широкие  крылья  -
боярин Росин, помнится, объяснял, что самое главное для хорошей бумаги -
это тщательно перемолоть  весь  мусор,  и  то  старье,  что  свозится  с
окрестных деревень и усадеб. Жернова  и  специальные  зубчатые  барабаны
справляются с этим без  особого  присмотра,  а  потому  основную  работу
делают ветер, да время. Люди нужны только раз в несколько дней,  готовую
массу .на сито разложить, да под пресс сушильный загнать.  Вроде,  и  не
занят при деле никто, а старое тряпье скоро придется  с  Новагорода,  да
Пскова возить, местное все извели.
   По  тому  же  способу  -  дабы  само  работало  -  иноземцы  устроили
лесопилку: по наклонному желобу бревно под своим весом  накатывалось  на
гуляющие из стороны в сторону баженовские двуручные пилы. Речное течение
накатывалось на лопатки мельничьих колес,  заставляя  дергаться  длинную
железную штангу, которая и таскала пилы. И опять  инструмент,  казалось,
работал лениво, неспешно, пара плотников  быстрее  бы  управились  -  но
"речная" справа не уходила на обед, не уставала, не просила прибавки, не
нуждалась во сне - а потому и доски уже не уносились сразу  в  избы,  не
настилались на пол и не приколачивались к стенам  поверх  толстого  слоя
теплого болотного мха, а складывались под высокие навесы  и  сушились  в
тени под порывами теплого ветерка.  Благодаря  самопильному  устройству,
хитрые иноземцы и сами навесы вместо дранки  широкими  досками  "чешуей"
покрыли, и загоны для скота - видано ли дело!  -  не  из  жердей,  а  из
досочек сколотили.
   Справно вился дымок над стекловарней - и здесь  заместо  подмастерьев
мехи качала река, приводя с помощью длинного ремня в движение деревянное
колено.  Правда,  на  стекловарне   несколько   мастеровитых   иноземцев
постоянно возились с формами, трубками и горячими раскатанными  листами.
А вот в остальных местах получалось, что ремесленники как бы и не делают
ничего - только лес, да тряпье с соломой подвозят,  да  готовые  изделия
вынимают.
   Новым строением оказалась и кухня -  кауштинцы  поставили  навес,  да
большую  печь  сложили,  несколько  котлов  рядом  на  отдельные   очаги
поставили. Видать, по-прежнему, и трапезничают  вместе,  и  готовят  три
кухарки на всех. Не разбрелись по домам - по семьям. Ну да ладно, не все
сразу.
   Жеребец под опричникам заржал, привлекая  внимание,  и  сонная  жизнь
поселка изменилась в один миг:
   - Наши вернулись! - сельчане сорвались со своих  мест  и  кинулись  к
обозу. Кауштинцы из отряда ринулись навстречу. Начались радостные крики,
объятия, торопливые бестолковые расспросы.
   В этот миг Зализа позавидовал своим иноземцам лютой  завистью  -  ибо
самого его никто, кроме жены да матери, так никто никогда  не  встречал.
Дворня уважала, может и любила, как  слуга  господина.  Друзья  встречам
завсегда радовались - но солидно, без щенячьего откровенного восторга. А
здесь - даже боярыня  Юля,  позабыв  про  своего  Варлама,  без  оглядки
кинулась в общую толпу.
   - Детей хочу, -  неожиданно  понял  опричник.  Чтобы  любили,  не  за
что-то, а просто так. Чтобы радовались, обычаев и приличий не  соблюдая.
Чтобы на шее висли после долгой разлуки. Чтобы не  только  за  царя,  за
землю - за детей живот класть. Коли сыновья  п