расстреляли двумя залпами из пищалей.
   Епископ тоже оказался убит - причем все одноклубники утверждали,  что
они к этому непричастны.
   - Ну и хрен  с  ним,  -  махнул  рукой  Кузнецов,  перешагивая  через
окровавленное тело и подступая к камину, на полке которого стояли рядком
серебряные кубок, ваза и кувшин персидской работы. Усмехнулся:
   - Воистину, рука дающего не оскудеет. Все назад вернулось.
   Он повернулся  к  собравшимся  в  покоях  бывшего  правителя  острова
друзьям:
   - Толя, загоните пленных в подвал, в какой-нибудь  погреб  с  крепкой
дверью. Сережа, Костырев, пройдите еще  раз  по  комнатам  и  коридорам,
поищите, не прячется ли кто... Черт, тут месяц  искать  можно...  Ну,  в
общем, как получится. Игорь, Магеллан. Сходи на кухню, собери  служанок,
кухарок, пусто накрывают стол в трапезной. Надо нам отметить удачу. А  я
пока во двор спущусь, посмотрю, где там Неля.
   Двор крепости, наполовину заросший бурьяном, наполняли стоны  раненых
и увечных - большинство стражников, попавших под пищальный  огонь,  были
одеты в кирасы, и картечь не поубивала их, а поломала  ребра,  вдавливая
железо в тело на глубину кулака; порвала мясо на руках и ногах, и только
нескольким  несчастным  размозжила  черепа.  А  может   -   счастливцам,
поскольку ныне они не испытывали никаких мук.
   Неля стояла возле телеги, удерживая хныкающего Юхана за шкирку:
   - Вот, Витя, хотел свалить под шумок.
   - Нехорошо, мой мальчик, нехорошо, -  покачал  головой,  приближаясь,
Кузнецов.
   - Но вы обещали... - паренек весь сжался при виде грозного господина.
Зрелище двора, заполненного убитыми и ранеными  явно  не  добавляло  ему
мужества. - Вы обещали меня отпустить, когда я вас довезу.
   - Обещали? - поднял Кузнецов глаза на Нелю.
   Та утвердительно кивнула.
   - Но все равно, - покачал головой Виктор.
   - Ты должен был спросить разрешения уехать, а не удирать самовольно.
   - Отпустите меня, господа...  -  всхлипнул  мальчишка.  -  Очень  вас
прошу.
   - Хорошо, уезжай, - кивнул Кузнецов.
   - Можно возвращаться домой? - не поверил своим ушам Юхан.
   - Можно, - Неля разжала удерживающую его  руку.  -  Мы  ведь  обещали
отпустить тебя невредимым, если станешь хорошо себя вести? Ты свободен.
   - Стой!
   - А?! - паренек, только-только переведший дух, испуганно присел.
   - Еще мы обещали тебе награду,  -  вспомнил  Виктор.  -  Так  вот:  у
лежащих здесь людей есть кошельки или просто спрятанные в одежде монеты.
Все они твои. Можешь забирать все, что только найдешь.
   Он взял женщину под руку, довел ее до лестницы,  но  как  только  они
вошли в двери, неожиданно развернул, прижал к стене и крепко поцеловал:
   - Ну, Нелечка, довольна? Как считаешь, я все еще Сапиместский фогтий,
или могу уже считаться эзельским епископом?
   - А ты не мог бы выбрать себе звание попроще? - усмехнулась  женщина,
гладя его пальцами по щеке. - То я три года фогтиэссой считалась, теперь
епископэссой буду? Или епископшей? Язык сломаешь!
   - Понятно... Тебе хочется стать просто королевой?
   - Да, я предпочитаю чего-нибудь простенькое, без выкрутасов...
   Они  рассмеялись  и  снова  принялись  целоваться.  Впрочем,   дальше
поцелуев дело не  дошло  -  в  только  захваченном  замке  расслабляться
нельзя. Оставив Нелю с заряженной пищалью на коленях в  покоях  епископа
охранять богатое убранство и резное бюро из красного дерева,  в  каковом
почти наверняка имелось несколько  тайников,  Кузнецов  в  сопровождении
Толи Моргунова двинулся по коридорам, на этот раз сгоняя  вместе  мужчин
из числа слуг.
   Им было приказано собрать во дворе раненых, после  чего  всех  вместе
заперли в комнатах первого этажа. На всякий случай вычистили  от  оружия
караульное  помещение  -  мало  ли  кто  незамеченный  попытается   туда
пробраться?
   Выпустив на волю Юхана,  отважившегося  все-таки  срезать  кошелек  у
заколотого рыцаря,  заклинили  с  помощью  согнутой  в  кольцо  кочерги,
продернутой через цепь, мост в верхнем положении - опять же  на  случай,
если кто-то захочет незаметно его опустить.  После  того,  как  служанки
накрыли в епископской трапезной стол - их тоже  всех  вместе  заперли  в
большом  зале,  что  находился  в   замковом   крыле   напротив   ворот:
одноклубники хотели хоть несколько часов провести без опасения того, что
кто-то попытается выпустить пленников, добыть оружие  или  сбежать  сам.
Хотя бы несколько часов.
   -  Ну,  мужики,  -  поднял  Кузнецов  серебряный  кубок,   до   краев
наполненный терпким красным вином.
   - За то, чтобы наш "Ливонский крест" стал хозяином во всей Ливонии. И
за наши первые шаги на этом пути. Ура!
   - Ура-а-а!!! - радостно завопили победители, поднимая кубки.  В  этот
миг они действительно начали верить, что смогут добиться власти над всей
Прибалтикой. Ведь их было целых двадцать человек  против  всего  четырех
епископств и одного Ордена.
   Нет - теперь только трех епископств.
 
Глава 7 
Декабрь 
 
   Петр Иванович Шуйский пил. Сперва пил водку, потом вино, потом  опять
водку, пытаясь найти средство, которое отобьет  дурные  мысли,  сохранив
ясный рассудок. Он пил водку яблочную,  анисовую,  ореховую,  рябиновую,
закусывая солеными и свежими огурцами,  пил  вино  рейнское,  мальвазию,
романею,  венгерку,  заедая  его  мочеными  яблоками  -  и  каждый   раз
получалось все наоборот. Рассудок отказывался воспринимать все вокруг, а
мысли лезли и лезли, словно карабкались по  высоким  лестницам  на  валы
боярской усадьбы.
   Судьба жестоко посмеялась над ним, с одной стороны позволив  родиться
в древнем и знатном роду, одарив талантом, с другой - лишив  возможности
воспользоваться своей знатностью и умом.
   Молодой царь не очень жаловал родовитое дворянство, от  которого  ему
пришлось немало перенести в юные годы, и  старался  поднять  на  высокие
посты людей безродных - юных, но  уже  успевших  показать  свою  отвагу,
преданность и ратное умение на полях сражений. Именно из них он  набирал
свою личную тысячу, свою опричнину. Именно этих служилых  людей  первыми
посылал в кровавые сечи или ставил на высокие посты.
   Однако Русь велика, опричников на все ее концы не хватало,  а  потому
немало  воевод  и  наместников  давало  и  земство  -  родовитые  бояре,
служившие стране не первое поколение и способные перечислить  заслуги  и
посты десятков своих дедов и прадедов. Родовитое земское  дворянство,  и
юная, но зубастая опричнина...
   Петр Шуйский по всем статьям мог выдвинуться и там,  и  там.  Он  был
разумен, отважен и молод, статен и  красив  -  голубоглазый,  с  темными
вьющимися волосами и густой русой бородой.  Он  происходил  из  знатного
рода. Но вот беда: в избранную  тысячу  царь  не  желал  его  записывать
потому, как родовит больно и  мог  местничество  свое  в  неурочный  час
припомнить. А по  земской  линии  его  задвигали  потому,  как  Шуйский.
Шуйский, и все - почто дядья и деды при юном царе ноги на постель матери
его отравленной клали, нянек любимых в поруб загоняли, самого  мальчонку
голодом морили или пинали за своеволие? Вот теперь  и  сидите  по  своим
имениям, носа оттуда не показывая!
   Такое вот получается "местничество".
   Боярин  налил  себе  еще  водки  в  серебряную  чарку,  выпил,  потом
поднялся, не одеваясь  вышел  на  крыльцо,  спустился  во  двор  и  отер
разгоряченное лицо снегом.
   - Ох, горько мне! Ох, душа болит!
   Подворники,  хорошо  зная  крутой  во  хмелю  нрав  своего   боярина,
попрятались по углам и усадьба казалась вымершей. Петр Иванович  подумал
о том, что  не  мешало  бы  проверить,  сколько  приготовлено  к  походу
лошадей, и даже было шагнул к конюшне,  но  в  последний  момент  махнул
рукой и повернул назад к крыльцу: успеется.  Начало  похода  по  уговору
между ним, опричниками и царской Радой определялось на первое декабря, и
до сего времени  оставалось  еще  долгих  две  недели.  Еще  две  недели
заточения на  Кесовой  горе,  прежде  чем  он  сможет  хоть  чего-нибудь
сделать.
   Быстрым движением Шуйский поймал бредущую по крыльцу  кошку,  поднял,
поднес мордой к своему лицу. Мохнатая охотница за мышами обмякла, ожидая
продолжения.
   - Убоины хочешь? - спросил ее боярин. - Вижу, что хочешь...
   Он занес кошку в трапезную, посадил на стол и  пододвинул  тарелку  с
бужениной:
   - Ешь!
   Потом налил себе еще чарку, выпил, захрустел соленым огурцом.
   - Ты представляешь, я,  боярин  Шуйский,  вынужден  просить  у  этого
тупого приходского попика Сильвестра и его  дружка  Адашева,  чтобы  они
позволили мне своих детей боярских для похода собрать! Ну, Адашев ладно,
ему хоть брат Данила советы умные дает, а Сильвестр тут причем? Его даже
митрополит Макарий по имени не помнит!  Хотя,  может,  и  помнит...  Дай
буженинки кусочек... Дай, а то лопнешь от обжорства. Нет, Зализа  ладно,
я согласен. Воевода боевой, уже не раз  кровушку  проливал...  Не  свою,
немецкую... Его в сотоварищах я видеть согласен, хоть и безроден, он как
Толбузин. Но Толбузин ехать не хочет никуда, при царе хочет  оставаться.
А мне, просто чтобы заметили... Надо... Всю Лиффляндию покорить...
   Шуйский  заметил,  что  мысли  его   начинают   путаться,   и   очень
обрадовался. Чем сильнее путаются мысли, тем  скорее  он  сможет  упасть
спать и оставит позади еще один до ужаса скучный день. Поэтому он  налил
себе еще чарку, торопливо ее  проглотил,  и  пообещал  громко  чавкающей
кошке:
   - Толбузина пущу, Зализу пущу. А коли Адашев али Сильвестр  появятся:
зараз в поруб посажу. Видеть их тупых харь не могу-у-у-у... У-у...
   Боярин заметил, что вынужден удерживаться  за  край  стола,  дабы  не
свалиться, обрадовано  поднялся  и,  пробираясь  вдоль  стены,  пошел  в
опочивальню.
   Однако ночь не может быть бесконечной, и ранним утром он снова  вышел
на крыльцо почти трезвым, злым и нетерпеливым:
   - Фатых! День сегодня какой?
   - Осьмнадцатое число, барин, - с готовностью  откликнулся  набирающий
воду у колодца татарчонок.
   - Лошадей холодной водой не пои, дай согреться! - предупредил хозяин.
   - То для бабки Анфисы, - успокоил боярина мальчишка. -  Тюрю  скотине
варить станет.
   - Смотри у меня! - Петр Иванович вернулся  в  дом,  поднялся  наверх,
подошел к сундуку,  что  стоял  в  чистой  горнице,  открыл,  поднял  на
вытянутых руках черкающий сталью бахтерец. Зимой воевать  хорошо.  Зимой
жара ратника до исподнего не  раздевает,  оставляя  голым  под  вражьими
стрелами. По холодку можно и поддоспешник хороший, толстый надеть, шапку
меховую заместо подшлемника, налатник нарядный.  Боярин  огладил  кривую
саблю, после чего резко опустил крышку и уселся на сундук сверху.
   Неужели так и доведется в усадьбе, в четырех стенах  жизнь  провести?
Нет, он должен, он обязан победить в Ливонии всех, кто встанет  на  пути
русских ратей. Ибо другого пути показаться царю, выслужиться из  родовой
немилости у него нет!
   Боярин Шуйский  подошел  к  окну,  пытаясь  разглядеть  через  тонкие
слюдяные пластины происходящее на улице, а потом вдруг решительно махнул
рукой:
   - Неча сиднем на печи сидеть, да калик перехожих ждать! Пора  в  путь
отправляться.
   Он подошел к лестничному пролету, и крикнул вниз:
   - Эй вы, там! Антип, Лука,  Порфирий!  Оглохли?!  Коней  седлайте!  В
поход сбираемся.
   Петр Шуйский вернулся к сундуку, поднял крышку. Скинул шубу прямо  на
пол, поверх кинул кафтан, оставшись в одной рубахе из  повалоки,  достал
из сундука темный войлочный поддоспешник надел через  голову,  застегнул
сбоку крючки, покрутил плечами, давая ему возможность  осесть  по  телу,
потом снова взялся за бахтерец.
   - Звали, барин? - заскочил в горницу запыхавшийся,  совершенно  седой
поджарый мужичок с длинной, но тощей белой бородой. Не смотря на седину,
карие глаза его смотрели молодо, да и вокруг глаз старческих морщин  еще
не появилось.
   -  Седлай  коней,  сами  в  бронь  одевайтесь,   дворню   поднимайте.
Выступаем.
   - Так... Как же барин? Через неделю сбирались?
   - Налатник мне принеси, нет отчего-то  в  сундуке.  И  помоги  железо
одеть.
   Холоп помог боярину накинуть шелестящую, ако  шелк,  стальную  броню,
застегнул крючки.
   - Ты еще здесь, Антип? - рыкнул на него Шуйский. - Я что,  ждать  вас
должен?
   - Да, барин, - попятился к лестнице мужичок. - Сейчас заложим.
   Однако, как не рычал боярин Петр на своих рабов и крепостных, как  не
пинал их ногами и не подгонял плетью, воинский  обоз  смог  выползти  из
ворот усадьбы только далеко за полдень. Чай, не на один день  сбирались.
Потребно было и шатер походный, ногайский,  ханом  Абдулой  шейбанидским
подаренный, с собой уложить, складень свернуть, крупы  и  убоины  взять,
курам-петухам многим шеи посворачивать,  каждому  холопу  полную  справу
воинскую собрать и доспех выдать. И хотя готовились к зимнему походу еще
с лета - но в самые последние часы все одно оказалось,  что  то  забыто,
это не сделано, и самого необходимого не хватает.
   Озлобленный боярин, рвущийся в поход, клял своих подворников и  ярыг,
обещая спустить шкуры всем До единого, и в конце  концов  махнул  рукой,
сказав, что все недостающее купит  в  городе.  Петр  Шуйский  успокоился
только тогда, когда холодный ветер кинул ему в лицо горсть  крупянистого
снега, попытался забраться под лисий подшлемник, опробовал на  прочность
под битые нежным кротовьим мехом суконные шаровары  и  шитые  катурлином
валенки. Только теперь он ощутил, что поход начался, что долгие  дни  и,
пожалуй, даже годы ожидания остались позади.
   Местом для сбора рати боярин назначил древний город  Бежецк,  стоящий
на реке Мологе столько веков, что, верно, превосходил по  возрасту  даже
Бога-сына, если вовсе не был  сотворен  Господом  вместе  со  всем  этим
миром.  Бежецк  не  окружали  крепостные  стены,  что  позволяло  войску
спокойно  притулиться  к  окраинам,  не  тесня   жителей,   вызывая   их
недовольство, но и не оставаясь в  чистом  поле,  отделенным  от  лавок,
ярмарки и ладных слободских девок высокой преградой.  Вдобавок,  в  этих
древних святых землях стояло огромное множество монастырей, готовых дать
путнику приют, накормить и обогреть его, и снарядить в  дальнюю  дорогу.
Видать, потому и не заботился древний городок о своей  безопасности  что
со всех сторон от него  возвышались  каменные  стены  и  округлые  башни
богатых  монашеских  обителей,  зачастую  имеющих  куда  больше   пушек,
припасов пороха и ядер, доспехов и  кованных  клинков,  нежели  казенные
царские крепости.
   Впрочем, боярин Шуйский, желая ощутить себя идущим на рать воином,  в
господних обителях или теплых слободских домах останавливаться не  стал,
повелев поставить шатер на заснеженном заливном лугу, один край которого
обозначали высокие метелки камышей, а другой - воздевший  к  небу  голые
черные ветви густой березняк.
   Холопы, недовольно морщась, но не решаясь  высказать  неудовольствия,
вслух, принялись разбирать сани, распрягать  лошадей  и  задавать  им  с
дороги сена, рубить на реке прорубь, а их господин,  восседая  на  белом
жеребце злобной туркестанской породы, возвышался над суетящимися людьми,
вглядываясь в сторону садящегося за подернутый дымкой горизонт солнца.
   Впрочем, возможно то, что Петр Шуйский сорвался из родной усадьбы еще
до Юрьева дня, принесло и некоторую пользу: первое, что видели  начавшие
подтягиваться спустя несколько  дней  к  месту  сбора  отряды,  так  это
большой войлочный, крытый шкурами, шатер их воеводы. Каждому становилось
ясно, что боярин, не  смотря  на  молодость,  относится  к  своему  делу
серьезно, и на авось надеяться не собирается.
   После дня святого Филиппа на  льду  Мологи  появились  первые  конные
отряды - то привел два  десятка  боярских  детей  боярин  Алехин  Сергей
Степанович.  Расцеловавшись  с  Петром  Ивановичем,   приходящимся   ему
племянником, он сослался на старость и ушел  устраиваться  на  постой  в
город. Следующим днем спозаранку появилась кованая полусотня с небольшим
обозом от Моркиных гор, боярина Кошкина Ивана Андреевича, а спустя час -
небольшой отряд оружных смердов Петра Служкина, из Гориц. После  полудня
подтянулись ратники из Сулежского  Борока,  Суфомны,  деревни  Тамтачки,
разбогатевшей на бондаревском  мастерстве  тамошних  смердов,  и  теперь
дающая рать большую, нежели обедневшие боярские дети  Киверичи,  ведущие
свой род еще от Святополка.
   С каждым подходившим отрядом у боярина Шуйского появлялось все больше
и  больше  уверенности  в  своих  силах,  своих  возможности   и   своей
значимости: ведь это была его боярские дети. Ратные люди, живущие на его
земле и послушные его воле.
   Незадолго до сумерек ручей тянущихся к Бежецку оружных  людей  иссяк,
но здесь уже собралось почти шесть сотен воинов.  Может,  и  не  большое
войско, но для выступления против крохотной Ливонии вполне  достаточное.
Снежное поле на берегу Мологи наполнилось  ржанием,  людскими  голосами;
расцвело множеством костров, запахло дымом и мясом.
   Между тем Петр Шуйский не спешил  -  до  назначенного  времени  сбора
оставался еще срок, и в день святого Сергия на ведущей в сторону  Москвы
накатанной дороге появились долгожданные красные тегиляи: это  подходили
кашинские  стрельцы.  Закончив  с  полевыми  работами,  они  почти  всей
слободой решили сесть на коней и  попытать  удачи  в  ливонских  землях,
надеясь  взять  на  саблю  то,  чего  не  додала  жалованная   государем
кормилица-земля.  Пять  сотен  всадников!!  Или,   точнее,   пехотинцев:
выступая в поход одвуконь, воевали стрельцы все-таки в пеших порядках.
   Теперь, когда его рать увеличилась почти  вдвое,  Петр  Шуйский  счел
возможным никого из отстающих не ждать и утром следующего дня  снялся  с
лагеря, двинувшись нахоженной дорогой к Вышнему Волочку. Еще не успевшие
притомиться лошади преодолели первый переход в сто с лишним верст за два
дня - и здесь, под деревянными стенами крепости, в общее войско  влилось
еще пять сотен тверских татар Аблай-хана.
   Теперь, собрав войско в единый  кулак,  боярин  Шуйский  доверил  его
своему дядюшке, наказав дождаться отставших обозов, после чего двигаться
к Валдаю, и Старой Руссе, а  сам,  пересев  с  туркестанца  на  обычного
скакуна с тремя преданными холопами помчался вперед.
   Наверное,  любого  европейца  удивило  бы,   что   торопясь   куда-то
военачальник меняет быстроного породистого скакуна на  обычного  мерина,
однако боярин знал, что делает: рать выходила как раз на ямской тракт от
Москвы до Новгорода, промчаться по которому на "перекладных"  полтораста
верст можно и за десять  часов.  На  такое  ни  один  конь,  пусть  даже
драгоценной арабской породы, все равно не способен.
   Впрочем, до темноты боярин Шуйский успел добраться  только  до  Вины,
где заночевал на ямской  станции,  а  поутру  без  спешки  направился  к
Георгиевско-Юрьеву монастырю.
   Толстые и высокие стены монашеской обители,  украшенные  островерхими
зубцами и двумя высокими теремами над западными и  восточными  воротами,
окружали холм широким овалом, наглядно доказывая  свою  древность.  Ныне
уже давно так не строили. Стремительно ворвавшиеся в ратное  дело  пушки
диктовали  свои  требования,  и   во   всех   боевых   крепостях   стены
перестраивали, спрямляя их для облегчения огненного боя,  и  обязательно
возводили башни каждые двести-триста шагов - для установки в них пищалей
и тюфяков.
   Однако  простоявший  неподалеку  от  Новгорода  уже   пять   столетий
монастырь  явно  не  собирался  более  выдерживать  осады  иноземцев,  и
переламываться на новомодный лад не желал. Оно и правильно -  московские
цари на бывшую вольную республику всегда посматривали  с  недоверием,  и
любую подготовку к войне могли принять за намерение взбунтоваться.
   Впрочем, заниматься ремеслами монахам пока никто не запрещал, и рядом
с  шестистолпным  трехглавым  храмом,  под  несущийся   с   пятишатровой
колокольни малиновый перезвон,  успешно  работала  д