Погибнете все! Сдавайтесь!
   Следом за ним с теми же криками помчался другой татарин. Для  пищали,
да еще снаряженной картечью, сто саженей - почти три сотни  шагов,  было
далековато и по степнякам никто не стрелял.
   - Скачите, скачите, - покачал головой один из стрельцов.  -  Скачите,
пока сила есть. Завтра на карачках ползать станете...
 
*** 
 
   Дьяк Шермов, услышав выстрелы, недовольно поморщился  -  нетерпеливые
татары рушили все его планы. Они собирались  погибнуть  сегодня,  вместо
того, чтобы сдаться завтра. Теперь нужно было либо  поднимать  стрельцов
обратно в седло и бить степняков в спину, коли они навалились на дальний
отряд слишком сильно, либо продолжать ждать,  если  вороги  кидаются  из
стороны в сторону просто в отчаянии  и  сильной  опасности  пяти  сотням
сторожевой заставы нет.
   - Салих, еще горячего! - крикнул боярин, поправляя сбившийся с  плеча
бобровый налатник.
   Купленный три года тому назад  в  Твери  узкоглазый  холоп  понимающе
кинулся к суме, наполнил чарку из объемистого  бурдюка,  поднес  барину.
Петр Иванович выпил, передернул плечами, привычным жестом промокнул губы
кончиком длинной окладистой бороды. Потом, переваливаясь с боку на  бок,
начал подниматься на  ближний  пологий  холм.  Прежде  чем  решить,  как
следует поступать, поперва следует своими очами на поле брани взглянуть.
Однако с вершины он увидел не степь и перемещающихся по  ней  воинов,  а
нескладную коротконогую фигуру, кое-как слепленную  из  сырой  глины,  и
поднимающуюся навстречу, оставляя за собой мокрые следы.
   - А это еще чего? - боярин даже не удивился, увидев  голема.  Зрелище
оказалось столь невероятным, что он просто не  поверил  своим  глазам  и
отчаянно пытался понять, откуда могло взяться столь странное явление.
   Голем тоже остановился, медленно сжал руку в кулак,  поднял  его  над
собой и аккуратно опустил на макушку государева  дьяка.  Склонил  голову
набок, отвел руку в сторону, с любопытством созерцая исковерканное тело,
а потом двинулся дальше.
   - Свят, свят, свят...  -  испуганно  закрестились  при  виде  жуткого
чудища стрельцы.
   Молчаливый глиняный человек,  забавно  перебирая  толстыми  короткими
ножками, устремился к ним.
   -  А-а-а!!!  -  некоторые  из  воинов,  бросая  оружие  и  забыв  про
стреноженных  неподалеку  коней,  сразу   бросились   бежать.   Кое-кто,
торопливо запаливая фитили, стали укладывать пищали на бердыши.
   Загрохотали беспорядочные выстрелы - за  холмом  сидящий  на  потнике
Александр Тирц скривился и зашипел от боли.
   Но причиняя боль отцу голема, пули и картечины не  наносили  никакого
видимого вреда самому монстру. Свинцовые  шарики  со  звучным  чмоканьем
входили в глину  -  и  просто  оставались  в  ней,  а  уродливый  гигант
лихорадочно шлепал кулаками по суетящимся  вокруг  маленьким  существам,
калеча и убивая недругов.
   Самые храбрые из стрельцов пытались рубить  ноги  глиняного  человека
бердышами, отхватывая крупные ломти  мертвой  плоти  -  но  каждый  удар
бесчувственного гиганта истреблял их десятками, а потому  вскоре  выжили
только те, в сознаниях которых укоренилась лишь одна-единственная мысль:
бежать!
   - Ко мне... -  прошептал,  тяжело  дыша,  Тирц.  Боль,  мучившая  его
последние  несколько  минут,  наконец-то  отпустила.  Это  значило,  что
схватка за  холмом  закончилась,  и  голема  пора  отправлять  в  другую
сторону. Физик не  кричал.  Он  прекрасно  знал,  что  глиняный  человек
услышит его в любом случае.
   - Что ты говоришь, Менги-нукер?  -  отодвинув  шаманку,  склонился  к
русскому Алги-мурза, охранявший его с двумя полусотнями воинов из своего
рода.
   - Ты, татарин,  -  схватил  его  за  ворот  халата  русский,  -  гони
стрельцов. Они бегут. Гони их и руби всех!
   Отпустил  Алги-мурзу,  Тирц  улыбнулся,  закрыл  глаза   и   мысленно
обратился к своему ребенку:
   - А ты иди вдоль ручья и убей всех  людей  в  красных  одеждах,  кого
только увидишь.
   Спустя  несколько  минут,  многотонная   махина,   с   хрустом   давя
раскиданный возле русла лед, прошагала мимо  потника,  заставив  шаманку
пригнуть голову и затаить дыхание. Тирц  откинулся  на  спину  и  закрыл
глаза, приготовившись к новой волне боли.
 
*** 
 
   -  Русские,  сдавайтесь!  -  выкрикнул  очередной  лихой  татарин,  и
помчался вдоль русского строя с разбойничьим посвистом. Кончики граненых
стволов медленно повернулись вслед за ним, но никто опять не выстрелил.
   - Русский, в плен иди! На сестер своих посмотришь! Обрюхатить дам!  -
вконец обнаглевший степняк на этот  раз  даже  не  пустил  коня  вскачь,
думая, что находится на безопасном расстоянии  -  но  он  не  знал,  что
тяжелая свинцовая пуля летит, может, и не так  далеко,  как  стрела,  но
зато почти вдвое дальше картечи. И что многие из  стрельцов  закатали  в
стволы вместо жребия именно пули.
   Б-бах, ба-бах! Два выстрела громыхнули почти одновременно,  и  наглый
татарин не просто рухнул на землю - он вылетел из седла  и  шмякнулся  в
снег почти в пяти шагах за крупом коня.
   - Не слышу! - По русским рядам прокатился довольный смешок.  -  Ближе
подъезжай! Не слышу, что говоришь!
   В воздухе опять запели стрелы. Но  боевой  припас  степняки,  видимо,
бросили в разгромленном лагере, имея с  собой  от  силы  по  колчану,  а
потому стрелы берегли. Вместо густого  смертоносного  ливня  на  русский
строй падали лишь отдельные вестницы смерти. Опять зазвякали под ударами
наконечников бердыши, опять послышалась ругань и болезненные  выкрики  -
но длиннополые тегиляи уберегали людей от  тяжелых  ран.  Сблизиться  на
расстояние прямого выстрела, когда целишься врагу точно в  грудь,  а  не
метаешь навесные стрелы на пределе дальности, степняки боялись.
   - Эй, татарин, сюда иди! Тут кто-то золотой потерял.  Хватай,  не  то
подберу.
   Неожиданно конница всей массой резко  качнулась  вперед,  подалась  в
стороны, и вдоль ручья к стрельцам зашагал, перекачиваясь с боку на бок,
словно детский бычок по наклонной дощечке, несуразный  уродец.  Короткие
ноги, похожее на бочку туловище, длинные, едва не волочащиеся  по  земле
руки. Вот  только  росту  в  этом  уродце  было  никак  не  меньше  пяти
человеческих.
   - Господи, спаси помилуй и сохрани грешного раба твоего...  -  начали
креститься стрельцы, но тут послышался уверенный голос сотника:
   - В грудь цельтесь нехристю, в грудь! Все вместе готовьтесь! Пали!
   Ряды русских воинов жахнули огнем -  и  странное  чудовище,  взмахнув
своими нелепыми руками, опрокинулось на спину.
   - Ур-ра-а-а!!!  -  радостно  закричали  воины,  отбрасывая  пищали  и
хватаясь за бердыши:
   - Бей татар! Москва-а-а!!!
   Они дружно, в едином порыве  ринулись  вперед,  готовясь  опрокинуть,
разогнать рыхлую усталую конницу,  но  тут  чудище,  опершись  руками  о
землю, село, а потом поднялось на ноги.
 
*** 
 
   - Мы разгромили их, Менги-нукер! - бей Девлет  из  рода  Гиреевых  от
полноты чувств натянул поводья, поднимая жеребца на дыбы. - Мы  перебили
всех! Аллах свидетель - Алги-мурза со своими сотнями гнал стрельцов едва
не до Сейма и порубил не меньше тысячи! Одних коней тысяч десять взяли!
   Распластавшийся на попоне Тирц глухо  закашлялся,  зажимая  ворот  на
груди. Татарин осекся, потом вспомнил:
   - У русских мы две палатки тряпичные нашли. Я  велел  одну  для  тебя
поставить. Туда иди, отдыхай. Что еще пожелаешь? Все сделаю!
   - Кровь он опять отдавал, - ответила за хозяина шаманка.  -  Еды  ему
нужно горячей. Мяса.
   - Хочешь, я вырву для тебя сердце русского воеводы?!
   - Обойдусь бараниной, - хрипло ответил Тирц, усаживаясь на попоне.  -
Нукеры твои целы?
   - Меньше полусотни перед стрельцами полегло, - усмехнулся в усы  бей.
- Про такую победу самому султану отписать не стыдно.
   Про десять тысяч воинов чужих крымских родов, попавшихся в западню  в
зимнем лагере, Девлет-Гирей уже и не вспоминал. То была битва давнишняя,
еще вчерашняя, а вот сейчас они перебили тысячи русских,  потеряв  всего
полсотни нукеров.
   - Мяса ему нужно, - перебила бея шаманка.
   - Сейчас, распоряжусь. У русских в котомках наверняка что-то есть,  -
пнул Гирей пятками своего арабского жеребца. Он был слишком рад  победе,
чтобы заметить грубость рабыни. А  может,  предпочел  сделать  вид,  что
слишком рад. Все-таки, некие слова на  ухо  глиняному  человеку  шептала
именно она.
   На следующее утро Тирц проснулся от холода. Нутряного  пронизывающего
холода, от которого не могли спасти ни тонкие белые  стены  палатки,  ни
две попоны и медвежья шкура, брошенные  на  снег,  ни  такая  же  шкура,
лежащая сверху, ни шаманка, вытянувшаяся рядом с ним.  Рабыня  поступала
так почти всегда, когда ему приходилось  отдавать  свою  кровь  -  грела
своим телом. Рабская преданность...
   На самом деле, конечно, ей просто некуда было бежать.  Она  не  могла
вернуться в свой род, где ее сразу найдут. Да запуганный тамошний  мурза
сам первый притащит назад взятую десять лет назад грязную колдунью!
   Куда еще могла податься шаманка? Шляться  бездомной,  вечно  голодной
побирушкой? Сколько месяцев она так протянет? Скорее  всего,  только  до
осени - до первых холодов. Как только в степи  ударят  заморозки  -  она
околеет ближайшей ночью. Уж лучше спасаться от холода...
   Тирц с внезапной ясностью осознал, что все его мысли  возвращаются  к
одному и тому же, резко встряхнулся, откинул край шкуры  и  выбрался  из
палатки наружу.
   Светало. Солнце,  пока  еще  скрытое  в  искрящейся  морозной  дымке,
только-только выбиралось из-за горизонта. Изо  рта,  тут  же  оседая  на
ворсе малахая мелкими капельками, вырывался  густой  пар,  чуть  вдалеке
бродило два пегих коня. А может - лошади. Хотя, скорее всего,  мерина  -
жеребцов татары недолюбливали. Во всяком случае - в  походы  на  них  не
ходили. Разве только Девлет-Гирей выпендривался, да еще один-два  мурзы.
Впрочем, какая разница? Главное, что  вчера  степняки  разорили  русские
чересседельные сумки и  вдосталь  насыпали  своим  скакунам  золотистого
ячменя - приговаривая, впрочем, что  это  очень  вредно  для  лошадиного
брюха. Колики от чистого зерна у них случаются.
   Поежившись, Тирц двинулся к ручью, вокруг которого  вчера  разгорелся
смертный бой. Холодная ночь заметно изменила казавшийся ввечеру страшным
пейзаж: почти черные и  неимоверно  парившие  лужи  крови  стали  просто
бурыми пятнами, скорчившиеся в предсмертной  муке  люди  превратились  в
подобие изваяний - выпученные зрачки покрылись изморозью,  на  бровях  и
ресницах осел иней. Никто не ползал, не выл, не молил о  смерти,  как  о
последней милости: все подернулось мирной благодатной тишиной.
   Впрочем, физика интересовали не люди. Пересеча вчерашнее поле боя, он
остановился за спиной голема. Тяжело вздохнул.
   Разумеется, как ни был массивен глиняный человек,  как  долго  он  ни
сохранял свою изначальную температуру - но мороз  добрался  и  до  него.
Влажная глина  превратилась  в  камень,  в  единый  прочный  неподвижный
монолит. Нет, голем не умер - да и как может умереть и без того  мертвая
глина? Но теперь до  самых  оттепелей  он  стал  безнадежно  неподвижен.
Замерз - а вместе с ним неистребимые муки холода испытывал и его отец.
   Может, вместо того, чтобы мучиться еще не меньше полумесяца, испытать
однократную, но короткую боль?
   Тирц развернулся, направился к стрельцам.
   Разумеется, татары успели собрать у них все оружие.  В  том  числе  и
пищали. Сами степняки подобным оружием  не  пользовались  -  лук  легче,
дальше стреляет, да и с коня с него бить удобнее. Но европейские купцы в
Балык-Кае, Кырык-Оре и Солхате охотно покупали боевое оружие всех видов.
Почти три тысячи пищальных стволов - целое богатство. А вот берендейки с
патронами грабителей не заинтересовали - куда их девать?
   Русский открыл одну берендейку, выкатил  на  ладонь  четыре  бумажных
свертка с пороховым  зарядом  и  свинцовыми  пулями.  Потом  заглянул  в
другую, третью... И махнул  рукой:  чтобы  собрать  порох  для  хорошего
взрыва пришлось бы разворошить патроны всего  стрелецкого  отряда.  Тирц
заподозрил, что весна с неизбежными оттепелями наступит раньше.
   Он повернул обратно, и вскоре вернулся в лагерь.
   Здесь уже наступало утро: татары  поднимались,  отряхивались,  ходили
проверять коней, резали солонину, обильно присыпая ее трофейной солью  с
перцем. Сотники отправляли разъезды сменить ночную стражу. Дымком  пахло
только от палаток - двух на весь лагерь.  Это  нукеры  пытались  согреть
воду для бея и шаманка запекала для своего хозяина шмат лошадиного мяса.
   - Рад видеть тебя,  Менги-нукер,  -  Девлет-Гирей  вышел  из  палатки
одетым только в тонкие шелковые шаровары и  овчинную  душегрейку.  -  Ты
ходил на поле боя?
   - Да, - кивнул Тирц. - Увидеть его вчера мне не удалось.
   -  Это  была  великая  битва,  Менги-нукер!  Теперь  нам  не   стыдно
возвращаться в Крым. Есть чего показать  Кароки-мурзе,  чем  похвалиться
перед беями, что сменять у купцов на звонкое серебро.
   - Это потом, - покачал головой физик.
   - Что "потом"? - не понял татарин.
   - Хвастаться будем потом. Март на дворе, весна. Скоро посевная.  Пора
идти на Россию.
   - Да у нас... У нас даже обоза нет, - развел руками бей. - Ни шатров,
ни повозок.
   - Возьмем в русских землях.
   - Мои нукеры устали.
   - Они успеют отдохнуть в пути.
   - У нас мало сил!
   - Вполне достаточно, чтобы разогнать русских по лесам и крепостям.
   - Но зачем?! Мы одержали победу и взяли достаточно  добычи,  чтобы  с
честью вернуться назад!
   - Ты и Кароки-мурза обещали мне, что каждую весну и каждую  осень  бы
будем ходить в набег  на  Россию,  -  холодно  напомнил  Тирц.  -  Весна
наступает.
   - Но почему не пропустить одну весну? Что от этого изменится?
   - Русские смогут посеять хлеб. И смогут  собрать  хотя  бы  часть.  И
тогда они избавятся от голода.
   Менги-нукер смотрел не на бея, а куда-то ему  за  левое  ухо,  отчего
татарин чувствовал себя очень неуютно.
   - Ты говоришь это уже десять лет! - повысил голос бей. -  Ты  обещал,
что через десять лет Московия рухнет, а я сяду на своем законном русском
троне. Ну и где обещанный трон?!
   - Ты хочешь, чтобы русские принесли его тебе прямо сюда? - поморщился
Тирц. - Россия уже  качается  и  вот-вот  упадет.  Достаточно  хорошего,
сильного удара. Ее нужно бить постоянно, иначе она оправится за один-два
года.
   - Со мной осталось всего пять тысяч всадников, Менги-нукер, - покачал
головой бей. - Они храбрые воины, но их не хватит  для  такого  сильного
удара, чтобы покорить Московию...
   - Мы все равно пойдем туда, - отчеканил Тирц,  глядя  Гирею  прямо  в
глаза, - мы станем ходить туда осенью и весной, даже если из всей  армии
останусь я один!
 
Глава 2 
ДЫХАНЬЕ ИМПЕРИИ 
 
   Серпуховская дорога повернула в чистую березовую рощу,  и  кавалькада
всадников бесшумно понеслась между  покрытыми  инеем  стволами.  Широкий
тракт, снег на котором успели мелко  перемолоть  тысячи  копыт  и  сотни
санных полозьев, принимал в  себя  удары  копыт  без  единого  звука,  и
создавалось впечатление, что мчащийся отряд нереален, что это всего лишь
призраки, выплывшие из  потустороннего  мира  на  залитый  ярким  зимним
солнцем свет.
   Встречные смерды останавливали повозки, низко кланялись, ломая шапки.
Некоторые крестились, дивясь  странному  зрелищу:  два  десятка  отроков
одетых в яркие синие,  малиновые,  зеленые  и  желтые  зипуны,  подбитые
куньим,  енотовым,  соболиным  мехом,  в  атласных  шароварах  и   шитых
катурлином валенках, на хороших конях, в дорогих беличьих шапках,  средь
которых так же скачет во весь опор монах  в  обычной  потертой  суконной
рясе, опоясанный толстой  пеньковой  веревкой,  с  натянутым  на  голову
капюшоном.
   Как оказался монах в числе явно небедных бояр или княжеских  холопов?
Если схватили по навету, или приглашен к кому-то из бояр - почему  везут
его  не  в  санях,  почему  верхом  мчится,  словно  брошенный  супротив
заговорщика государев кромешник? Оружия при нем нет, головы собачей  или
метлы у седла - тоже. А коли черноризец божий сам куда-то путь держит  -
откуда у него такая свита?
   Следом за отрядом мчался налегке табун из полусотни лошадей,  который
и вовсе ставил смердов в тупик: зачем заводные кони на проезжем  тракте,
коли на каждом яме  путников  ждет  две-три  сотни  свежих,  отдохнувших
коней? Разве только князья али купцы богатые, породистых личных скакунов
казенным предпочитающие, роскошь такую себе позволить могли...
   Вытянувшись в узкую струйку, отряд обогнал по середине дороги длинный
обоз, груженый рыбой, несколько замедлил шаг, снова собираясь в  плотную
группу - монах оказался в самой середине - после чего опять  перешел  на
стремительный безжалостный галоп.
   Купец, опустивший  было  руку  на  кнут,  вздохнул  с  облегчением  и
перекрестился: он прекрасно знал, что у внешне безоружных, мирных  людей
в рукавах или за пазухой несомненно находились легкие,  но  смертоносные
кистени - кто же на Руси без кистеня из дома выходит?
   А коли засапожные ножи к этому добавить, да  плети  треххвостки  -  и
понимающему  человеку  становилось  понятно,  что  никаким  станишникам,
татарам, али иным душегубам к этим молодцам лучше не приближаться. Да  и
одинокому путнику - тоже.
   Знал бы купец, что в сумках у всадников упрятаны  стальные  пищали  с
кремневыми колесцовыми замками! Вовсе предпочел  бы  отъехать  от  греха
прочь с дороги...
   Кавалькада перешла на  рысь,  около  версты  прошла  обычным  широким
наметом, после чего втянулась на обширный двор дорожного яма -  темного,
в два жилья, бревенчатого  дома,  ближний  угол  которого  успел  слегка
просесть, нескольких навесов для коней и сена и обширный скотный двор.
   Путники спешились. Один из них  подбежал  к  монаху,  принял  поводья
коня, отпустил  поводья,  снял  седло,  потник.  Прихватив  пук  соломы,
принялся вычищать от  пены  коричневатую  шкуру.  Монах,  потягиваясь  и
поводя плечами, двинулся по двору. Опасливо обойдя лошадей стороной,  он
приблизился к кузнице, из распахнутой  двери  которой  слышалось  мерное
звяканье, некоторое время наблюдал за происходящим внутри, потом  поднял
глаза к небу.
   - У них есть  утка  в  кислой  капусте,  барин,  -  подошел  отрок  в
малиновом зипуне с желтым шнуром  на  швах,  -  копченый  гусь,  вареная
убоина, запеченные молочные поросята, солонина, бараний окорок,  правда,
еще сырой, холодная осетрина, семга, печеный судак, курица,  сорочинская
ярмарка, греча с грибами, копченая кумжа...
   Холоп запнулся, пытаясь припомнить, что еще имеется в местном меню.
   - Ты знаешь, что  завтра  восьмое  марта,  Антип?  -  поинтересовался
монах, глядя на покачивающиеся на ветру ветки.
   - Да, барин, помню, - кивнул парень.
   - Я все никак привыкнуть не  могу.  Восьмое  марта,  а  всем  все  по
барабану. Никто не бегает,  не  суетится.  Мимозой  на  углах  никто  не
торгует.
   - Да, барин, - на всякий случай поддакнул холоп.
   Монах опустил взгляд на него, укоризненно покачал головой. Вздохнул:
   - Кумжу буду копченую, и гречу с грибами.
   - А нам что спросить?
   - Да ешьте что хотите, - отмахнулся монах.
   Довольный ответом отрок убежал. Вскоре  молодые  парни  выволокли  из
дома длинный сосновый стол, споро накрыли его вынутой из сумы скатертью,
поставили серебряный кубок, небольшой  графин  чуть  розоватого  стекла,
пару широких фарфоровых тарелок, похожих на драгоценные китайские.
   Следом из дверей вышел грузный бородатый простоволосый мужик с густой
черной  бородой,  в  толстой  душегрейке,  с   расстегнутой   на   груди
темно-коричневой   косовороткой,   расстегнутой   на   груди.   На   шее
поблескивало широкое, в три пальца,  украшенное  алыми  яхонтами  колье.
Коричневые шаровары из тонкой  шерсти  опускались  до  мягких  войлочных
туфель, подшитых кожей.
   За мужиком выбралась женщина с