пить.
   - Я так вижу, - и опричник снова хлопнул ладонью, -  что  никому  они
тут не нужны, а  потому  и  держать  их  здесь  без  надобности.  Продам
татарам, так хоть барыш какой получу.
   - Нужны они, нужны, - на этот раз громче всех высказалась Зина.
   - Э-э, нет, - покачал головой  Зализа.  -  Обманываете  вы  меня.  Из
жалости своей серебра лишить  хотите.  Вот  ты,  -  он  поманил  к  себе
ближайшую из пленниц, и обернулся к столу. - Она хоть кому-нибудь  здесь
нужна?
   Одноклубники недоуменно промолчали.
   - Никому, - подвел итог опричник. - Отходи, поедешь к татарам...
   - Оставь ее! - поднялся со своего места Сергей  Малохин.  -  Мне  она
нужна.
   - Обманываешь, боярин, - покачал головой Зализа.  -  Жалеешь  просто.
Так ведь всех не пережалеешь, пленниц на земле мно-ого.
   - Нужна, - упрямо повторил Малохин.
   - А коли так нужна, - прищурился опричник. - Готов ли ты ее под  руку
свою взять, заступаться всегда, кормить трудом своим, детей вместе с ней
растить, по гроб жизни все дни вместе провести?..
   - Пойдешь, Елена? - спросил у полонянки Сергей.  Та,  со  слезами  на
глазах, часто-часто закивала. И тогда Малохин, стукнув кулаком по столу,
отчаянно заявил:
   - Готов!
   После чего торопливо налил себе большой ковш  браги  и  единым  махом
выпил:
   - Вот так.
   - Ну, одна, стало быть, пропала, -  признал  поражение  Зализа.  -  В
другую сторону уходи. А вот эта кому-нибудь нужна?
   - Мне нужна, - тут же вскочил кучерявый Алексей.
   - А готов ли...
   - Да, если Агрипина не против.
   - Ну вот, еще одной лишили, - обеспокоился опричник. - А вот эта?
   - Мне нужна! - поднял руку Архин.
   - И мне! - вскочил на дальнем конце стола Коля Берзин.
   - Ну, выбирай, - развел руками Зализа. - Из них к кому  пойдешь,  или
ко мне?
   Девушка показала на Мишу.
   - В сторону, - недовольно отмахнулся опричник. -  А  эта  кому-нибудь
нужна?
   Его палец уткнулся в молодую женщину,  чуть  полноватую,  с  длинными
прямыми волосами и крупным носом с высокой горбинкой. Над столом повисла
тишина.
   - К татарам, - не стал устраивать долгих разговоров Зализа. - Вот эта
кому-нибудь нужна?
   Пару раз на девушек выступило по  два  претендента,  но  в  остальном
одноклубники, привыкнув за два месяца к ливонкам, успев познакомиться  и
немного узнать характер, нрав, а иногда - и  кое-что  еще,  делали  свой
выбор уверенно, не колеблясь. Хотя, наверное, половину  работы  выполнил
за них Зализа, поставив  вместо  вопроса  "жениться  или  не  жениться",
вопрос: "решиться сейчас, или потерять навсегда". Где-то через  час  без
своих "половинок" осталось всего полтора десятка одноклубников.
   - Вот и решили, - широко зевнул опричник. - Одна осталась лишняя.
   Женщина медленно опустилась на колени:
   - Господом Богом прошу, - перекрестилась она, - Иисусом  Христом.  Не
продавайте меня язычникам, нехристям не отдавайте.
   - Отстань ты, - отмахнулся опричник. - Не стану я из-за тебя одной на
торг тащиться. Оставайся одна. Может, потом куда и приберу.
   - Благодарствую... - женщина попыталась подползти к нему на  коленях,
но кромешник уже забыл про ее существование, отвернувшись ко всем прочим
жертвам:
   - Чего стоите?! - прикрикнул  Зализа  на  бывших  пленниц.  -  Тюфяки
широкие бегите сеном  набивать!  С  сегодняшней  ночи  с  мужьями  спать
будете. Изб у вас всем хватает. А то развели монастырь, прости  Господи:
бояре здесь, послушницы там... Тьфу, Содом и Гоморра! Сбитень твой  где,
отец Тимофей?
   - Ты бражки выпей, Семен Прокофьевич, - ласково посоветовал монах.  -
Хорошая бражка, хмельная. Спится после нее... Ако на полях ангельских...
   Спустя час Зализа, заботливо прикрытый шубой, дрых на траве  рядом  с
отцом и сыном Ивановыми.
 
*** 
 
   Юра Симоненко тоже выбрал себе какую-то упитанную  девицу  с  крупной
грудью и толстыми косами, и теперь начинал с ней новую жизнь в одной  из
комнат оставшихся после артельщиков изб, и Картышев впервые за последний
год ночевал в комнате один. Точнее - один в этом времени. Потому  как  в
двадцатом веке его одиночество разделяли  только  наезжающая  из  Москвы
племянница, да сосед-бизнесмен, каждую  субботу  отмечающий  удачно  или
неудачно оконченную неделю. А  поскольку  жена  его  горести  и  радости
разделяла слабо, с ними он приходил к Игорю. Обычно - раз в  неделю,  но
иногда и чаще.
   Поначалу, когда Зализа отвел пришедшим неведомо откуда, но показавшим
отвагу в схватке  со  свенами  людям  место  на  берегу  Суйды  и  помог
поставить первые дома, они ночевали здесь ввосьмером. Потом зимний поход
выбил двоих: погиб Леша Синий, да Юшкин  остался  выхаживать  раненых  в
Боре, где, видимо, и осел. После того, как  часть  ребят  перебралась  в
оставшиеся после строивших мануфактуру  плотников  дома,  они  оказались
здесь втроем. Потом Росин уехал с опричником, а сегодня и Юра сделал для
себя новый выбор. Игорь опять остался один.
   Картышев перевернулся с боку на бок,  и  услышал  осторожный  стук  в
дверь. Поначалу он подумал, что ему послышалось: ну кто  станет  бродить
по дому за-полночь, да еще стучать, как в  приемной  райсобеса?  Но  тут
дверь приоткрылась, и  внутрь  скользнула  женщина,  едва  не  проданная
сегодня на юг.
   - Прими меня, Игорь Евгеньевич, - попросила она. -  Не  хочу  я  одна
оставаться.
   Пока Картышев пытался сообразить, как ему следует поступить  в  такой
ситуации, она  торопливо  скинула  поневу  и  решительно  забрались  под
одеяло:
   - Хоть на время прими. Всю жизнь Бога молить стану.
   Игорь взглянул на ее крупный, с горбинкой нос и подумал  о  том,  что
этот небольшой недостаток на фоне более молодых девушек сегодня едва  не
сломал судьбу женщины. Хотя, в ее положении, вряд ли стоило  говорить  о
приятном и благополучном будущем.
   Она осторожно подкралась к Картышеву, прижалась обнаженной  грудью  к
его боку, бедрами - к его ноге, и бывший танкист,  уже  очень  давно  не
ощущавший женщины рядом с собой, понял, что больше не способен думать  о
судьбе этой несчастной. Скорее, наоборот: он был рад, очень рад, что  ее
злая судьба привела гостью к нему в постель.
   Женщина провела рукой по телу мужчины,  нашла  самую  главную  деталь
организма, напрягшуюся до последнего предела, и  принялась  всячески  ее
оглаживать, то ли не понимая,  что  вполне  может  сама  сесть  на  него
сверху,  то  ли  специально  побуждая  своего  возможного  господина   к
решительным действиям, заставляя проявить волю, власть и желание. Игорь,
после долгого воздержания, долго размышлять над этими хитрыми уловками и
дальними помыслами оказался неспособен, он просто подмял  полонянку  под
себя, раздвинув ее ноги своими,  и  вошел  -  грубо,  торопливо,  жадно.
Женщина застонала, заскребла ногтями  по  спине,  одновременно  обхватив
ногами его спину, а Картышев упрямо пробивался к своей цели,  забыв  про
время, ласки и возможность других положении, пока волна  наслаждения  не
смыла блаженный морок с его сознания.
   Тяжело дыша, он поднялся, подошел  к  окну,  прикоснулся  пальцами  к
холодному стеклу, раскатанному его же собственными руками.
   - Покурить бы счас...
   - Принести попить, Игорь Евгеньевич?
   - Да уж, до курева тебе не дотопать, - усмехнулся Картышев  и  ощутил
прикосновение к своему плечу:
   - Оставь меня при себе, Игорь Евгеньевич... Хоть на время.
   - Как тебя зовут-то?
   - Мария...
   - А лет сколько?
   - Осьмнадцать уже.
   - А мне тридцать шесть...
   Игорь повернулся к ней, обнаженной,  провел  рукой  по  волосам.  Что
могло ждать ее в этом мире? В Ливонии своей  отец,  а  то  и  хозяин  их
деревни, отдали бы ее своей волей крепкому мужику, чтобы в сытости жила,
хозяйство крепила, детей рожала, за скотиной  ухаживала,  еду  готовила.
Теперь, в плену, Зализа с тем же правом  повелевать  мог  отдать  ее  за
любого смерда, и она стала  бы  рожать  детей,  ухаживать  за  скотиной,
готовить еду. А мог опричник отдать  ее  и  татарину,  и  она...  Станет
рожать ему детей, ухаживать за скотиной,  готовить  еду.  И  кажется  ей
сейчас, что дома куда легче - но муж вполне может поколачивать ее каждый
день, не зарабатывать на хлеб для нее и детей, и на ней же  срывать  всю
злость. А в персидском гареме  ее  станут  одевать  в  шелка,  одаривать
золотом  и  ласками,  кормить  сластями  и  фруктами  -  недаром  старик
Грибоедов   описывал,   как   многие   русские   пленницы   отказывались
возвращаться домой, в послепетровскую нищету... А могут  и  засадить  не
понравившуюся рабыню в скотный сарай, чтобы там и ухаживала, там и жила.
Прав Зализа, доля женщины зависит только от везения.  И  везение  это  -
мужчина, что рядом всегда будет.
   - Оставишь, Игорь Евгеньевич?
   - А чего мне еще тут искать? Замуж возьму. Пойдешь?
   - У-у... - пискнула  она,  подпрыгнула  и  повисла  у  него  на  шее.
Вообще-то, Картышев понимал, что именно этого она и добивается,  но  все
равно - радости такой не ожидал.
   - Жалко, Росин в Москве, -  хмыкнул  он,  запуская  пальцы  в  волосы
выбранной навеки жены. - Останется холостяком.
 
*** 
 
   - Чего ему от нас нужно? - Костя с непониманием осмотрел  собравшихся
в небольшой палате с расписными стенами  бояр  и  нескольких  женщин,  в
обязательных кокошниках, длинных пышных юбках  и  коротких  душегрейках.
Каждый раз, когда он видел торжественно одетых бояр,  у  него  возникало
ощущение, что наступила зима. Хотя Росину и в рясе из тонкой шерсти было
жарковато.
   - Государь видеть желает, насколько здоров ты после мук перенесенных,
- заученно повторил Андрей Толбузин.
   - Он что, доктор? Осматривать станет?
   Из распахнутых  наружу  окон  лилось  яркое  солнце,  освещавшее  два
сундука  и  высокий,  витой  бронзовый  подсвечник,   составлявшие   все
убранство палаты. Да  и  была  она,  судя  по  всему,  просто  проходной
комнатой: двери с одной стороны, двери с другой.
   - Настя, складку у  шеи  поправь,  натирает,  -  повернулся  Росин  к
боярыне Салтыковой, и та запустила свои  тонкие  прохладные  пальчики  к
нему под ворот.
   - Государь Иван Васильевич следует! - распахнулись обе двери, и бояре
торопливо выстроились рядком от стены до стены. Толбузин, потянув  Костю
за собой, приткнулся в общий ряд.
   Правитель  появился  слева.  От  шубы,   похоже,   государю   удалось
отвертеться, но шитый золотыми нитями  кафтан  царедворцы  ему  все-таки
надели. В сопровождении двух  монахов  и  какого-то  знатного,  судя  по
одеждам, князя, олицетворяющий Русь паренек прошел до  середины  палаты,
остановился:
   - Ведомы мне ваши заботы, бояре, - обратился  он  сразу  ко  всем.  -
Указал я ныне в Поместный приказ земли путивльские в  поместья  раздать.
Мыслю, дети ваши еще до зимы ввозные грамоты получить должны, и к  весне
мои дачи под свою руку принять.
   - Благодарствуем, государь, - принялись кланяться бояре.
   - Ябеду твою, боярыня Алевтина, - шагнул дальше царь, -  в  Поместном
приказе со всем тщанием и  прилежанием  изучили,  и  крамолы  в  деяниях
воеводских не нашли.
   Женщина молча поклонилась, перечить не рискнув, но и не благодаря.
   - А ты, Константин Андреевич, - миновав Толбузина, остановился  Иван.
- Как руки твои? Одеяния все монашеские носишь?
   - Да вроде шевелятся уже... государь, -  ответил  Росин.  -  Слабость
только сильная. А ряса удобной больно одеждой оказалась. Особенно, когда
пальцам с застежками всякими не совладать.
   - А руки,  мною  взамен  твоих  даденные,  как?  -  широко  улыбнулся
наделенной государственной властью паренек.
   - Хороши... - признал, смутившись, Росин, а стоящая  рядом  Анастасия
густо покраснела.
   - У тебя боярин  живет?  -  приподнял  кончиками  пальцев  подбородок
женщины царь и пытливо заглянул ей в глаза.
   - У меня, государь...
   - Невенчанным? Грех это, - правитель отпустил Анастасию и обернулся к
сопровождающим его монахам:
   - Повенчать сегодня же...
   После  чего  милостиво  кивнул  склонившейся   в   поклоне   женщине,
остолбеневшему Косте и  пошел  дальше.  Двери  закрылись,  явление  царя
народу  закончилось.  Бояре,  загалдев,  двинулись  к  выходу,   оставив
хлопающего глазами Росина, его "руки" и Андрея Толбузина в палатах.
   - А... А если я не хочу? - выдавил Костя.
   - Что ты, Константин Андреевич? - всплеснула руками Настя. - Воля  же
государева!
   - Тык... Это... Как так?
   - Милость царская, Константин Андреевич, - одернул его Толбузин. - Ты
чего?
   - Я... А я? А меня спросить? -  хлопал  ртом,  словно  вытащенная  на
берег рыба, Росин.
   - Ты, боярин... - Толбузин оттащил его немного  в  сторону  и  горячо
зашептал в самое ухо:
   - Да ты обезумел, боярин! Царь же тебе не девку, он тебе все добро ее
отдает! Дачи новые под Новгородом, имение у Твери, поместья под Тулой  и
Смоленском, казна богатая, дома в Москве  и  Варшаве.  Ну,  не  нравится
баба... - боярский сын покосился на Анастасию.  -  Ну,  не  нравится,  в
монастырь опосля отправишь. А добро-то, царской волей даденное...  Никто
покуситься не посмеет.
   - Как это, в монастырь? - еще больше  возмутился  Росин.  -  Настю  в
монастырь? Как у тебя язык повернулся, после всего, что она для меня...
   - Истинно умом помутился, - тряхнул головой боярский сын Андрей. - Ее
же не отнимает никто, ее тебе в жены дают.
   - А нас спросили? - он обогнул Толбузина, приблизившись к боярыне:
   - Ты что делать собираешься?
   - Воля государева... - слабым голосом ответила та.
   - Мы к моим, на Каушту рвануть можем. Там  скумекаем  чего-нибудь.  В
лес  уйти.  Я  теперь  опыта;  набрался,  в  любой  чаще  с   удобствами
обустроиться смогу,  и  от  шантрапы  всякой  отбиться.  Или  в  Америку
свалить. Ее только-только обживать начинают.
   - И повенчаться тайно, - добавил из-за спины Толбузин. -  Ты  себя-то
слышишь, безумец? Ты от кого с боярыней бежать  собрался?  Вас  государь
волей своей и так вместе оставляет!
   - Я под чужой волей ходить не привык, - огрызнулся Росин. - По  своим
желаниям жить хочу, по своему выбору жениться.
   - Ужели  так  противна  я  тебе,  Константин  Андреевич?  -  обиженно
шмыгнула носом боярыня.
   - Да не в этом дело, Настя, - продолжал бушевать Росин. -  Почему  за
нас кто-то решает?
   - Не слушай его боярыня, - жалостливо  вздохнул  Толбузин.  -  Жар  у
него, и разум помутился. Видать, от радости.
   - Да я...
   - Государь, отец  наш  милостивый,  -  сухо  произнес  боярский  сын,
положив тяжелую ладонь Росину на загривок и крепко ее сжав, - в  заботах
непрестанных о детях своих, дарует тебе, недостойному, добро немалое,  а
боярыне Анастасии, одной оставшейся, в лице твоем,  опору  и  защиту  от
невзгод жизненных. И коли ты, Константин Андреевич, от болезни своей еще
не отойдя, понять этого не способен, то я  об  исполнении  воли  царской
позабочусь, и в храм тебя самолично отведу, и на вопросы батюшки за тебя
отвечу. И дурак ты, боярин, изрядный, коли милости от кары  отличить  не
способен: вот что тебе, Константин Андреевич, скажу.
   - Руку убери, больно.
   - Это хорошо, что больно, -  злорадно  улыбнулся  Толбузин,  усиливая
нажим, и в такт нажимам начал приговаривать:
   - Государь к тебе милостив, милостив, милостив, а ты,  грубиян,  даже
поклониться ему побрезговал.
   - Отпусти его, боярин, - попросила Анастасия. - Болезный он.
   - А может, и вправду, - отпустил  боярский  сын  Росина,  -  пойдешь,
кинешься царю в ноги? Отважен Константин Андреевич,  коли  крамолу  чрез
муку остановить решился, но безроден ведь?  Где  же  это  видано,  чтобы
служивому человеку родовитую боярыню в жены отдавали?  Проведу  я  тебя.
Где государь, знаю. Рынды меня пропустят...
   - Я думаю, глупо выглядеть будет, - подал голос Росин, -  если  Настя
сама себе кольцо одевать станет. Я ведь не смогу.
   - Понимать хитростей твоих и недомолвок не желаю, -  сурово  вымолвил
Толбузин, отгораживая от него боярыню. - Прямо  отвечай:  принимаешь  ли
волю царскую всем сердцем  и  животом  своим,  или  мысли  иные  в  душе
держишь?
   - Ты хоть соображаешь, Андрей, - поморщился Росин.  -  Что  пути  мне
назад после этого уже не будет. Вообще никуда  назад:  ни  домой,  ни  в
Каушту, никуда? Ну как так сразу?
   - Ничего разуметь не хочу, - стоял на своем Толбузин. - Прямо ответь:
волю царскую принимаешь, или хитрости собираешься измышлять?
   - Что ты меня ломаешь, как хребтом через колено?
   - Прямо отвечай.
   - Ну, в этом во всем...
   - Нет,  прямо  мне  ответь,  Константин  Андреевич,  принимаешь  волю
государеву, или не желаешь ее над собой иметь?  -  Толбузин  отвел  руку
назад, и задвинул Анастасию себе за спину.
   - Ты меня еще на дыбу повесь.
   - Надо будет, повешу!
   - Не боюсь я ее. Прошел уже.
   - Я знаю, - кивнул Толбузин. - Так принимаешь волю государеву?
   - Принимаю.
   - Принимаешь? - похоже, боярский сын и сам  не  ожидал,  что  упрямый
собеседник сдастся. - Сердцем и животом?
   - И сердцем, и душой, и жизнью. Отдай Настю  и  перестань  тянуть  из
меня жилы.
   - Перекрестись! - продолжал сомневаться Толбузин.
   Росин красноречиво  опустил  глаза  себе  на  руки,  и  боярский  сын
спохватился:
   - А, ну да... - он отступил, все еще неуверенно посмотрел на  Росина,
на боярыню. - Так я к Селивестру  сейчас  схожу,  спрошу,  где  и  когда
венчать вас станем?..
   - Ступай.
   - А вы?..
   - Мы здесь подождем.
   Толбузин потоптался еще немного, потом вышел. Росин попытался согнуть
руку в локте, но осуществись желание смог только наполовину.
   - Ладонь мне подними, Настя. Щеки твоей хочу коснуться.
   Женщина с улыбкой подняла ладонь и прижалась к ней щекой.
   - Я про все это в справочниках и учебниках читал, - продолжил  Костя.
- Осадить, оженить, к месту привязать. И всегда дикостью  и  варварством
считал. А на себе попробуешь... -  он  усмехнулся,  -  нормальная  жизнь
получается. И даже вполне удачная. И сюзерену действительно  благодарен,
и честно служить готов. Хорошо, что мы с тобой встретились.
   - Воля государева...
   - Все ты "воля", да "воля". А я тебя просто любить буду. То есть,  не
так. Я люблю тебя, Настенька, больше всего на свете. И очень тебя прошу:
выходи за меня замуж. Ты согласна?
   - Да.
 
*** 
 
   Вечером на Москву обрушился дождь. Плотный, густой ливень, водопадами
скатывающийся с крыш, превращающий ручьи в полноводные реки, а  немощные
улицы - в глинистое, грязевое месиво.
   Впрочем, по скользкой глине запряженные цугом сани  скользили  только
лучше, а потому свадебный поезд быстро домчал  молодых  до  огороженного
частоколом двора и они торопливо метнулись из-под кожаного навеса  саней
под крышу крыльца. Дворня что-то закричала, но из-за шума дождевых струй
разобрать слова было невозможное.
   - С Богом, - благословил, не выходя в грязь, спины супругов монах.  -
Дождь-то какой, боярин.
   - Ништо, - с  улыбкой  отмахнулся  Толбузин.  -  Им  ближние  дни  из
почивальни выходить ни к чему. Пусть льет, хлеба поднимает. Хорошее лето
выдалось. Спокойное.
   Подходил к концу семь тысяч шестьдесят второй год от сотворения мира,
именуемый немытыми схизматиками тысяча пятьсот пятьдесят третьим. Мирный
год - потому, как слабые наскоки  Ордена  и  Литвы  с  Польшей,  занятых
своими спорами, без труда отбили порубежники и местное ополчение, весьма
удачно ответные визиты нанеся. Впрочем, на западных  границах  для  Руси
соперников давно уже не существовало, как и на восточных, где, пользуясь
мирным временем, стрелецкие рати удачно  замирили  взбунтовавшихся  было
после ухода Казанского ханства под Русь удмуртов  и  башкир.  Присягнули
Руси по воле  своей,  безо  всякого  царем  принуждения,  сибирский  хан
Едигер, черемисы и черкесские князья. Вяло сопротивлялось малочисленным,
но   сильным   духом   отрядам   воеводы   Пронского-Шемякина    ханство
Астраханское, и внимание Руси приковывало теперь необъятное Дикое  Поле,
по весне колышущееся волнами высокой сочной зелени,  заливае