кола возле ворот - полсотни  подозрительно  дешевых,
но крепких скоб.
   Потом подался к погребу за огненным зельем, но мастеровые из большого
наряда торговать порохом без ведома воеводы отказались, и  он  отступил.
Впрочем, бывший неподалеку стрелец помянул, что от долгого лежания порох
портится, и его нужно перекручивать. Поскольку мельницы в крепости  нет,
воевода порох  боярам  и  промысловикам  разрешает  продавать  завсегда,
предпочитая каждую зиму пополнять припасы свежим.
   Еще почти час  он  провел  в  лавке  низкорослого  улыбчивого  перса.
Басурманин все уговаривал его на шелковые, совершенно прозрачные  платки
и шали, но он упрямо ковырялся в перстнях с красными,  зелеными,  синими
камнями самых разных оттенков,  самые  лучшие  из  которых  примерял  на
мизинец - у Юленьки безымянный палец как раз такой  получался.  В  конце
концов, выбрал самоцвет бирюзового оттенка, дал купцу рубль. Тот, вместо
того, чтобы отсыпать сдачу серебром, опять  стал  размахивать  шелковыми
шалями, и Варлам поддался - купил.
   Покончив с делами, опять пошел к держащимся  вместе  боярам,  заметил
подъехавшего брата Григория, помахал ему  рукой.  Спустя  час  появились
вместе Николай и Анатолий, и родичи отошли к стрелецкому дому - посидеть
на скамейке да поговорить.
   - Я кстати, земляной вал насыпал, - похвастался Варламу  Григорий,  -
почти как у тебя. Может, высотой пониже будет, но тараном тына более  не
достать, а другой штурмовой снасти татары не разумеют. Давно ты  уже  не
заезжал, брат.
   - Ты тоже хорош. Хоть знаешь, что племянница у тебя растет?
   - Слыхал, - улыбнулся Гриша. - Вон, Коля в январе заезжал. У  тебя-то
как, Коля?
   - Бог миловал. И по первому разу смердов татары почти не  тронули,  и
по второму спрятаться они успели, и  по  третьему.  Двух  мужиков  всего
лишился. По осени нехристи усадьбу нашли, но ломиться не стали. Стрелами
покидали немного, и все. Телку стельную насмерть засекли.
   - А у тебя, Анастас?
   - Два раза  разгромили,  -  мотнул  головой  боярин,  растирая  рукой
солнечный диск на передней пластине зерцала. - Как жив, не знаю.  Смерды
под прикрытие тына идти уже боятся, в дубровнике вокруг болота прячутся.
Кажется, гать у них до одного из островков проложена, но мне не говорят.
   - Частоколом нехристей не остановить, - поморщился Варлам. - У меня и
стена, и пищалей больших ужо  десять.  Все  одно  прошлым  летом  ворота
заломали. Пришлось копьями татарвье осаживать. Вот  что  я  тебе  скажу,
Анастас. Ты животом зазря не рискуй. Как беда снова  придет,  дворню  со
скотом забирай, да ко мне все идите. И вам риска меньше, и  мне  справа:
несколько сабель лишних на стене. А как хозяйство силу наберет,  людишек
прибавится, тогда станешь усадьбу по уму огораживать.
   - А ты ко мне приходи, Коля, - встрепенулся Григорий. - Тебе  ко  мне
ближе.
   - Я так думаю, - покачал головой Варлам, - нам не друг друга нужно  к
себе заманивать, а людей побольше на землю посадить. Тогда и стены  кому
защитить будет, и воинскую справу на что купить, и ycaдьбы вам,  братья,
крепкие поднимем.
   - Отцу  отписать,  -  предложил  младший  Батов,  -  Пусть  пленников
свенских или ливонских во Пскове купит! Сюда и посадим..
   - За пленников платить надо, - покачал головой Григорий. - А он и так
поиздержался - нас пятерых на новые поместья отправлять. - Он вздохнул и
перекрестился. - Теперь четверых.  Вольных  смердов  звать  надо.  Оброк
скидывать супротив государева тягла,  барщиной  не  томить.  Тогда  сами
пойдут. А коли подъемные дать, они еще и в закупе поначалу  окажутся.  А
потом, глядишь, и приживутся.
   - Ты бы,  кстати,  брат,  себе  на  стены  тоже  пищали  поставил,  -
неожиданно вспомнил Варлам. - Из рядно споспешествуют ворога отгонять.
   - А стрелять кто станет?
   - Юленьку мою спросите, научит. Я сам поначалу не верил, ан  нет.  За
неделю, почитай, всю дворню обучила. Да еще и смердов, кто помоложе,  да
похрабрее. Это не с лука стрелять - что учи сиволапых, и учи, а толку не
станет...
   За разговором  пришел  вечер.  Они  поужинали  привезенной  Григорием
копченой рыбой - он тоже, на конец, поставил снасть и  теперь  хвастался
богатыми уловами. Спать легли на улице, расстелив видавшие виды походные
шкуры на сено возле коновязи.
   Утро началось с громких петушиных воплей из-за внутреннего частокола.
Воеводский петух не пел, а именно орал,  словно  кошка,  которой  дверью
прищемили лапу - долго, визгливо и на одной  ноте.  Бояре  зашевелились.
Кто-то, отойдя к черным пятнам посреди  двора,  начал  разводить  огонь,
кто-то доставал  взятые  с  собой  пироги.  Братья  Батовы  подкрепились
варламовской солониной - боярин не  утерпел  и  похвастался,  что  дикую
свинью подстрелила по осени жена.
   До полудня успели подтянуться в крепость уже два  десятка  помещиков,
среди которых оказался и батовский знакомец Сергей  Михайлович  Храмцов.
Только во второй половине дня ворота воеводского двора наконец медленно,
неохотно  распахнулись,  и  воины,  поблескивая  доспехами,   потянулись
внутрь.
   Воевода Шуйский ожидал на крыльце, одетый в  тяжелую  бобровую  шубу,
крытую  малиновым  сукном  и  украшенную   вошвами   и   многочисленными
каменьями, в высокую норковую папаху. Украшенные перстнями  руки  лежали
на перилах, а длинные рукава свисали почти до самого пола.
   Бояре примолкли, понимая, что сейчас услышат нечто, если не страшное,
то во всяком случае очень и очень важное.
   "Государь скончался... Польского короля изменники на московский  стол
посадили... Отрекся..." - мысли одна другой страшнее так  и  витали  над
головами.
   Дождавшись, пока во двор соберутся все, он обернулся, принял  из  рук
подьячего свиток, поцеловал, а потом развернул на всеобщее обозрение.
   - Грамота государева... Грамота из Москвы... - поняли помещики.
   - "Верные бояре, подданные  мои,  -  начал  громко  и  внятно  читать
воевода. - Царствуя милостью  Божией  в  православной  России,  ходил  я
вместе с вами в походы воинские, видел я вас, объезжая земли, свыше  под
мою руку данные. Много видел я людей всех сословий, и  всегда  поражался
разумению их и хваткости работной, сметке воинской.  Однако  ближе  всех
сердцу моему вы,  бояре,  живота  своего  Отчизны  ради  не  жалеющие  и
поместья свои в порядке держащие. Вы, бояре, хребет земли русской, кость
ее, на коей все мясо произрастает.
   Посему больно мне читать жалобы ваши на мужей, воевод  волостных,  по
законам предков над головами вашими поставленных  споры  разрешать,  суд
правый судить, за дорогами и крепостями надзор чинить и с вас ради  того
кормиться.  Ведомо  мне,  что  в  суды  волостные  корысти  ради  правду
допускают все реже и реже, что кормление тяжестью непомерной  для  ваших
плеч оборачивается, что надсмотра надлежащего за безопасностью подданных
наших во многих волостях и пятинах нет.
   По  размыслию  глубоком  решил  я,  что  вам,  бояре,  кормить  чужих
управителей, сколь бы родовиты они ни  являлись,  не  след,  ибо  никто,
кроме вас, нужд своих понять полной чашей не в силах. Вы, мои  преданные
бояре, есть не стадо овец неразумных, а плоть и кровь России нашей. И  в
пастухе над собой нужды не имеете.
   Засим повелеваю:
   Перво-наперво кормления воеводские во всех волостях, пятинах  и  иных
землях россейских - запретить.
   Во вторую руку воевод, ранее мною поставленных али советниками моими,
с постов своих изгнать, чинить  суд  моим  именем  запретить,  волю  над
стрельцами, боярами и детьми боярскими более им не чинить, и  за  людьми
разбойными сыска не вести.
   Дабы  порядок  надлежащий  повсеместно  блюсти,  боярам  волостным  и
пятичным приказываю из своего числа людей честных и разумных  избрать  и
поставить их над собой губными старостами. Старостам сим надлежит  вести
сыск  и  дознание,  чинить  суд,  поместными  стрельцами  и   ополчением
командовать, за дорогами и крепостями следить, так  же  иные  дела,  для
сохранения порядка потребные, вершить.
   Отвечать за деяния свои губным  старостам  надлежит  перед  Разбойным
приказом. А коли корысть или слабоумие помешает им в своем служении,  то
помещикам волостным следует не челобитные мне  писать,  а  самим  вместе
собраться и нового старосту, честного и разумного, над собой поставить.
   Писано это наставление в Москве, царствующем православном граде  всей
России в семь тысяч шестьдесят четвертом году от создания мира, в  пятый
день апреля."
   Воевода  остановился,  перевел  дух,  скатал  грамоту.  Потом  широко
перекрестился, низко поклонился собравшимся людям:
   - Простите Христа ради, бояре,  коли  обидел  кого  за  время  службы
своей.  С  кого  мзды  лишней  потребовал,  али  осудил  по  недомыслию.
Простите. А я вам отныне не воевода.
   Дмитрий Федорович снова поцеловал грамоту, положил ее на  поручень  и
спустился с крыльца.
   Во дворе повисла такая тишина,  что  стало  слышно,  как  непонятливо
вьются над головами отогревшиеся весенние мухи. Слышно было, как  кто-то
сглотнул,  у  кого-то  звякнула  сабля   о   саблю   соседа,   скрипнули
неразношенные сапоги.
   - Как же мы теперь, бояре, - растерянно спросил Николай Батов, -  без
воеводы жить станем?
   - Как без воеводы, - передернул плечами Варлам. - Государь же ясно  в
грамоте отписал: заместо воеводы губного старосту избрать потребно. Дабы
из своих был, честный, и воровства с оглядкой на покровителей московских
не допускал.
   - Так и кого же тогда? - спросили сбоку.
   - То нам неведомо, - мотнул головой Варлам.
   - Мы тут первый  год  на  поместьях  сидим,  и  бояр,  окромя  Сергей
Михайловича, и не знаем никого.
   -  Воеводу  держите!  -  встрепенувшись  от  звуков   своего   имени,
подпрыгнул в толпе боярин Храмцов.
   - Держите, уйдет!
   Клич сработал моментально - ближние  бояре  крепко  схватили  Дмитрия
Шуйского за шубу и за руки.
   Храмцов  начал  протискиваться  вперед,   к   крыльцу,   взбежал   по
ступенькам, перекрестился и поклонился людям:
   - Дозвольте слово молвить, бояре. Не  знаю,  как  вы,  а  я  обид  за
Дмитрием Федоровичем не помню. Тяготами лишними нас не  обременял,  мзду
не брал, а что на порубежье вкруг ходим - так то за своей  же  землей  и
доглядываем. Твердыня стоит под его рукой в исправности, бояре. На стены
и башни посмотрите. Щепы гнилой или поломанной не  найдете.  А  ведь  то
защита наша в тяжкую годину. Исполчением да смотрами воевода  нас  зазря
не домогал. А коли звал - то, стало быть, нужда приходила. И мыслю я, не
нужно нам в старосты иного помещика. Поместье у него  от  Оскола  к  югу
имеется. Стало быть, наш он боярин, оскольский. Прав я, бояре?! Люб  вам
боярин Шуйский в губные старости?
   - А что, хороший воевода  Дмитрий  Федорович!  -  поддержали  его  из
толпы. - Люб!
   - Люб Шуйский! - уверенно подтвердили другие голоса. -  Люб  Шуйский,
люб!
   - Тащи его сюда!
   Бояре, может,  несколько  грубовато,  доволокли  бывшего  воеводу  до
ступенек, отряхнули, поставили.
   - От земли и бояр наших прошу, - низко поклонился Шуйскому Храмцов. -
Не гнушайся доверием нашим,  Дмитрий  Федорович.  Иди  над  нами  губным
старостой. Люб ты нам. И дела, и рука твоя любы.
   Бывший воевода тяжело поднялся назад на крыльцо,  поклонился  боярину
Сергею, поклонился толпе:
   - За милость и добросердечие ваше благодарю, бояре.  Волость  держать
буду, как могу. А уж коли власть придется применить, вы уж не  серчайте.
Сами мне сие право доверили.
   - Здрав будь, Дмитрий Федорович! - радостно завопил кто-то из бояр.
   - Люб,  люб!  Здрав!  -  подхватили  другие.  Губной  староста  снова
раскланялся во  все  стороны,  перекрестился  и  вдруг  смахнул  с  глаз
неожиданную слезу. Кажется, своего избрания из воевод в старосты  он  не
ожидал.
   Воевода подступил, открыл рот, собираясь что-то сказать,  но  тут  от
угловой башни послышался истошный, отчаянный крик:
   - Татары! - и  бояре  моментально  забыли  о  только  что  свершенном
великом деле.
   - Татары! - Всадник влетел во двор  на  взмыленном  скакуне,  ведя  в
поводу не менее усталого коня, > доскакал до воеводского двора и  устало
прохрипел:
   - Татары идут... Не считанные... Кони быстрые,  чудные...  Порубежный
разъезд догнали... Рядом...
   - Где  рядом,  где?  -  безжалостно  начали  допрашивать  измученного
вестника бояре.
   - Сейчас, думаю... Думаю, Батово проходят...
   - Юля! - Варлам рванулся,  растолкав  ближних  помещиков,  кинулся  к
воротам. Потом, спохватившись, - к коновязи.
   - Держите его, бояре! - следом спохватились братья. - Ускачет!
   Батова перехватили у ворот, прижали к тыну:
   - Успокойся, Варлам! Куда ты? Там татары тысячами накатывают!
   - Юленька, жена моя осталась...  С  дочкой.  Пустите!  Одна.  Братья,
милые, выручайте! Со мной пойдем. Пробьемся, братья?!
   - Да куда, боярин! - поддержали братьев другие воины. - Нас  здесь  и
двух сотен не наберется. Куда нам против тысяч? Ты душу не рви, упредили
их. Запереться они успели. И смердов окрестных собрать. Сам  видишь,  за
полдня тревожная весть примчалась.
   Варлама отпустили, и  он  сполз  спиной  по  стене,  обхватив  руками
голову.
   - Ты не томись, - подошел воевода Шуйский, а ныне - губной  староста.
- Видели мы благоверную, Господом тебе в супруги даденую. Она так просто
под аркан не пойдет. Такую на крепости оставить не  страшно.  Бог  даст,
отобьется. Ты молись боярин, молись.
 
Глава 7 
Стены Тулы 
 
   Аллах, великий и всемогущий,  не  оставил  милостью  своих  воинов  и
гладкими шелками выстелил их путь на север. И хотя  нукеры  Кароки-мурзы
не смогли выступить ни в тот же день, как он прибыл в ставку  Гирей-бея,
ни на следующий, отдыхая и дожидаясь отставшего обоза  -  но  на  третье
утро, пока  невольники  сворачивали  шатры,  трое  руководителей  набега
смогли пройтись по окружающей степи и заметить, что на землю упал легкий
морозец, сковавший только начинающий подтаивать снег в крепкую корку.
   Бог остановил размокание степи  в  непролазное  болото,  давая  ясный
знак, что поход угоден его желаниям.
   Вскоре большие колеса кибиток и маленькие  -  захваченных  у  русских
телег, затрещали по насту, вытягиваясь  в  общую  колонну.  Хотели  того
ногайские беи, или нет - но набег начался.
   Каждый мог решать для себя сам - хочет  он  ждать  тепла,  просыхания
степи  и  подрастания  молодой  травки,  столь  любимой  скакунами,  или
подниматься в седло и следовать за Гиреем, - но Менги-нукера, способного
создавать глиняных людей и командовать ими, Девлет увозил вперед.
   Степь наполнилась движением. Беи, отчаянно ругаясь, торопили  нукеров
и невольников сворачивать стоянки и грузить повозки. Не имеющие с  собой
иного добра, кроме  чересседельных  сумок,  сельджукские  отряды  просто
поворачивали головы  коней  и  верблюдов  вслед  за  передовым  отрядом,
богатые  стамбульские  чиновники  гордо  поднимались  на  спины  быстрых
аргамаков, следуя за отрядом Кароки-мурзы немного поодаль.
   Поскольку далеко не все рода считали, что поход начнется сейчас, а не
через несколько недель, то не все сотни смогли быстро сняться с места, и
огромная орда, катящаяся на север, заняла  не  только  десятки  верст  в
ширину, но еще и несколько дней в длину. Однако Девлет  не  оглядывался.
Он помнил, каково было пробиваться через грязь в прошлую весну, и теперь
стремился полностью использовать морозные дни, дарованные Аллахом.
   Через десять дней войско вышло на берег Северного Донца. Широкая река
уже успела вскрыться, но  из  берегов  пока  не  выходила.  Либо  успела
вернуться после половодья назад, в привычное русло. Отряды  Кароки-мурзы
и сотни  Девлет-Гирея  с  ходу  прошли  через  хорошо  известный  многим
поколениям степняков и местных  купцов  зигзагообразный  брод,  поставив
шатры уже на другом берегу.
   Четыре дня ждал бей отставшие отряды, греясь в своем шатре у  огня  и
угощая нагоняющих его командиров вареной бараниной. Теперь уже никто  не
рисковал давать ему советы или противоречить гиреевской воле.
   Все поняли: будет так, как он решил, или не будет вообще. Недовольные
могут поворачивать назад,  а  он  продолжит  поход,  пусть  даже  с  ним
останется три тысячи воинов из шестидесяти тысяч.
   Поворачивать назад не хотел никто, а потому, когда вечером пятого дня
Девлет приказал двигаться дальше ночью  -  ногайцы  снялись  с  места  и
покатили вперед в кромешной тьме,  с  трудом  угадывая  дорогу  в  свете
далеких звезд. В степь пришла весна, снег растворился в земле, превратив
ее  в  непроходимое  месиво,  -  но  после   полуночи   зима   ненадолго
возвращалась в свои недавние владения, и  татары  стремились  как  можно
полнее использовать эти часы, заставляя упряжных меринов бежать довольно
бодрой рысью. Днем отдохнут.
   После изнурительного перехода в пять ночей передовые разъезды  начали
встречать среди  земляных  пространств  проплешины  плотного  дерна,  не
дающего почве превращаться в  грязь.  Еще  несколько  десятков  верст  -
справа и слева стали встречаться распускающие молодую листву  рощицы,  а
многолетняя трава сплелась в единый плотный ковер.
   Все! Самое трудное осталось позади.
   Девлет-Гирей  приказал  нукерам  ставить  шатры  и  дал  войску,  уже
начинающему путать день и ночь, три дня отдыха.  И  только  после  этого
отдал приказ двигаться вперед - но уже по всем  правилам.  С  передовыми
дозорами и сотнями прикрытия впереди, с отрядами, защищающими  обозы,  и
сотнями, прикрывающими тылы. А если бей никого не выставил на  крылья  -
то только потому, что наступающая орда захлестнула все  пространство  от
Оскола и до Северного Донца, опираясь своими краями на полноводные реки.
   Словно половодье,  так  и  не  наступившее  в  этом  году,  татарская
конница, освобождая проезжий тракт бесконечным обозам, сама затекала  во
все дорожки, тропы и мелкие тропинки, огибая дубовые боры  и  лиственные
леса лугами и полями, еле вмещаясь между узкими и широкими  перелесками,
тянущимися вдоль ручьев, в  то  время  как  вечно  голодные  кони  жадно
сжирали ивовые и рябиновые кустарники,  не  довольствуясь  только-только
проглядывающей из земли молоденькой травкой.
   Они встречали на своем  пути  опустевшие  селения  и  усадьбы,  следы
торопливого бегства и  брошенное  на  потраву  ломаное  или  постаревшее
барахло. Но мелкое корыстолюбие затаившихся по щелям  окраинных  мужиков
не вызывало у них досады. Они шли в Московию, с самую сердцевину русских
земель - земель, уже давно нетронутых, зажиревших, разбогатевших, битком
набитых сладкими девками и работящими смердами,  только  и  ждущих  себе
хорошего хозяина.
   Мимо замерших в ужасе южных крепостей и городков катился  непрерывный
поток  одетых  в  кольчуги  и  куяки,  колонтари   или   просто   хорошо
простеганные халаты нукеров, некоторые из которых, по бедности, нацепили
даже немецкие,  венгерские  и  французские  кирасы,  что  целыми  возами
собирали на полях сражений янычары, потом по  дешевке  продавая  заезжим
купцам.
   Шестьдесят тысяч воинов привел  с  собой  великий  бей  Девлет-Гирей!
Шестьдесят тысяч! Число, невиданное доселе в южнорусских степях.  Число,
в которое не могли поверить сами крымские татары - потому как,  кажется,
и не проживало столько мужчин в Крымском ханстве.
   Один месяц понадобился им, чтобы пройти степными и  лесными  дорогами
почти тысячу полновесных верст  от  богатых  крымских  виноградников  до
черты,  которой  еще  молодой  царь  Иван  обозначил  давнишние  границы
Московского княжества, и  остановиться  перед  первым  русским  городом,
который невозможно обойти. Потому, что проведенная Иваном Грозным  черта
выглядела  на  деле  как  высокий,  ощетинившийся  кольями   вал,   либо
непроходимый лесной бурелом.
   Здесь, растекшись на несколько километров в разные стороны, наконец и
остановилось татарское войско, обозначив свое присутствие сонями шатров:
широких,  укрытых  поверх  войлока  шкурами,  ногайских,   остр