о русский  дозор  в
короткой стычке убил двух  крестоносцев  и  одного  ливонца.  Неподалеку
стонал подданный дерптского  епископа  барон  Аугуст  де  Толли,  хорошо
знакомый Прославу - дворянин часто  приезжал  в  Кокаверский  монастырь.
Ему, обрезав кирасу и наплечье, старательно заматывал руку  через  плечо
его оруженосец, щедро подсовывая под тряпку светлый болотный мох.
   Еще двое рыцарей скрипели зубами, дожидаясь мгновения, когда  доспехи
снимут и с них. У одного на  левом  плече  от  удара  тяжелого  русского
кистеня осталась вмятина, в которую мог бы поместиться  кулак  взрослого
мужчины,  у  другого  такая  же  вмятина  красовалась  на  правом  боку.
Единственное, что могло утешить благородных дворян - они, в  отличие  от
барона де Толли, не потеряли ни капли крови.
   Громче всех  ругался,  как  ни  странно,  не  кто-то  из  раненых,  а
командующий армией сын великого магистра Готарда  Кетлера  рыцарь  Иван.
Поначалу  выдержанный,  уравновешенный  и  хладнокровный,  он,  по  мере
развития кампании, все чаще и чаще срывался и начинал повышать голос.
   - Успокойтесь, сын мой, - звучно остановил его дерптский  епископ.  -
Зато мы не позволили известию о нашем  появлении  уйти  из  этих  лесов.
Расплата язычников еще впереди.
   Кавалер Иван и вправду перестал ругаться и тяжело вздохнул:
   - Тут вы правы, господин епископ. Уничтожив русский дозор, мы  лишили
разведчиков возможности передать своим вождям предупреждение  о  подходе
вражеской армии. К тому же, мы получили еще  шесть  великолепных  боевых
коней. Но платить двумя рыцарями за каждого уничтоженного язычника!  Это
слишком высокая цена...
   Крестоносец поморщился, отвернулся от собеседника, и взгляд его  упал
на серва. Прослав моментально склонился в низком поклоне и стал тихонько
отступать в сторону. Больше всего  он  боялся,  что  командующий  сейчас
прикажет ему забрать раненых или  убитых,  и  везти  в  Сапиместку.  Это
означало, что поход для раба и его лошади окончится навсегда - а воевать
Прославу с каждым днем нравилось все больше и больше.
   Это раньше, будучи мальчишкой,  он  все  время  боялся,  что  кавалер
Ханган загребет его с собою в поход,  и  где-нибудь  в  Литве  такие  же
братья-славяне изрубит его на куски, истыкают  копьями,  расстреляют  из
луков и арбалетов, и останется он гнить  в  какой-нибудь  выгребной  яме
неизвестного ему  города.  Однако  сейчас  его  мнение  о  военном  деле
изменилось совсем в другую сторону.
   За тот месяц, что серв провел при осадившей Гдов литовской армии,  он
раза три съездил в Сапиместку, отвозя туда  раненых  и  доставляя  назад
мороженое мясо, гусей, ядра и кули с порохом для бомбард. За  это  время
он дважды заезжал домой,  каждый  раз  прихватывая  по  утаенной  свиной
полти, заполучил настоящий золотой, также отданный жене, сам каждый день
от пуза отъедался мясом и гусятиной, а его Храпка едва ли не  впервые  в
своей жизни ела зерно чаще, чем  сено.  Кобылка  заметно  округлилась  и
повеселела - тем более, что и работой ее в походе сильно не утруждали.
   Что же  касается  убитых  -  то  их  серв  видел  только  раз,  когда
ринувшиеся в проломленную стену Гдова ландскнехты неудачно  угодили  под
залп русских пищалей. Раненые были, это точно.  Но  пока  он  вез  их  в
монастырь, сокрушались они куда больше не о боли, а о  том,  что  делить
новую добычу товарищи станут без них, да тому, что полученные  за  поход
дублоны уже пропиты и проедены, а новых теперь не дадут.
   И чем дальше, тем больше думал Прослав о том, что зимой по  хозяйству
хлопот совсем немного; что дома ничего,  кроме  понуканий  и  работы  от
замкового начетника его не ждет. А здесь, на  войне,  он  и  лошадку  до
весны хорошо  откормит,  сам  досыта  поест  да  отдохнет,  и  для  дома
чего-нибудь наверняка затихарить сможет.
   Нет, возвращаться назад серв никак не хотел.  Он  собирался  победить
вместе со всеми. Пусть даже волею Господа он оказался на  стороне  Богом
проклятого Ливонского Ордена, а не против него.
   Отступив шагов  на  пятьдесят,  Прослав  выпрямился,  напялил  поверх
взлохмаченных  волос  собачий  колпак  и,   поминутно   ожидая   оклика,
направился к своим саням. Увидел свой груз и окончательно  успокоился  -
нет, его из армии не отошлют. При отходе от русской деревни с земляными,
залитыми  льдом  стенами  немецкие  стрелки  кинули  к  нему  за   спину
примотанную стальной  проволокой  к  толстой  доске  кургузую  бомбарду,
несколько кулей пороха  и  десяток  ядер.  Не  станут  же  они  все  это
перегружать, чтобы уложить раненых?
   Впрочем, мысли командующего армией были куда разумнее пустых опасений
простого ливонского раба. Кавалер Иван помнил, что захватить  оседлавшую
реку деревушку ему так и не удалось, а значит, любой отправленный в  тыл
транспорт  -  хоть  пустые  сани,  хоть  маленький  обоз  с  павшими   и
тяжелоранеными - будет перехвачен и уничтожен.
   Вот как откликается нарушение элементарного правила  ведения  военной
кампании: не оставлять за спиной вражеских крепостей!
   Однако упрямый дерптский епископ не желал признавать никаких правил и
законов, и гнал, гнал армию Ливонского Ордена вперед, к Новгороду. А ну,
как окажется, что заговор раскрыт,  и  ливонцев  не  пропустят  в  стены
древнего города, что тогда? Окрестные деревни и посады  армия,  конечно,
разорит. Но как потом возвращаться с ранеными и  добычей  по  оставшейся
непокоренной земле?
   Больше всего получившему отличное образование сыну великого  магистра
хотелось взять священника под стражу, и держать где-нибудь в  отдалении,
а самому неспешно и правильно провести кампанию от начала  и  до  полной
победы, но... Но из идущей сейчас по реке тысячной  армии  четыре  сотни
составляли именно епископские, "монастырские" латники и  рыцари,  именно
епископ  выделил  для  похода  две  пищали  и   заплатил   ландскнехтам,
оставшимся осаждать упрямый Гдов. И вряд ли его вассалы так уж  спокойно
отнесутся  к  аресту  своего  господина  и  станут   исполнять   приказы
орденского  командующего.  Приходится   выбирать   между   общепринятыми
законами ведения войны и численностью своей армии. Откажись он выполнять
прихоти проклятого священника - тот сразу уведет половину войска.
   Одно хорошо - после этой стычки  он  сможет  посадить  на  коней  еще
шестерых  ливонских  рыцарей.  Из  числа  тех,   что   начинали   поход,
переправившись через озеро на лодках, в надежде заполучить  лошадей  уже
здесь, захватить  их  в  богатых  конюшнях  Гдова  и  окрестных  русских
деревень.
   - Как вы себя чувствуете, барон? - командующий армией заставил своего
жеребца, изрыгающего из ноздрей клубы  пара,  подступить  к  Аугусту  де
Толли.
   - На удивление неплохо, господин кавалер, - слегка улыбнулся ливонец.
- Ничего не болит. Разве только усталость напала.
   - Вы поедете верхом, или мне приказать освободить для вас повозку?
   - Конечно, верхом! - возмутился дворянин. - Я  пока  еще  не  куль  с
просом!
   - Рад вашей бодрости, - кивнул командующий  и  повернулся  к  раненым
крестоносцам. - А вы, господа?
   - Мы еще и ленц  удержать  сможем!  -  за  двоих  ответил  Мартин  де
Бартельс, которому русский кистень сломал левую ключицу. Кирасу  с  него
кнехты уже сняли, а руку подвязали к  груди.  Возможно,  удержать  копье
дворянин действительно бы смог, но вот поводья - вряд ли.
   - Хорошо, - сделал вывод сын Кетлера. - Тогда починку ваших  доспехов
мы оставим до вечера, а пока продолжим путь.
   Он сделал знак трубачу, легонько тронул длинными шпорами бока  своего
коня. Над замерзшей рекой прокатился низкий переливчатый гул  -  похоже,
от русских холодов замерзла  даже  музыка.  Передовой  отряд,  полностью
собранный из крестоносцев и их оруженосцев, двинулся дальше по реке.
   Стоило всадникам миновать русичей, как оставленные  уложить  погибших
рыцарей на сани кнехты тут же ринулись к погибшим  врагам,  сдергивая  с
них  валенки,  срывая  ремни  с  оружием,  шлемы,   расхватывая   теплые
налатники.
   Строй следующих за тяжелой конницей оружных сервов  тоже  рассыпался,
все кинулись за своей частью добычи - и к тому времени,  когда  к  месту
схватки  приблизился  обоз,  мертвецы  лежали  уже  совершенно   голыми.
Оказавшийся невольным свидетелем этой сцены де Толли схватил  оруженосца
за руку. Самому ему в седло было не подняться, требовалась помощь  -  но
при мысли о том, что эта грязная свора станет хватать его своими руками,
потомственному дворянину становилось и вовсе муторно.
   - Пусть уходят, - махнул он здоровой рукой. - Грязные ландскнехты.
   Четыре сотни грабителей  обобрали  трех  павших  воинов  в  считанные
мгновения,  и  отряд,  снова  собираясь  в   строй,   побежал   нагонять
крестоносцев.  Потянулся  обоз.  Первые  повозки,  груженые  пищалями  и
ядрами, трогать никто не стал -  и  так  слишком  тяжелы.  А  вот  сани,
заваленные гусиными тушками,  кнехты  остановили,  раздвинули  мороженую
птицу к краям, а посередине положили барона  фон  Кетсельворда.  Второму
крестоносцу и  ливонскому  рыцарю  пришлось  разделить  одну  повозку  с
убоиной.
   - Эй, раб! - окликнул серва баронский оруженосец. - Иди сюда!
   Бронислав, оглянувшись на орудующих в его  санях  кнехтов,  пошел  на
зов.
   - Помоги господину подняться в седло.
   Де  Толли,  как  ливонцу,  боевого  коня  не  пригнали,   предоставив
обходиться трофейной рыбацкой лошадью.  Единственное,  к  чему  снизошли
крестоносцы, помня древность рода, так  это  позволили  выбрать  скакуна
первому.
   Но, хотя рыбацкий жеребец  явно  имел  где-то  в  прошлом  породистые
корни, да и сейчас оставался весьма крепок, под седлом ходить не  привык
и от всадника норовил отступить. Пришлось оруженосцу  держать  коня  под
уздцы, пока дворянин, ступив в стремя, пытался с помощью раба  подняться
наверх - но сил раненого и сноровки взятого в поход  монастырского  раба
на это не хватало.
   - Прослав, Харитон, помогите! - позвал в помощь соседей Бронислав.
   Сервы неспешно выбрались из саней, благо  обоз  все  равно  стоял,  а
лошади отогревались  под  попонами,  оставили  поводья,  подошли  ближе,
скинув с голов кожаные чепцы, низко поклонились:
   - Чего желаете, господин барон?
   - Вы меня знаете? - удивился дворянин.
   - Из Сапиместки мы, - отважно высказался Харитон. - Вы  к  нам  часто
наезжаете.
   - А, понятно, - кивнул де Толли. - Помогите в седло подняться.
   Совместными усилиями дворянина удалось-таки поднять на спину жеребца.
Он с облегчением ухватил поводья, собрал их в кулак.
   -  Зря  вы,  господин  барон,  -  не  удержавшись,  покачал   головой
Бронислав. - Коли без доспеха в  седло  не  сесть,  так  лучше  и  вовсе
несколько дней полежать.
   - Чтобы де Толли в боевом походе  в  повозке  отлеживались?  -  гордо
вскинул подбородок рыцарь. -  Да  мои  деды  в  гробу  перевернутся!  За
последнюю тысячу лет такого ни разу не случалось!
   Прослав только головой покачал  и  зашагал  к  своим  саням.  Мертвых
крестоносцев уже сложили вместе  с  мясом,  причем  три  телячьих  полти
кнехты перекинули из саней Бронислава к нему. Серв спорить  не  стал,  а
лишь подумал, что не мешало бы  забросать  их  сеном  -  авось  забудут.
Бомбардиры про мясо не думают, а кашевары про повозку  с  бомбардой  тем
более могут и не вспомнить. Он скинул попону с Храпки обратно в сани, на
туши, и  тряхнул  поводьями,  одновременно  помогая  кобылке  тронуться,
потянув сани за полоз вперед:
   - Н-но, пошла!
   Лошадка на удивление легко сдвинула груз,  и  Прослав  с  облегчением
опрокинулся в повозку - на ходу не страшно.
   Оруженосец барона тем временем  вел  жеребца  рыцаря  под  уздцы,  не
обгоняя обоза, но и  не  отставая  от  него.  Дворянин,  оставшийся  без
тяжелой кирасы и без копья,  неустойчиво  покачивался  в  седле,  словно
оказался в нем впервые в жизни.
   - Не доедет никуда барон, - покачал головой  серв.  -  Как  есть,  не
доедет. Хотя и гордый. Умрет, но ко мне не ляжет.
   К  Прославу,  на  свежее  сено,  между  бомбардой  и  тремя   шматами
заиндевевшей телятины, барон Аугуст Курт Михаил де  Толли  действительно
не попал. Его положили к Харитону, среди мешков с ячменем.
   Потому, как примерно через два часа пути он начал клониться вперед, и
в конце концов тяжело шмякнулся с седла вниз.
   Сервы перепугались сильно, остановили  сани  и,  забыв  про  лошадей,
кинулись  к  дворянину,  подняли  на  руки,  отнесли  на  мешки,  укрыли
большущим овчинным тулупом, который рыбак  взял  ради  трескучих  зимних
холодов, но пока обходился.
   - Никак, помер барон?
   Оруженосец, на время забыв разницу в происхождении и положении своем,
выхватил меч, поднес  клинок  к  губам  господина.  Промороженная  сталь
подернулась легкой дымкой.
   - Жив, - с облегчением кивнул  воин  и  размашисто  перекрестился.  -
Видать, кровь все еще сочится, вот и слабеет. Коли сегодня не  спечется,
к утру преставится. А перестанет истекать - за неделю  на  ноги  станет.
Рана сама не страшная. Просто широкая.
   Мнения де Толли  более  никто  не  спрашивал,  поскольку  у  него  не
оставалось сил даже стонать, и весь свой дальнейший путь барон  проделал
на простых мужицких санях.
   Скоротечная схватка задержала армию от силы  на  полчаса.  С  раненых
сняли доспехи, перевязали, убитых сложили на повозки, и воинская колонна
двинулась в дальнейший  путь.  Хорошо  промерзшая  Пагуба,  лед  которой
звонко откликался на удары шипастых подков тяжелых рыцарских коней,  еще
несколько миль шла прямо на север, а  затем  круто  повернула  и  повела
захватчиков на восток, в глубину русских земель.
   Еще несколько часов пути по берегам реки стояли высокие  деревья,  но
постепенно они стали мельчать,  раздвигаться  в  стороны,  уступая  свое
место коричневым колосистым камышам. Вскоре горизонт и вовсе  очистился.
Лишь  отдельные  темные  рощицы  тут  и  там  поднимались  над  широкими
заснеженными полями, да частые густые камышовые заросли указывали на то,
что вокруг  лежат  не  ушедшие  на  зимний  отдых  пашни,  а  бездонные,
непроходимые большую часть года топи.
   Молодой командующий быстро понял:  армия  рискует  остаться  на  ночь
наедине с холодом, и объявил привал  задолго  до  заката  -  как  только
войско  поравнялось  с  небольшим  лесистым  островком.  Кнехты  тут  же
принялись за дело, срезая охапки камыша, раскладывая его  толстым  слоем
по льду, расставляя поверх  островерхие  белые  шатры.  Простым  сервам,
призванным к оружию  по  воле  своего  господина,  подобных  удобств  не
полагалось, но они имели полное право  зарыться  в  хрусткие  коричневые
стебли хоть с головой и норовили  приготовить  себе  постель  помягче  и
погуще. На островке застучали топоры: большой  армии  требовалось  много
дров. Сухостоя на всех не хватало, но если костер разгорится, то на него
можно бросать и сырой лес. Пламя подымит, потрещит, поругается на  своем
огненном языке - но сожрет все.
   Соседи по деревне - Прослав, Бронислав  и  Харитон,  воспользовавшись
ситуацией,  порубали  себе  в   котел   сразу   двух   жирных   гусаков.
Возмутившемуся было пожилому кнехту, отвечавшему за припасы, указали  на
необходимость отпаивать раненого барона горячим густым бульоном,  и  тот
отмахнулся - делайте, что хотите. Оруженосец  родовитого  ливонца  долго
маялся, не зная, куда податься: оставаться в одной компании с рабами ему
не позволяло благородное происхождение, но и бросить господина и уйти  к
остальным дворянам он не мог. Преданность победила, он остался - хотя  и
ходил поблизости, гордо  вскинув  подбородок  и  даже  пытался  отдавать
какие-то распоряжения.
   Паренек лет шестнадцати, скорее  всего,  являлся  кем-то  из  дальних
родственников, отданных, по древнему обычаю, барону на воспитание. Очень
может быть, что для недавнего пажа это был первый поход. Из доспехов  он
имел только разукрашенную золотыми завитками выпуклую кирасу,  новенький
"рачий хвост" и прямой меч на широкой  кожаной  перевязи.  Он  никак  не
ожидал чуть не сразу остаться без господина и сейчас толком не знал, что
делать: прочие рыцари и в мыслях не имели что-то советовать,  а  уж  тем
более - приказывать чужому вассалу. Потому и  пытался  юный  дворянин  с
дрожью в звонком голосе заставить обозных людишек выполнять свою волю  -
чтобы убедиться в готовности рабов выполнять призы исходящие от него,  а
не от господина барона. Сервы де Толли, хотя и кивали, скидывали шапки и
приговаривали:
   -  Слушаюсь,  господин,  -  тем  не  менее   преспокойно   продолжали
заниматься своим делом.
   Однако  постепенно  все  образовалось:  пришедшие  из  общей  колонны
баронские  кнехты  привычно  поставили  шатер,  поднесли  камыш,  дрова.
Запылали костры, распространяя вокруг себя волны тепла. Один из  воинов,
почтительно поклонившись, поднес пажу большую деревянную миску с горячим
варевом.
   - Господина барона  нужно  перенести  в  шатер,  -  в  последний  раз
попытался отдать хоть какое-то распоряжение юный дворянин.
   - Его сапиместские сервы  горячим  бульоном  отпаивают,  господин,  -
мягко ушел от прямого отказа воин. - Он у них в меховые тулупы завернут,
на мягком сене лежит...
   - Ладно, не тревожьте больного, - отмахнулся оруженосец, понимая, что
его опять не послушаются. - Пусть отдыхает.
   Он уже предвкушал, как сейчас по телу растечется горячее тепло от еды
и горящих вокруг палатки костров, а воздух  внутри  самого  парусинового
шатра станет по-летнему жарким. И тогда он сможет  уйти  внутрь  и  лечь
спать с поистине королевскими удобствами.
   "Распорядиться нужно, чтобы дежурных у костров  оставили,  -  подумал
он, но потом махнул рукой, - Сами догадаются".
   Неподалеку   весело   ржали   лошади.   Распряженные,   расседланные,
облегченные от доспехов скакуны, отогнанные в сторону от лагеря -  чтобы
куч своих людям под ноги не рассыпали, сейчас жизнерадостно  кувыркались
в снегу, дрыгая в воздухе тонкими длинными ногами, наскакивали  друг  на
друга грудью. Впрочем, некоторые уже успели набаловаться и теперь стояли
парами, положив морды на круп друг другу.
 
*** 
 
   Примерно так же вела себя и почти тысяча коней,  резвящихся  на  льду
Луги в шестидесяти верстах от ливонского  лагеря.  Шестидесяти:  это  по
прямой. А если следовать хитрым изгибам  двух  превратившихся  в  зимние
дороги рек - то получалось и все сто двадцать, если не больше.
   Зализа довел свой отряд до Раголиц - накатанной за многие века дороге
от приморских селений и портов к Новагороду, спустился еще на  несколько
верст, до облюбованного боярским сыном - Старостиным обширного  наволока
и скомандовал привал. Бояре расседлали коней, отпустив их на  отдых  под
присмотром двух десятков  воинов,  а  сами  стали  обустраивать  лагерь:
рубить лапник, подтаскивать бревна сухостоя, разводить огонь.
   Иноземцы,  быстро  поднявшие  над  еловой  подстилкой  яркие  купола,
вызвали всеобщее  веселье  -  уж  больно  забавно  выглядели  домики  из
китайского шелка высотой от силы по пояс взрослого человека.
   - Эй, сарацины, - не выдержал один бояр, ополчение которого подошло в
Замежье позже остальных. - Вы, говорят, и избы такой высоты  ставите?  А
коней научили ползком в стойла забираться?
   Молод, стар ли насмешник, угадать с виду было невозможно, потому, как
оторачивающий шлем мех чернобурки закрывал лицо чуть не до  глаз,  снизу
поблескивали изморозью окладистая бородка и густые усы,  и  на  всеобщее
обозрение выставлялись только озорные  глаза,  да  раскрасневшийся,  как
чисто вымытая редисина, нос.
   - Ты внутрь загляни, - миролюбиво предложил Костя  Росин.  -  Там  же
тепло, как в избе, стоит пять минут подышать.
   Надо  сказать,  что  члены  клуба  "Черный  Шатун",  провалившиеся  в
шестнадцатый век в середине лета, до зимы особо разбогатеть не успели, а
потому, спасаясь от мороза, кутались кто во что  горазд:  кое-кто  сплел
лапти, под которые намотал кучу всякого  тряпья,  кто-т