хмуро  парировал  он,  и  из-за
посвиста из раны на горле слова прозвучали еще более зловеще. - То земли
им дарованные я в крепкие руки беру.
   А еще опричник обратил внимание на то, что "ввозной указ", который  и
спешки-то не требовал, привез не просто  московский  отрок,  а  взрослый
воин, которому в гонцах ходить как-то не по чину.
   - Еще чего сказать хочешь, боярин? - поинтересовался Семен.
   - Да, - кивнул тот. - Подарок я тебе привез, от боярского сына Андрея
Толбузина. Мешок с заводного коня вели принести.
   Зализа задумчиво погладил бороду, подошел к затянутому бычьим пузырем
окну, толкнул створку.
   - Эй, Захар, - окликнул выхаживающего коней подворника. - Сумку гостя
в дом занеси!
   Тот кивнул, расстегнул мешок, побежал к крыльца.
   - Узнал боярин  Андрей,  что  свадьбу  ты  сыграл,  -  развязал  узел
московский вестник. - Подарок просил передать. Вот, чтобы служба царская
беды тебе никакой не принесла.
   В мешке лежали кольчужные чулки двойной вязки и золоченая байдана  из
крупных плоских колец, по каждому из которых бежала тонкая  надпись:  "С
нами Бог ни кто же на ны".
   На миг позабыв обо всем, Зализа поднял красивую кольчугу на вытянутых
руках, не замечая пропитавшего ее холода.
   - Ай, роскошная рубаха! Прям не знаю, чем теперь и отдариваться.
   - Письмо еще тебе от боярского сына, - протянул вторую грамоту гонец.
   Отложив кольчугу. Зализа под  внимательным  взглядом  гостя  принялся
читать длинное послание. Друг опричника еще по  осаде  Казани,  боярский
сын Толбузин поначалу весьма пространно излагал, как порадовало государя
то, что его человек в Северной Пустоши не  опустился  до  мести  родичам
раскрытого крамольника и даже женился на  его  дочери.  Что  в  качестве
свадебного подарка царь решил отписать ему не половину имения раскрытого
изменщика, а всю вотчину целиком. Что дошла до Москвы молва и о сече  на
Неве со свенами, позорно бежавшими, и эта весть  Иван  Васильевича  тоже
порадовала.
   И только к самому концу грамоты  признал  боярский  сын  Андрей,  что
лежит государь сильно болен, пред лицом  Господа  уже  очистившись.  Что
указал царь боярам присягу сыну его Дмитрию принести. И многие принесли,
но большинство князей в Кремль более не ходит, между собой мыслят нового
государя выкрикнуть и присяжной грамотой волю его на правление  урезать,
а думе всю власть над Русью передать. Все забыли священный  долг  -  над
самым одром безгласно лежащего больного кричат  и  спорят,  всякий  стыд
потеряв. Родичи царя хотят возложить венец на его брата Юрия,  ибо  этот
несчастный князь был  обижен  природой,  иные  -  на  двоюродного  брата
Владимира Андреевича. А многие ужо Шуйского на  царство  кличут,  многие
литвинов на стол призвать хотят,  али  крымского  царя  Девлет-Гирея  по
отчему праву вернуть.
   "Смута" - понял Зализа, отходя к распахнутому окну.
   Хорошо хоть, границы Руси никто сейчас не беспокоит - а  то  пришлось
бы порубежникам животы свои класть, ни на  какую  помощь  из  Москвы  не
рассчитывая. Старше  государя  на  два  года,  он  в  полной  мере  имел
возможность наблюдать смуту бушевавшую до воцарения  Ивана  Васильевича.
Боярская дума издавала указы, страну разоряющие,  наместники  самовольно
на уезды  садились  и  судили  людей  по  своему  разумению.  В  поисках
прибытка, воеводы подбрасывали ночью ворованные вещи али вовсе трупы  на
дворы богатых  мужиков  или  зажиточных  купцов,  дабы  потом  судебными
волокитами да расследованиями  разорить  их  дочиста.  Торговые  люди  и
смерды разбегались тогда во все стороны, лавки  не  открывались,  базары
стояли полупустые. До того дошло, что ремесленники иноземные,  из  нищей
Европы на богатую благополучную Русь за сытой жизнью прибежавшие, начали
назад, в сторону Литвы подаваться.
   Только-только государь заставил людишек в богатое будущее поверить  -
и вот поди же ты!
   - Захар! - рявкнул он в окно. -  Почему  у  стремени  моего  коня  ни
собачьей головы, ни метлы не привязано?! Я вам что,  бродяга  безродный,
али человек государев? Повесить немедля!
   Зализа резко повернулся к гостю:
   - В Северной Пустоши смуты не будет. Не допущу.
   - За это Андрей Толбузин ужо и сам поручился, - кивнул  гонец.  -  Но
сильна опаска того, что в Москве  смута  начнется.  Как  тогда  боярскую
вольницу усмирять?
   Опричник  прикусил  губу.  Одно  дело,  покой  в   вверенных   землях
сохранить, и совсем другое - кованную рать на Москву вести. Но... Но  он
опять вспомнил годы своего детства: тощую ботвинью  с  гычкой,  потертый
отцовский тулуп, его тусклые глаза после неудачных торговых  дней.  Нет,
боярскую вольницу на Русь более допускать  нельзя!  Не  останется  тогда
страны более, разорвут в клочья, как волчья стая заблудшего телка. Пусть
кровь православную проливать грешно - но за этот грех перед Господом  он
отвечать согласен.
   - Усмирим, - кратко ответил опричник, слегка побледнев в лице. - Ради
Руси Святой нового такого надругательства не допустим.
 
*** 
 
   Поутру кавалеру Ивану командующие сотнями дворяне впервые сообщили не
о погибших и раненых, а о замерзших и обмороженных. Отогреться в  чистом
поле с помощью костров не удавалось, а мокрая одежда кнехтов практически
не грела. Стоимость  проклятой  Богом  русской  деревеньки  стремительно
приближалась  к  ста  воинам  -  погибшим,  раненным,   обмерзшим.   Она
просто-напросто не стоила таких огромных потерь! Да еще время, о котором
господин епископ не напоминал, но задержись они здесь еще хоть  на  день
без явного успеха...
   -  Господа  кавалеры,  братья  рыцари!  -  обратился  сын  Кетлера  к
крестоносцам.  -  Сегодня  нам  следует  вспомнить  пример   французских
рыцарей, почти сотню лет сражавшихся с англичанами в пешем строю. Каждый
из вас стоит сотни язычников, и все, что от вас требуется, это  войти  в
крепость первыми и истребить всех, кто посмеет поднять  на  нас  оружие!
Остальное доделают кнехты, которые станут прятаться за нашими спинами.
   Он намеренно назвал русскую деревушку крепостью - дабы никто  не  мог
потом сказать, что крестоносцы пешим строем, сомкнувшись плечом к  плечу
и укрывая за своими спинами легкую пехоту от вражеских стрел  штурмовали
несколько деревенских изб. Если господин епископ не пытается ввести  его
в заблуждение, то за земляными валами укрываются не больше двух десятков
воинов. Против закованных в латы рыцарей им, естественно, не устоять,  а
всякого рода бабы и подростки, способные плескать водой из-за  частокола
или тыкать через него копьями и топорами, для открытого  боя  совершенно
непригодны.  Нужно  всего  лишь  добиться  возможности   встретиться   с
язычниками лицом к лицу, клинок к клинку - и втоптать их в снег, а  всех
остальных жителей деревни выгнать на улицу, раздеть и поливать водой  до
тех пор, пока они сами не превратятся в ледяные статуи!
   - Мы выстроимся в три шеренги, не давая лучникам возможности стрелять
в прячущихся за нами кнехтов. Они засели в центре крепости, и  на  таком
расстоянии из лука нашего доспеха не пробить. Когда мы окажемся  внутри,
русским останется только сдаться или умереть.
   На этот раз командующий желал принять  участие  в  сече  сам.  В  нем
накопилось слишком много ярости, слишком много ненависти против дикарей,
не желающих  признавать  общепринятые  законы  и  несколько  раз  подряд
заставлявших оправдываться за их тупость и упрямство. Какое должно  быть
наслаждение опустить свой длинный меч на их безмозглые головы!
   За деревней громыхнули пушки - ратный день начался.
   - Барон де Толли! Простите, но вам придется  остаться  здесь.  Кто-то
должен командовать кнехтами и начать атаку одновременно с нами, чтобы не
дать лучникам уйти из центра деревни к  воротам.  В  вашем  распоряжении
пять сотен епископских пехотинцев. Сигнал к  общей  атаке  будет  дан  с
помощью трубы.
   Рыцари обошли селение прямо по открытому  пространству,  вырубленному
язычниками. В своих сверкающих  латах  они  чувствовали  себя  в  полной
безопасности от возможных стрел и камней. Впрочем, стрелять по ним никто
и не стал. За полчаса чуть  больше  сотни  закованных  в  броню  опытных
воинов  выстроились  в  прямой  видимости  ворот,   символизируя   собой
несокрушимую мощь Ордена. Из зарослей напротив запертых створок грохнули
пушки. Ядра врезались точно в цель, разбрасывая щепы и  оставляя  ровные
круглые пробоины.
   - Проще было подойти под прикрытием лучников и разрубить их секирами,
- отметил кто-то из пожилых дворян. - От этих пушек больше грохота,  чем
пользы.
   Пришлось ждать, пока бомбардиры  прочистят  крупнокалиберные  стволы,
вновь забьют в них порох, закатят новые ядра. А тянущий по ногам ветерок
отнюдь не благоприятствовал долгому стоянию на одном месте.
   Грохнул залп - на этот раз два  из  трех  ядер  вошли  в  стык  между
створками и  стеной.  Ворота  словно  подпрыгнули,  раскалываясь  вдоль,
перекосились, и изрядный кусок упал вперед. За  ними,  поперек  проезда,
лежали на высоту вала ровно уложенные один  на  другой  крупные  ледяные
кубики. Сквозь прозрачный лед просвечивали какие-то бревна,  разлапистые
сучья; тележные колеса и даже рыбацкие сети. Похоже, русские  не  просто
поставили ледяную стену, но еще и вморозили в нее для прочности все, что
только было под руками.
   Закованный в полный доспех рыцарь может  идти  в  таранную  атаку  на
любого врага, может рубиться на  мечах  пешим  и  конным,  может  часами
стоять под плотным огнем из мушкетонов, арбалетов и луков. Но чего он не
сможет никогда - так это лазить по стенам, наподобие белки  или  куницы.
Тщательно продуманная атака сорвалась.
   Сын Готарда Кетлера тихо зарычал,  не  в  силах  сдержать  ярости,  и
вогнал меч в ножны.
   Самым обидным было то, что он знал, как взять эту поганую крепостицу,
взять быстро и без потерь! Он мог продолжить стрельбу по воротам. Лед  -
слабая преграда против чугунных ядер, и за  несколько  дней  бомбарды  и
пищали пробили бы здесь ровный  и  широкий  проход,  даже  если  русские
станут восстанавливать свое  ледяное  сооружение  каждую  ночь.  Он  мог
сделать несколько навесов, защищающих кнехтов от падающих сверху  камней
и льющейся воды, подвести их к стенам, и за несколько дней разрыть в них
достаточно широкие проходы для солдат. Он мог сделать несколько десятков
самбуков, и, наконец,  реализовать  численное  преимущество,  захлестнув
стены атакующей волной... Но на все это требовалось хотя бы неделю! А за
неделю он обещал дерптскому епископу  добраться  до  Новгорода  -  иначе
священник запросто уведет туда половину войск вовсе без него.
   - Теперь они еще пятьсот  лет  станут  рассказывать,  как  вдесятером
смогли отбиться от всей армии Ордена! - прорычал он, не в  силах  ничего
сделать. - Проклятые русские!
 
*** 
 
   Гонец  в  усадьбе  только  отобедал,  от  бани  и  отдыха  отказался.
Поблагодарил за хлеб, за соль, взметнулся в седло - и умчался  прочь.  А
Зализа остался маяться с неожиданной бедой, свалившейся на  его  голову.
Государь болен, бояре смуту затеяли, князь  Шуйский  на  трон  метит.  А
вдоль  дороги  от  Орехового  острова  к  Копорью  целых  два   поместья
волостников княжеских лежат. Они за вотчину службу нести всяко  обязаны.
Позовет - не захотят, а все равно ехать придется.
   У самого опричника в только что пожалованных землях  многие  боярские
дети, как он Волошина в допросную избу забрал, с  полной  откровенностью
недовольство проявляли. Как узнают, что царь руку свою сильную по немочи
разжал - что сделают? Не поднимут ли головы, не затеют ли крамолы какой?
Делать что-то надобно. И немедля.
   Зализа выглянул во все еще незакрытое окно и опять увидел все того же
подворника:
   - Захар! Гони в поместье Феофана Старостина, передай  Василию,  чтобы
приезжал немедля. Или пошли кого, коли сам занят.
   Смерд поклонился и побежал к конюшне. Опричник спохватился, что друга
детства потребно теперь называть не просто Феофаном,  а  боярином  -  но
махнул рукой и запер ставни. Заметался по горнице, уткнувшись взглядом в
пол.
   Кто  в  Северной  Пустоши   противу   государя   подумать   способен?
Перво-наперво, боярские дети Иванов и Мурат.  Они  замышлять  ничего  не
станут - их князь Шуйский исполчить может. Значит, потребно их обоих  из
поместий убрать, дабы вестники княжеские не нашли. Кто еще? Боярский сын
Николаев, когда опричник смотр  ополчению  проводил,  с  мечом  на  него
кинулся, слова дурные говорил. Тоже не очень надежный помещик.  Боярский
сын Ероша тогда же тоже спор затеял, в праве государева Человека приказы
отдавать сомневался. И его хорошо  бы  из  усадьбы  убрать,  пока  вести
дурные сюда не дошли. Да разве каждому в душу заглянешь?  Кто  знает,  у
кого и где какие родичи по Руси живут, кто с кем  дружбу  свести  успел.
Если так мыслить - всех нужно из домов  выгонять  и  куда-нибудь  в  лес
прятать. Всех...
   Семен быстрым шагом ушел в бывшие покои боярина Волошина, встал к его
французскому бюро, достал лист бумаги и начал писать.
   Василий примчался незадолго до сумерек -  как  и  положено,  на  двух
конях, с  чересседельными  сумками  с  припасом,  в  алом  куяке  поверх
кольчуги. Правда, без копья -  в  порубежных  делах,  когда  все  больше
лесными тропами  приходится  пробираться,  от  рогатины  больше  мороки,
нежели пользы. Легко взбежал по крыльцу, позвякивая кольцами кольчуги:
   - Здравствуй, Семен. И тебе здоровья, хозяюшка. Никак случилось  что?
Захар твой сболтнул, гонец с Москвы к тебе прилетал.
   - Привезли мне из Москвы весточку, - кивнул Зализа. - Ты на пороге не
стой, в дом проходи, сейчас снедать будем.
   - И что пишут о делах  московских?  -  не  терпелось  узнать  главное
черносотенцу, и опричник достал из-за пазухи грамоту:
   - Вот, Василий. Ввозной указ  мне  государь  прислал  на  волошинские
земли. А эта бумага твоя. Передаю под тебя первую свою вотчину. Земли  и
леса, что за  Кауштиным  лугом  начинаются,  и  до  деревеньки  Тярлево.
Владей.
   Дворкин неуверенно принял в руки грамоту, развернул.
   - Алевтина, - окликнул жену Зализа, - вели на  стол  накрывать.  -  А
когда супруга отошла, тихо добавил:
   - Мелетину только побереги. Родить она должна вскоре.
   - Спасибо, Семен, - дрогнувшим голосом ответил Дворкин. - Али  теперь
тебя Семеном Прокофьевичем величать положено?
   - Перестань, - отмахнулся Зализа. - Дети твои так величать будут, а с
тобой мы вместе и кошек по малолетству гоняли, и  подолы  девкам  первый
раз задрали.
   И все равно  они  стали  другими.  Трое  черносотенцев,  выставленные
Угличской кожевенной  слободой  для  осады  Казани,  ноне  ужо  не  были
ремесленниками, мастеровыми, "черным людом". Зализа,  отчасти  благодаря
удаче, отчасти храбрости своей, государевым человеком стал,  опричником,
стражем рубежей на беспокойной границе с Ливонской вотчиной и свенами. И
за то поместье от царя получил сперва малое, а теперь и весьма  богатое.
А друзья его, после войны по домам распущенные, но добровольно  решившие
в деле государевом помочь, ноне становились боярскими  детьми.  Воинами,
принимающими его командование уже не добровольно, а по  долгу  платы  за
выделенные им поместья, и дети их детям Зализы служить станут обязаны, и
внуки, и правнуки.
   - Завтра поутру заедешь к  боярскому  сыну  Николаеву.  Он,  согласно
сотным грамотам, помимо  себя  должен  еще  двух  всадников  выставлять.
Поднимешь его с собой в засечный наряд. Заедешь  в  Анинлов,  сядешь  на
хозяйство, а опосля в засеку отправляйся, Феофана там  сменишь.  Имей  в
виду, караулить долго придется.
   - А пошто долго? - удивился  Василий.  -  Обычно  на  неделю  в  поле
уходим.
   Некоторое время  Зализа  колебался.  Своим  друзьям-черносотенцам  он
доверял целиком и полностью, но... мало ли не по умыслу, а случайно  про
болезнь царскую сболтнет?
   - Есть у меня извет, что  ливонские  рыцари  набег  на  Гдов  учинить
задумали. Хочу Северную пустошь исполчить  и  на  берег  Чудского  озера
сходить, крепость прикрыть.
   - Да... - потянул Дворкин, - этак мне там невесть  сколько  караулить
придется... - Однако радость от приобретения  все-таки  взяла  верх  над
тревогой, и лицо его расплылось в улыбке:
   - Зато теперь недалеко от засеки у меня дом теплый есть!
   После полуночи, помолившись на ночь перед домашними иконами, улеглись
последние из подворников,  девок  и  домочадцев,  блаженно  посапывал  в
отведенной ему светелке боярский сын Василий Дворкин, и только Зализа, в
белой исподней рубахе и штанах,  продолжал  при  свете  одинокой  желтой
восковой свечи бродить по горнице.
   Мысль исполчить поместных дворян под благовидным предлогом  и  увести
их куда-нибудь в  лес,  подальше  от  дорог  и  гонцов,  показалась  ему
удачной.
   Разумеется, спрятать армию совсем не удастся -  но  в  одном  лагере,
когда все на глазах друг у друга, тайную крамолу учинить  куда  труднее,
нежели сидючи без догляда в одинокой усадьбе.  Если  весть  тревожная  в
стан придет - то одна на всех, и увести,  например  боярина  Мурата  или
Иванова от его, государева человека, ведома уже не получится. Опять  же,
если потребуется грех на душу брать  -  то  и  войско  собранное  стоять
будет.
   Вот только, как отнесутся бояре к вести, упаси Боже, о смерти царя  и
необходимости идти вольницу искоренять? Не захотят  ли  и  сами  свободу
получить, о благе Руси Святой позабыв? Сидеть в усадьбах своих, и ничьих
указов не слушаться, наподобие шляхты польской?
   Зализа уже имел опыт управления отрядами, и знал, что  в  большинстве
своем неуверенные в правильности своих действий люди примыкают  завсегда
к тем, кто уверенность сию всем своим видом излучает  -  нарастают,  ако
мясо на твердый костяк. Ежели окажется в ополчении человек  десять  бояр
со своими воями, что твердо скажут - не надо нам над  собой.  власти!  И
пойдут за ними бояре, ой как  пойдут!  Слово  одного  Семена  ничего  не
изменит.
   Чтобы отстоять свою правоту, мало быть правым;
   Нужно иметь рядом с  собой  хотя  бы  два  десятка  человек,  готовых
подтвердить твои слова, и если нужно - тут же, на месте лечь костьми эту
правду защищая. На кого из поместных дворян мог он так положиться,  если
знал их всех только в лицо да  по  именам,  во  время  объезда  Северной
Пустоши навещая? У кого из них какие  есть  родственники  или  друзья  в
Москве? В Кремле? При патриархе?
   Зализа резко остановился. А ведь точно! Он не знает ни  про  кого  их
помещиков, какие есть у них друзья и родственники  по  Руси  -  но  зато
знает, у кого их совершенно точно нет!  Чужеземцы,  пришедшие  непонятно
откуда и непонятно как!  Чужеземцы,  на  словах  и  на  деле  доказавшие
готовность сражаться за здешние рубежи, но которых он иногда  по  старой
памяти называет сарацинами. Тем паче, что это не бояре, они про вольницу
трубить не станут. Скорее наоборот -  убояться,  что  при  вольнице  сей
задуманное ими дело  осуществить  не  удастся  уже  никогда.  Жалко  их,
конечно с земли срывать... Но ведь можно и не всех уводить. Три  десятка
воинов исполчить, а остальные пусть ремеслом своим занимаются. Жизнь  уж
на Руси такова, что тот, кто боится за свободу и дом свой живот положить
- и того и другого лишится.
   - Решено, - вслух произнес Зализа. - Утром подворников  с  вестью  об
угрозе вторжения Ордена разошлю. Буду Северную Пустошь исполчать.
 
Глава 5 
РАЗЪЕЗД 
 
   Сын Кетлера выделил для раненных две повозки. На них уложили  десяток
тех, кто не мог ходить - раненные в руки и помороженные  сами  могли  по
старым следам добрести через лес  до  Гдова  -  всего-то  один  переход.
Остальные стали понуро собираться дальше  в  дорогу.  К  полудню  кнехты
свернули палатки, сгрузив их на сани, и армия двинулась дальше вверх  по
течению.
   Теперь рыцари ехали впереди с копьями у стремени,  благо  на  широкой
реке над головами никаких веток не висело. Следом шагали кнехты.
   В движении они несколько отогрели