чно повел на выручку  15-тысячный
отряд и наголову разгромил врага. Как сообщают летописи,  русские  воины
"на битву шли, как на потеху". Следующая  осада  Тулы,  уже  60-тысячным
войском, обошлась Девлет-Гирею в 60  тысяч  коней,  200  аргамаков,  180
верблюдов - все это он бросил, убегая в Крым, при известии  о  том,  что
русский царь опять идет выручать свой город.
   Черный крестьянин - то есть крестьянин  государственный,  живущий  на
казенной земле и платящий тягло (налог) только государю, в казну.
   Шугай - женская короткополая кофта.
   Шуба русская - верхняя  теплая  одежда.  Шилась  исключительно  мехом
внутрь, сверху покрывалась различными тканями, была массивной и длинной,
спереди завязывалась шнурками. Рукава спускались почти до пола,  спереди
до локтя они имели прорези для продевания рук; большой отложной воротник
и манжеты были меховые.
   Юрьев - он же Дерпт, он же Тарту, город на западном  берегу  Чудского
озера, основан Ярославом Мудрым в 1030 году.



    Александр ПРОЗОРОВ 
    БОЯРСКАЯ СОТНЯ IV 
    ЦАРСКАЯ ДЫБА 
 
    OCR moonlight 
 
 
 
 
 
ONLINE БИБЛИОТЕКА 
 
 
http://www.bestlibrary.ru 
 
Часть 1 
Дикие земли 
 
Глава 1 
Обоз 
 
   Укатанная дорога,  ведущая  от  Новгорода  на  Псков,  петляла  среди
густых, ароматных сосновых  боров,  мимо  вспаханных  полей  и  поросших
молодой весенней травой пастбищ, временами перекидывалась через ручьи  и
неширокие реки, пересекала болота. По состоянию тракта сразу было видно,
что, в отличие от иных пограничных земель, эти ни разу не  попадали  под
власть жадно поглядывающих на богатые русские земли немецких  рыцарей  и
жмудинов,  а  потому  и  ямские  станции  стояли  здесь   через   каждые
десять-пятнадцать верст, болота были надежно загачены, упрямо лезущий на
дорогу кустарник - беспощадно вырублен, а через речушки имелись  прочные
бревенчатые мосты.
   Впрочем, неспешно ползущий по дороге обоз явно не нуждался в  сменных
лошадях. Шесть присыпанных сеном телег,  на  которых  сонно  развалились
полтора десятка опрятно одетых в похожие рубахи и шаровары  мужиков,  да
пятеро всадников во  главе.  Первым  двигался  невысокий,  широкоплечий,
кареглазый монах - во всяком случае,  именно  такая  мысль  приходила  в
голову при виде черной сутаны и откинутого на  спину  капюшона.  Однако,
оскаленная собачья голова,  болтающаяся  у  одного  стремени,  и  пышная
метла, прицепленная к  другому,  а  также  короткая  стрижка  и  длинная
окладистая русая борода, лежащая на груди, доказывали, что монах сей  на
деле принадлежит к числу избранной первым  московским  царем,  государем
Иваном Васильевичем, тысяче служилых людей - тех, кого спустя пару веков
историки станут называть опричниками. Черная  сутана,  метла  и  собачья
голова   свидетельствовали   еще   об   одном:   опричник   оделся   для
торжественного случая - когда и за собакой поохотиться не лень, и доспех
без опаски скинуть можно, и метла у стремени не мешает.
   Следом  за  опричником   покачивалась   пара:   стройная   синеглазая
остроносая девушка, голову которой не по обычаю покрывал  не  убрус  или
хотя бы платок, а  немецкий  бархатный  берет  с  одиноким  разноцветным
пером. Несмотря на теплую погоду, на плечах ее болталась  шитая  алым  и
синим картулином и подбитая горностаем зеленая душегрейка,  расстегнутая
на груди. Снизу проглядывал не привычный русский сарафан, а черный  шелк
платья, ворот которого застегивался сбоку; на груди алела умело  вышитая
роза. Ноги ее так же скрывала не  юбка,  а  пышные  шаровары  из  тонкой
шерсти, уходящие в низкие яловые сапожки.
   Рядом с девушкой гарцевал рыжий кудрявый боярин в нарядном  сиреневом
с  золотом  зипуне,  опоясанный  широким  кожаным  ремнем   с   глубоким
тиснением. Следом за парой молодых  людей  двигались  не  менее  нарядно
одетые пожилой боярин и еще один, немного помоложе.
   Все бояре обоза ехали без оружия, что лишний раз свидетельствовало  о
мирной цели их путешествия: на Руси, в отличие от диких западных земель,
Разбойный приказ строго следил  за  безопасностью  торных  дорог,  и  от
станишников их давно очистил. Потому и не имели  русские  люди  привычки
постоянно таскать у себя на  боку  сабли  или  шестоперы.  Разве  только
кистень на всякий случай за пазухой припасут, да засапожный нож рядом  с
ложкой сунут.
   На  первый  взгляд,  создавалось   полное   впечатление,   что   обоз
сопровождает молодых, переезжающих в новое поместье. И одеяния  про  это
намекали, и взгляды, которыми обменивалась едущая впереди  парочка.  Вот
только  смерды,  развалившиеся  на   телегах,   казались   неестественно
широкоплечими и рослыми, даже в сравнении с опричником - а государь, как
известно, хлюпиков в избранную тысячу не звал.
   В двух сотнях саженей за обозом ехали еще трое  всадников:  боярин  в
потрепанном налатнике с несколькими вошвами и двое  смердов  в  тулупах.
Эти тоже были без оружия - во всяком случае, на виду. И что странно - не
имелось у всадников ни заводных коней, ни чересседельных сумок. Да и  не
торопились они никуда, хотя верховому  двигаться  куда  как  быстрее  по
силам.
   С каждой верстой дорога все реже огибала  болота  и  овальные  лесные
озерца, под копытами все больше струился песок, вместо  травы  по  земле
стелился сухой синеватый мох, а вокруг потрескивали, качаясь  от  ветра,
высоченные сосны. Наконец, перевалив очередной холм, путники  обнаружили
впереди широкие поля, перемежающиеся отдыхающими  под  "паром"  землями,
сенокосными лугами и пастбищами.
   - Почти добрались, - подал голос пожилой боярин. - До темна на  месте
будем.
   Опричник сладко зевнул, оглянулся, но вслух ничего не сказал.
   Дорога свернула в густую березовую рощу - такие часто поднимаются  на
местах  бывших  пожарищ.  Верховые  и   один   из   возничих   торопливо
перекрестились, а вот смерды на повозках не отреагировали никак.
   Обоз миновал дружелюбно шелестящий  березняк,  снова  оказался  среди
возделанных полей - но теперь впереди стали видны могучие стены древнего
Пскова,  остроконечные  шатры   башен,   высоко   взметнувшиеся   кресты
православных  храмов.  Чуть  отступя  от  стен,  выстроилось   множество
собравшихся в кучки сараев, над крышами некоторых из них тянулись к небу
сизые дымки.
   Топили явно не  ради  обогрева:  теплое  майское  солнце  уже  успело
развеять память  о  недавних  морозах.  Люди  занимались  делом:  ковали
оружие, лили колосники и решетки, мяли кожи, вываривали грязную  одежду.
Псков трудился и богател. Как ни старались  многочисленные  орденские  и
литовские шайки едва  не  каждый  год  одолеть  его  стены  да  разорить
окрестные земли - но самый могучий после Новгорода город  Европы  громил
одного захватчика за другим, продавал  еще  недавно  хваставшихся  силой
врагов в закуп, а то и вовсе туркам или татарам, перековывал их кирасы и
мечи в кольчуги и гвозди, да продолжал как ни в чем не бывало заниматься
своими делами. И так успешно, что все купцы, жившие на запад от Чудского
озера, всеми правдами и не правдами, сражаясь с витальерами  и  раздавая
мзду чиновникам, рвались к пристаням  Нарвы  -  торговать  "с  Россией",
получить доступ к идущим со Пскова в нарождающуюся Европу товарам.
   Тут выяснилась еще одна странность  бредущего  со  стороны  Новгорода
обоза: он не стал въезжать в гостеприимно распахнутые ворота, а повернул
на узкую колею, ведущую в сторону рыбацкой деревушки Ершово.
   Видано ли дело: оказаться вблизи богатого торгового  города  -  и  не
заехать!  Пусть  не  поторговать  -  просто   новости   узнать,   товары
посмотреть, о ценах справиться, а то и  приглядеть  что,  для  хозяйства
нужное. Но обоз невозмутимо  затрясся  на  жестких  валунах  дороги,  на
которую никто не собирался тратить тяжелые рубли ямского тягла, а смерды
и бояре лишь с любопытством скользнули взглядами по зубцам высоких стен.
   Чудо безразличия повторилось спустя четверть часа  -  появившийся  на
дороге в сопровождении двух смердов боярин  перекрестился  на  церковные
купола и ... повернул в сторону Ершово.
   Впрочем, скучающие в надвратных башнях стрельцы  мало  интересовались
странностями в поведении проезжающих мимо города купцов и крестьян.
   Оружием не бренчат, не богохульничают,  заторов  не  устраивают  -  и
ладно. Их дело ворога вовремя разглядеть, ворота захлопнуть,  внутрь  не
пропустить. Все остальное - мелочи.
   Не  возникло  никаких  подозрений  и  у  купца  Анастаса  Полинского,
выезжающего из русского города  с  двенадцатью  бочонками  первосортного
пушечного сала, и у одинокого монаха, бродящего то по ливонским,  то  по
русским пределам, без особого успеха неся слово Божие. Ну,  покатил  еще
один обоз в глухие лесные дебри, ну и что? Чай, не к Юрьеву или Колываню
направляется!
   Потому-то ни один доносчик и не сообщил о  новых  людях  на  западном
пределе Руси ни псковскому наместнику Турунтаю, поставленному  три  года
назад взамен  проворовавшегося  князя  Шуйского,  ни  великому  магистру
Готарду Кетлеру, который сменил постаревшего барона фон Фурстенберга, ни
полновластному властителю западного берега Чудского озера  -  дерптскому
епископу.
   А обоз задолго до темноты  добрался  до  деревушки  в  семь  домов  и
остановился у рубленой церкви. К новоприбывшим уже торопился староста  -
одетый в рубаху  и  темные  шаровары  ширококостный  старик  с  большими
заскорузлыми ладонями. Остановившись за  пять  шагов  до  опричника,  он
приложил руку к груди и низко поклонился:
   - Здрав будь, Семен Прокофьевич.
   Появление в здешних местах государева  человека  Семена  Прокофьевича
Зализы старосту  особо  не  удивило:  поставленный  Иваном  Васильевичем
охранять рубежи и порядок обширной, но малонаселенной Северной  Пустоши,
служивый человек нередко появлялся в самых неожиданных местах, на  самых
заброшенных тропах, следя за тем, чтобы не шалили на них лихие  людишки,
чтобы не появлялись лазутчики, нехристи-проповедники, али иные  незваные
гости.
   Правда, обычно Зализа ездил без обозов, верховым и оружным,  но  коли
вдруг решил обойтись без сабли - так оно и спокойнее. Стало быть,  после
зимнего  разгрома  Ливонского  Ордена  опасности  порубежник  более   не
чувствует. А оно - и простому рыбаку спокойнее.
   - И ты здравствуй, Агарий, - спустился с коня  опричник.  -  Приютишь
гостей на ночь?
   -  С  радостью,  Семен  Прокофьевич,  -   выпрямившийся   старик   не
подобострастничал, не суетился, явно ощущая  за  собой  правду  и  гнева
государева человека ничуть не боясь. - Да только свечерело ужо, улеглись
соседи.  Разве  к  себе  на  двор  могу  всех  впустить,  а  вас,  Семен
Прокофьевич, и бояр с боярыней в горнице положить.
   - А и на двор пойдем, - легко согласился гость. - Ты  уж  харч  какой
нам справь, а в уплату мы тебе телеги  свои  оставим.  Чай  в  хозяйстве
пригодятся?
   - Отчего не пригодиться? Сгодятся в  хозяйстве,  -  не  стал  спорить
староста.
   Такой подход государева человека  его  вполне  устраивал:  Зализа  не
требовал  взять  его  со  свитой  на  постой,   старосте   не   придется
раскладывать   нежданную   тяжесть   на   односельчан,   выслушивая   их
недовольство. Раз гости расплатятся, стало быть можно  и  самому  погреб
маленько распотрошить, не в убыток пойдет. - Женка аккурат  пироги  днем
справила, с грибами и убоиной. Вы к крайнему дому правьте, сейчас ворота
отворю.
   Зализа тоже ничего не терял:  телеги  эти  ему  все  равно  более  не
понадобятся. Староста, получив подарок, хвастаться лишний раз не станет,
а потому и молва о появлении опричника со служилыми людьми  на  западном
порубежье далеко не уйдет.
   - Вода теплая в кадушке стоит, сено там же, на дворе. Распрягайте,  а
снедь я сейчас принесу.
   В избу никто из путников не пошел.  Хотя  высокие  мужики  в  похожих
рубахах и могли считаться смердами Зализы, поскольку жили на его  земле;
а спешившиеся бояре были помещиками в седьмом  колене,  однако  и  те  и
другие успели дважды вместе сходить в поход, вместе проливали  кровь  на
узких  тропах  близ  Ижоры  и  на  льду  Ладожского   озера.   Обитатели
рюриковской Руси не знали рабства  ни  в  жестоком  европейском  обличии
крепостничества, ни в образе откровенной турецкой работорговли, а потому
не видели непреодолимой пропасти между владельцем  земли  и  пашущим  ее
смердом. И коли мужчина вышел в поход с  оружием  в  руках,  коли  готов
встать животом на защиту родной земли - считался он  уже  не  крепостным
или барином, а человеком служилым - равным среди равных. Потому никто  и
не счел для себя возможным уйти в  натопленную  избу  в  то  время,  как
сотоварищи его оставались на холодном дворе - даже Зализа,  поставленный
на рубежи Северной пустоши самим государем, а потому по праву  считавший
себя воеводой их небольшого отряда.
   Особняком держался только Прослав, попавший в закуп к боярину  Батову
всего полгода назад,  а  потому  еще  не  полной  мере  осознавший  себя
полноценным  русским  человеком.  Он  старательно  чистил  шкуру  верной
Храпки, сумевшей вместе с ним  благополучно  пережить  зимний  поход,  и
время  от  времени  недоверчиво  трогал  торчащий  из-за  пояса  клевец,
выданный ему барином.
   Настоящий клевец! Всего полгода назад его, раба дерптского  епископа,
за подобную наглость - владение оружием -  любой  монастырский  стражник
или заезжий рыцарь без всяких проволочек повесил бы на ближайшем дереве!
А здесь - выдали и за почесть не сочли, хотя в поход взяли не воином,  а
обычным проводником.
   Прослав даже подумывал: а не встать ли ему в общие ряды, когда  бояре
начнут рубиться  с  епископскими  воинами?  Ведь  топором  работать  ему
приходилось с младых ногтей, рубить он умел  хорошо,  а  чекан  оказался
даже легче обычного крестьянского инструмента... Но перед глазами тут же
вставал кровавый лед, скорченные тела затоптанных кнехтов,  разрубленные
головы, из которых медленно сочился мозг,  вывороченные  ноги  -  и  он,
испуганно крестясь, мысленно шарахался от дурного желания. Нет,  воевать
хорошо в обозе, можно проводником сходить -  но  вставать  перед  конной
лавой...
   - Господи, помышляю день судный и сокрытый, плачу  о  содеянных  мною
грехах и вопию: Ты, Всеблагий Господи  Иисусе  в  час  исхода  моего  не
остави меня, но помилуй мя, - мелко крестясь, прочитал  Прослав  молитву
от внезапной смерти и принялся торопливо разносить лошадям свежее сено.
   Из избы вышла дородная женщина в сером домашнем  костыче,  с  большим
подносом в руках, следом, тоже с подносом, шла  девица  лет  пятнадцати.
Бояре громко захмыкали. Девица  с  готовностью  зарделась.  Почти  сразу
следом появились двое пареньков лет  десяти  с  медными  блюдами  и  сам
староста с деревянной братиной.
   Разумеется, испеченных даже на большую семью пряженцев  и  расстегаев
трем десяткам служилых людей хватить не могло, и рыбак Агарий добавил  к
угощению копченой рыбы и холодного вареного мяса, а вместо привычного  в
постные дни сыта или кваса принес сладковатый хмельной мед.
   - Вот,  чем  Бог  послал,  гости  дорогие,  -  поклонился  хозяин,  и
подтолкнул девицу к избе, подальше от  веселых  взглядов  богато  одетых
бояр.
   Впрочем, путникам и без хозяйской дочки было на кого посмотреть.  Все
они с интересом следили за поведением  ехавшей  за  опричником  парочки:
рыжего,  русобородого  боярина  с  бесцветными  глазами,  и   худенькой,
простоволосой, коротко стриженной девицы, срамно одетой то ли в мужское,
то ли в татарское платье.
   Молодые люди, ощущая всеобщее внимание, чувствовали себя  неуютно,  а
потому, держась друг друга,  прятали  глаза.  Ночевать  на  сеновал  они
забрались тоже вместе, однако легли поодаль, старательно  не  встречаясь
взглядами.
   Смерды же, успевшие за день хорошо  отлежать  бока,  укладываться  не
торопились, освобождая телеги, проверяя целостность спрятанных под сеном
чересседельных   сумок,   обматывая   ремнями   продолговатые   свертки,
прилаживая ремни темно-зеленых брезентовых рамных рюкзаков.  Угомонились
они только глубоко заполночь, благо  весенний  день  долог  и  позволяет
успеть очень многое - поднялись с первыми утренними  лучами,  и  тут  же
принялись поднимать заготовленную поклажу на спины едва успевших  попить
воды и пожевать овса лошадей.
   Появилась  хозяйка  дома,  внесла  большой  глиняный  горшок,  полный
пахнущей грибами гречневой каши. Служилые люди, доставая из-за пояса или
из-за сапожного голенища завернутые в чистые тряпицы ложки, потянулись к
угощению. Походный закон суров: зазевался - ходи голодным.
   Впрочем, как гласит древняя присказка: на Руси от голода не  умирают.
Некоторые путники с утра просто есть не любили, и лишь попили на  дорогу
теплой водицы с разведенным в ней медом,  некоторые  и  вовсе  предпочли
ледяную колодезную водицу. День долгий, будет еще и  обед,  и  ужин.  Не
пропадут.
   К тому времени, когда солнце развеяло утренний туман,  и  деревенские
рыбаки потянулись к своим лодкам, путники, ведя лошадей в поводу,  вышли
из ворот двора и двинулись дальше, по ведущей вдоль берега узкой тропе.
   Староста проводил их до околицы, остановился:
   - Счастливого пути, Семен Прокофьевич. Вот,  возьми  в  дорогу  рыбки
копченой, - староста протянул два больших берестяных бурака,  источающих
густой запах дыма.
   - Прослав! - окликнул опричник батовского смерда. - Прими.
   Он подождал, пока мужичонка в потрепанном  полушубке  заберет  туеса,
после чего благодарно кивнул:
   - Спасибо, Агарий. Оставленные у тебя на дворе телеги можешь забрать,
мы назад другой дорогой пойдем.
   - Благодарствую, Семен Прокофьевич, - поклонился староста.  -  Будете
рядом, заезжайте.
   Опричник не ответил, спустился по тропке к густому ивовому подлеску и
ступил в лесной полумрак.
   Дороги вдоль берега богатого Чудского озера отродясь не имелось. Да и
зачем она там, где от  одного  поселка  к  другому  всегда  можно  летом
проплыть на лодке, а зимой  проехать  по  льду?  Это  еще  от  Ершово  к
близкому Пскову рыбаки накатали  колею,  по  которой,  пусть  с  трудом,
проходила одна телега или могли проехать бок о бок два  всадника.  А  те
селения, что стояли от города не в  десятке,  а  в  нескольких  десятках
верст, посуху ни  на  торжище,  ни  в  церковь  и  в  мыслях  не  думали
добираться. Потому-то у семей многих имелось по  две-три  лодки,  но  ни
единой телеги.
   И тем не менее, селений вдоль  рыбного  озера  хватало,  и  время  от
времени кто-то по нужде, по лени или по глупости пытался пройти от одной
деревни до другой пешком. Десятки ног постепенно натоптали  извивающуюся
мимо бездонных топей  или  пахнущих  кислятиной,  подернутых  изумрудным
слоем ряски вязей тропу, проходимую  для  конного  или  пешего,  но  уже
недоступную для повозки или волокуши.
   Среди путников теперь не осталось  верхом  ни  единого  человека:  на
спинах вялых меринов и понуривших головы лошадей  покачивались  объемные
сумки и тюки, да и у людей рюкзаки легкими не казались.  Потому  болтать
на ходу никого не тянуло - шли молча,  тяжело  вдавливая  ноги  в  сырую
землю, временами выжидательно поглядывая на небо.
   Тропа то  выводила  путников  к  самой  воде,  позволяя  полюбоваться
безграничным озерным простором, то отворачивала в глубину  леса,  огибая
прибрежные болота, то насквозь прорезала шелестящие  камышовые  заросли.
Наконец берег озера повернул к западу, и путники окончательно углубились
в светлый редкий березняк.
   После полудня опричник  дал  отряду  возможность  отдохнуть.  Лошадям
отпустили подпруги,  давая  возможность  пощипать  хрусткой  тонколистой
осоки, людям Прослав роздал копченых лещей. Получилось по  полрыбины  на
человека - обед, может, и не сытный, но быстрый и вкусный.
   Подкрепившись, двинулись дальше.  Теперь  тропа  шла  практически  по
прямой, лишь изредка огибая пятна неглубоких заиленных луж,  редкие,  но
густые ольховники,  перегибаясь  через  пол